Текст книги "Про зло и бабло"

Глава 6

Часам к пяти я вдруг пришел в себя и понял, что пропустил обед, но переживать на сей счет особенно не стоит, поскольку через тридцать минут закончится рабочий день. Я помню, как просматривал бумаги, а в пяти метрах от меня пахло жареной на машинном масле картошкой. Это униженный окончательно и без права реабилитации юрист Володя приканчивал свою порцию фри. Я тогда на секунду оторвался, но только для того, чтобы убедиться, что этот человек не ест, а питает свой организм. Он вводит в него калории, витамины и минеральные вещества, благодаря которым впоследствии можно будет думать и говорить, не теряя сознания. Жаренный на первом этаже в пиццерии фри не совсем то, что нужно для получения минеральных веществ, скорее это источник холестерина и язвы, но другого в СОС не было. Все без исключения сотрудники ели хрустящих цыплят, фри, жареные колбаски и гамбургеры по рецептам «Макдоналдс», и тем готовили себя к тому, чтобы через пять лет не человеком остаться, а стать двигателем, работающим с перебоями, но продолжающим таскать за собой все тяжелеющий зад. Через десять лет, если ничего не изменится, Россию ждет глобальное утяжеление. Это произойдет за счет притока в компании молодых людей, потерявших ориентиры правильного питания и окончательно присевших на фастфудовский кокс.

Бумаги захватили меня не потому, что были интересны. Скажите, пожалуйста, кому могут быть интересны документы, в которых говорится, сколько денег и куда перечислено и сколько денег и откуда оприходовано? Мне кажется, людей со здоровой психикой эти финансовые пертурбации заинтересовать не могут. Правда, есть бухгалтеры, и если бы не Ирина, я бы уже два года был уверен в том, что как раз бухгалтеры и являются теми ненормальными, кого эти пертурбации интересуют. Но Ирочка объяснила мне, что дело не в деньгах, а в цифрах. Бухгалтер, поступающий в вуз для того, чтобы любоваться чужими деньгами и быть к ним ближе, – не бухгалтер, а кассир. А последние не имеют ничего общего с бухгалтерами, поскольку для последних как раз важны цифры. Люди гоняют кровь в организме по-разному. Кого-то вставляет марихуана, кого-то физкультура, а некоторые испытывают кайф от того, что в результате сотен, тысяч операций с числами в итоге получается та, которая должна была получиться. Сотни, тысячи раз умножить, поделить, вычесть, прибавить, и в итоге получить нужное, правильное – говорят, это вставляет. Ирочка говорит… Сейчас, к концу первого дня даже не сложений, а просто знакомства с мириадами двоек, пятерок и восьмерок я начинаю чувствовать, что если меня и вставило, то не с того бока. Задница, во всяком случае, болит крепко. А в голове хоровод из пятидесяти пяти казачек поет какую-то песню и все пятьдесят пять ходят против часовой стрелки. Я даже могу разобрать некоторые слова. Сальдо, пеня, ордер, милый, итого, у реки…

Поднявшись, я подошел к зеркалу и посмотрел в него, пытаясь найти изменения в связи с приездом хора казачек. Кроме взъерошенных волос, ничего не было. Я оттянул нижние веки. Ничего, кроме проступившей сетки красных прожилок.

– Вова!

Он посмотрел на меня как затравленная собака. Он так на всех смотрит. Раз восемь или десять к нам в офис входили, понятно, что не ко мне, я смотрел на юриста, и взгляд у него был такой, какой бывает у попавшей в чужую стаю суки, знающей за верное, что сейчас ее будет пороть вожак.

Не опуская век, я прорычал:

– Э-э!

Он вжал голову в плечи и принялся что-то читать. На лбу его бугрилась тонкая кожа, он думал, каким образом такому человеку, как я, удалось попасть в СОС на такую должность.

– Где начальник юротдела, Вова? Отвечать быстро, в глаза смотреть!

Юрист посмотрел на меня с укоризной, как на больного, который обещал не есть больше оконную замазку, но все-таки съел.

– Мои функциональные обязанности на это не распространяются.

Вот это ответ! Посмотрев и убедившись, что камера наблюдения (я о них не говорил раньше, потому что и так понятно, что здесь следят за каждым шагом) развернула объектив в его сторону, я зашел под нее и спросил:

– Вы так говорите, Володя, потому что предупреждали меня в туалете, что все наши разговоры в офисе слушают, или действительно не знаете? – и я показал юристу Володе согнутую пополам руку.

Он снова побледнел и, кажется, приготовился отправиться под стол.

– Я с вами в туалет не ходил и вряд ли когда пойду, – и мне показалось, что левая ушная раковина его дрогнула.

– Вы так говорите, Володя, потому что не хотите, чтобы руководство узнало, как вы писали Марине из статистического исковое заявление в суд?

Он открыл рот, и мне показалось, что более страшной картины я не видел. Это зияющее отверстие выглядело как пробоина после попадания снаряда малого калибра.

Я подошел к его столу со зловещей миной и закинул ногу ему на стол. Смахнул со столешницы пластмассовый треугольник с надписью «Юрист Говорков В.В.» и стал отряхивать им безупречную штанину.

Скелет порозовел, он не выдержал напряжения и затопал своими туфлями-скороходами на выход. Я знаю, куда он пошел.

Плевать, я озабочен другой темой. Я хочу знать, кто такая Милорадова. Фамилия этой женщины проходит каждый месяц по расходной документации СОС. Все эти ООО, ЗАО и т. п., называемые «Медсервис», «Знахарь», «Медтехнологии» вопросов не вызывали. Они поставляли сырье, с ними рассчитывались, СОС поставляло туда лекарственные формы, с СОС рассчитывались. Среди поставщиков и получателей были и частные лица. И суммы, обозначенные в финансовой документации, всякий раз отличались друг от друга. Но среди Ивановых, Инштейнов, Литвинских и других каждый месяц сверкала фамилия Милорадова, и каждый месяц на счет этого поставщика перечислялось ни много ни мало, а один миллион долларов. Для сравнения: если убрать из списка поставщиков Милорадову, то общая сумма перечисленных средств за каждый месяц всем поставщикам будет составлять два миллиона. Я перепроверил за каждый месяц текущего года с карандашом в руках. Таким образом, получается, что некто Милорадова получала на свой счет треть всех расходов СОС за каждый месяц.

– Говорков, кто такая Милорадова?

Он даже не посмотрел на меня. Он меня презирал. Я вынул из набора скрепку и швырнул ему в голову. Промазал и угодил в галстук.

– Я не знаю, кто такая ваша Милорадова, – по слогам произнес он и снова уткнулся в бумаги, сволочь.

Мне говорили, не нужно вникать в суть того, во что вникать должны другие. Но знать, кому СОС перечисляет треть всех сумм, я обязан. Это, как говорит юрист Володя, входит в мои функциональные обязанности. В противном случае как же я смогу защищать СОС от неправомерных притязаний налоговых органов? Я думал и смотрел в угол, под потолок, где находилась в постоянном движении маленькая, как глаз хамелеона, камера. Пять секунд – и она смотрит вправо. Потом едет влево, и тоже пять секунд. Я по часам засек. Но через десять минут после ухода моего юриста-дистрофика она вдруг остановилась и оставалась неподвижна пять минут.

Так закончился этот день. Я упустил три момента.

Первый. Без девяти минут двенадцать в кабинет вошли две девицы и один малый. По бейджам на их груди я безошибочно определил, что трио прибыло из отдела продаж. Девицы окружили стол, малый встал перед Володей и все четверо повели такой разговор:

Первая Девица: Володя, здравствуй, ты обещал проверить «Смайл».

Вторая Девица: Продажи падают на ноль-два процента, все говорят, что «Смайл» аутсайдер, но ты все равно даешь ему зеленый свет.

Малый: В чем дело, Володя?

Володя: О’кей, разберемся.

Под моим совершенно бессмысленным взглядом троица покидает кабинет.

Я: Кто это был, Володя?

Володя: Из отдела продаж.

Я: Я это понял, но почему они ходят втроем?

Володя: Не мешайте мне работать.

Я: Идите вы, Вова, к такой-то матери.

Эпизод второй. Тринадцать минут второго, в кабинет снова прискакала трясогузка из рекламного. С ватманским листом в руке она сначала процокала к столу скелета, потом к моему и в конце концов остановилась посреди офиса.

Трясогузка (мне): Я попробовала набросать эскиз. Посмотрите, пожалуйста, нам к вечеру нужно сдать готовый материал в отдел разрешений.

Володя: Что там у тебя?

Трясогузка: Я вчера показывала вам эскиз нового ролика…

Володя: Давай, заверю, я видел, пойдет. Креативно, цветно, претензий со стороны антимонопольного комитета не будет.

Трясогузка (растерянно): Но Герман…

Володя (злорадно): Это лежит на мне!

Трясогузка: Но Герман…

Володя: Элла, за это отвечаю я, и я буду отвечать за это!

Трясогузка посмотрела на меня взглядом, каким смотрят на выпускном балу девочки, которых из-под носа зазевавшихся любимых уводят на тур вальса нелюбимые. Я кивнул.

Жестко, я бы даже сказал – грубо, схватив ватман, скелет начертал на его углу «Согласовано: юротдел, Говорков» и, не глядя на эскиз, с ненавидящим взглядом протянул трясогузке. Я понимаю Володю. Чекалин не успел явиться, как все внимание СОС тут же переключается на него.

Но так, дорогой Володя, было всегда! И в школе, и во дворе, и в институте, и это будет длиться вечно, и конца этому тебе, Володя, не дождаться, поскольку у меня есть все основания полагать, что проживу я дольше.

И, наконец, эпизод третий, последний. «Атака клонов».

В семнадцать часов и двадцать одну минуту в офис влетела Раисамаксимовна. На крыльях ее сидел Володя.

– Господин Чекалин, вы что себе позволяете?! – и, стряхнув с крыльев юриста, она развела их в стороны и защелкала клювом над моей головой. Я не люблю, когда над моей головой щелкают клювами, и встал преимущественно поэтому, хотя первым толчком было все-таки желание встать при разговоре с женщиной. Раисамаксимовна беспола, но в юбке, а это обязывает к соблюдению этикета с моей стороны. – Вам здесь что, гримерка «Кривого зеркала»?!

На оба вопроса умный человек отвечать не станет, видимо, и она это понимала, поэтому перешла на конкретику:

– Что за кабацкие выходки?!

С первого раза у нее не получилось, и она попробовала в четвертый раз:

– Кто дал вам право оскорблять сотрудника?! А этот мужской канкан с забрасыванием ног на стол?! Сергей Олегович просил за вас лично, но Сергей Олегович еще не знает, чем вы тут занимаетесь с первого дня!

– Сергей Олегович просил за меня ВАС? – как можно тише спросил я. – Как Сергей Олегович может ВАС просить за меня?

Раисамаксимовна мгновенно пришла в чувство. Иногда раисымаксимовны в своем желании угодить так стараются, что перешагивают грань, за которую нельзя перешагивать даже в рамках неограниченных полномочий.

– А Патриарх всея Руси Алексий за меня перед вами не ходатайствовал?

Мне нужна ее злость. Она мне нужна как воздух. Напрасно все думают, что благополучие существования в корпоративном коллективе зависит от умения давать всем. Такая проституция неминуемо приведет к тому, что рано или поздно тебя поставят на хор. На самом деле с первого же дня службы в любой компании нужно разбить штат на приятелей и врагов, чтобы в будущем не доверять никому и сталкивать лагеря друг с другом, оставаясь при этом в стороне. Старостин потратил на мою разработку немыслимые средства в надежде отстучать затраты и получить на мне сверхприбыль. Он и его люди невероятно умные люди, и если из десяти тысяч московских выпускников они выбрали меня, то никакая Раисамаксимовна не в силах разубедить их в обратном. Квартира оформлена на мое имя, машина оформлена на меня, мне переданы пятьдесят тонн «зеленых», так неужели все это сделано для того, чтобы выбросить меня со всем этим на улицу из-за недовольства мною истеричной, безмозглой, криворотой суки?

– Что вы сказали?.. – из птицы она обернулась коброй, и клобук ее качнулся в мою сторону как маятник.

– Вот этот дегенерат, – я показал на Володю, – завтра утром должен сидеть в другом кабинете. Он мешает мне сосредоточиться, он пахнет жареной картошкой. Если завтра я увижу его здесь, через десять минут мое заявление об увольнении будет лежать на столе Сергея Олеговича.

– Завтра? Вы сегодня же покинете СОС, – зловеще предсказала Раисамаксимовна, и на месте Маринки из статистического или Володи, у которого – я вижу – зашлось сердце, как если бы это было сказано ему, я бы ей поверил. Ртом ее овладела судорога, и слова «Как это вас служба безопасности пропустила» она выдавила с каким-то гортанным подвыванием.

В офис, не подозревая о затишье перед громом, заскочила девочка. Я определил это краем глаза по голым ногам и легкому аромату духов.

Усевшись перед вице-президентом, я посмотрел на глазок. Еще несколько секунд камера была недвижима, а потом снова принялась за свою фрикционную работу, напоминающую секс нетрезвого эстонского донжуана.

– Встать!! – прокричал мне кривой рот, и девочка выпорхнула из юротдела.

Три секунды мне пришлось подождать, чтобы объектив отвернулся, а потом я сразу выбрал из пятерни средний палец, выпрямил его и поднял над головой. Едва камера начала обратный ход, я убрал руку.

– Завтра. На совещании. Вы будете присутствовать. Я покажу пленку совету директоров. Я подам на вас в суд за оскорбление, – ей все труднее и труднее говорить, потому что рот уже не слушается. Она надиктовывает мне телеграмму. Ей хочется назвать меня ублюдком, мразью, она бы, наверное, ударила меня по голове стоящим на столе телефоном… но за ее спиной причесывает офис камера, а ей завтра показывать пленку совету директоров.

Она ушла, Володя сел. Я смотрел на него долго, пытаясь сообразить, как мужик в такой ситуации не смотрит на другого мужика. Если бы он поднял взгляд и сказал, что слаб физически, что это угнетает его с детства и что это единственный способ защитить себя от обид, я бы его тотчас простил, и мне стало бы стыдно, как бывало всякий раз через полчаса стыдно за глупый поступок. Наверное, после этого он получил бы неплохую поддержку в моем лице. Но стыдно мне не стало. Во-первых, он принялся что-то читать и править, так и не удостоив меня ни взглядом, ни словом, во-вторых, я не совершал ошибки. Я только что приступил к разделению штата компании на два лагеря, уже надорвав с одной стороны корпоративный свод внутренних законов СОС.

Глава 7

И вот оно, совещание!

Как и было обещано, на следующее утро. Впрочем, совещания здесь проводятся ежедневно, так что удивляться этому нечего. Со стороны к участию в этом вече допускаются лишь те, в ком назрела необходимость. Но члены совета директоров, начальники департаментов и топ-менеджеры заседают каждый день. В этой стране так принято. Две недели выходных после Нового года, еще тридцать праздников, плюс профессиональные, восемь дней каждого месяца, за год последних набегает девяносто шесть, итого: около 130 дней в году россияне отдыхают. Сюда следует прибавить, конечно, «короткие» рабочие дни, те, что следуют сразу после четверга, а это еще двадцать пять рабочих дней. Таким образом, среднестатистический россиянин не работает ровно половину года, но получает заработную плату. А сейчас я буду выглядеть законченным крохобором: каждый рабочий день проводятся заседания, которые длятся до двух часов. Для сравнения можно вспомнить, что в Северной Корее, к примеру, товарищи отдыхают два раза в году. На день рождения дорогого вождя Ким Ир Сена и в день республики. Говорят, что некоторые расслабляются и в день рождения любимого вождя Ким Чен Ира, но это строго пресекается. Товарищ Ким Чен Ир категорически возражает против культа его личности.

Мой номер шестнадцатый, но сижу я все-таки не в коридоре, как остальные приглашенные, а в зале высшего света СОС. Видимо, сказывается передача мне в собственность некой недвижимости. Раисамаксимовна неподалеку от Старостина, на меня она не смотрит, и это понятно. С такими, как я, разговор короткий, и обращать внимание на ничтожество можно лишь тогда, когда о нем зайдет речь.

Старостин объявляет заседание открытым и тут же объявляет минуту молчания. Я встаю и не знаю, как себя вести. Так обычно чувствуешь себя, когда приглашен на чужие свадьбу или похороны. Вроде бы радоваться надо (скорбить), но не радуется (не скорбится), потому что чего радоваться-то (скорбить), если людей этих в первый (последний) раз видишь и, быть может, будут (были) они в будущем (прошлом) такими сволочами, что заздравный (заупокойный) тост этот долго еще вспоминать будешь.

Через десять секунд коллективное прослушивание кондиционера заканчивается, и Старостин провозглашает повестку дня. Кажется, она не меняется уже много лет, потому что Сергей Олегович оглашает что-то около пятнадцати вопросов, смысла большей части которых я не понимаю, и все начинают выступать с места, следуя укоренившимся в компании демократическим принципам.

Бредятина льется мне в уши со всех сторон, я лишь выдергиваю из контекста общие фразы и иногда, когда улыбается удача, я догадываюсь об общем смысле… Процентная характеристика кварталов текущего года позволяет судить о некотором росте темпов продаж, однако последний месяц подтверждает общую тенденцию к падению интереса к продукции, из чего следует сделать бесспорный вывод о недостаточно эффективном продвижении товара по линии рекламных акций и необходимости установить стационарные автономные пункты по сбыту продукции в поликлиниках и специализированных лечебницах…

– Работа с телевидением акцентирована на корректный захват рынка медикаментов, – говорит, когда подходит его очередь, директор РR-департамента. – Продвижение «Убийцы рака» благодаря систематической инфильтрации идеи здорового образа жизни повысила показатели продаж на два с половиной процента.

– Что у нас со страховыми случаями? – вопрошает Старостин, посматривая сквозь очки на мрачного типа, который, по моему мнению, заниматься страховыми случаями не имеет права из-за внешнего вида, у меня он уже сейчас убивает всякое желание разговаривать с ним насчет страховых случаев.

– Со страховыми сертификатами в управления СОС в регионах обратилось за текущий месяц две тысячи пятьсот сорок два человека. Семьдесят из заявлений удовлетворены, сто двадцать из тех, кому было отказано по различным причинам, обратились в суд.

Старостин наконец-то ловит меня в прицел своих очков, но потом, вспомнив, видимо, что это, как говорит юрист Володя, «не моя компетенция», кивает и переключается на селекторную связь с начальником юротдела, находящимся где-то далеко.

Мой босс заверяет руководство, что юрист Володя в состоянии низкого старта и что он разберется со всеми вопросами четко и слаженно, во взаимодействии с судебными органами. И из заявления этого мне становится ясно, что с судебными органами Старостин работает уже давно, и те еще ни разу его не разочаровывали.

Через час у меня начинает дымиться крыша, еще через полчаса я понимаю, что если не выйду на свежий воздух, деградирую. Однако, слава богу, доходит очередь и до моего шестнадцатого номера…

Раисамаксимовна пышет жаром. Ее лицом можно прижигать открытые раны. Она потрясает в воздухе DVD-диском, и головы членов совета директоров дергаются вверх-вниз, словно взгляды прилипли к коробке. Свидетельствуя о саботировании мною корпоративных требований к сотрудникам СОС, стерва движется к установленному в зале проигрывателю как на роликах.

Я слышу скрип сидений. Это задницы членов вдавливаются поудобнее, и на лицах многих такое выражение, словно им предлагается просмотреть клубничный ролик. Старостин смотрит на меня внимательно, и я пожал в ответ плечами, словно не понимаю, о чем речь.

Экран плазменного полутораметрового телевизора вспыхивает голубым светом, и некоторое время все, и я в том числе, видят офис юротдела с потолочной высоты. Потом входит Володя и садится за стол. Раисамаксимовна нервно прокручивает запись, и вот я вижу специалиста по финансовому мониторингу СОС Чекалина.

– Да, я ваш новый юрист.

– На какое направление вас поставили?

– Финансовый мониторинг.

– Тебя как зовут?

– Владимиром.

– А почему такой нервный? Ты похож не на юриста, а на затравленного юристом распространителя.

Хохоток среди членов.

– Я не затравленный, у меня насморк, – и камера добросовестно показывает, как Володя брызжет себе в нос распылителем.

– Ладно, хватит придуриваться. Нам вместе работать. Раису я ненавижу, здесь для того, чтобы на хлеб зарабатывать. Этого достаточно?

Камера бесстрастно свидетельствует, как юрист Чекалин садится на стол юриста Говоркова и что-то шепчет ему на ухо.

Юрист Говорков без чувств валится под стол.

Дрожащей рукой Раисамаксимовна крутит запись. Палец ее иногда не попадает на нужную кнопку, и запись возвращается обратно.

Дальше эпизод с раком, женской ногой и березовой рукой, протягивающей пациентке стакан.

Хохот Старостина заставляет некоторых вздрогнуть. Через минуту хохочут все, хотя я готов биться об заклад, что не засмейся Старостин, а закричи, и все они загалдели бы, как чайки. Они и смеются так, как обычно пишут в книгах: ха-ха-ха. А в глазах – ужас от содеянного юристом Чекалиным. «Она отказалась от соса…»

Я поднимаю глаза и останавливаю их на Старостине. Он продолжает улыбаться, и даже сейчас, когда предыдущий эпизод позабыт, его плечи продолжают вздрагивать. Я смотрю на него и не вижу никакой другой реакции.

– Вы так говорите, Володя, потому что предупреждали меня в туалете о том, что все наши разговоры в офисе слушают, или действительно не знаете? – Камера не могла показать совету, что я показываю Вове руку, зато камера безупречно показывала бледное лицо юриста, когда я напоминал ему о его мнимых откровениях в туалете. Члены переглядывались и смотрели на Старостина. С хищной усмешкой Сергей Олегович грыз дужку очков…

– Вы так говорите, Володя, потому что не хотите, чтобы руководство узнало, как вы писали Марине из статистического исковое заявление в суд? – прозвучало в самом начале, еще до смеха.

Раисамаксимовна стоит и смотрит в пол. Кажется, Володя из тех, кому ей можно верить на слово, но камера, сволочь, показывает не то, что нужно, а когда это как раз не нужно, демонстрирует лицо Володи, который реагирует всегда лицом.

На столе его раздается стук, и юрист смотрит куда-то перед собой. Когда объектив наезжает на то место, куда он смотрел, стол чист, и пластмассовая табличка стоит на прежнем месте.

Вова уходит.

Дальше – истеричный крик Раисымаксимовны, мой спокойный голос и ее обещание меня уволить на сегодняшнем заседании. В общем, если не считать моего посыла Вовы туда, куда Макар телят не гонял, Раисамаксимовна выглядит полной дурой. Идиотка даже забыла стереть наш последний с ней диалог, так она верила словам юриста Володи.

Старостин должен что-то сказать, и он говорит:

– Пересадите Говоркова в другой офис.

На Раисумаксимовну страшно смотреть. Если бы все это происходило в Древнем Риме, ей вслед неслось бы улюлюканье и разочарованная толпа показывала бы большим пальцем вниз.

Я сделал главное. Прибыв на службу в компанию с консервативно-корпоративными настроениями, я нажил себе кровного врага и заработал авторитет одновременно. Теперь можно спокойно работать.

Перед тем как объявить совещание закрытым и распустить всех на обед, Сергей Олегович с чертиком в глазах громко спрашивает:

– Герман, что такого вы сказали Говоркову, что он оказался под столом?

– Я сказал, что видел, как он в туалете, чтобы помочиться, переключил на себе тумблер.

Члены совета смотрят на Старостина. Старостин хохочет. Члены начинают хохотать.

К этой тормозной реакции я скоро привыкну. Хочется на это надеяться, иначе всякий раз, когда буду чувствовать паузу между реакцией президента и реакцией зала, меня будет тошнить. Как бы то ни было, я вынес из этой истории хороший урок. Откровения курильщиков в туалете и подпольная критика руководства не что иное, как провокация. Если бы я хоть как-то отреагировал или хотя бы шевельнулся, об этом тотчас стало бы известно руководству. При этом дело было бы обставлено таким образом и к нему пришили такие факты, что мое досье сотрудника СОС перекочевало бы на стеллаж начальника СБ.

Потом было еще много разговоров в туалетах, курилках, коридорах. И я с объяснимым чувством отвращения понимал, что эти люди не выполняют задание конкретного лица, а действуют из соображений личной убежденности. Это как система подсчета баллов в НХЛ, где степень полезности игрока определяется количеством проведенных на льду минут. Если в то время, когда ты на льду, команда забивает, тебе плюсуют балл. Если тебе забивают – минус балл. Сумма плюсов и минусов дает конечный результат. Таким образом, если в СОС ты настучишь десять раз, а на тебя настучат восемь, то твой коэффициент полезности будет равен +2. В конце концов я окончательно уверился, что критическая коридорная болтовня в компании имеет особый смысл, а потому главным является не то, что ты услышал, а то, что будет сказано о твоей реакции в отчете. Мой ход был великолепен: теперь, когда в моем присутствии заговаривали о постном, я произносил – «Не стыдно?», и уходил. Моя душа ликовала, когда я представлял, как эти шныри ломают голову над тем, что я имел в виду. Ошибка в отчете дорогого стоила. Для них.