Текст книги "Смерть пришельцам. Южный фронт"

Пасечник рванул к Степану, не обращая на рану ни малейшего внимания. Глаза Сан Саныча были отрешенными, стеклянными. Он даже, кажется, не моргал.

Степан ударил его лбом в переносицу, затем коленом в пах. Но это было все равно, что бревно пинать. Тяжелые руки пасечника сомкнулись у него за спиной, жарко повеяло густым медовым духом… а затем Степан услышал, как трещат его собственные кости. Он заорал – сипло, во всю глотку, выпуская наружу накопившийся гнев, обиду, тоску, страх, словно пар из перегретого котла. Вороны, которые наблюдали за схваткой, сидя на хвосте «Миг-21», взмыли в воздух. Степан схватил пасечника за пояс, заерзал сапогами, зарываясь каблуками в землю для лучшей опоры. Он с глухим отчаянием пытался опрокинуть одержимого пришлого, прежде чем тот сломает ему хребет. В глотке Сан Саныча заклокотало, пасечник запрокинул голову, Степан понял, что тот сейчас снова харкнет. В этот миг Степка, собрав остатки сил, пихнул противника в бок, подставив ему под каблук мысок своего сапога.

Они рухнули вдвоем. Голова Сан Саныча дернулась: заросли ковыля скрывали мелкий валун, на который пасечник приземлился затылком. Смертоносная хватка ослабла. Степан ушел перекатом в сторону, бросил взгляд на врага: пришлый лежал, пялясь в низкое небо остановившимся взглядом. На его толстых губах пузырилась, дымясь, едкая слюна. С краев раны на животе медленно сползали рубиновые капли. В следующий миг Степан понял, что это не кровь вовсе, а что-то вроде крупной смородины… а точнее – вроде икры.

Его передернуло. На четвереньках, словно зверь, он кинулся к ружью. Когда до двустволки оставались считаные метры, Степка ощутил, как дрожит земля. Это пасечник пришел в себя и так же – на четвереньках – бросился вдогонку. Степан потянулся к ружью и в тот же миг ощутил, как твердокаменные пальцы Сан Саныча сомкнулись на его сапоге. Рывок! – и он выдернул ногу из сапога, схватил двустволку, перекатился на спину…

Пасечник приблизился почти вплотную, он протянул руку, собираясь поймать ружье за стволы. Степан выстрелил. Дробь разворотила Сан Санычу кисть, прошила вдоль и поперек бледное, похожее на театральную маску лицо. Степка отпрянул на локтях, судорожно переломил ружье, вытряхнул гильзы, нащупал в подсумке пару патронов.

Его противник ерзал на животе, вытянув в сторону Степана руку – изувеченную и похожую на клешню вареного рака. Было видно, что он стремится дотянуться до юнца, однако тело больше не слушалось пасечника: скорее всего дробь повредила спинной мозг. Все, на что оказался способен Сан Саныч, – это мелко подергиваться и сверлить Степана взглядом.

Пальцы дрожали неимоверно, и один патрон Степан выронил. Очевидно, он дошел до своего предела. Выдержал бой с настоящим пришлым, и теперь все – амба. Но дело нужно было завершить.

Приложив усилие, Степан закрыл патронник, приблизился на трясущихся ногах к пасечнику. За Сан Санычем тянулся след из склизкой икры, вывалившейся из порезанного брюха.

«Нет! – поправил себя Степка. – Не Сан Саныч! Не пасечник, а пришлый – нелюдь! чудовище! – замаскировавшийся под члена общины, фронтовика, немного странного, сварливого, но щедрого и трудолюбивого настоящего человека».

Он двумя руками поднял ружье, приставил ствол к виску разбитого параличом врага и нажал на спусковой крючок. Пахнуло горелым жиром. Череп лопнул, как трухлявый орех, но внутри него не оказалось ничего похожего на кровь или на мозги. Только серая неведомая органика, слизь, какие-то замысловатые структуры из кости или хрящевой ткани.

Степан сплюнул, обошел поверженного пришлого по кругу, не ощущая, как сухая трава впивается в босую ступню. Затем он повесил ружье на плечо, подобрал сапог, вытряхнул из голенища оставшуюся там портянку, сел на землю и начал переобуваться.

В голове вертелась одна и та же мысль: он встретился лицом к лицу с пришлым и победил его! Вот хвост, оставшийся от «Миг-21», пилот перехватчика в свое время бросил вызов «блюдцу», но не смог выйти из этой схватки живым. Отец бился против пришлых и тоже не вернулся… А он одолел, хоть это и было нелегко. До сих пор сердце норовит из груди выпрыгнуть, дыхалка как у паровоза, руки и ноги отваливаются, словно мешки с цементом пришлось разгружать.

Каменские тешили себя наивной мыслью, что они не привлекут внимания врага, если будут жить, как дети природы – без сельского хозяйства, машин, электричества, радиосвязи. Но не тут-то было, один засланный казачок уже выявился. Кто знает, сколько таких прилетенцев живет среди них еще?

Обувшись, Степан собрался затоптать рдеющие то тут, то здесь икринки, однако не смог пересилить отвращения.

Постепенно дрожь отступала, а в мыслях появилось некое подобие порядка.

Пришлый раскрыл себя. Он оставил общину, в которую был внедрен, и последовал за Степаном. Им двигало лишь одно подозрение: враг решил, что умирающий от костянки солдат поведал Степану что-то важное и что из-за этих сведений староста отправил юного охотника с каким-то заданием…

Но куда мог послать его Иван? Насколько Степке было известно, не существовало никакого сопротивления или подполья. Пришлые победили окончательно и бесповоротно, Красной армии нет, как нет больше вооруженных сил других стран. Самих стран тоже нет, а то, что осталось, – это очаги полупервобытной жизни, обреченные на деградацию и вымирание.

Тогда чего опасался пришлый? Нужно было вернуться в общину, вызвать через дозорного старосту и доложить ему о случившемся. Показать, если потребуется, труп лжепасечника. Община должна знать, какой опасности подвергалась все это время и какой может подвергнуться в ближайшем будущем.

Нужно было спешить!

Степан двинул в сторону поселения самым быстрым своим шагом. Иногда он переходил на бег, но усталость после боя не позволяла поддерживать скорость. Степка задыхался, хватался за бок, часто сплевывал пересохшим ртом. Темнота с каждой секундой становилась гуще и непрогляднее, туман глушил звуки. В тишине, нарушаемой лишь прерывистым дыханием и барабанной дробью сердца, Степан сосредоточенно пытался вспомнить слова умирающего всадника.

Он назвал его солдатом. Он велел слушать, а потом произнес несколько чисел и осведомился, все ли запомнил Степан.

Давным-давно они с Вовиком играли в разведчиков: учились маскироваться на местности и бесшумно красться, тренировались на собственноручно созданной полосе препятствий, кроме этого они придумывали секретные коды и норовили с ходу запомнить затейливые шифровки, состоящие из текста и чисел… Увы, последний навык в степи был не особенно нужен, умение растерялось. Но когда-то ведь он удерживал в памяти гораздо более сложные фрагменты, чем проклятые восемь цифр, названные красноармейцем. Причем последние четыре цифры не составило особого труда запомнить – четыре-четыре-четыре-пять. Ничего сложного. Первая группа цифр была поразнообразнее, но тоже в принципе не слишком замысловатой.

– Четыре… – сипло произнес Степан. Курганы, за которыми скрывалось поселение, выступили из тумана. – Семь… – Он услышал ток собственной крови, шумящей в голове от внутреннего напряжения. – Три… – К нему пришло второе дыхание; давление, стискивающее грудную клетку, ослабело. Он даже вроде снова различил прерывистую речь сраженного костянкой незнакомца, как будто тот, находясь за пределами бытия, все равно стремился помочь юноше. – Один! – прокричал он курганам, а потом перешел на бег. Эта легкость, пришедшая за осознанием того, что он смог выудить из памяти нужные сведения, окрыляла.

– Четыре-семь-три-один! – в голос произнес Степан. – Четыре-четыре-четыре-пять!

Небо над курганами посерело. Туман располосовали призрачные голубоватые лучи. Затем сквозь хмарь пробился свет трех колючих звезд, расположенных равносторонним треугольником.

Степан остановился. От изумления он невольно открыл рот. А звезды тем временем опустились ниже, словно желая прильнуть к земле, и тут же послышался вкрадчивый гул мощной, превосходно отлаженной машины.

Еще не до конца осознавая, что происходит, Степка кинулся в траву, распластался среди сухого ковыля, закрыл голову руками. Над курганами проплыло окруженное коконом неонового свечения «блюдце». Этот летательный аппарат походил не столько на летающую тарелку, сколько на шляпу-треуголку с приподнятыми и скругленными бортами.

Когда первый испуг отступил, Степан осознал, что ковыль не поможет ему долго скрываться от пришлых. В общине поговаривали, что «блюдца» оснащены уймой совершенных устройств для поиска и наблюдения. Рассказывали, что враги способны обнаружить цель по теплу, запаху и даже по электрическим импульсам, которые якобы вырабатываются человеческим телом. Откуда взялись эти знания – неизвестно, поскольку никто из общины не участвовал в боях с пришлыми и не был знаком с их технологиями. Тем не менее Степка понимал, что лучше переоценить врага, чем тешить себя иллюзиями.

Он покрепче перехватил ружье, подорвался на ноги и, низко пригнувшись, побежал в сторону курганов. Прикинув шансы, Степан решил, что оставаться на ровном месте столь же опасно, как и предпринимать какие-то действия. Но лучше уж действовать, чем прятаться в траве подобно сытому перепелу. Тем более что поселение рядом и община наверняка нуждается в помощи. Хрен с ним – с недоказанным заражением, сейчас они столкнулись с куда более страшной и бесчеловечной угрозой.

Чуть обождав, пока «блюдце» переместится метров на триста в сторону, Степан с низкого старта одолел крутой подъем, перевалился через вытоптанную дозорными вершину и скатился к подножью на стороне поселения.

Он увидел догорающую хатенку Мырчихи. Камышовая крыша провалилась, над приземистыми округлыми стенами повисла шапка тяжелого дыма. Степан поднял взгляд: вдали, на противоположной стороне сада, полыхал огонь, еще два «блюдца» курсировали в районе фруктохранилища, с расстояния они выглядели словно пара безобидных, холодно мерцающих светляков.

Истошно зачастил пулемет. Сверкающий пунктир сначала ударил под прямым углом в небо, потом стрелок подкорректировал огонь; пунктир нащупал в небе одно из «блюдец».

Община оборонялась, как могла. Словно муравейник, оказавшийся на пути землекопа. С тем же исступлением, с той же обреченностью.

У Степана возникло ощущение, будто все это происходит не с ним. Будто в клубе показывают страшный кинофильм, а он по какой-то прихоти или по волшебству оказался в шкуре одного из персонажей.

Безусловно, в общине знали, что пришлые могут нагрянуть в любой момент. Но шли годы, жизнь сельчан текла своим чередом, пришлые не появлялись, и постепенно страх притупился. Голод, холод, вши да степные разбойники тревожили общину куда сильнее, чем практически непознаваемый враг, чей летательный аппарат они видели вблизи всего один раз.

И вот – на тебе. Сначала лазутчик, прятавшийся под личиной человека, которого они давно и неплохо знали, а теперь «блюдца» утюжат редкие общинные постройки. Степан видел всполохи бело-синего света. Похоже, это было пресловутое энергетическое оружие. Степь полна обгоревших остовов советских боевых машин, все они были уничтожены именно этими «лучами смерти».

Воздух задрожал от низкого, на пороге слышимости, гула, по склону кургана скользнул луч прожектора. Степан кувыркнулся вперед; действовал он скорее по наитию, чем осознанно. В то место, на котором он находился долю секунды назад, вонзился ослепительный луч. В этот миг Степан как раз был вверх тормашками, лицом к склону. Полыхнуло в метре от его носа, взлетели в воздух комья земли, брызнули струи пара. Горячий поток швырнул Степана к деревьям. Сгруппировавшись, охотник приземлился на четвереньки и тут же вскочил на ноги. Он толком ничего не видел, перед глазами вспыхивали и гасли ярко-белые солнца. Степан побежал сломя голову, точно раненый зверь. За его спиной снова вспыхнуло, раздался протяжный трескучий звук, какой можно услышать в момент удара молнии. Сгусток концентрированной энергии прожег старую вишню, что стояла, сгорбившись, на окраине сада, и ушел в землю, подпалив сухую траву.

Степан уже был под крышей из густых крон. Прижавшись спиной к шершавому стволу, он бросил взгляд в сторону кургана и повисшего над ним «блюдца». Фруктовые деревья, словно разделяя с человеком его боль и смятение, шумно шелестели листвой. Из-под брюха летательного аппарата вывалились две похожие на железные бочки штуковины. Степан в первый миг подумал, что это – бомбы, и приготовился, что сейчас грянет. Но взрыва не последовало, да и не стали бы пришлые что-то взрывать в непосредственной близости от своей летающей машины. Бочки одновременно зашевелились. У каждой из них оказалось по шесть коротких остроконечных лап. На обращенных к саду плоских «крышках» зажглись кроваво-красные огни. Не то глаза, не то фары. Механизмы пришлых двинулись к саду, словно два оживших артиллерийских снаряда. Степану они напомнили гигантских личинок или обезглавленных свиней.

На всякий случай он проверил, заряжено ли ружье, – патроны были на месте. Хотя вряд ли стальная дробь могла бы причинить механическим тварям хоть какой-нибудь вред. Степан оттолкнулся от ствола и побежал, перепрыгивая через лежащие на земле ветви и разросшиеся кустарники, к фруктохранилищу. Что он будет делать, когда доберется до своих, Степан пока не знал. Если нужно, он погибнет вместе со всеми. В эти минуты из головы вылетело и сообщение, которое передал ему умирающий красноармеец, и то, что он сам, вероятно, заразился костянкой. Какая, к черту, костянка, которая проявит себя только через неделю, когда прямо сейчас над головой кружат «блюдца», сверкают энергетические лучи, а по пятам идут пугающие механизмы пришлых. Зато возле фруктохранилища – и мать, и Вовик, и остальные односельчане, которые тоже ему не чужие.

Между стволами клубился дым. Горело впереди, горело у Степана за спиной. Дрожащие отсветы озаряли хмурое беспокойное небо. Пулемет старосты молчал уже несколько минут, Степан был уверен, что это ненадолго: может, лента заклинила или патроны закончились. Даже мысли не возникало, что Иван, этот огромный мужик, державший односельчан в кулаке, мог погибнуть. Вообще не было никаких мыслей, кроме одной: поскорее одолеть расстояние, отделяющее его от общины.

Земля задрожала, некая темная масса заслонила огни пожаров, бушующих возле фруктохранилища. Степан бежал навстречу этой новой напасти, готовый в случае необходимости пробить или даже прогрызть себе проход. Нарастающий гул расслоился на дробный стук множества копыт. Пахнуло конским потом, послышалось визгливое ржание. Степан понял, что на него мчит испуганный общинный табун.

– Стой! – заорал он. – Тпру! – И, поняв тщетность попыток остановить живой поток, прыгнул за ствол ближайшего дерева.

Валет, орловский рысак, принадлежавший старосте, промчал мимо Степана, обдав его запахом припаленной шкуры. Следом за вожаком табуна из дымной мглы вырвались остальные: стремительные, неудержимые, ослепленные паникой.

Звонко грянуло, точно кто-то по жестяному корыту молотком стукнул. И тут же по нервам ударил истошный, почти человеческий вопль. Степан обернулся: старая кобылица Панночка на полном скаку врезалась в механизм пришлых, подкрадывающийся к человеку со спины. И кобылица, и сучащая короткими лапками металлическая штуковина оказались на земле. Глядя на Панночку, бьющуюся, точно выброшенная на берег рыба, Степан почувствовал щемящую жалость. Вряд ли эта лошадь уже сможет встать на стройные ноги. Тем не менее она спасла Степана, да и остальной табун на какое-то время закрыл юношу от преследователей.

Жеребец, скачущий в арьергарде, неожиданно сбавил шаг, Степан увидел, что животное оседлано и что за гриву из последних сил цепляется кто-то из мужиков. Степка не мог понять, кто именно: лицо наездника казалось темным и каким-то смазанным. Лишь потом он разглядел, что всадник однорук. Йоська!

– Не ходи… туда!.. – промычал калека через силу, каждое слово ему давалось с великой мукой. – Там нет… никого! Беги! Убежище! Убежище!

– Мамка где моя? – торопливо спросил Степан. – Мамка жива?

Как и красноармеец, больной костянкой, Йося завалился набок. У Степана возникло ощущение, что это уже с ним происходило, что он оказался внутри повторяющегося кошмарного сна. Он подхватил Йоську под руки, тот пронзительно заорал и, похоже, потерял сознание. Степан ощутил под своими ладонями грубые лохмотья обгоревшей одежды и влажные пятна открытых ран. Теперь стало понятно, почему лицо Йоськи показалось ему неузнаваемым: бедолага был покрыт чудовищными ожогами.

Степан уловил боковым зрением красный огонек и без промедления упал на одно колено, вскинул ружье. Над головой с гулом прошлась огненная плеть, кроны трех стоящих в ряд деревьев вспыхнули. Кавказ – жеребец Йоськи – встал на дыбы и замолотил воздух копытами. Ружье рявкнуло дуплетом, Степан целил в вызывающий красный «глаз», но попал в колено на передней лапе механизма. Сверкнули искры, железяка пришлых нелепо затанцевала на пяти оставшихся лапах, пытаясь сохранить равновесие. Йоськин конь испуганно дернулся в сторону, но Степан успел поймать одной рукой поводья. Недолго думая, юноша запрыгнул в седло и ударил каблуками по гнедым бокам. Кавказ рванул, словно пущенная с тетивы стрела, замелькали с двух сторон стволы деревьев, сливаясь в одно серое полотно. Степан направил жеребца к фруктохранилищу; невзирая на предупреждения, он считал, что должен собственными глазами увидеть, что творится возле общинного дома. Фруктохранилище сияло, точно маяк, потерять из виду охваченное огнем строение было невозможно.

Сквозь листву просочились лучи холодного света. «Блюдце» неслышно плыло у Степана над головой, похоже, догнать жеребца летающей машине не составляло труда. Юный охотник заскрежетал зубами, затем судорожно дернул поводья. Кавказ перемахнул через груду гнилых ящиков и оказался в другом ряду. Степан снова двинул поводьями, жеребец заложил еще один крутой вираж. Теперь они мчали не вдоль рядов деревьев, а поперек – перепрыгивая через кустарники, пеньки, поваленные стволы или брошенную еще во времена колхоза рухлядь вроде древних плугов, трухлявых садовых лестниц и коробов.

Когда призрачный свет «блюдца» исчез из виду, Степан вывел жеребца на просеку, пересекающую сад по диагонали. Он знал, что надолго оторваться от «блюдца» ему не удастся, и что счет идет не на минуты, а на секунды. Но до фруктохранилища уже было не так далеко, как в начале пути…

И тогда впереди встала стена голубоватого свечения, на фоне которого прорезались отчетливо различимые силуэты. Нелепые красноглазые обрубки, суетливо частящие короткими лапками, – это механизмы. А за ними… люди? Степан заставил Кавказа поубавить ход, а сам подался вперед, привалившись к шее коня и до боли напрягая глаза. Нет, не люди. Высокие, с тонкими руками и ногами, с вытянутыми наподобие пасхальных куличей головами.

Пришлые собственной, так сказать, персоной.

Осмелились выбраться из «блюдец», чтобы собственноручно поучаствовать в охоте на людей, подышать дымом, смешанным с запахом человеческого страха и страданий. Значит, действительно, дело – труба. И ловить возле фруктохранилища больше нечего.

Подстрелить хотя бы одного гада для успокоения жажды мести, да в ружье патрона нет, конь гарцует, толком не прицелишься, а красноглазые механизмы все ближе и ближе.

Скрепя сердце, Степан развернул Кавказа и снова пустил его вскачь по едва заметной тропе, идущей поперек рядов. Придерживая поводья одной рукой, второй рукой, не глядя, Степка пытался перезарядить ружье. Он не был очень уж хорошим наездником и своего коня никогда не имел; сейчас приходилось жалеть и о том, и о другом. Кавказ пока слушался, но положиться на него Степан не мог. И, соответственно, не мог более чем на секунду отвлечься от поводьев.

Позади ярко вспыхнуло, протянулись во все стороны длинные тени. Накатила волна смолянистого жара. Степан прижался к шее Кавказа, бросил взгляд через плечо. Огонь преследовал по пятам, перепрыгивая с дерева на дерево, с куста на куст. Мгновением позже до него дошло, что это стреляют преследующие его механизмы. Но попробуй поразить цель, мчащую на приличной скорости по извилистой тропе, да еще постоянно прикрытую стволами деревьев.

Степан оставил попытки перезарядиться, забросил ружье за спину и наподдал каблуками по конским бокам.

– Но! Но! – кричал он в горячее, нервно подергивающееся ухо.

Стрекот насекомьих ножек за спиной смешался с гулом пламени, Степану казалось, будто за ним след в след катится, подминая деревья, огромная, как гора, каменная глыба. Если настигнет, то не оставит мокрого места.

Стена огня перегородила путь. Кавказ выдавил из себя то ли всхлип, то ли стон и метнулся в сторону, Степану снова пришлось уткнуться в пропитавшуюся запахом дыма и пота жесткую гриву, над головой юноши замелькали низкие ветви. Пара сучков чувствительно прошлась по шее и макушке. Жеребец тем временем отыскал пока еще не охваченный пожаром путь и, вытянув шею, рванул вперед.

Неожиданно сад остался позади. Окрест раскинулась освещенная дрожащим светом задымленная степь. После бешеной скачки среди деревьев простор подавлял, внушал чувство беззащитности. Не было здесь возможности ни спрятаться, ни запутать след. Впрочем, почему же не было?

– Пошел-пошел! – заорал Степан, направляя жеребца к реке.

Тут, конечно, Кавказ дал во весь опор. Куда было несуразным механизмам угнаться за жеребцом да на просторе? Степан оглянулся и преследователей не обнаружил. Сад застилала густая пелена, подсвеченная изнутри багровыми отсветами. Но ни красных «глаз», ни огненных струй, направленных ему в спину. Похоже, действительно оторвались…

Речка была близко, сквозь осточертевшую гарь пробивался запах воды. У крутого яра Степан заставил Кавказа сбавить ход. Вода блестела в метрах десяти внизу, глинистые склоны, густо поросшие вдоль кромки сухой травой, стискивали русло с двух сторон. То тут, то здесь выпирали известняковые скалы, точно дряхлые кости земли.

Степан шумно выдохнул и направил жеребца вниз. В тот же момент боковое зрение выхватило бело-синее пятно. Степка дернул головой и успел увидеть несущееся в его сторону «блюдце»: скругленный «нос» хищно опущен, за кормой полыхает яростное свечение, разносится над степью гул, словно от работающей с перегрузкой подстанции.

– Ч-черт… – обронил Степка обреченно. – Приехали.

Первый энергетический луч угодил в склон, Степан отшатнулся от ударившего ввысь фонтана из глины и пара. Второй попал в коня, отделив круп от туловища, подобно раскаленной гильотине. Жеребец не издал ни звука, его передние ноги подломились; Степана выбросило из седла, он перелетел через голову Кавказа и беспомощно устремился вниз вместе с грудами осыпающейся земли и с кровоточащими кусками, вырванными то ли из него, то ли из бедолаги-жеребца.

Глина, камни, потом – камыши, густая грязь и ледяная вода. Какое-то время из чувств работало лишь осязание. Затем холод унял боль и помог вырваться из цепких когтей беспамятства. Степан открыл глаза, уперся ладонями в выстеленное жирным илом дно, приподнялся над водой. Глубина в этом месте была около метра, чуть больше, чем в луже. Промок он до нитки, вода стекала струями со спутанных волос, заливала глаза, уши и рот.

Первым делом он ощупал ноги, потом – живот и спину. Одежда пестрела прожженными дырами, но шкура была относительно цела. Значит, кровь, стекающая по склону, и ошметки, повисшие на камышах, принадлежали Кавказу. Славный жеребец, он до последней секунды выполнял свой долг – спасал человека, хоть тот даже не был его хозяином.

Через миг Степан наткнулся на остекленевший взгляд Кавказа. Уцелевшая половина туловища подмяла куст ежевики, похожий на спутанную колючую проволоку, голова уныло свесилась к воде, словно в тщетной попытке напиться.

Забрезжили над склоном бледно-синие лучи, будто предвещая восход чужого солнца. Показался край «блюдца». Степан заметался: куда спрятаться? Под старую корягу, что возвышалась над водой, точно расставивший ноги человек? У берега за переплетением корней?

Избитое, обожженное тело слушалось плохо. Вязкий ил, словно нарочно, удерживал сапоги, вода сковывала движения. Степан упал рядом с Кавказом, поднырнул под жесткие ветви ежевики, стелящиеся над гладью реки, приподнял подрагивающую голову жеребца и замер под ней, словно под крышей. Ну, друг, сослужи последнюю службу…

Вода была такой холодной, что зуб на зуб не попадал. Степан надеялся, что пришлые не смогут уловить тепло его тела. К тому же на их чувствительные приборы наводила помехи горящая трава и нагретые энерголучами камни. Может, пришлые удовлетворятся видом разбросанных по яру потрохов и уберутся прочь? Секунды тянулись медленно, Степан стучал зубами и жмурился от напряжения, придерживая над собой остывающую конскую голову.

Свет иссяк, «блюдце» скрылось за склоном. Степан еще какое-то время сидел неподвижно. Затем опустил одеревеневшие руки, и искалеченная туша жеребца сползла по ветвям ежевики в реку. Степан уже был на берегу. Подстилка из травы, сохранившей возле воды свежесть, казалась обманчиво мягкой. Она призывала лечь и забыться. А ночной холод доделает дело, начатое пришлыми.

Степан посмотрел на склон. С его кромки стекал дым, точно пар с края кастрюли. Не стоило даже мечтать одолеть подъем. В его-то состоянии он наверняка сломает себе шею. Да и какой смысл карабкаться? Чтоб снова показаться пришлым на глаза? Нет, спасибо, лучше отсидеться в яру.

Сил хватало лишь на то, чтобы моргать и дышать. И холодно было так, что даже сердце замирало. Но он не мог позволить себе сдаться. Общины больше нет, пришлые ее выжгли, словно фашисты… И он должен был выяснить, стоили ли слова, произнесенные умирающим красноармейцем, того, чтобы за них лишили жизни его родных и соседей. Этой ночью погибли практически все, кого он знал. Если же он сдастся, не найдя ответы и не отплатив врагам по счетам, то душа его никогда не обретет покоя.

Он перевернулся на живот, поднялся на четвереньки и переполз под ближайшее дерево – молодую бузину. Придерживаясь за гладкий ствол, кое-как встал. Эти нехитрые усилия помогли одолеть оцепенение, кровь снова живо текла по венам, и сразу стало чуточку теплее. Степан скинул макинтош, со стоном стянул мокрую тельняшку, выжал, как мог, потом вытер ею торс, голову и снова выжал. Снял сапоги, вылил из них воду и снова надел.

Осмотревшись, он нашел ружье. Приклад – в щепки, патронник не открывается. Повертев в руках, он выбросил то, что осталось от верной двустволки, в крапиву. Туда же отправились испорченные патроны из подсумка. Степан еще раз вытер лицо, пошмыгал носом и поплелся на звон ручьев. Там, где яр почти смыкался, в одной из пещер в пористой известняковой скале скрывалось общинное убежище. Если кто-то смог уцелеть, то он непременно придет сюда.

Степан часто озирался, но неоновое свечение «блюдец» и багровое мерцание «глаз» механизмов-охотников не наблюдалось. Останавливаясь под деревьями, он вслушивался в звуки ночи. Он надеялся услышать голоса или шаги… ну, хоть что-нибудь, что указало бы на других выживших. Пищали летучие мыши, журчала вода, скрипели ветви, в отдалении гремело – это рушились догорающие общинные постройки. Но громче всего стучали его зубы.

Он шел и вспоминал, как мальчишкой бегал на заре босиком по росистой траве, как в крещенский мороз нырял на ставке в прорубь, как под дождем со снегом помогал заводить колхозное стадо в загоны, как собирал кормовую репу на ледяном ветру в поле, стоя по щиколотки в подмерзающей грязи. Как, уже будучи юношей, шел по следам сайгака в завьюженной степи, как рубил сухостой на дрова, сбросив с себя тулуп и рубаху, подставив голые плечи зимнему солнцу и снежку, падающему с ветвей. В общем, не был он городским неженкой, у которого и летом могут случиться сопли, если в кране нет горячей воды. И сейчас Степан говорил себе, что этот пробирающий до мозга костей холод – пустяки, неприятно, конечно, но ничего смертельного. Не май месяц, но и до декабря еще далеко.

Он тер плечи и выдыхал облака пара. Не обращая внимания на боль от ушибов, он старался двигаться как можно живее.

Но все это помогало мало. С каждым шагом Степан ощущал, как стынет в жилах кровь. И в его случае это не было иносказательным выражением.

Забрезжил тревожный свет. Степан глухо застонал и бросился под ветви плакучей ивы. Обхватив себя руками, он ждал, когда его мучениям придет конец. Будет ли это испепеляющий луч из энергетической пушки, или струя высокотемпературного пламени, или иной смертоносный привет от пришлых… Но время шло, свет над яром тускнел, и становилось все холоднее.

Степан раздвинул ниспадающие до земли ветви, выглянул наружу. Сквозь тучи виднелись три огонька, три «блюдца» удалялись, набирая высоту. Степан показал им вслед неприличный жест.

Возле пещеры-убежища он унюхал запах табака. Закружилась голова, в груди разлилось приятное тепло: все-таки кто-то уцелел! А он уже почти и не надеялся…

Степан бросился на штурм склона, поскользнулся на мокрой от ночной росы траве, но продолжил подъем – правда, уже ползком.

Вход в пещеру чернел распахнутой в немом крике пастью. Скалистый козырек походил на выпяченную верхнюю губу, а заросли прижившегося там шиповника – на куцые усы. Соседние пещеры были точно норы, в этих неглубоких карстовых впадинах жили летучие мыши. В довоенное время каменские мальчишки играли здесь в первобытных людей. Кто мог тогда подумать, что вскоре им на самом деле предстоит стать дикарями. В большой пещере играть детям не разрешали, назывались разные причины: непрочный свод, опасный подземный колодец, в котором уже угробились несколько оболтусов, древнее скифское проклятье… Каменную горловину сразу за входом раньше перекрывал деревянный забор. Естественно, эта преграда не могла остановить жаждущих приключений пацанов. Там, во тьме, действительно обнаружился колодец. Вовик и Серый – это который потом утонул в ставке при странных обстоятельствах – спустились туда на веревке и нашли гору старых костей, принадлежащих разным животным. Возможно, в могильнике были и человеческие кости, но пацанам на глаза такие не попались. Степан же обнаружил под самым сводом пещеры едва различимые бледные изображения. Люди и звери были нарисованы неумело, словно рукой первоклассника. Все какие-то палочки-черточки: длинные руки, длинные ноги, длинные копья, длинные рога, длинные лапы… Все неестественное и грубое. Первобытное.

Забор, что перекрывал вход, давно сгнил, в колодце прямо под старыми костями оборудовали схрон на крайний случай. Чем сегодняшнее происшествие – не крайний случай? Уж «крайнее» не бывает…