Текст книги "Хроники невозможного. Фактор «Х» для русского прорыва в будущее"

Немного ранее физик Георгий Флеров, в декабре 1941 года обнаруживший исчезновение статей по проблеме деления атомного ядра в западных научных журналах, забил тревогу. Он справедливо счел, что тема на Западе засекречена, что там полным ходом пошли работы по созданию нового оружия. Отпросившись в своей части в командировку, Г. Флеров в декабре 1941-го сделал доклад на семинаре в Казани, где участвовали такие маститые физики-атомники как академики Абрам Иоффе и Петр Капица. 11 декабря 1941 года Флеров, уже прославившийся в 1940-м как открыватель самопроизвольного распада урана, выступил перед академиками: Иоффе, Капицей, Стветловым, Семеновым и Хлопиным (последний – основатель Радиевого института). Уж кто-кто, а они были полностью в теме. Ибо Иоффе вообще стоял у истоков ядерной физики в СССР, проведя Всесоюзную конференцию по проблемам атомного ядра еще в 1933-м. Да и Петр Капица идиотом не был. Флеров пытался доказать Иоффе и Капице: работы по урановому проекту, начатые АН СССР в 1940-м и прерванные с нападением Германии на страну, необходимо возобновить.

И что же ответили Флерову маститые физики и признанные специалисты? В общем, посоветовали ему «не париться». Иоффе отговорился тем, что воюющей стране вообще не до этого.

Но труды Флерова не пропали даром. Его-то письма заметили в Научно-техническом комитете ГКО. И когда Старинов доставил туда еще и записную книжку немца, государство принялось действовать помимо АН СССР. Оно начало Атомный проект.

Мы уже знаем, что первый руководитель атомного проекта СССР, Вячеслав Молотов, в начале 1943 года, беседовал с академиками Иоффе и Капицей, попросив у них найти достойного научного руководителя проекта. И тогда Петр Иванович Капица, этот блестящий и прозорливый ум, заявил, что ядерная бомба – оружие не этой, а следующей войны, дело будущего. Абрам Иоффе ничего вразумительного предложить не смог, сам в руководители работ над атомным оружием не шел.

Нет ничего удивительного в том, что, придерживаясь такого мнения в даже сорок третьем, Капица с Иоффе в декабре 1941-го прохладно отнеслись к порывам Георгия Флерова и не поддержали его. Конечно, Капица с Иоффе тут не были оригинальными: таким же «тормозом», как мы знаем, оказался и главный научный руководитель при Рузвельте, Ванневар Буш. Однако он к тому времени уже «снялся с ручника» и успел сделать очень многое. А вот АН СССР продолжала «тормозить», отставая от американцев примерно на год, и стала настоящей каменной стеной.

Георгий Флеров ярился, писал письма: «В военной технике произойдет самая настоящая революция. Произойдет она без нашего участия, и все это только потому, что в научном мире сейчас, как и прежде, процветает косность…»

Флеров предлагал созвать совет ученых АН СССР по проблеме атомных исследований, собрав известнейших ученых – Иоффе, Ферсмана, Вавилова (физика), Хлопина, Капицу, Лейпунского, Ландау, Алиханова, Арцимовича, Френкеля, Курчатова, Харитона, Зельдовича, Мигдала, Гуревича и Петржака. Флеров безуспешно теребил не только АН СССР, но и научно-технический совет Государственного комитета обороны, отправив ему пять телеграмм. Все – даром. Отчаявшись, Флеров написал послание самому главе Госкомитета обороны, Сталину. Он предложил Иосифу Виссарионовичу собрать совещание и самому присутствовать на нем, явно или неявно. Ибо на заседаниях президиума Академии наук обсуждается все, что угодно, но только не ядерные исследования. Флеров был прав: в США создание нового оружия уже стало приоритетной программой правительства. Американская Академия наук (о чем знаем мы, но тогда не знал Флеров) уже признала реальность ядерного оружия. Но не АН СССР! Флеров в апреле 1942-го обратился к самому Сталину:

«Это и есть та стена молчания, которую, я надеюсь, Вы мне поможете пробить, так как это письмо последнее, после которого я складываю оружие и жду, когда удастся решить задачу в Германии, Англии и САСШ. Результаты будут настолько огромны, что не будет времени решать, кто виноват в том, что у нас в Союзе забросили эту работу.

Вдобавок делается это настолько искусно, что и формальных оснований против кого-либо у нас не будет. Никогда, нигде, никто прямо не говорил, что ядерная бомба неосуществима, и однако, создано мнение, что это – задача из области фантастики…» (Холлуэй Д. Указ. соч. С. 45–46).

Как мы знаем, эти послания внимательно читали в Государственном комитете обороны.

Таким образом, если бы Сталин полагался только на авторитет Академии наук СССР, то советский атомный проект так и не начался бы в конце 1942 года. Никто бы не ориентировал разведку Союза на охоту за западными атомными разработками. А взрывы американских супербомб летом 1945-го стали бы ошеломительным «сюрпризом». Академия наук и ее признанные специалисты виновато развели бы руками: мол, хотели-то как лучше, а получилось – как всегда.

Повернись история так – и Советский Союз просто не успевал создать свое атомное оружие к августу 1949-го. Скорее всего, сроки отодвинулись бы до середины 1950-х: ведь тогда не было бы у нас «ускорителя» в виде данных разведки. Да и была бы вообще тогда русская ядерная бомба? Ведь США, пользуясь монополией на ядерное оружие и огромным превосходством в дальней авиации, к тому времени могли разбомбить нас к чертовой матери, бросив на СССР армады своих реактивных «стратоджетов» и «стратофортрессов» с десятками атомных бомб на борту. Москва бы еще могла как-то отбиться с помощью системы «Беркут», а вот главные промышленные центры страны рисковали превратиться в радиоактивные развалины. Мобильных ракетных комплексов ПВО у нас еще не имелось (они появятся только в 1959-м), зенитки до высотных бомберов США не доставали, а истребители, как явствует опыт Второй мировой, массированные налеты пресечь не могут.

Слава богу, Сталин не доверился авторитетам и признанным экспертам Академии наук. Когда Флеров писал письмо Иосифу Виссарионовичу, он не ведал, что за месяц до него, в марте 1942 года, Лаврентий Павлович Берия положил на стол Сталину записку, где сообщил о выводах британского комитета МОД, заверил в полной реальности создания атомной бомбы и предложил немедленно создать структуру при Госкомитете обороны по сей проблеме, познакомив ведущих физиков СССР с данными разведки. Видимо, письмо Флерова дополнило записку Берии, и Сталин принял решение о начале ядерной программы.

Интересно: а если бы тогда у Советского Союза не было бы столь сильной внешней разведки, если бы диверсант Старинов не привез нучному руководителю Госкомитета обороны книжицу немца – смог бы Сталин принять верное решение и не пойти на поводу АН СССР? Скорее всего, нет. Но в том-то и заключался могучий ум вождя, что ИВС не доверял одному источнику информации.

Но можно вспомнить и о 1940 году. Тогда ядерными исследованиями в стране занимался Игорь Курчатов. Два его ученика, Петржак и уже знакомый вам Флеров, на примитивном, в общем-то, самодельном оборудовании открыли явление самопроизвольного деления урана. Первыми в мире. Проведя эксперимент в кабинете начальника станции метро «Динамо» в Москве. Это было открытие мирового масштаба. Оно убедительно говорило: создание «атомного котла» и атомной бомбы возможно.

Игорь Курчатов это прекрасно понял. В 1940-м году он предложил Академии наук СССР, где прозорливый Вернадский основал Урановую комиссию, начать советский проект по овладению внутриядерной энергией, начать проект. 29 августа 1940 года профессор Курчатов вместе с Флеровым, Русиновым и Харитоном отправили в президиум Академии письмо, где предложили внятную программу «Об использовании энергии деления урана в цепной реакции». Фактически, как пишет Сергей Снегов в своих «Творцах» (1979 г.), в ней уже были основные моменты будущего атомного проекта, хотя и с креном в сторону мирного использования ядерной энергии. Ничего подобного в этот момент не было ни в США, ни в Англии, ни в Германии.

«Если бы программа Курчатова была осуществлена с запланированным размахом, первый атомный реактор заработал у нас гораздо раньше. Франция в дни, когда писалось письмо, лежала под пятой гитлеровских солдат, в ней прекратились ядерные исследования, с такой интенсивностью проводившиеся еще недавно: перед вторжением немцев Жолио Кюри выкладывал экспериментальный атомный котел, рассчитанный Френсисом Перреном. И можно считать обоснованным, говорят сейчас на Западе историки науки, что если бы не война, то первые реакторы были бы пущены во Франции и Советском Союзе», – писал Снегов.

Однако для старта такого проекта в СССР 1940 года нужна была отчаянная смелость и решимость быть первыми в мире, способность поверить в «фантастику». Но заседание президиума Академии наук не поддержало тогда Курчатова. Мол, программа-то выходит слишком дорогой, требующей огромных ресурсов. А ведь нельзя ужимать и другие науки, иные исследования. Потому согласились с предложением академика Хлопина, директора Радиевого института: вести работы потихоньку, постепенно, без надрыва. Курчатов потерпел поражение. Не поддержал его и академик-физик Абрам Иоффе: тот еще в конце 1939 года в статье для «Вестника Академии наук» заявил: «Этот передовой участок современной физики наиболее удален еще от практики сегодняшнего дня…

…В феврале 1939 года в неожиданной форме возродилась проблема использования внутриядерной энергии, до сих пор не преступавшая рамок фантастических романов. Анализ этого явления, произведенный советскими физиками, определил условия, при которых эта задача могла бы стать осуществимой. Трудно сказать, возможны ли эти условия на практике – на решение этого вопроса направлено наше исследование. Скорее всего, что на этот раз технических выходов не будет».

Иоффе в 1940-м заявил, что атомной энергией овладеет лишь следующее поколение ученых. Хлопин в ответ на инициативу Курчатова сказал: урановая энергетика – дело далекого будущего.

Таким образом, Академия наук в 1940 году сочла атомную энергию слишком далекой перспективой. Курчатов не стал академиком. Его сделают таковым только в 1943-м. Более того, прорывная работа Флерова и Петржака, первыми в мире открывших спонтанное деление урана, в том году так и не получила Сталинской премии. Почему? Потому что рецензент сей премии выдвинул возражение: нет сообщений с Запада, что такие эксперименты там воспроизведены, нет реакции в западных научных журналах. А значит, открытие Флерова и Петржака большого значения не имеет. Сегодня говорят, что ученых вычеркнул из списка сам Сталин. Если это и так, то его можно понять: вот, уважаемые академики хором говорят, что все это – дело какого-то туманного будущего, что конкретной технологии от всего этого не дождешься…

Вот почему наша Академия наук не любит вспоминать об этих эпизодах, где она показала себя косной и близорукой. И это ведь не курьез, когда французская Академия наук во главе с гениальным Лавуазье в конце восемнадцатого века приняла решение вообще не рассматривать сообщения о падении метеоритов, ибо камней, мол, в небе быть не может. Это – пример куда посвежее.

И ведь творилось сие в самый героическо-эпический период истории и страны, и самой Академии, в пору бури и натиска. Когда саму АН СССР составляли легендарные ныне ученые-основатели мощных научных школ! Что же говорить о дне сегодняшнем, когда могучая АН СССР стала старческой, немощной РАН? Когда отечественная Большая наука деградировала четверть века подряд? А ведь до сих пор на ее суждения и экспертизы опираются высшие должностные лица РФ.

Мой вывод: однозначно доверять высказываниям и заключениям нынешних академиков нельзя! Все их слова необходимо перепроверять, испытывать экспериментами. Ибо в противном случае признанные старцы от науки успеют придушить в колыбели множество полезнейших для национального возрождения разработок, смешав их в одну кучу с шарлатанским бредом.

К сожалению, раболепие перед западными наукой и технологией, равно как и заслуги сталинской научно-технической разведки сыграли в истории нашей страны убийственную роль. Да, шпионаж и копирование западных достижений позволило нам в кратчайшие сроки преодолеть отставание от Запада, сэкономило нам силы и средства. Но они же, соединяясь с неверием в собственные силы и косностью официальной науки, породили стремление вечного подражания Западу. Они породили губительную тенденцию: во всем полагаться на копирование того, что достигли за границей, и это обрекло нас на вечное отставание и на несамостоятельность мышления.

Зачем я все это вам рассказал, друг-читатель? С тем, чтобы повести вас уже в наши дни, когда наша жизнь зависит от одного: сможет ли страна совершить спасительный рывок в развитии? Если такое происходило во дни неукротимой веры в собственные силы и бурного развития страны, то что тогда творится в нынешней изверившейся, деморализованной РФ, «успешно» скатывающейся с вершин научно-промышленного могущества в яму сырьевой отсталости?

И теперь мы перейдем к истории почти детективной. Из бурных и кровавых 90-х…

Глава 1. От подвальной лаборатории до ключа к гамма-лазеру

Эта история начиналась мрачной осенью 1992 года, в холодном и отчаявшемся Питере. Именно тогда и начинается путь Виктора Петрика, впоследствии объявленного демонической личностью и шарлатаном всех времен и народов. Именно тогда и начались работы по дешевому получению осмия-187, позднее вылившиеся в грандиозный скандал. Но не он – главная тема сей истории. Как это частенько и случается в истории науки, искали почти «философский камень», способный принести золотые горы – а нашли ключ одной из технологий невиданного могущества.

Осень 1992-го. Мрачное и кровавое, депрессивное время. Совсем недавно погиб СССР. Все ушиблены нищетой и тотальным развалом. Кажется, что скоро и РФ начнет разваливаться на куски. Промышленность стоит, большинство людей вынуждены выживать всеми мыслимыми способами. Рубль постоянно обесценивается. В продовольственных магазинах – еще пусто, зачастую там действует единственное окошечко, через которое единственный продавец отпускает по запредельным ценам те немногие товары, что имеются. Инфляция – страшная. Десяток яиц, стоивший утром 20 рублей, к вечеру стоит уже 25. Все гоняются за вожделенными долларами, ради них готовы бросаться во все тяжкие. Рыночные механизмы еще в самом зародыше. Улицы городов грязны и разбиты. На обломках СССР бушуют войны, там открыто режут, грабят и насилуют русских.

И на этом фоне свирепствует организованная преступность, набирают силу ОПГ. Везде звучат выстрелы, гремят взрывы, кровь льется рекой. Гангстеры в бордовых пиджаках и с золотыми цепями на бычьих шеях делят сферы влияния, собственность, воюют за контроль над потоками контрабанды. Особенно в Питере, в одночасье ставшим из трудового Ленинграда – бандитским Петербургом. Страну словно покрывает слизь – смесь из крови и спермы. Рушится к чертовой матери все: мораль, понятия о чести и достоинстве, о любви и верности.

Тогда казалось, что мы все попали в воплощенный кошмар, в край всеобщего сумасшествия, в преддверие окончательной гибели. Над руинами и кровью витают безумные фантомы. Все хотят обогатиться любой ценой. Быстро и без труда. Бродят слухи о таинственных веществах, один грамм коих стоит целое состояние. Именно тогда ползут слухи о почти магической «красной ртути», которая, мол, сулит невероятный прорыв в создании сверхмалого ядерного оружия или сверхчувствительных тепловизоров. Но, поскольку ее никому не удается даже просто увидеть, ползут слухи о другом чудо-веществе. Об изотопе осмия – осмии-187, который, как говорят, на мировом рынке идет иной раз по 200 тысяч долларов за грамм. Или немного дешевле.

Именно тогда в окружении тогдашнего либерального мэра Петербурга, завзятого демократа Анатолия Собчака, и рождается «глобальный план». А почему бы не получить этот самый осмий-187 килограммами – не продать его на Запад? Эта идея не дает спать тогдашнему вице-мэру Льву Савенкову, главе Комитета по торговле, общественному питанию, бытовому обслуживанию и снабжению города продовольствием. Да-да, тому самому, коего стараниями контрразведки (ФСК, а затем и ФСБ) в 1997 году упрячут на пять лет за решетку, обвинив его в организации контрабанды через питерский порт и в связях с тамбовской ОПГ знаменитого Кумарина. А осмий-187 присовокупят до кучи – в дополнение к эпизодам с вывозом черной икры и закупкой сахара по запредельным ценам.

Но все это осенью 1992-го – еще впереди. А тогда умы питерской мэрии будоражит образ осмия-187. Как расскажет потом следствию сам Лев Савенков, они считали, что даже небольшое количество Os-187 позволит принести городу 12–13 миллиардов долларов в год, что равно шести-семи годовым бюджетам СПб. Откуда они тогда рассчитывали взять 60–70 кило изотопа – непонятно. Равно как и смешно то, что питерские демократы, управлявшие разваливающимся городом в 1991–1995 годах, совсем не приняли во внимание того, что такие огромные количества осмия-187, будучи выброшенными на рынок, попросту собьют цены на него во много раз.

Да, тот ажиотаж вокруг осмия был чем-то вроде старинной «тюльпановой лихорадки» в Голландии. Ну, когда куча лохов платила целые состояния за луковицу цветка только из-за слухов о том, что тюльпаны можно продать где-то за море с наваром в тысячи процентов. В те лихорадочно-шизофренические времена все искали легкого обогащения и не обращали внимания на подобные «мелочи». Потом ведь выяснится, что осмий-187 в таких количествах мировому рынку пока еще без надобности. Дороговизна изотопа объясняется тем, что получают осмий-187 в основном в американской Окриджской лаборатории, крайне дорогим методом электромагнитного разделения изотопов. Как раз по 189 тысяч долларов за грамм. А дорог сей изотоп оттого, что процесс его получения связан с гигантскими затратами времени, электричества и труда научных сотрудников.

Однако образ золотых гор захватывал воображение новых питерских «демократоров». Оставалось решить «простенькую» задачу: каким-то образом получить килограммы очень чистого Os-187. Так, чтобы чистота его была никак не менее 99,4 % – ибо даже Окридж обеспечивал чистоту лишь в 70,432 %.

Тогда-то мэрия Питера и обратилась за помощью к самородку, главе компании «Инкорпорация-4Т», прослывшему мастером сотворять невозможное. Я так и буду называть этого героя – Мастером. Без всякой лести.

Передо мною – письмо вице-мэра Питера Л. Савенкова председателю совета директоров «Инкорпорации 4Т» В. от 1 июня 1993 года, написанное явно задним числом, уже задолго после первых переговоров с изобретателем. В нем Комитет по торговле, общественному питанию, бытовому обслуживанию и снабжению города продовольствием просит Мастера «рассмотреть возможность разработки нетрадиционных технологий по производству редкоземельных (так в тексте. – М. К.) металлов: Осмий 187, Цезий 133, Рубидий 87».

Мотивировка? Цитирую, сохраняя безграмотную пунктуацию оригинала:

«По имеющейся у нас информации, к вышеперечисленным металлам, проявляют большой интерес западные фирмы и, как следствие, они могут быть предметом экспорта. Вырученные валютные средства, предполагается использовать на закупку продовольствия, сырья и оборудования для перерабатывающей промышленности города».

Можно сказать, памятник того смутного времени. Помню иные документы, по которым мэр Москвы Лужков просил квоты на продажу газа для закупки польской картошки. Или просьбы Ельцину от самарского губернатора: на право продать за рубеж несколько самолетов для снабжения области едой.

Как вспоминает сам Мастер, когда к нему обратились из мэрии с подобным предложением, он еще сам не знал, каким образом сделать такую работу. Однако, по обыкновению, решительно заверил: «Сделаю!» Так, чтобы корабли оказались сожженными и отступать было попросту некуда.

Можно сколько угодно измываться над мечтами и планами собчаковского окружения в стиле грез Остапа Бендера и Кисы Воробьянинова, но сама задача получения больших объемов чистого осмия-187 представлялась тогда архитрудной и вовсе невозможной. Ведь в мэрии просили не какой-нибудь Os-187, а именно большой чистоты – не менее 99,4 %.

В общем, при получении сего изотопа все в мире шли обычным путем: брали осмий как таковой и из него выделяли те ничтожные количества изотопа-187, какие в нем содержатся. Теоретически, как и в случае с ураном-235, имелись три технологии добычи желаемого, основанные на разделении изотопов по массе их ядер: метод газовой диффузии, метод электромагнитного разделения изотопов и технология сепарации их на масс-центрифуге, вертящейся с бешеной скоростью.

Газодиффузинонный способ можно было сразу отмести: он отличается чудовищной затратностью. Но и электромагнитная сепарация, и центрифуги в данном случае не годились. Во-первых, требовалось собственно очень дорогое и сложное оборудование, годное для производства, кстати, ядерного оружия. Ибо что такое – масс-центрифуга? Чудо инженерной мысли и сверхточной (прецизионной) обработки металла. «Летающая тарелка» центрифуги вращается со скоростью в три тысячи оборотов в секунду. Она должна быть идеально сбалансированной. Малейшая разница в массе стенок – и центрифуга улетит в сторону, к чертовой матери, пробив заодно стенку цеха. Раскручиваясь, она сначала покоится на тонких, игольчатых осях. Каковые потом убираются, и агрегат вертится в магнитом поле, буквально левитируя в нем. Именно так сепарируются изотопы урана. Вот почему, кстати, настолько сложно и дорого овладеть технологиями производства атомной «взрывчатки».

Таковой машинерии у нашего героя просто не было, а получить доступ к тем же масс-центрифугам в ядерно-оружейном Минатоме можно было только через цепочку согласований и разрешений на самом «верху». Ибо центрифуги работают в системе ядерно-оружейного производства. Но даже и с ними процесс получения даже считанных граммов осмия-187 растягивался ой как надолго! Ведь этого изотопа в общей массе осмия мало: всего 1,7 %. Элементарные отчеты показывают, что для того, чтобы получить значительные количества осмия-187 чистотой 99,4 %, требовалось лет двадцать работы крупного предприятия с масс-центрифугами. Стоимость грамма осмия-187 желанной чистоты при этом доходила бы до 20–30 миллионов долларов. Да-да, вы не ослышались. Именно столько. 190 тысяч «баков» за грамм стоил Os-187 из Окриджа, где его добывают методом электромагнитного разделения изотопов, но его чистота у американцев не достигала и семидесяти одного процента. А вот дальше каждый новый процент чистоты вызывал рост затрат в геометрической прогрессии. То есть, в два, четыре, в восемь раз – и так далее. Ибо чем меньше осмия-187 остается в собственно осмии, тем труднее его извлекать.

Оставалось изобрести принципиально иной способ получить желанный чистый изотоп в больших количествах, не используя ни центрифуг, ни электромагнитной сепарации. Мастер нашел принципиальное решение очень быстро. Если все идут самым нетворческим путем и выделяют изотоп из обычного осмия (смеси изотопов), то нужно двинуться дорогой неторной. Причем совершенно с другой стороны. То есть искать аномальное месторождение, где имеются все металлы платиновой группы (к коей относится и осмий), но почему-то нет самого осмия! То есть такую руду, где осмия никогда не искали, но зато в которой может прятаться заветный изотоп. А его выделить, пустив в ход чисто химические способы. Тогда не нужно будет вертеть осмий в многочисленных центрифугах. Не потребуется, как привыкли все, сначала получать из руды осмий, эту смесь разных изотопов, а уж из него выделять сто восемьдесят седьмой.

Почему требовалась именно такая аномальная руда? Потому что всегда рядом с платиноидами, такими, как иридий, есть сопутствующий металл – рений. У рения есть изотоп – слаборадиоактивный рений-187. Поэтому он за миллиарды лет распадается, давая в результате осмий-187. Почему пришлось искать руду, где есть платиноиды, исключая сам осмий? Потому что даже ничтожное количество этого металла поглощало бы тот осмий-187, который рождается в результате распада рения-187. И тогда бы Os-187 пришлось бы вытаскивать из него обычными, архидорогими методами. А если осмия в руде нет, то в ней сокрыты очень малые доли осмия-187, который можно добыть без сложнейшей техники.

И такая руда потом действительно отыскалась. В Казахстане, производящем рений. Есть всего две страны-производителя рения: Казахстан и Соединенные Штаты. Вернее, в Казахстане тогда делали рениевый концентрат из руды уникального Джезказганского месторождения. Кстати, очень древнего. Руда, которую добывают и обогащают на «Джезказганцветмете», как раз и не содержит осмия. Зато она богата рением.

В начале 90-х на этом комбинате стояли громадные чаны, где в каждом хранилось по пятьсот килограммов рениевого концентрата. Что это такое? В местной руде на тонну породы содержится от 20 до 30 килограммов рения. Поэтому из руды делают концентрат, извлекая из нее соли рения. Советские попытки наладить извлечения чистого рения в Джезказгане, увы, не увенчались успехом. (Этим долго занималась доктор технических наук Татьяна Грайер из питерского Горного института). Потому Казахстан в 90-е продавал за рубеж не собственно рений, а тот самый концентрат. Соли рения.

– Да и до сих пор продают, – поясняет Мастер. – А жаль. Я мог бы поставить технологию извлечения чистого, металлического рения…

Но в 1992–1993 годах такой задачи еще не стояло, а рениевый концентрат из Джезказгана требовался для того, чтобы вытащить из него заветный осмий-187. Для начала Мастеру привезли из Казахстана один килограмм рениевого концентрата, и из него он выделил первые четыре микрограмма заветного изотопа. Чисто химическими методами, без машинерии. Мастер использовал крайнюю летучесть тетроксида осмия, OsO4. (В данном случае была, конечно, четвероокись осмия-187). Окисел осмия газообразен и крайне опасен. Малейшее его попадание в глаза приводит к слепоте. Но именно летучесть тетроксида осмия позволила Мастеру окислить весь концентрат, и, подбирая температуру его нагрева, уловить окисленный осмий-187. После чего его нужно было только освободить от кислорода и получить чистый изотоп.

– Можно считать, это «детская химия», хотя ее очень долго не могли повторить в Институте геохимии РАН имени Вернадского, где этим занималась Галина Варшал, – рассказывает Мастер. – Мы же получали из оксида осмия сначала осьмат натрия, потом (с помощью серной кислоты) – в сульфид осмия, а потом с помощью водорода «выхватывали» оттуда серу и получали чистый осмий-187. Здесь целая цепочка изящных решений. Но это – тривиальная химия, никаких открытий…

В общем, Мастер наш разработал целый технологический цикл извлечения осмия-187 из рений-содержащей руды. Он получил отечественные патенты (№ 2039104 от 10 июля 1995 г., № 2061769 от 10 июня 1996 г.) в результате этих трудов.

Получив первые образцы осмия-187, Мастер отправил их в Данию, в лабораторию «Riso». 23 июня 1993 года она дала заключение: в присланной ампуле содержится 99,28 % осмия-187. Все остальное – незначительные примеси никеля, кобальта, меди, галлия, серебра и т. д. (Например, самая большая примесь – это 0,025 % никеля). В принципе, это уже можно было считать победой: Петрик оставил далеко позади Окридж. Но Мастер остается недоволен: явно произошла ошибка измерения. Осмий должен быть практически чистым.

В тот момент мэр города Анатолий Собчак, увидев датский сертификат, дал Мастеру карт-бланш. Тот за свой счет пригнал из Казахстана 80 тонн рениевого концентрата. Благо, Мастер всегда был еще и бизнесменом, свои деньги у него водились, и связи это сделать позволяли. А дальше началась работа в собственной, подвальной лаборатории Мастера. Извлекался только осмий-187 – с его характерным запахом гнилого чеснока. Все остальное шло в жидкие отходы, которые собирали, вывозили за город и сливали возле большой мусорной свалки.

– Знал бы, что меня ждет дальше, делал бы и металлический рений. Он стоил 197 тысяч долларов за кило, – невесело усмехается Мастер.

Конечно, были переработаны лишь несколько тонн концентрата, а не все восемьдесят. Времена были лихие – остальное у В. Петрика просто отобрали некоторые ушло-авторитетные товарищи, в том числе и из Дагестана. Но это так, к слову.

В чисто научном плане Мастеру удалось одержать полную победу. Забегая вперед, скажем: 30 ноября 1998 года немецкий Институт Фрезениуса в лице доктора А. Брокманна, проведя анализ 45,96 г. осмия-187 в двух ампулах, выдал заключение: чистота изотопа – 99,58 %. А это – уже «космическая» чистота, достигнутая без применения центрифуг или электромагнитной сепарации. Но Петрик настаивал: это ошибка! Немцы оказались потрясенными. Брокманн попросил прислать на анализ еще одну партию. В октябре 1995 года он получает на анализ еще 11 граммов порошка. Его анализ показывает чистоту в 99,4 %.

– Всего мне удалось наработать около ста пятидесяти граммов изотопа. Часть из них разослали на анализ за границу, восемь граммов мы передали в мэрию, часть мы же использовали в мишенях для исследований и в некоторых разработках впоследствии, – рассказывает Мастер, когда мы вместе листаем документы из Германии и Дании.

Вижу, что Мастер всегда осторожничал: осмий на анализ за границу отправлялся не от него лично и не от его фирмы, а от шведской и германской компаний, от одного из совместных предприятий из Москвы.

А вот и, можно сказать, исторические документы. Накладная на принятие восьми граммов осмия-187 мэрией Санкт-Петербурга (в лице заместителя Собчака Савенкова Л. М.) от фирмы «Инкорпорация 4Т». Дата – 28 сентября 1993 года. Да, бурное было времечко – РФ стояла на грани гражданской войны, Чубайс раздавал собственность за гроши, Верховный совет в Москве уже был взят в кольцо верных Ельцину сил. А рубль, еще в начале 1992 года шедший по сотне за доллар, к осени 1993-го упал уже до уровня в пятьсот за один «зеленый».