Текст книги "Пионеры Кремниевой долины. История первого стартапа из России, покорившего мир"

Максим Котин
Пионеры Кремниевой долины. История первого стартапа из России, покорившего мир

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав

© Максим Котин, 2020

© Оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2021

⁂

Моему сыну, которому только предстоит покорять этот мир

 
Уж если с вами мы завязли в трепе,
я расскажу о Пачикове Степе…
Cреди застоя и его гниений
он был первокомпьютерщик. Был гений.
 

Е. Евтушенко, 2010

В этой книге нет вымышленных персонажей и придуманных историй. Она рассказывает только о реальных героях и случаях, которые происходили с нашими современниками на самом деле. Текст основан на проверенных фактах, воспоминаниях очевидцев и свидетельствах репортеров, наблюдавших события своими глазами.

Предисловие автора

Летом 2017 года я потерял свою суперсилу.

Мало кого из нас можно назвать настоящим супергероем, но почти у каждого есть свои сильные стороны.

Кто-то без труда перемножает в уме трехзначные числа. Кто-то может сыграть «Полет шмеля» на баяне. Кто-то бегает марафоны в Арктике… Ну а моя суперсила заключалась в умении спать.

Сколько себя помню, стоило мне только принять горизонтальное положение и закрыть глаза, как я тут же отключался – чтобы очнуться только утром.

В этом деле у меня был талант мирового масштаба. Ни чашка кофе, выпитая на ночь, ни волнения прожитого дня, ни жесткий матрас не могли повлиять на мой сон.

Пока не настало то самое лето, в которое сила покинула меня. И виноват во всем был я сам.

Мне всегда хотелось пожить в другой стране. Получить новый опыт. Познать иную культуру. Бросить себе вызов. Доказать, что я могу выигрывать не только на домашнем поле, но и в гостях.

И я переехал в Берлин – совершенно не представляя, во что ввязываюсь.

Не скажу, что к тому времени я прошел огонь и воду, но некоторые сложности уже испытал. Учился в университете в одном городе, а работал на полной ставке в совершенно другом. Написал первую книгу, каждый день вставая в пять утра, потому что только утром находилось свободное время. Проехал автостопом по Беломорканалу. Провел несколько часов на допросе в Следственном комитете. И даже снялся в кино.

А однажды в мой пенис засунули катетер, чтобы вытащить сантиметровый камень, пока я сидел, растопырив ноги, в гинекологическом кресле.

Но это все ничто по сравнению с Берлином.

Переезд в Берлин оказался самым тяжелым испытанием за почти сорок лет моей жизни.

Я учил немецкий, но не понимал, что мне говорят кассиры в магазине. Не мог найти семье достойное жилье и разобраться с элементарными задачами: пропиской, банковским счетом, медицинской страховкой… И разучился спать.

В чужой стране любая мелочь, от поломки отопления до приобретения проездного на месяц, требовала от меня подвига. Совершать подвиги день за днем становилось все тяжелее. Казалось, меня разбил инсульт и я утратил базовые навыки: выражать мысли словами, строить логические связи, адекватно оценивать мир, основываясь на своем опыте и знаниях… После пересечения границы все мои прошлые достижения перестали что-либо значить. Всему приходилось учиться заново.

И, признаться, я начал сомневаться, есть ли мне место в этом чарующем, но непонятном мире.

Кажется, этот вопрос сегодня задают себе многие люди, которые родились в России.

Каждый, кто стремится покинуть родные пределы, делает это по своим причинам. Кто-то в поисках бытового комфорта, кто-то – из соображений безопасности, кто-то – в погоне за приключениями. А еще людьми порой движет кураж и амбиции – желание сыграть по-крупному. В современном мире только глобальный успех может сделать вас настоящим чемпионом в любом деле, за которое вы беретесь. К тому же попробовать свои силы в высшей лиге и почетно, и увлекательно.

Кто знает, в чем тут проблема – в языке, культурных барьерах, национальном характере или предубеждениях, – но факт остается фактом: почти все «наши» эту схватку проигрывают.

За пределами России сегодня живет немало тех, для кого русский – родной, но единицы достигают чего-то значительного. Особенно из числа тех, кто пересек границу не в пятнадцать лет, а в сорок, и уже состоявшимся человеком. Успех на родине редко конвертируется в успех за ее пределами.

Тем летом 2017 года, не в силах призвать обратно свою суперсилу, я часто думал обо всем этом. И вспоминал Степана Пачикова.

Мы познакомились почти десять лет назад, когда я работал репортером в журнале «Сноб». Большинству людей он был на тот момент известен как основатель Evernote, популярного американского сервиса для хранения информации – от небольших заметок до фотографий и документов. Программой пользовались миллионы людей по всему миру. Пачиков тогда уже жил в Нью-Йорке и водил знакомства со многими знаменитостями IT-рынка. Если и искать пример нашего человека, преуспевшего «там», то это Пачиков.

Работая над статьей о Степане, я узнал его личную историю – и историю легендарного «ПараГрафа», компании, которая принесла Степану первый большой международный успех.

Он запустил «ПараГраф» еще в СССР. Чуть ли не все отцы-основатели российского IT-рынка начинали именно там. А в 1991 году компания заключила крупный контракт с Apple: московский стартап продал легендарной корпорации свою технологию распознавания рукописного текста.

Вскоре вся команда, состоявшая из советских инженеров и математиков, переехала в Кремниевую долину и начала строить настоящий американский бизнес.

Подбивая подушку в душной берлинской ночи, я думал о Пачикове и о том, что предпринимательство – серьезное испытание само по себе, а «ПараГраф» появился на свет в таких условиях, которые должны были сделать это испытание непреодолимым. За железным занавесом. В государстве, где коммерческая деятельность считалась преступлением. Под грохот танков, идущих на штурм парламента.

У команды «ПараГрафа» не было Netflix, чтобы смотреть по вечерам фильмы на английском и подтягивать язык. У них не было веб-сайтов, на которых они могли бы почитать новости индустрии или статьи о менеджменте. Когда Степан впервые приехал в Кремниевую долину, ему как раз исполнилось сорок.

И тем не менее у Пачикова и компании получилось то, что и спустя два десятилетия крайне редко выходит у российских предпринимателей. Они осуществили чуть ли не главную мечту современного поколения: приехали в Кремниевую долину – и оставили ту самую «вмятину во вселенной», о которой говорил создатель Apple Стив Джобс.

Как, черт возьми, им это удалось?

Глава 1. «Погоди-ка», – сказал Мжаванадзе

Даже в Советском Союзе судьбу человека могла изменить к лучшему любовь к поэзии символистов – или к игре в преферанс. Степан Пачиков знал толк и в том и в другом. Играя в карты, он порой декламировал противникам стихи. Впрочем, этим таланты будущего создателя легендарной российско-американской компании «ПараГраф» не ограничивались.

Уже в семь лет Степа умудрился починить дома сломавшийся телевизор. В тринадцать – занял второе место на региональной олимпиаде по физике. Учась в Тбилисском университете, Пачиков занимался самостоятельно, потому что не говорил по-грузински, но при этом оставался отличником и стипендиатом. И сам читал лекции другим студентам на русском.

Для юноши, который планировал связать жизнь с точными науками, Степан обладал завидным гуманитарным кругозором. Когда в мае 1972 года за ним пришли, он лежал на кровати и читал книгу о философии ненасилия Махатмы Ганди.

Так, с книгой в руках, не ожидая ничего дурного, он и вышел из комнаты в подвале, которую снимал в спальном районе Тбилиси и считал своим домом.

Во дворе студента-пятикурсника ждала черная «Волга» и двое незнакомых мужчин с непроницаемыми лицами. Обычные люди на таких машинах в Советском Союзе не ездили. Степану объяснили, что его якобы срочно вызывают в университет.

В сталинские годы многие из тех, кого подобным образом неожиданно забирали из дома, уже никогда не возвращались. Со смерти кровавого тирана прошло два десятилетия, но поездка на черной машине с эскортом по-прежнему не предвещала ничего хорошего – даже для человека, ни разу не замеченного в стремлении словом или делом пошатнуть советский режим.

К несчастью, студент-пятикурсник Степан Пачиков к числу этих прекрасных людей не относился. Когда водитель взял не тот поворот, Степан понял, что надежды нет.

«А мы ведь не в университет едем, а в комитет госбезопасности?» – спросил он. Сопровождающие не стали спорить и даже похвалили отличника за сообразительность.

Следователь на допросе сразу выложил карты на стол: им известно все. Это он, студент второго курса экономфака НГУ Степан Пачиков, вместе с подельником Израилем Шмерлером четыре года назад в августе 1968 года написал на стене торгового центра в Новосибирском Академгородке: «Чехию – чехам» и «Руки прочь от Чехословакии».

Поступок этот не был рядовым хулиганством. Это была антисоветская пропаганда, направленная на подрыв устоев социалистического государства. И ответить за нее предстояло по всей строгости закона.

…

Степа Пачиков рос вполне нормальным советским школьником, пока не попал в физико-математическую школу, открытую под эгидой Сибирского отделения Академии наук СССР под Новосибирском.

В то время Сибирское отделение Академии было самым молодым научным центром страны. Его создали только в конце 1950-х как альтернативу главному, московскому научному кластеру – для тех ученых, которые готовы были променять столичные блага и привилегии на возможность сделать что-то по-новому.

Сибирский Академгородок построили с нуля в тридцати километрах от Новосибирска посреди березовой рощи. Это была советская Кремниевая долина своего времени. Из-за живописной осени его даже называли Золотой долиной.

Место это отличалось не только сногсшибательными пейзажами и высокой концентрацией выдающихся ученых. Благодаря отдаленности от Москвы и молодости организации обитатели Академгородка пользовались редкой в СССР привилегией ходить с остальной страной не в ногу.

Дух свободы был заложен тут по проекту. Вместо того чтобы расчертить заранее дорожки и выставить привычные советским людям таблички «по газонам не ходить», здесь позволили гражданам самим протоптать удобные им маршруты – а потом уже засыпали их гравием.

Пока в 1960-е советские граждане ходили строем на демонстрации с красными флагами под лозунгами «Мир. Труд. Май», студенты и преподаватели Академгородка устраивали карнавалы, на которых под плакатом «Свобода, свобода» шествовали мушкетеры с перьями на шляпах и полуголые неандертальцы в шкурах.

В столовой номер семь в Академгородке работал неформальный клуб «Интеграл» для «свободного обмена знаниями». Устраивали и концерты – причем не только знаменитых исполнителей классической музыки, но и не слишком любимых властью бардов. Даже на уроках литературы в школе, в которой готовили будущих студентов Новосибирского университета, официальную программу проходили бегло, а основное время изучали произведения научных фантастов.

Степан Пачиков, простой школьник из Красноярска, попал в восьмой класс физико-математической школы Новосибирского Академгородка, заняв второе место по физике и третье по математике на Всесибирской олимпиаде, которую организовывали для поиска юных талантов. Победители соревнования получили право учиться в Золотой долине.

Уникальная атмосфера Академгородка произвела на Пачикова сильное впечатление и во многом изменила его мировоззрение – сначала как школьника, потом и как студента. Закончив школу, он продолжил обучение в Новосибирском госуниверситете. Но надолго задержаться там ему не удалось.

…

21 августа 1968 года советские войска вторглись в Чехословакию.

Как и семь других европейских государств, эта страна входила в Варшавский блок, который после окончания Второй мировой войны контролировался Советским Союзом. Однако ее лидеры почему-то посчитали, что могут действовать, не оглядываясь на Большого Брата. Они упразднили государственную цензуру, ввели многопартийность, разрешили гражданам собираться группами и говорить о чем вздумается.

Введя войска в Чехословакию, Советский Союз положил конец всем этим «контрреволюционным» реформам. Официальная пропаганда называла военную операцию «неотложной помощью» братскому государству.

Для людей, родившихся в СССР, но не утративших чувства гордости и вкуса к свободе, Чехословакия была олицетворением перемен. Тем августом 1968 года она превратилась в символ крушения надежд.

В студенческом общежитии Новосибирского Академгородка события в Чехословакии обсуждали до поздней ночи. После посиделок двое наиболее активных участников дискуссии – Степан Пачиков и Израиль Шмерлер – отправились на дело.

Им удалось раздобыть банку желтой краски, но кисточек не нашлось, поэтому выводили буквы пальцами, надев резиновые перчатки. Потом бежали через ночной лес, потому что к магазину, на стене которого они написали провокационные лозунги в поддержку Чехословакии, почти сразу подъехала какая-то машина. Убегая, они разбрызгивали за собой одеколон, чтобы собаки не взяли след.

Затем сообщники разделились. Под утро Пачиков заявился к преподавателю, генетику Раисе Львовне Берг, с дочерью которой дружил. Там его уложили на диван, выставив на тумбочку градусник и таблетки, чтобы обеспечить алиби – якобы накануне он был в гостях, почувствовал себя плохо, поднялась температура, и пришлось оставить его на ночь.

У Раисы Берг и самой были проблемы с властями. Незадолго до того как Советский Союз вторгся в Чехословакию, в Москве осудили очередных диссидентов, самиздатовцев Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашкову. За распространение сведений о другом судебном процессе – над писателями Синявским и Даниэлем – четыре москвича получили от одного до семи лет тюрьмы. Большинству граждан СССР, конечно, судьбы диссидентов были до лампочки… Однако не обитателям Академгородка: сорок шесть ученых и сотрудников академии и университета подписали письмо в поддержку осужденных. В их число входила и Берг.

Когда Пачиков заявился к ней прятаться от преследователей, она уже сидела на чемоданах и готовилась к отъезду из Новосибирска. Подписантов «Письма сорока шести» не посадили, но подвергли обструкции и лишили должностей, припомнив им все уже имевшиеся грехи перед советской властью.

Всю ночь хозяева и нежданный гость прислушивались к шагам на лестничной площадке, а утром Раиса Львовна выдала Степану дамские туфли, чтобы собаки не подхватили след. В них он и вернулся в общежитие.

Одеколон и дамские туфли, видимо, сделали свое дело: ни Степу, ни Изю не задержали. Однако жизнь тогда разделилась для Пачикова на «до» и «после». И не только для него одного.

Как раз незадолго до этих событий на фестивале бардов в Академгородке с аншлагом прошел первый и единственный «официальный» концерт барда Александра Галича.

В то время вся страна распевала шлягер Марка Бернеса «Я люблю тебя, жизнь» – про человека, устало идущего с работы домой и с благодарностью вспоминающего солдат, которые погибли, защищая эту прекрасную жизнь. А под Новосибирском тянули вместе с Галичем: «Где полегла в сорок третьем пехота без толку, зазря, там по пороше гуляет охота, охота, охота…»

Все это было уже слишком. После разгрома «Пражской весны» в 1968 году вольнице Золотой долины тоже пришел конец. Бардовские концерты запретили. Закрыли и кафе-клуб «Под интегралом». Даже студенческий карнавал вскоре сошел на нет – и уже никогда не повторился с былым размахом.

Постепенно о ночных приключениях Пачикова и Шмерлера стало известно в кругу друзей и знакомых. Среди них, видимо, нашелся осведомитель. Степан почувствовал перемену в отношении к нему некоторых преподавателей. Прежде он пользовался расположением большинства педагогов. Теперь же они старались его не замечать. Спустя год, на летней сессии 1969 года, у Пачикова начались проблемы со сдачей зачетов. После того как ему несколько раз подряд влепили неуд, Степан понял, что дело плохо.

Декан Борис Павлович Орлов, задержав приказ об отчислении, помог Пачикову с переводом в Тбилисский университет и даже написал рекомендательное письмо. В нем сообщалось, что Пачиков – способный студент и талантливый организатор.

Борис Павлович имел все основания обратить внимание тбилисских коллег на организаторские навыки Степана. За короткий срок учебы в НГУ тот умудрился прославиться как создатель и директор первой в Сибири студенческой рок-группы, а также инициатор кампании по сбору средств на спасение Венеции, которая пострадала от крупного наводнения. Пачиков умудрился тогда набрать несколько тысяч рублей – огромную по тем временам сумму. Все деньги вместе со списком граждан, неравнодушных к чужим бедам и сохранению исторического наследия, студент отправил в итальянское посольство в СССР.

В письме к грузинским коллегам декан НГУ объяснил внезапный переезд Пачикова на Кавказ его проблемами со здоровьем. Для студента, получившего черную метку от КГБ, можно было сделать немного. Разве что отослать его подальше – в надежде на то, что спецслужбы потеряют к Пачикову интерес в силу незначительности совершенного проступка и географической удаленности от места преступления. Как-никак Грузия была отдельной республикой в составе СССР, со своей во многом независимой номенклатурой.

План, казалось, сработал. Степан благополучно перебрался в Тбилиси осенью 1969 года, доучился до пятого курса и уже готовился сдать госэкзамены и переехать в Москву. Продолжение научной карьеры в аспирантуре престижного Московского государственного университета казалось делом решенным.

Пачиков уже поверил, что в органах про него просто-напросто забыли. Однако советский репрессивный аппарат работал медленно, но по-прежнему неумолимо.

…

На допросе Степану предложили свалить всю вину на Изю Шмерлера. Признать, что все это придумал он, а Пачиков лишь пошел на поводу.

Сделка с совестью казалась разумным компромиссом. К тому моменту Изя уже умудрился выбраться из-под железного занавеса и эмигрировать в Израиль. От показаний Степана ему было бы ни жарко ни холодно.

Согласись Пачиков на предложение, он мог бы отделаться сравнительно легким взысканием. Следователь же получал возможность закрыть дело, которое попало к нему от коллег из Новосибирска.

Альтернатива была чудовищной. Исключение из университета. Конец научной карьеры – да и вообще крест на любой другой. Клеймо на всю жизнь… Если не тюрьма.

Подумай об отце, говорил чекист, для него это станет роковым ударом. Отец Степана был военным, вольностей себе никогда не позволял и крайне неодобрительно смотрел на фрондерство сына, который относился к власти без должного почтения с тех самых пор, как попал в компанию к физикам-лирикам Академгородка.

Слова о роковом ударе не были преувеличением – к тому моменту у отца уже диагностировали рак. Что может быть хуже, чем в муках закончить земной путь, зная наперед, что у твоего ребенка нет будущего.

Взвесив за и против, любой здравомыслящий человек сделал бы на месте Пачикова разумный выбор.

Однако в книге о философии Махатмы Ганди, с которой юношу забрали из общежития, говорилось, что человек должен поступать правильно даже тогда, когда в этом, кажется, нет никакого практического смысла – потому что весь смысл в том, чтобы знать для самого себя, что ты поступил правильно.

Пачиков от предложения следователя отказался.

После многочасового допроса Степана отвезли в университет. Декан взял зачетку и собственноручно поставил Пачикову «незачет» за последний предмет сессии. «Я и не знал, что пригрел на груди змею», – напутствовал он Пачикова.

Студент, не сдавший зачеты, не допускался к государственному экзамену. Без госэкзамена нельзя было получить диплом и поступить в аспирантуру, чтобы продолжать научную карьеру. Без диплома пять лет, потраченные на обучение, не стоили ничего.

Не было ни следствия, ни сбора доказательств, ни обвинения, ни суда – ни даже его имитации. Всемогущий Комитет государственной безопасности в СССР не нуждался в этих бессмысленных процедурах.

…

Отпустили его под вечер. Степан брел по проспекту Руставели в центре Тбилиси и пытался осознать произошедшее. Он не представлял свою жизнь без науки. Но было ясно, что КГБ теперь не даст ему получить диплом ни в одном – даже самом захудалом – институте страны.

Все было кончено.

«Степа, чего голову повесил?» – услышал Пачиков вопрос. Из притормозившего рядом ГАЗ-69, советского внедорожника с брезентовым верхом, вышел, улыбаясь и протягивая Степану руку, Саша Мжаванадзе.

Вряд ли бы их пути когда-нибудь пересеклись, если бы не советские законы о всеобщей воинской повинности. В СССР каждого здорового юношу по достижении 18 лет призывали на военную службу. Студенты и аспиранты получали отсрочку от призыва – и лейтенантские погоны по окончании института. Для этого они должны были посещать занятия военной кафедры и как минимум раз принять участие в месячных военных сборах.

Даже Александр Мжаванадзе не смог избежать этой участи – хотя был сыном Василия Мжаванадзе, первого секретаря Центрального комитета Коммунистической партии Грузии. Эта должность соответствовала статусу губернатора какого-нибудь американского штата – ну если только губернатор может себе позволить не оглядываться ни на судебную власть, ни на парламент, ни тем более на свободную прессу.

Распорядок дня на военных сборах не отличался насыщенностью – время, свободное от строевой подготовки, парни коротали за игрой в карты. Пачиков произвел на Мжаванадзе сильное впечатление, декламируя за игрой в преферанс стихи Рембо и Верлена.

На почве любви к преферансу и поэзии они и стали за время сборов если не друзьями, то добрыми приятелями.

Саша и выглядел, и вел себя как совершенно обыкновенный студент. Разве что ездил не на общественном транспорте, как большинство советских граждан, а на собственном автомобиле. А когда приятели обсуждали, кто где был и что видел, он мог невзначай сказать: «Когда подплываешь к Стамбулу и смотришь на высокие минареты…»

В СССР это звучало примерно так же, как: «Когда подлетаешь к Сатурну и видишь его сверкающие ледяные кольца…»

Чтобы выехать за пределы страны, нужно было получить разрешение от КГБ. Поэтому для большинства советских граждан ойкумена ограничивалась пределами пятнадцати республик СССР.

Пачиков и Мжаванадзе не виделись с тех самых сборов. Их встреча на проспекте Руставели весной 1972 года – как раз после допроса Степана в КГБ и фактического исключения из университета – была невероятным стечением обстоятельств.

«Погоди-ка», – сказал Мжаванадзе, выслушав Пачикова. Александр направился к ближайшему телефонному автомату. Будки с телефонами в то время стояли по всему городу. Бросив двухкопеечную монету и набрав цифры на крутящемся диске, можно было позвонить на любой тбилисский номер.

Мжаванадзе провел в телефонной будке не больше пары минут.

«Мне надо ехать, а ты стой здесь и никуда не уходи», – не вдаваясь в детали, сказал он, сел в свой «газик» и укатил.

Ожидание было недолгим. Приехала новая «Волга» и отвезла Степана обратно в КГБ. На входе Пачикова встретил полковник, который от лица комитета принес ему извинения за все, что произошло в этот день ранее. «У нас тоже бывают ошибки», – добавил он.

«А как же мой экзамен?» – спросил Степан. Его отвезли в университет, где декан взял зачетку, перечеркнул «незачет» и написал «зачет».

Мучения Пачикова длились почти весь день. Чтобы отыграть все назад, потребовалось меньше часа.

Почти в любом добротном вестерне есть момент, когда герой стоит под виселицей с петлей на шее – без каких-либо шансов на спасение. Он обводит глазами рожи палачей, физиономии праздной публики, горы на горизонте – и прощается с жизнью. Но когда у него уже выбивают из-под ног опору, раздается выстрел – и пуля перерезает веревку. Вместо того чтобы болтаться с переломанной шеей, герой летит вниз и приземляется на ноги, отделавшись парой ушибов.

Пачиков чувствовал себя главным действующим лицом такой сцены. Ему вернули шансы на диплом, аспирантуру, карьеру – всю его жизнь. И произошло это благодаря совершенно случайной встрече.

А ведь ее могло бы и не быть. И не было бы тогда ни самого «ПараГрафа», ни легендарной сделки с Apple, ни статей в американских газетах о первой советской компьютерной фирме, ни приключений первых русских в Кремниевой долине…

И не о чем было бы писать книгу.