Текст книги "Совок и веник (сборник)"

Гитлер – наш рулевой

Я спросил, кого он считает самым значительным политиком ушедшего века.

– А критерий какой? Благородный, последовательный? Оказавший наибольшее влияние? Гуманист?

Я призадумался. Ганди – гуманист, но не самый значительный политик. Сталина благородным не назовешь. А Черчилль гуманистом не был.

– Тот, кто оказал наибольшее влияние на развитие дальнейших событий.

Он удивленно поднял брови.

– Как это – кто? Разумеется, Гитлер.

Я оглянулся, не услышали бы нас. Мы сидели в пабе Оксфорда, вокруг галдели британцы. Разорвут, подумал я. Мой собеседник, интеллигентный канадский адвокат, поспешил меня успокоить.

– Хотите, мы сейчас любого из местных ребят спросим, что они знают про Ленина, Ганди, Грамши, Троцкого, Муссолини и де Голля. Держу пари – ничего. Они даже про Черчилля мало знают, а если я спрошу у них про Гладстона или лорда Керзона, они только рты разинут. А вот про Гитлера знают все. И в деталях, прошу заметить!

Здесь он был прав, возразить нечего.

Только в Москве в год выходит больше пятидесяти книжек, связанных с Адольфом. Говорю навскидку, может, и двести наберется. «Застольные беседы» Гитлера выдержали пять изданий, а тут еще записки его секретаря Ханфштангеля, письма Бормана, воспоминания Шпеера, мемуары Шелленберга, и так далее, без конца. Заметьте, это не просто воспоминания солдат о войне – это воспоминания руководства рейха о своем фюрере. Что он сказал, что подумал, как себя вел в ответственные моменты. Солдатских дневников и свидетельств – сто крат больше, и все они, так или иначе, тоже о Гитлере. Тут и мемуары Хейнца Гудериана, и летописи дивизий СС, да так складно написаны – ахнешь. И то сказать, в Третьем рейхе есть что описывать – одна униформа чего стоит. Кинжалы с витой рукоятью, кресты с дубовыми листьями, языческие руны на погонах – как это манит исследователя. Это вам не папаха с наганом, не бескозырка с «Авроры». Издано пять роскошных томов некоего Вольфганга Акунова – и каждый посвящен одной из дивизий СС. «Нордическая сага о Пятой танковой дивизии СС» – как вам название? Фотографии такие: рослый эсэсовец поит из котелка пленного красноармейца. Книги приятно держать в руках, испытываешь невольное уважение к трудной стезе танковых формирований, к стойкому характеру викингов, к непростой задаче, поставленной фюрером. Это вам не научно-популярные брошюры про полемику коммунистов с сектантами, не желтая литература про то, как НКВД ловит шпионов. Солидные, с архивным базисом, глоссарием, справочным аппаратом, тома. Недавно открыли архивы – прошло пятьдесят лет, стандартный срок секретности, и все кинулись писать новую историю Третьего рейха. Секретные переговоры, закулисные стратегии, подковерные дебаты – обнаружилось, что мы ничего не знали толком. Не было у нас ни истории порядочной, ни художественной литературы про эту войну. Ну, кто писал? Симонов, Гроссман, Твардовский – раз-два и обчелся. И ничего-то они толком, оказывается, не знали. Выполняли идеологический заказ, обслуживали сталинскую диктатуру, немцев окарикатурили. А все было гораздо сложнее: знал ли, скажем, Гроссман об эсесовских ритуалах и клятвах? О поисках Грааля в Тибете? О великой миссии ищущих «срединную землю»? Зайдите в любой книжный магазин – киньте взгляд окрест: про Маркса с Лениным столько литературы не издавали, сколько издают сегодня про SS Waffen. Вы только вдумайтесь, как непросто было Пятой танковой дивизии СС под Харьковом! Вы посмотрите на вещи без шор, без идеологических ярлыков.

Все это я пересказал своему собеседнику. Сказал также, что в России интерес к фашизму связан с переписыванием собственной истории, с разоблачением коммунизма. Тот же самый Вольфганг Акунов, он еще пишет героические сочинения про атамана Краснова, тут все одно к одному.

Канадский адвокат только рукой махнул.

– Это везде сегодня популярно. Зайдите в любой английский магазин, в «Hatchards», например. По-английски биографий Гитлера написано уже шесть, и последний двухтомник разошелся за полгода, а в нем тысячи две страниц. Не сомневайтесь, напишут еще, фигура самая актуальная.

– Не преувеличивайте, – сказал я.

Неловко мне было вести этот разговор в Англии, в окружении рослых британских парней. Адвокат ответил так:

– Гитлер, он ведь своего рода утопический мыслитель. Глядел далеко, решал те вопросы, которые только сегодня встают перед миром во весь рост. И его утопия делается все более актуальной. Мы его судили, если угодно, по меркам девятнадцатого века, по стандартам той морали – а век двадцать первый выставит иной счет.

Я перебил адвоката. Рассуждать о Гитлере и употреблять слово «мораль» показалось мне кощунственным. Какая тут мораль. Дьявол, сатана – больше и сказать про Адольфа нечего. Адвокат снова успокоил меня, заговорил мягко, тактично.

– Помилуйте, мы ведь с вами говорим о гипотезах развития, а не об ошибочных методах руководства рейха. Вы, надеюсь, не подозреваете во мне антисемита? У меня, если хотите знать, много друзей евреев. Поверьте, я против насилия и лагеря осуждаю. И даже был в музее Холокоста в Берлине. Производит впечатление. Но я о другом. Я, простите, о том, как нам жить дальше. Планета, извините, маленькая, а население растет. Вопрос привилегированного меньшинства не снят – прошел почти век, вопрос только стал острее. Теперь, когда население земного шара утроилось, когда ресурсов не хватает, когда снова деньги печатают триллионами, когда наступает экологический коллапс – вы что же думаете, вопрос о том, как цивилизации править варварами – не стоит? Ошибаетесь, милый мой, ничего важнее не существует. Тут или мы – или они.

– При чем здесь Гитлер?

– Подождите, подождите. Минуточку. Должна же быть какая-то логика. Каждый из тех политиков, имена которых вы надеялись от меня услышать, предложил свой сценарий развития событий на ближайший век. Ленин – один сценарий, Ганди – другой, Черчилль – третий, даже Горбачев предложил «общеевропейский дом». Кажется, строительство дома заморозили? – Он посмеялся, потом продолжил: – Консервативный проект Черчилля выиграл войну, но оказался недолговечен. Что можно предложить еще? Равенства на планете никто не пожелал. Коммунизма вы не хотите. Идея солидарности трудящихся вас не устраивает. Ведь была же у вас модель равного распределения, без богатых и бедных, без господ и рабов. Была? Вы сами объявили эту систему – концлагерем. Или я что-то путаю? Религия очевидно уже не в силах править миром. Ну не справляется религия с научным прогрессом, не догоняет! Однако что-то должно миром править! Думали – демократия. Верно? И вы ведь тоже думали, что демократия примирит всех? А выходит на поверку, что демократии тоже требуется насилие. Как прикажете демократии управлять голодными миллионами, на каком основании? Внедрить в Зимбабве выборы? А тут еще Китай, а тут еще Индия, и арабский мир, фанатики паршивые. На каком-таком основании они дадут возможность белому меньшинству богатеть и дальше? По этому поводу Черчилль еще когда тревожился! А вот Гитлер предложил решение.

– Решение?! Ничего себе решение! – Нет, определенно нас тут побьют, подумал я.

– Во многом Адольф ошибался, это была грубая, поспешная конструкция. Ну так его поправили. Трагичная ошибка! Но основные, базовые элементы его концепции, цивилизация, думаю, взяла на заметку. Ведь если мы победили кого-то, мы присвоили его знания себе, не так ли? Теперь это и наши знания тоже. Если он не решил вопрос, кому-то решать его надо, разве я не прав?

Я обдумывал софизм и смотрел на английских парней, крепких, с мясистыми ляжками, с бритыми затылками, багровыми шеями. Здоровая нация, упорная, зимой парни ходят в шлепанцах и шортах, если надо: собрались за три минуты – и в Афганистан, насаждать демократию. Никогда, никогда англичанин не будет рабом. А другого демократии научит за милую душу.

Я думал также о том, что мой собеседник не одинок. И в России такие настроения есть, есть теории о том, что пакт Молотова – Риббенторпа – не ситуативный политический ход, а провозглашение могучей исторической концепции, «союза серединных земель», «heartland» а, по известной теории Гарольда Маккиндера. Есть концепция (автор, кстати, британец), трактующая развитие белой цивилизации в зависимости от «срединной земли»; автор вычертил карту – получилось, что это Россия и Германия. Есть русские партии, носящие на рукаве коловрат, то есть славянскую свастику, есть все эти символы: «шестистрелы», черные рубахи и так далее. И в Германии полно подростков со свастиками на рукавах. Я рассказал про это адвокату.

– Помилуйте! – он даже обиделся. – Вы что же, предполагаете во мне нечто общее с этими прыщавыми подонками? Ребят, впрочем, можно понять, атрибутика у нацистов действительно очень привлекательная. Черная свастика на красном фоне – словно картина Малевича. Во многом это авангардно и радикально. Но я не об этом. Я не хочу насилия, не люблю дебилов с бритыми затылками. Я поклонник Шекспира и Рафаэля. Люблю современное искусство, рок, инсталляции. Просто я задаю вопрос: что будет завтра? У вас есть сценарий? У кого-нибудь есть план? Хотя бы на пятьдесят лет, нет – хотя бы на десять! Деньги станут пылью, население планеты утроится, арабы будут диктовать нам свою волю. У них ведь собственное представление о благе. Как нашей цивилизации удержать первенство – как?!? Требуется принимать меры, сначала аккуратно, потом пожестче. Думаете, это случайно, что все вокруг читают про Третий рейх?

Мы вышли на улицу. Я полез в карман за сигаретами – в пабе теперь курить запрещают. Адвокат укоризненно покачал головой:

– Курить вредно. Кстати, это Гитлер первый внедрил запрет на курение в офисах и ресторанах. Пекся о здоровье нации. Надо себя беречь. А тут сплошные стрессы – экономика, политика, финансы…

Я бросил взгляд на витрину банка напротив – фунт опять упал. И с евро непонятно что творится, то шел вверх, а теперь вниз. Какая-то дурь с финансами происходит.

Зыбкое время.

Потом пошел на автобусную остановку, курил, ждал автобуса до Лондона. Долго ехал, разглядывал в окно зеленые поля с овцами, старую добрую Англию. В подземке ехал до Брикстона, шел длинной Coldharbour lane, поднимался на третий этаж.

Думал по дороге: сейчас спрошу у Кола с Мэлом, что они думают про все это.

Ребята читали газету «Sun», первую полосу с портретами Саддама Хусейна, обсуждали войну.

Я прислушался к разговору и спрашивать ничего не стал.

Доля дачника

Город-сад, обещанный некогда большевиками, построен не был – зато на отдельных участках в Подмосковье утопия воплотилась в полной мере. И не только в Подмосковье: частные сады цветут по всему просвещенному миру.

Сидим мы у Дианы, кушаем кемберлендские сосиски (не путать с кентервильскими привидениями), а Мэлвин разворачивает газету и тычет мне в нос картинку. На картинке пухлогубая блондинка гладит сенбернара, сидя на пороге большего дома. И подпись: «Известная мисс Пупкина, дочь российского нефтяника Пупкина, любит приезжать в свой лондонский особняк». В Лондоне у юной Пупкиной дел полно – она посвятила себя дизайну, а также любит пройтись по ресторанам. «Люблю запросто, не афишируя себя, пройтись по лондонским ресторанам», – делится секретами Пупкина. «Какую кухню предпочитает мисс Пупкина?» – волнуется журналист. «Отдаю предпочтение стилю фьюжн», – объясняет барышня. В газете «Sun» на пятой странице всегда можно найти фотографию особняка, приобретенного прогрессивным русским бандитом, или женой московского чиновника, или отечественным правозащитником. Ни Мэлу, ни Колвину, ни мне эти картинки категорически не нравятся. Мы смотрим на них и бранимся.

Если вдуматься, ну что мне сделала Пупкина? Почему ее задорное лицо вызывает у меня неприязнь? Отчего не могу я ей простить сенбернара и стиль фьюжн? Видимо, коммунистическая мораль впиталась столь глубоко в организм, что, несмотря на убедительные разоблачения коварства основоположников, я не могу в полной мере восторгаться капиталистами и их чадами.

Знаю сам, что неправ! Понимаю, что это косность и мракобесие – не любить юных принцесс отечественного капитализма. А вот поди ж ты, лезет из меня звериная советская закваска. Говорю себе: ты неправ, опомнись! Возлюби Пупкину! А не получается! Так вот и копится народный гнев, думаю я. Смотрят люди русские на фото юной Пупкиной, страдают, переживают, читают роман Толстого «Воскресение», а потом в один злосчастный день берутся за вилы. И невдомек варварам, что, потерпи они каких-нибудь полтораста лет, пришли бы новые, просвещенные Пупкины, которые обязательно дали бы каждому недовольному по трехкомнатной квартире. Но нет, не понимает дикарь, ярится на фото в газете!

И главное – почему такие же точно картинки, но с благостными физиономиями английских домовладельцев, не вызывают гнева? Мы с Мэлвином хладнокровно разглядываем интерьеры в усадьбах английских лордов, и желание подпалить недвижимость не возникает. Помнится, мы два месяца подряд читали репортажи о том, как Бэкхэмы (футболист и его жена-певица) обустраивают свой новый особняк, пятый по счету, но никакого классового протеста не обнаружилось. Или вот статейка о продюсере из Ливерпуля, который купил палаццо в Италии, – и опять: ноль эмоций. Посмеялись, и снова принялись за невкусные сосиски. Почему так? Оттого ли, что своему можно простить больше, чем чужому, – или впрямь английские богатеи ведут себя пристойнее?

Лишь однажды Колин возмутился поведением богача английского подданства. Было так: мы просматривали газеты и наткнулись на опус художника Херста, рекламируемый компанией «Саатчи и Саатчи». Речь шла об очередной акуле, распиленной пополам, – кстати, тут же сообщались цифры, почем произведение продано. Обычно сдержанный Колин внезапно сделался злобен, лицо его исказилось.

– Я бы самого этого Чарльза Саатчи распилил пополам, – заявил Колин, – и засунул бы половинки в аквариум.

Он помолчал, разрезал пополам сосиску, поглядел на две розовых половинки и добавил:

– Вот так бы я и его разрезал. И плавали бы в растворе две половинки сэра Чарльза. Неплохо, а? И написал бы на этикетке: «Саатчи и Саатчи».

И засмеялся своей жестокой шутке.

– И в галерее бы показал. Пусть люди смотрят.

– А что? Верно, Саатчи и Саатчи! – Мэл насадил на вилки половинки сосиски и стал вертеть вилками в воздухе. – Саатчи и Саатчи! Ха! Вот потеха! – И Мэл тоже захохотал.

Хорошо, что Чарльз Саатчи не случился в ту пору в харчевне у Дианы в Брикстоне. Ему могло не поздоровиться.

Вообще есть в англичанах этакая спонтанная жестокость. Говорят про их «сдержанность», только не добавляют, что сдержанность не мешала им потрошить Африку и бомбить немецкие города до состояния щебня. В тех же самых газетах, где печатают заметки про русских воротил, вы найдете описание типичного английского преступления. Полагаете, это борьба за наследство, как то описано в романах Агаты Кристи? А вот и нет – все гораздо проще. Вообразите типовой английский коттедж: низкий домик, маленькие окошки, тесная кухонка, плющ вьется по кирпичной стене – от канализационной трубы аккурат до мусорного бака все увито плющом. Словом, рай. Шиповник цветет под окном, жужжит шмель, жена жарит печенку, муж пьет какао и газету читает – и вдруг муж вскакивает, хватает топорик для разделки мяса – и хвать жену в темя! Хрясть! Хрясть! Голова несчастной разваливается пополам, как спелая тыква. А потом и сам убийца падает, корчится: оказывается, жена ему в какао стрихнину насыпала. Почему? Зачем? Следствие заходит в тупик. Нет никаких внятных объяснений содеянному. Просто вот так, ни с того ни сего выплескивается агрессия: жили тридцать лет вместе, а потом друг дружку порешили. И поверьте, это типичный случай: каждую неделю кого-нибудь утюгом тюкнут или ножницами пырнут – то в Саутгемптоне, то в Ньюкасле. Впрочем, в скучной дачной местности до чего только не додумаешься.

Но возможно, дело еще и в национальном характере. С моей точки зрения, нация, произведшая крикунов рок-музыкантов, должна давать выход страстям и на бытовом уровне. Страсти в каждом бурлят – один по сцене скачет с микрофоном, а другой хватается за кухонный топорик.

Мои наблюдения говорят следующее: в русском человеке раздражение копится долго – а в британце ярость вспыхивает сама собой. Русскому надобно осознать правоту Толстого, принять логику Ленина, пережить голод и холод. А британец молчит, какао пьет, ничего, кроме газеты «Sun», никогда не читает, а потом – раз, и голову Карлу Стюарту оттяпает! Может быть, именно это английское свойство спонтанно приходить в бешенство и кромсать все живое окрест и является гарантией хваленой британской свободы? Недаром Сталин поднял тост за долготерпение русского народа. Ох, знал тиран, за что пить!

Иногда ребята в Брикстоне просят рассказать что-нибудь из русской истории. Мы устраиваемся так: Мэл сидит, склонившись над рисунком, – по вечерам, когда работа заканчивается, он рисует котов, Колин наливает стакан вина и садится в кресло, а Меган с чашкой чая бродит по комнате. Мэл сидит к нам спиной, мы видим, как движется его рука, это он рисует шерстинки у кота. Волосок к волоску, каждый волосок внимательно вычерчен. Мэл рисует котов, а я описываю события в России, предшествовавшие Первой мировой, голод, стачки, погромы, Октябрьскую революцию, Гражданскую войну, сталинский террор, и так далее. Ребятам интересно.

– Stalin was bloody bastard, – сообщает Мэл через плечо, и – чирк-чирк, котику на хвостике волоски рисует.

– Да, – говорю, – bastard.

– Убивал людей, fucking son of bitch! – и котику усик выделывает. По затылку Мэла видно, что ему самому нравится рисунок.

– В России всегда друг друга убивали. Но при Сталине больше, чем обычно.

– Это Сталин устроил fucking revolution?

– Как может один человек устроить революцию? Страна больная, вот и вышла революция.

– И богатые уехали?

– Почти все.

– Без богатых хуже стало?

– Появилась партийная номенклатура.

– Fucking communists! А сегодня кто правит?

– Новые богатые. Ты сам видел в газете.

– Думаешь, новая революция будет? – чирк-чирк по бумаге.

– Вряд ли.

– Bloody hell! У вас интересная история, Макс!

– У англичан что, неинтересная?

И мы говорим о Вильгельме Завоевателе, об Иоанне Безземельном, Уоте Тайлере, Кромвеле, и так далее. Мэл отрицает всякое сходство с российскими драмами.

– Знаешь, в чем разница, Макс? Мы никогда не эмигрировали. Зачем из дома уезжать? А bloody Russians живут как цыгане. Рушен живут везде: в Америке, Париже, Израиле. У нас в Лондоне триста тысяч русских.

– Это верно, – соглашаюсь я.

– Вот и говорю, интересная история. Сами в своей стране жить не можете. Плохо вам у себя дома.

– Почему, – говорю, – некоторые у нас хорошо живут.

– Скажи, Макс, – задает Мэлвин вопрос, – а кому на Руси жить хорошо?

То есть он спросил, конечно, не буквально как поэт Некрасов, сказано было по-английски, но перевод именно такой.

– Как это кому? Богатым. А у вас разве не так?

– Ты не понял, mate! Как ваши богатые называются? Вы их как называете?

И я задумался, не знал, что ответить. Ведь должно же быть название у правящего класса. Сказать «демократы» – выйдет не вполне точно. Они, может, и демократы, но не в этом их основная особенность. «Номенклатура» – тоже неточно. Это все-таки не номенклатура, хотя и похоже.

Не так давно этот же вопрос я обсуждал с другом детства, богачом и воротилой Серегой Востриковым. Мы сидели с ним в Москве, в ресторанчике «Буратино», и я спросил Серегу:

– Ты чем занимаешься?

– Я дилмейкер, – сказал Серега, – дела всякие устраиваю.

И действительно, Серега заседает в трех комиссиях и рулит четырьмя фондами. У него кортеж из двух джипов с охраной, а его особняк я уже как-то описывал. Здание поменьше Большого академического театра, но незначительно.

– Вот ты и определи, кто мы такие! – сказал мне Серега. – Очень это востребованный вопрос. Для социальной политики необходимо обозначить передовой класс. Ну скажи – кто мы?

– Кто это – мы?

– Ну, все мы! – и жест рукой в сторону соседнего столика.

А из-за соседнего столика поднялся грузный мужчина, приблизился.

– Слушай, Серж, – сказал грузный, – закон мы протолкнули, но на меня Миша Казанский наехал.

Мне показалось, что слово «казанский» не фамилия.

– Несерьезно, – сказал Серега, – мне десять лет назад уже грозились, что Миша меня заказал, а видишь, обошлось. Мишаня – адекватный человек.

– Знаю, фуфло гонят. Просто у нас с Мишей дома по Рублевке конкретно рядом. Неудобно получается.

И я представил себе, как идет грузный человек по своему дачному участку, направляется, допустим, в баню. Мирный летний денек, белки скачут по рублевским соснам, а за забором хищный сосед вострит топор. Ну и жизнь у них, подумал я. И кстати, у кого это – у них?

Когда Мэлвин задал некрасовский вопрос, я вернулся к разговору с Серегой Востриковым, и мне захотелось ответить. Это ведь важно – дать явлению имя.

Может, наши сегодняшние вельможи – современные бояре? Был даже термин такой «семибанкирщина» – наподобие «семибоярщины». Однако, класс бояр – это родо-племенная знать, потомственные феодалы. Наши богатеи – явно не бояре, хотя крепостное право в нашей стране присутствует. Соблазнительно сказать, что возникла новая аристократия, новые дворяне. Дворяне произошли из опричников и офицерства – это жалованный статус. Дворяне и дворня – понятия однокоренные, это царская челядь. Многие из дворян помнили армейское происхождение и отстаивали дворянскую (офицерскую, солдатскую) честь. Нет, и на дворян современный правящий класс не похож: какая у них честь? Может, купечество? Торговый люд? Тоже нет. Они ведь редко что производят, другим заняты. Капиталисты? Однако ни Серега, ни его грузный приятель, ни многие иные сильные мира сего – не буквально капиталисты. Они не с капиталами имеют дело, но с людьми, коими управляют. Чиновники? Но не этим одним объясняется их достаток; если они и чиновники, то не о государстве в первую очередь радеют. Нэпманы? «Новая экономическая политика» была введена на время, подчинялась замыслу политиков, и срок ее был ограничен. Нет, не на час пришли править наши современные властители – и нет над ними власти.

Затем пришел термин «процентщики». Они ведь все менеджеры, живут на проценты с договорного дела. Но нет, и это неточно. Хотя кредиты и играют роль в экономике, а «старуха-процентщица» просится в родню, все же термин «процентщики» – мелковат. При чем тут ломбард? Ведь процент со всей страны – дело серьезное.

Тогда уж – наместники, местоблюстители. Их поставили взымать дань с населения. Или так: сборщики дани. Это словосочетание напомнило о татарском оброке. Может, баскаки? И это слово неточное. Не описывает характер класса, его пристрастия, его особенности. Чем эти люди характерны, что любят больше всего? Что является для них целью жизни?

Для коммунистов целью является, очевидно, коммунизм; для фашистов – фашизм; для республиканцев – республика. А для нового правящего класса России что в подлунном мире главное? Каков их идеал?

И ответ прост. Самое главное для них – это дача. Дача воплощает мечты, служит итогом усилий, являет миру лицо хозяина. Роскошный коттедж. Вольготная жизнь в огромной усадьбе. Заслуженный покой на свежем воздухе. Это и есть то, к чему все стремятся.

И самый точный термин для обозначения современного правящего класса – дачники. Именно дачники правят сегодня Россией. И кстати, происхождение данного класса (из мещан, из тех, кто описан в горьковских «Дачниках», в чеховских рассказах) – совершенно подтверждает название. Помимо прочего, дача в России – это очевидный анти-собор, программная анти-община. После большевистской коллективизации истории должна была последовать приватизация истории, вот она и произошла, воплотилась в подмосковной даче.

И если задаться вопросом: а что было построено за двадцать пять лет реформ и кардинальных перемен? Возвели больницы? Школы? Университеты? Построили приюты? В чем воплотилась страсть к свободе? В новых книгах, симфониях, картинах? В чем сказался дерзновенный гений преобразователей? В новых заводах и фабриках? В небывалых изобретениях, выпестованных учеными? В научных открытиях?

Да нет же. Ничего этого не случилось. Зато дачи построили. И какие!

Некогда спартанский царь Агесилай, которого спросили об укреплениях Спарты, указал на своих сограждан и произнес: «Вот стены города». Современный правитель России может указать на коттеджи по Рублевскому шоссе и воскликнуть: «Вот люди города!», – именно в дачах и воплотились гражданский дух, перемены и идеалы нового общества.

Дачники! Страной правят дачники! И как же удивительно сегодня звучит рекомендация Просвещения: «Возделывать свой сад!». Вот они и возделывают сад. Именно это ставит дачникам в упрек варварское население России: дескать, «пятилетних планов» для всей страны не имеют, а садовую делянку окучивают. Они и страну-то делят как садовый участок.

Я сказал свое определение Мэлвину.

– Дачники? – Он был поражен. – Они просто дачники? Summer residents?

– Ну да, – сказал я, – дачники.

– И живут всегда на дачах?

– Стараются, – сказал я. – И у вас, в Англии, тоже дачи строят.

– На Бишоп-авеню в Хемстеде строят, – подтвердил злопамятный Колин.

– Bloody hell! Живут на дачах! Это же опасно! I tell you! – Мэлвин возбудился. – В коттеджах чего только не творится! Вот недавно у нас в Гримсби один сосед другого пополам распилил. Ручной пилой.

– Прямо пополам? – заинтересовался Колин. Он, видимо, не забыл своих намерений касательно Саатчи.

– Just like that! На две половины! На дачах люди с ума сходят. Убивают друг друга из-за пустяка. You got me?

И я подумал, что пятилетний план России не нужен.