Текст книги "Нетолерантность"

Авиаконструктор Яковлев

Он был одним из немногих, к кому Сталин благоволил. Однако и он, подобно любимцу Гитлера Альфреду Шпееру, лишь чудом избежал репрессий. Карьерный рост Яковлева был подобен взлёту ракеты. К 1939 году в СССР стали пожинать горькие плоды массовых репрессий 1937–1938 гг. Повсеместно наблюдалась нехватка квалифицированных кадров. Война в Испании показала слабость советской авиации в сравнении с германской. Пока в СССР строили огромные самолёты, на которых устанавливали мировые рекорды по дальности перелётов, в Германии построили скоростные маневренные истребители «Мессершмитт 109» и штурмовики «Юнкерс‑87», которые били в испанском небе «сталинских соколов». Вместо детального разбора причин отставания начались необоснованные репрессии. И лишь накануне начала Второй мировой войны сталинское руководство спохватилось – а не слишком ли перегнули палку? На наше счастье Яковлев был не только хорошим конструктором, но и прекрасным писателем. Конечно, он не мог написать самого интересного из – за цензуры, но даже то, что ему удалось изложить в своей книге «Цель жизни», поражает воображение. Перед читателем возникает образ настоящего, а не лубочного Сталина – злого, двуличного, лукавого, жестокого деспота. При этом Яковлев явно не желал описать его именно таким. Напротив, он тщательно оправдывает характер Сталина, объясняя всё трудным временем, которое требовало жестоких решений.

С Яковлевым Сталин поступил так же, как и с остальными своими выдвиженцами: сначала возвысил, потом приблизил к себе максимально близко, после чего «медовый месяц» завершился и наступила пора серых будней, тучи над головой конструктора сгущались всё больше и больше, милость всесильного вождя сменилась на недоброжелательное отношение, всё время маячила угроза репрессий. Лишь талант и способность конструировать новые, удачные самолёты, отдалили грозу. А ведь, казалось бы, ну чего ему было опасаться? Весь советский строй, казалось, был создан для таких, как он, молодых людей с пролетарским происхождением. У него в биографии не было ни единого пятнышка, он был незаменим, поскольку лишь единицы имеют талант настоящего конструктора, он вступил в партию и всегда был лоялен. И всё равно он всё время ходил под дамокловым мечом, как и все в этом зловещем, тёмном сталинском царстве, в котором даже его ближайшие родственники не были застрахованы от внезапного и бессмысленного физического уничтожения.

Вот как он описывает один эпизод из жизни, случившийся с ним во время войны. Неожиданная правда. «В начале июня 1943 года мы совершенно неожиданно попали в беду». Мы – это он и его коллега, заместитель министра Дементьев. Дементьев в 1941 году был назначен первым заместителем народного комиссара авиационной промышленности СССР, проработав в этой должности до 1953 года. Во время войны отвечал за серийный выпуск самолётов. После смещения и расстрела Берии в августе 1953 года Дементьев был назначен министром авиационной промышленности СССР.

«В последний момент, когда наши войска готовились к отражению нового наступления противника, выяснилось, что полученные фронтом с восточных заводов ЯКи, составлявшие подавляющее большинство истребительных самолетов на Курском направлении, оказались небоеспособными.

3 июня 1943 года меня и заместителя наркома П. В. Дементьева, ведавшего вопросами серийного производства, вызвали в Ставку Верховного Главнокомандования. В кабинете кроме Сталина находились маршалы Василевский и Воронов. Мы сразу заметили на столе куски потрескавшейся полотняной обшивки крыла самолета и поняли, в чем дело. Предстоял неприятный разговор.

Дело в том, что на выпущенных одним из восточных заводов истребителях ЯК‑9 обшивка крыльев стала растрескиваться и отставать. Произошло несколько случаев срыва полотна с крыльев самолета в полете. Причиной этому явилось плохое качество нитрокраски, поставляемой одним из уральских химических предприятий, где применили наспех проверенные заменители.

Краска была нестойкой, быстро подвергалась влиянию атмосферных условий, растрескивалась, и полотняная оклейка крыла отставала от фанеры.

Мы уже знали об этом дефекте и всеми мерами стремились ликвидировать его».

Собственно, такое безобразие могло произойти только при плановой экономике, когда у людей нет почти никакой личной заинтересованности в выпускаемой продукции. Сталин компенсировал это и придавал необходимую заинтересованность применением жестоких репрессий.

«Сталин, указывая на куски негодной обшивки, лежавшие на столе, спросил:

– Вам об этом что – нибудь известно? – и зачитал донесение из воздушной армии, дислоцированной в районе Курска, присланное вместе с образцами негодной обшивки.

Мы сказали, что случаи срыва обшивки нам были известны. Он перебил нас:

– Какие случаи? Вся истребительная авиация небоеспособна. Было до десятка случаев срыва обшивки в воздухе. Летчики боятся летать. Почему так получилось?!

Сталин взял кусок полотна, лакокрасочное покрытие которого совершенно растрескалось и отваливалось кусками, показал нам и спросил:

– Что это такое?

Дементьев сказал, что мы о дефекте знаем и принимаем меры к тому, чтобы прекратить выпуск негодных самолетов и отремонтировать уже выпущенные машины. Дементьев обещал в кратчайший срок исправить положение и обеспечить боеспособность всех самолетов, выпущенных за последнее время.

Сталин с негодованием обратился к нам:

– Знаете ли вы, что это срывает важную операцию, которую нельзя проводить без участия истребителей?

Да, мы знали, что готовятся серьезные бои в районе Орел – Курск, и наше самочувствие в тот момент было ужасным.

– Почему же так получилось?! – продолжал всё больше выходить из себя Сталин. – Почему выпустили несколько сот самолетов с дефектной обшивкой? Ведь вы же знаете, что истребители нам сейчас нужны как воздух! Как вы могли допустить такое положение и почему не приняли мер раньше?

Мы объяснили, что в момент изготовления самолетов этот дефект обнаружить на заводе невозможно. Он обнаруживается лишь со временем, когда самолеты находятся не под крышей ангара, а на фронтовых аэродромах, под открытым небом – под воздействием дождя, солнечных лучей и других атмосферных условий. Выявить дефект на самом заводе трудно было и потому, что самолеты сразу же из цеха отправлялись на фронт».

А теперь самое интересное.

«Никогда не приходилось видеть Сталина в таком негодовании.

– Значит, на заводе это не было известно?

– Да, это не было известно.

– Значит, это выявилось на фронте только перед лицом противника?

– Да, это так.

– Да знаете ли вы, что так мог поступить только самый коварный враг?! Именно так и поступил бы, – выпустив на заводе годные самолеты, чтобы они на фронте оказались негодными! Враг не нанес бы нам большего ущерба, не придумал бы ничего худшего. Это работа на Гитлера!

Он несколько раз повторил, что самый коварный враг не мог бы нанести большего вреда.

– Вы знаете, что вывели из строя истребительную авиацию? Вы знаете, какую услугу оказали Гитлеру?! Вы гитлеровцы!

Трудно себе представить наше состояние в тот момент. Я чувствовал, что холодею. А Дементьев стоял весь красный и нервно теребил в руках кусок злополучной обшивки».

Ещё бы! Сталин редко кого вот так, в лоб, называл врагом. А тут как заведённый повторяет, что это работа на Гитлера, а стоящие перед ним чиновники высокого ранга – гитлеровцы. Можно было ожидать немедленной расправы.

«Несколько минут прошло в гробовом молчании. Наконец, Сталин, походив некоторое время в раздумье, несколько успокоился и по – деловому спросил:

– Что будем делать?

Дементьев заявил, что мы немедленно исправим все самолеты.

– Что значит немедленно? Какой срок?

Дементьев задумался на какое – то мгновение, переглянулся со мной:

– В течение двух недель.

– А не обманываете?

– Нет, товарищ Сталин, сделаем.

Я ушам своим не верил. Мне казалось, что на эту работу потребуется по крайней мере месяца два.

Сталин никак не рассчитывал, что так быстро можно исправить машины. Откровенно говоря, я тоже удивился и подумал: обещание Дементьева временно отведет грозу, а что будет потом?

Срок был принят. Однако Сталин приказал военной прокуратуре немедленно расследовать обстоятельства дела, выяснить, каким образом некачественные нитролаки и клеи попали на авиационный завод, почему в лабораторных условиях как следует не проверили качество лаков.

Тут же он дал указание отправить две комиссии для расследования: на Уральский завод лаков и красок и на серийный завод, производивший ЯКи».

Другими словами, Сталин приказал раскрутить дело о заговоре, арестовать и, как вредителей и диверсантов, расстрелять всех тех, кто проявил оплошность. Причём не только с уральского химического предприятия, но и с авиазавода. Задолго до 22 июня 1941 года вышел Указ Президиума Верховного Совета от 26 июня 1940 года «О запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений», который завершал последовательное закабаление горожан вслед за лишенными паспортов колхозниками. Уголовная ответственность за опоздание на работу свыше 20 минут была ещё до войны. Что же говорить о том, как карали за нарушение трудовой дисциплины во время войны?

«После чего Сталин обратился ко мне:

– А ваше самолюбие не страдает? Как вы себя чувствуете? Над вами издеваются, гробят вашу машину, а вы чего смотрите?

– Товарищ Сталин, я себя чувствую отвратительно, так как отлично представляю, какой ущерб делу это принесло. Но вместе с Дементьевым обещаю, что мы примем самые энергичные меры, и в кратчайший срок дефект будет устранен.

Когда мы выходили из кабинета Сталина, я облегченно вздохнул, но вместе с тем не мог не сказать Дементьеву:

– Слушай, как за две недели можно выполнить такую работу?

– А ты чего хочешь, чтобы нас расстреляли сегодня? Пусть лучше расстреляют через две недели. Трудно, а сделать надо, – ответил Дементьев».

Дементьев знал, о чём говорил. За подобные проступки у Сталина была лишь одна кара – расстрел. Изворотливому Дементьеву удалось уйти из – под удара лишь потому, что он пообещал диктатору фантастически короткий срок исправления самолётов.

После войны Сталин не забыл про непорядок в авиации и санкционировал арест главкома ВВС А. А. Новикова, наркома авиационной промышленности А. И. Шахурина, главного инженера ВВС А. К. Репина, члена военного совета ВВС Н. С. Шиманова, начальника главного управления заказов ВВС Н. П. Селезнева и начальников отделов управления кадров ЦК ВКП(б) А. В. Будникова и Г. М. Григорьяна. Дело было передано в военную коллегию Верховного суда СССР. В вину им вменялся выпуск бракованной продукции, в результате чего с ноября 1942 по февраль 1946 года произошло более 45 тыс. невылетов самолетов на боевое задание, 756 аварий и 305 катастроф. На самом деле обвинять людей в этом было чистым сумасшествием, учитывая особенности советского производства и сумасшедший ритм военного времени. Тем не менее необходимые показания были выбиты и на суде ВСЕ арестованные каялись в своих мифических грехах, при этом оговаривая и топя друг друга.

А. И. Шахурин: «Я совершил приписываемые мне преступления в погоне за выполнением плана и графика, в погоне за количественными данными. Имея сигналы с фронтов Отечественной войны о дефектности наших самолетов, я не ставил в известность председателя Государственного комитета обороны, и в этом самое мое тяжкое преступление».

Г. М. Григорьян: «Будучи заведующим отделом ЦК ВКП(б) по авиационному моторостроению, я знал, что бывший нарком авиационной промышленности Шахурин в погоне за количественными показателями выполнял планы выпуска авиационной техники, не обеспечивая её надлежащего качества. Я виноват в том, что, зная, что Шахурин выпускал и поставлял на вооружение ВВС бракованные самолеты и моторы, не принимал мер к пресечению этой деятельности».

Н. П. Селезнев: «Масса моторов выходила из строя. Беру на себя вину, что военпреды сдавали в части формально «годные», а на самом деле дефектные самолеты».

А. А. Новиков: «Командовал ВВС с апреля 1942 года по март 1946 года. Порочная система приемки самолетов существовала до меня. На фронтах ощущался недостаток в самолетах, и это обстоятельство меня вынудило не реагировать на различного рода дефекты. К тому же я не инженер, в силу чего ряд технических вопросов я просто недоучитывал».

Всех их лишили званий, наград, конфисковали имущество и осудили на долгие годы заключения. После смерти вождя реабилитировали, сделав справедливый вывод о том, что все они свои служебные обязанности выполняли добросовестно и никаких претензий быть не может в принципе.

Вопрос: зачем Сталину было нужно репрессировать всех этих честных трудяг? Ответ: чтобы отвести от себя любые возможные обвинения в том, что он плохо и некомпетентно руководил промышленностью в годы войны, что, несомненно, имело место. Осудив всех этих людей он опять вышел в сияющих одеяниях великого гения, которого все обманывают и лишь неисполнение его мудрых предначертаний и вредительство исполнителей привело к многочисленным катастрофам и выпуску некачественной продукции.

Вскоре подобным образом он очистит себя и от обвинений в бездарном военном руководстве в годы войны. А заодно уничтожит людей, которые стали невольными свидетелями его слабости и откровенно провальных решений во время войны. Именно ради этой цели им было организовано и раскручено кровавое «Ленинградское дело», жертвами которого стали почти все лидеры блокадного города (А. А. Кузнецов, П. С. Попков, Я. Ф. Капустин, П. Г. Лазутин, Н. В. Соловьев, И. М. Турко, А. Д. Вербицкий, Г. Ф. Бадаев, П. И. Левин, Г. Т. Кедров, М. П. Никитин, П. Т. Талюш, В. П. Иванов, Э. П. Бояр, М. И. Сафонов и многие другие). Иными словами, были уничтожены либо репрессированы практически все руководители Ленинграда времён блокады вплоть до районного уровня.

А. А. Кузнецов был одним из тех, кого Сталин поставил во главе исполнителей «дела авиаторов». С результатами его деятельности мы уже могли ознакомиться выше, говоря казенным языком тех лет, «товарищ Кузнецов вскрыл целый ряд недостатков, допущенных Маленковым в руководстве управлением кадров и министерством авиационной промышленности, и подвергал их заслуженной критике на собраниях аппарата ЦК ВКП(б)». То есть он вступил на путь открытой конфронтации с Маленковым и тот затаил на него злобу и лишь ждал удобного повода для реванша.

Многие представляют это «дело» как результат подковёрной борьбы различных группировок в окружении Сталина. На мой взгляд, это верно лишь отчасти. Основной задачей для Сталина было физическое уничтожение своих потенциальных конкурентов. Окружать себя людьми, которые ненавидели друг друга и постоянно соперничали, – это была старая тактика Сталина. Цель её была проста: постоянная конкуренция не позволяла созреть никакому заговору. Соперничающие министерства и ведомства постоянно занимались слежкой и интригами друг против друга, а Сталин возвышался над всеми, словно строгий, но справедливый воспитатель в детском саду, разнимая разбаловавшихся ребятишек.

Самым главным «ленинградцем» был А. Жданов, тот самый, который во время блокады не вылезал из бункера и даже честно поведал об этом Сталину – мол, не могу найти в себе душевных сил вылезти наружу, там падают бомбы и страшно трушу. Сталину, который сам никогда не появлялся на фронте, вероятно, это было близко, поэтому он никак не наказал Жданова за трусость. Так и продолжал Жданов сидеть в бункере, обжираясь деликатесами, словно барсук, в осаждённом городе с умирающими от голода жителями – до конца блокады. Бабушка писателя Игоря Григорьевича Атаманенко, Евдокия Мироновна Атаманенко, была врачом – кардиологом и в 1941 году входила во врачебную свиту Андрея Жданова. На страницах своей книги И. Г. Атаманенко поделился воспоминаниями бабушки: «В то время как простые ленинградцы получали по 128 граммов хлеба в день, Жданов и его сотоварищи в блокаду ни в чём себе не отказывали. Особенно хорошо это знали врачи, которым подчас приходилось спасать высшую партийную элиту от последствий неумеренных обжорств и возлияний. Она рассказывала, что у него на столе всегда были в изобилии деликатесы и разносолы. Бабушка сама видела, как во время блокады в Смольный привозили и свежие овощи, и живых барашков, и живую птицу».

Так вот, этот человек после войны был наиболее приближён к Сталину, но затем, в 1948 году, после недостаточно яростного осуждения маршала Тито он неожиданно попал в немилость, у него как – то сразу сдало сердце, и в августе 1948 года он скоропостижно умер в возрасте пятидесяти двух лет. Трудно сказать, был ли он убит по приказанию Сталина или нет, но в чём нет абсолютно никаких сомнений – вождь воспользовался его смертью для того, чтобы начать новый виток репрессий, на этот раз – против своего ближайшего окружения. Вскоре было объявлено, что Жданов пал жертвой «вредительского лечения», и началось «ленинградское дело», а затем и «дело врачей».

Во время правления Хрущева была создана Комиссия Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30–40‑х и начала 50‑х гг. Среди прочего эта комиссия занималась и «ленинградским делом». Комиссия выяснила, что это была мясорубка покруче 1937 года! К арестованным применяли страшные пытки, пощады не было даже женщинам и детям – родственникам арестованных «ленинградцев». Фрол Козлов, секретарь Ленинградского обкома в 1957 году, заявил на Пленуме ЦК: «Десятки тысяч ни в чём неповинных людей тогда выслали из Ленинграда в ссылки, в тюрьмы, и на расстрел пошли многие из них, многие из них погибли. Десятки тысяч ни в чём неповинных людей отправляли эшелонами».

Для чего нужны были эти жертвы после чудовищной войны? Ради одного: уничтожить как можно больше свидетелей вопиющей некомпетентности «вождя народов» и его полной несостоятельности как главнокомандующего.

* * *

Вот как описывает Сталина в начале 30‑х годов (точнее, в 1932 году) Корнелий Зелинский11: «Сталин – человек среднего роста, не очень плотный и отнюдь не военно – монументальный, как его изображают в гипсовых бюстах. Это ещё вполне крепкий человек, почти без седины; волосы чуть начинают сереть на висках, но ещё тёмные и густые. Когда Сталин говорит, он играет перламутровым перочинным ножичком, висящим на часовой цепочке под френчем. Сталин, что никак не передано в его изображениях, очень подвижен.

Сталин поражает своей боевой снаряжённостью. Чуть что, он тотчас ловит мысль, могущую оспорить или пересечь его мысль, и парирует её. Он очень чуток к возражениям и вообще странно внимателен ко всему, что говорится вокруг него. Кажется, он не слушает или забыл. Нет, он всё поймал на радиостанцию своего мозга, работающую на всех волнах. Ответ готов тотчас, в лоб, напрямик. Да или нет. Он всегда готов к бою. Сталин говорит очень спокойно, медленно, уверенно, иногда повторяя фразы. Он говорит с лёгким грузинским акцентом. Сталин почти не жестикулирует. Сгибая руку в локте, он только слегка поворачивает ладонь ребром то в одну, то в другую сторону, как бы направляя словесный поток. Иногда он поворачивается корпусом в сторону подающего реплику. Его ирония довольно тонка. Сейчас это не тот Сталин, который был в начале вечера, Сталин, прыскающий под стол, давящийся смехом и готовый смеяться. Сейчас его улыбка чуть уловима под усами. Иронические замечания отдают металлом. В них нет ничего добродушного. Сталин стоит прочно, по – военному».

Если уж затронули свидетельство К. Зелинского, то он записал и другой замечательный эпизод: «Ещё один неприятный инцидент произошёл во время ужина у А. М. Горького в тот же день. Поэт В. Луговской стал произносить пышный тост за здоровье товарища Сталина. Вождь не принял и этой откровенной лести: сидел с каменным лицом. Увидев его реакцию, поэт осёкся. И вдруг изрядно охмелевший Г. Никифоров встал и закричал на весь зал – воистину, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке: «Надоело! Миллион сто сорок семь тысяч раз пили за здоровье товарища Сталина! Небось, ему это даже надоело слышать…» И. В. Сталин тоже поднимается. Он протягивает через стол руку Никифорову, пожимает его концы пальцев: «Спасибо, Никифоров, правильно. Надоело это уже»».

«Скромный» товарищ Сталин, «не любивший откровенной лести», не забыл про этого искреннего человека. Георгий Константинович Никифоров был арестован 13 января 1938 по «делу о заговоре писателей». На допросах был подвергнут зверским пыткам, но ничего не сказал и виновным себя по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации не признал. Но это было и не важно, его судьба была решена ещё тогда, в 1932 году. Он был расстрелян 2 апреля 1938 года.

А сколько ещё таких людей, говоривших Сталину правду, было? Близких к нему, родственников, друзей, искренне любивших его – ВСЕХ их он убил.

Милован Джилас считался вторым человеком в Югославии, разумеется, после Тито. Он написал книгу воспоминаний «Встречи со Сталиным». Вот два основных, на мой взгляд, отрывка из этой книги. В первом он вспоминает, каким ему запомнился Сталин.

«Самым простым был хозяин. Сталин был в маршальской форме и мягких сапогах, без орденов, кроме золотой звезды – ордена Героя Советского Союза на левой стороне груди. В его поведении не было ничего искусственного, не было никакой позы. Это не был величественный Сталин с фотографий или из документальных фильмов – с замедленной продуманной походкой и жестами. Он ни на минуту не оставался спокойным – занимался трубкой с белой точкой английской фирмы «Данхилл», очерчивал синим карандашом основное слово темы разговора и потом его постепенно перечеркивал косыми линиями, когда дискуссия об этом приближалась к концу, поворачивал туда – сюда голову, вертелся на месте.

И еще одно меня удивило: он был малого роста, тело его было некрасивым: туловище короткое и узкое, а руки и ноги слишком длинные – левая рука и плечо как бы слегка ограничены в движениях. У него был порядочный животик, а волосы редкие, хотя совсем лысым он не был даже на темени. Лицо у него было белым с румяными скулами – я узнал потом, что цвет этот характерен для тех, кто подолгу сидит в кабинетах, на советских верхах его называют «кремлевским». Зубы у него были черные и неправильные, загнутые внутрь. Даже усы не были густыми и представительными. Всё же голова его не была отталкивающей: что – то было в ней народное, крестьянское, хозяйское – быстрые желтые глаза, смесь строгости и плутоватости».

Перед нами портрет настоящего Сталина – злобного низкорослого азиата с коротким и узким туловищем, с непропорциональными руками и ногами, толстобрюхого, лысоватого, с черными зубами. Как это непохоже на монументальные черты богочеловека Сталина из советского кинематографа!

Про проблему Сталина с рукой написала А. С. Аллилуева, сестра жены Сталина: «Для армии Сталина забраковали в 1916 году.

– Сочли, я буду там нежелательным элементом, – говорил он нам, – а потом придрались к руке.

Левая рука Сталина плохо сгибалась в локте. Oн повредил её в детстве. От ушиба на руке началось нагноение, а так как лечить мальчика было некому, то оно перешло в заражение крови. Сталин был при смерти.

– Не знаю, что меня спасло тогда, здоровый организм или мазь деревенской знахарки, но я выздоровел, – вспоминал он.

Но след от ушиба на руке остался на всю жизнь…»

Но Милован Джилас не ограничивается лишь внешним описанием тирана. Во втором отрывке, который я хочу процитировать, он даёт ему такую характеристику: «Сталину было безразлично, исказил ли он при этом ту или иную основу марксизма.

…во времена Сталина ложь и насилие должны были быть вознесены до уровня наивысших принципов… Кто знает, может, Сталин в своем проницательном и немилосердном уме и считал, что ложь и насилие и есть то диалектическое отрицание, через которое Россия и человеческий род придут наконец к абсолютной истине и абсолютному счастью?

…В Сталине можно обнаружить черты всех предшествовавших ему тиранов – от Нерона и Калигулы до Ивана Грозного, Робеспьера и Гитлера. Но, как и любой из них, Сталин – явление новое и самобытное. Он был наиболее законченный из всех, и его сопровождал наибольший успех. И хотя его насилие самое тотальное и самое вероломное, мне кажется, что считать Сталина садистом или уголовником было бы не только упрощением, но и ошибкой.

Сталин был – насколько я заметил – живой, страстной, порывистой, но и высокоорганизованной и контролирующей себя личностью.

…При разговоре со Сталиным изначальное впечатление о нем как о мудрой и отважной личности не только не тускнело, но и, наоборот, углублялось. Эффект усиливала его вечная, пугающая настороженность. Клубок ощетинившихся нервов, он никому не прощал в беседе мало – мальски рискованного намека, даже смена выражения глаз любого из присутствующих не ускользала от его внимания».

Самое важное Милован сказал в конце. «Клубок ощетинившихся нервов». Другими словами, Сталин никогда не был в расслабленном состоянии. Он словно сканировал собеседников и всегда старался навязать свою волю. С исполнителями вроде Милована он был предельно откровенен и жесток, с интеллигенцией играл в кошки – мышки, с руководителями иностранных государств играл свою роль, словно гениальный актёр.

Итак, основные черты характера: беспринципность, ложь и насилие, немилосердность и проницательность, вероломство и нечеловечески высокоорганизованная, контролирующая себя злоба.

Из воспоминаний личного секретаря Сталина Б. Г. Бажанова: «Тщательно разбирая его (Сталина – М. Б.) жизнь и его поведение, трудно найти в них какие – либо человеческие черты. Единственное, что я мог бы отметить в этом смысле, это некоторая отцовская привязанность к дочке – Светлане. И то до некоторого момента. А кроме этого, пожалуй, ничего»12.

Особенно удивительно, что при этом ему была невероятно приятна лесть, причём лесть примитивная. Он делал вид, что ему всё равно, но факты говорят об обратном. Талантливых лизоблюдов он не репрессировал. Вот, например, Каганович. Это был настоящий мастер лизоблюдства, он с настойчивостью дятла возвращался к предложению переставить местами Ленина и Сталина, Сталина, естественно, на первое место, поскольку именно под его руководством партия достигла невиданных высот. Свидетельство Никиты Хрущева: «Больше всего меня возмущало, да и не только меня, но и других, поведение Кагановича. Это был холуй. У него сразу поднимались ушки на макушке, и тут он начинал подличать. Бывало, встанет, горло у него зычное, сам мощный, тучный, и рокочет: «Товарищи, пора нам сказать правду. Вот в партии все говорят: Ленин, ленинизм. А надо говорить так, как оно есть, какая существует ныне действительность. Ленин умер в 1924 году. Сколько лет он проработал? Что при нем было сделано? И что сделано при Сталине? Сейчас настало время дать всем лозунг не ленинизма, а сталинизма». Когда он об этом распространялся, мы молчали. Стояла тишина.

Сталин первым вступал в полемику с Кагановичем: «Вы что говорите? Как вы смеете так говорить?» Но произносилось это тоном, поощряющим как бы возражения Сталину. В народе хорошо известен этот прием. Когда мать идет в другую деревню в гости и хочет, чтобы её девочка или мальчонка пошли с ней, чтобы их там покормили, она кричит «Не ходи, не ходи, чертенок!» – и грозит ему пальцем. А когда никто не видит, манит его: «Иди за мной, иди». Он и бежит за ней. Я сам наблюдал такие картины в деревне. Сталин тоже начинал разносить Кагановича, что это он такое себе позволяет. Но видно было, что сказанное ему нравится. Сталин обычно возражал Кагановичу такими словами: «Что такое Ленин? Каланча. Что такое Сталин? Палец». А иной раз приводил такие сравнения, которые ни в какие записи не вмещаются!

Я много раз слышал повторение таких сравнений и бурное реагирование на сталинские утверждения со стороны Кагановича, которого это еще больше подогревало, и он настойчиво повторял свое, потому что видел, что у Сталина явно ложное возмущение».

Просто как в пьесе Евгения Шварца «Голый король», созданной по мотивам сказок Х. К. Андерсена:

Первый министр: Ваше величество! Вы знаете, что я старик честный, старик прямой. Я прямо говорю правду в глаза, даже если она неприятна. Я ведь стоял тут всё время, видел, как вы, откровенно говоря, просыпаетесь, слышал, как вы, грубо говоря, смеетесь, и так далее. Позвольте вам сказать прямо, ваше величество…

Король: Говори, говори. Ты знаешь, что я на тебя никогда не сержусь.

Первый министр: Позвольте мне сказать вам прямо, грубо, по – стариковски: вы великий человек, государь!

Король (он очень доволен): Ну – ну. Зачем, зачем.

Первый министр: Нет, ваше величество, нет. Мне себя не перебороть. Я еще раз повторю – простите мне мою разнузданность – вы великан! Светило!

Король: Ах какой ты! Ах, ах!

Первый министр: Ох, король! (Грозит пальцем.) Ох, умница!

Король: Поди сюда, правдивый старик. (Растроганно.) Дай я тебя поцелую. И никогда не бойся говорить мне правду в глаза. Я не такой, как другие короли. Я люблю правду, даже когда она неприятна.

Причём чем безудержнее лесть, тем лучше. Я не мог понять, как при врождённом антисемитизме он мог терпеть возле себя таких людей, как Каганович, Ворошилов и Мехлис? Оказывается, из – за того, что они всегда выказывали, с одной стороны, рабскую покорность своему Хозяину и были способны на совершенно невероятную лесть, а с другой стороны, как и положено сторожевым псам, были готовы загрызть любого, кто станет на пути Сталина. В этом было основное его различие с Гитлером: тот любил собак, а Сталин любил превращать людей в своих верных цепных псов.

Судите сами. Вот что записал в своих «Военных мемуарах» генерал Шарль де Голль (глава вторая, «Возвращение ранга»): «Сорок человек русских – народные комиссары, дипломаты, генералы, чиновники высокого ранга – все в блестящей военной форме, собрались в зале Кремля, куда вошла и французская делегация. Присутствовали также посол Соединенных Штатов и британский поверенный в делах. Мы поднялись по монументальной лестнице, вдоль которой висели те же картины, что и при царе. На них были изображены ужасающие сюжеты: битва на Иртыше, Иван Грозный, убивающий своего сына, и т. д. Маршал пожал всем руки и провел гостей в обеденный зал. Стол ослеплял немыслимой роскошью, был подан потрясающий обед.

Сталин и я сидели рядом и урывками переговаривались. Г-н Подзеров и г-н Лалуа дословно переводили реплики по мере ведения разговора. Наш разговор касался военных действий на настоящий момент, жизни, которую мы оба вели при исполнении наших обязанностей, нашей оценки врагов или союзников. О договоре речь не шла. Правда, маршал равнодушным тоном спросил, какое впечатление произвели на меня люди из Люблинского комитета, на что я ответил, что они показались мне действенной организацией, но никак не выразителем надежд и чаяний свободной Польши. Сталин вел прямые и простые разговоры. Он старался казаться простым человеком с зачатками культуры, произнося по поводу сложнейших проблем суждения, полные нарочито примитивного здравомыслия. Он ел всё подряд и много и наливал себе по полному бокалу крымского вина, перед ним ставили всё время новые бутылки. Сквозь маску добродушия в Сталине был виден беспощадный боец. Впрочем, русские, сидевшие вокруг стола, были напряжены и внимательно за ним наблюдали. С их стороны в отношении Сталина читались явные подчинение и страх, с его – молчаливая и бдительная властность, такими виделись со стороны отношения главного советского политического и военного штаба с этим руководителем, по – человечески одиноким.