Текст книги "Пионеры Кремниевой долины. История первого стартапа из России, покорившего мир"

Глава 5. «Можем решить любую задачу»

«Как думаете, – раздалось в зале, – стоит нам и дальше слушать эту х…ню – или пора прервать докладчика?»

Степан Пачиков не слишком удивился, когда в научной аудитории прозвучала такая реплика. Чего-то подобного он и ожидал, готовясь к выступлению на семинаре Израиля Гельфанда. Слава организатора мероприятия как заправского хама могла поспорить только с его репутацией выдающегося ученого.

Современники считали Израиля Моисеевича Гельфанда одним из двух величайших советских математиков XX века. Другим был его учитель – Андрей Колмогоров.

Гельфанд при этом не имел даже законченного среднего образования – в свое время его выгнали из украинской школы как сына классового врага. Отец тогда управлял небольшой мельницей. В 1930 году, приехав в Москву в шестнадцать лет и поселившись у дальних родственников, уже спустя два года математик-самоучка был принят в аспирантуру Московского госуниверситета – несмотря на молодость и отсутствие диплома о высшем образовании. Его докторская диссертация сразу выдвинула Гельфанда в число ведущих математиков Союза.

Несмотря на авторитет в научном сообществе и множество премий, включая даже две Сталинские, Израиля Моисеевича многие годы не включали в число действительных членов Академии наук из-за антисемитской политики советской номенклатуры.

Гельфанд много времени уделял развитию математической школы. Его семинары по функциональному анализу, которые он проводил каждый понедельник на четырнадцатом этаже Московского госуниверситета, собирали полную аудиторию. Но были у него и закрытые, клубные семинары, куда попадали только по приглашению. Их тематика нередко выходила за рамки математической науки. Среди прочего там обсуждались и изменения, которые происходили в науке и культуре в связи с распространением персональных компьютеров.

Выступать с докладом перед Израилем Моисеевичем и узким кругом приближенных считалось великой честью – и большим испытанием. Гельфанд не прощал не только профессиональную некомпетентность, но и даже мельчайшие изъяны в подаче материала. Но Пачикова не так-то легко было напугать. Он знал свое дело, да и никто прежде не сомневался в его ораторских талантах.

То, что Израиль Моисеевич с ходу назвал «х…ней» – а перебил выступающего именно он, – было вдохновенной речью Степана о том, какие фундаментальные изменения ждут мир с развитием технологии записи информации на лазерные диски.

Первые аудиодиски появились в мире еще в начале 1980-х. Всего несколько лет понадобилось для того, чтобы адаптировать технологию для хранения информации не в аналоговом, а в цифровом виде. Степан убеждал собравшихся, что вскоре CD полностью вытеснят флоппи-диски – так оно и случилось в 1990-х. Он также полагал, что распространение лазерных дисков приведет к настоящей культурной революции. Ведь теперь в одной маленькой коробочке могла уместиться целая районная библиотека.

Когда Гельфанд столь бесцеремонно перебил выступающего и спросил у аудитории, стоит ли позволить докладчику продолжать, ученые ответили, что хотят все же послушать до конца. Как выяснилось впоследствии, Пачиков поставил своеобразный рекорд. Гельфанд перебил его «всего» три раза. В результате столь успешного дебюта Пачиков вошел в привилегированный кружок постоянных участников семинара.

Поэтому, когда кооперативу «Микроконтур» потребовались новые идеи, Степан уже знал, что ему делать.

…

Пачиков, впрочем, не сказал ученым, что открыл кооператив, где можно заработать лишнего, – хотя мог бы сказать и так. Он не стал говорить, что через его кооператив создатели программ могут продавать свои творения организациям и получать наличные – хотя именно это было бы наиболее точным описанием его деятельности. Он также не сказал, что собирается поставить на поток создание собственного программного обеспечения – хотя это утверждение было не так уж далеко от реальности.

Вместо всего этого Пачиков сказал, что намерен сделать «русские Bell Labs» – и приглашает всех присутствующих в этом поучаствовать.

Bell Labs, лабораторию по исследованию звука, основал в конце XIX века Абрахам Белл. Он вложил в ее создание пятьдесят тысяч франков, полученные от французского правительства за изобретение телефона. За сто лет организация превратилась в одно из крупнейших научно-исследовательских учреждений, в котором работали тысячи сотрудников. Несколько стали нобелевскими лауреатами. На счету Bell Labs были десятки прорывных открытий и изобретений – от лазера до языка программирования C.

Иными словами, «Микроконтур» был так же далек от Bell Labs, как обувная мастерская за углом от концерна Nike. Однако Пачиков знал, что для успеха любому большому начинанию нужна красивая и простая идея, способная увлечь людей. К тому же он и сам искренне верил, что из «Микроконтура» со временем получится что-то стоящее.

Метафора произвела запланированный эффект. Еще во время выступления Пачикова двое присутствовавших в зале ученых передали ему записку со словами: «Можем решить любую задачу». Это были молодые ученые Григорий Дзюба и Леонид Кузнецов, которых сам Израиль Гельфанд называл «командой по решению нерешаемых задач».

Однако, несмотря на первый порыв, оба некоторое время колебались, стоит ли сотрудничать с «Микроконтуром». Для многих научных работников, всю жизнь служивших государству, слово «кооператор» было ругательством, а деловой человек по умолчанию считался мошенником. Поэтому в кругу Гельфанда развилась дискуссия, не мухлеж ли это все – и можно ли Пачикову верить. Наконец, постановили, что все-таки человек он свой и стоит хотя бы попробовать – ради той свободы, которую может дать изобретателю и новатору частный бизнес.

Работая в забюрократизированных структурах Академии наук, ученые были вынуждены подстраиваться под правила, которые далеко не всегда отличались разумностью. Ведь наука жила по тем же законам плановой экономики, что и вся страна. Чтобы заниматься действительно интересными вещами, приходилось идти на разнообразные ухищрения: например, делать работу заранее, но ставить ее в план на следующий год, а все оставшееся время заниматься чем-то действительно стоящим.

Маневрирование в советской научной среде требовало определенной сноровки. Так, одно из выдающихся научных открытий Григория Дзюбы состояло в нахождении правильного алгоритма получения нужной подписи бюрократов от науки.

Опытным путем он выяснил, что нужно зайти в кабинет, оставить бумагу и сказать: «Зайду через неделю». Через неделю документ и правда возвращался с нужной резолюцией. До совершения этого прорывного открытия Дзюба никак не мог добиться успеха, даже если речь шла о пустяке, – попытка получить подпись сразу, на месте, неизменно вела к провалу всего предприятия.

И если заниматься фундаментальной наукой у кого-то еще получалось, то приносить практическую пользу человечеству выходило крайне редко, особенно на ниве компьютеризации. В конце 1970-х Григорий Дзюба, например, участвовал в масштабном проекте по автоматизации работы диспетчерской службы скорой помощи. Авторы проекта вознамерились пересадить всех операторов на компьютеры и разработали соответствующее программное обеспечение. Однако допотопные советские компьютеры не могли справиться с поставленной задачей. В итоге весь проект свернули.

Пачиков в 1998 году рисовал совершенно другую картину: свобода творчества, работа над крутыми программными продуктами безо всякой волокиты и занудства. Его энтузиазм заразил Дзюбу и Кузнецова. Вскоре вслед за ними в «Микроконтур» пришел и их наставник – Шеля Губерман, который работал в Институте прикладной математики Академии наук над проблемами машинного интеллекта. Именно его появление определило развитие предпринимательской затеи на многие годы вперед.

…

Человек, которого все знали как Шелю, в действительности был Шелли – родители назвали его в честь английского поэта Перси Биши Шелли. Научная карьера Губермана оказалась такой же неординарной, как и его имя.

Кандидатскую диссертацию он защитил по ядерной физике, но несколькими годами ранее окончил радиоэлектронный институт и поэтому был регулярным участником заседаний Научно-технического общества радиотехники, электроники и связи имени А. С. Попова. Впрочем, на этих заседаниях он предпочитал занимать места на задних рядах, чтобы можно было травить анекдоты, когда очередное выступление начинало наводить дремоту. Что, стоит заметить, случалось нередко.

Однако один из докладов его по-настоящему заинтересовал. Это был рассказ о перцептроне – машинном алгоритме и одновременно устройстве, придуманном американским нейрофизиологом Фрэнком Розенблаттом.

В основе работы перцептрона лежал принцип машинного обучения. Перцептрон пытался имитировать работу мозга, чтобы распознавать образы, анализируя и классифицируя сигналы, получаемые от сенсоров (например, фотоэлементов). Чтобы что-то распознавать, устройство должно было изучить большой массив данных, принятых от рецепторов, и классифицировать их. Распознавание по сути было процессом определения принадлежности образа к тому или иному классу. В 1960 году Фрэнк Розенблатт продемонстрировал американской публике компьютер Mark 1 – это был перцептрон, который умел распознавать некоторые буквы английского алфавита.

Шелли Губерман подумал, что принципы работы перцептрона могут пригодиться и в геологии. Что, если дать машине проанализировать сотни карт с месторождениями полезных ископаемых – сможет ли она находить нефть и газ, обнаружив закономерности в структуре земной коры, которые не в силах увидеть человек?

Идея увлекла ученого не на шутку, и он даже сумел открыть под эту тему лабораторию в Московском институте нефти и газа имени И. М. Губкина. Одним из результатов исследований стала научная работа, в которой Губерман утверждал, что нашел одиннадцать еще не открытых месторождений в Южной Америке.

Его прогнозы, впрочем, никто не воспринял всерьез. Нефтяные и газовые концерны не были готовы отказываться от проверенных временем традиционных методов геологоразведки и менять свои планы в угоду прогнозам, построенным какой-то компьютерной программой. Но на протяжении следующих трех десятков лет в южноамериканских Андах откроют еще шесть крупных месторождений. Все они будут обнаружены в регионах, помеченных Губерманом как перспективные.

Перейдя в Институт прикладной математики в отдел, который возглавлял Гельфанд, Губерман нашел другую возможность для применения принципов, заложенных в перцептроне Розенблатта, – в медицине. Израиль Моисеевич после смерти от лейкоза своего младшего сына пытался решать проблемы медицинской диагностики математическими методами. Под его началом Губерман разработал программу, которая позволяла определить оптимальный курс лечения при геморрагическом инсульте.

В некоторых случаях при нарушении кровообращения человека могла спасти только операция, в других оптимальным лечением оказывалась терапия, а хирургическое вмешательство, наоборот, вело к летальному исходу. Проблема заключалась в том, что не существовало надежного способа, который позволял бы выбрать оптимальный курс лечения. Каждый раз врачам приходилось действовать, полагаясь на свой опыт и интуицию.

Губерман создал программу, которая проанализировала более двухсот историй болезни, предоставленных Институтом неврологии, и научилась прогнозировать исход консервативного лечения или операции. При построении прогноза программа учитывала возраст больного, пол, время от приступа до первого обследования, давление, пульс и разнообразные неврологические симптомы – в общей сложности двадцать два параметра. Программа не анализировала изображений, но работа алгоритма в основе своей не слишком отличалась от поиска месторождений: от ЭВМ, как тогда называли компьютеры, требовалось установить закономерности и классифицировать объекты.

Когда алгоритмы проверили на архивных историях болезни, точность прогноза составила 90 процентов. Врачи поверили в программу и решились испытать ее в деле.

Первую «пациентку Губермана», молодую женщину с инсультом, уже побрили и подготовили к операции, когда пришли результаты расчета программы – та предсказала, что вмешательство приведет к летальному исходу. Хирург Нина Чеботарева сняла перчатки и отказалась оперировать.

За следующие сутки Губерман чуть не поседел: многие в больнице считали, что экспериментаторы просто убивают человека. Однако врач отстояла свое решение. Пациентка выжила – и через месяц восстановилась, как и предсказывала машина.

Совместная программа Института прикладной математики и Института нейрофизиологии проработала в течение нескольких лет. В 1984 году Нина Чеботарева в научной публикации подвела итоги эксперимента.

Для сорока пациентов прогноз был одинаковым при обоих курсах лечения. Из шестнадцати пациентов, которым программа предсказала благополучный исход только при хирургическом вмешательстве, прооперировали одиннадцать – выжили все, кроме одного. Троим больным компьютер «рекомендовал» консервативное лечение. Их не прооперировали. Все трое выжили.

И методики поиска месторождений, и разработки в области медицины были включены в список перспективных идей, с которым Шелли Айзикович появился на пороге «Микроконтура». Всего у него было около десятка предложений от прогнозирования землетрясений и создания свободного языка программирования до анализа рентгенограмм и поиска наиболее перспективных мест для исследования Марса.

Как и многие одаренные люди, Губерман был резок в суждениях. Каждую свою идею он считал прорывной, если не революционной. Однако в отличие от Абрахама Белла Пачиков не обладал правительственным грантом, который мог бы потратить на основание своей лаборатории. Поэтому его прежде всего интересовали идеи, на которых можно было заработать – и которые можно было реализовать своими силами, имея в распоряжении только компьютеры, к тому же не самые мощные на свете.

Так что внимание предпринимателя привлекла только одна из предложенных Губерманом идей – методика распознавания рукописного текста.

…

Чтение рукописного текста считалось одной из самых сложных областей распознавания – из-за огромной вариативности почерков и, как следствие, геометрических элементов. Попытки описать и классифицировать их не давали в восьмидесятых удовлетворительных результатов.

Губерман пришел к выводу, что задача распознавания сводится к выбору правильного метода описания объекта. Его инсайт заключался в том, что нужно описывать элементы букв через движение пишущего прибора – это сокращало их общее количество, а кроме того, позволяло точнее их идентифицировать. Элементы ведь были связаны между собой: одна закорючка могла перейти только в ограниченное количество других.

Описание букв через движение казалось наиболее точной имитацией работы мозга. Любой человек мог бы без труда определить букву, «написанную» у него на спине. Люди, которые теряли способность к чтению из-за поражения мозга, в ходе терапии восстанавливали ее, обводя рукой контуры букв.

В общих чертах свою теорию Губерман изложил еще в 1975 году в статье «Алгоритм распознавания рукописных текстов», опубликованной в журнале «Автоматика и телемеханика». Компьютеры 1970-х не имели даже мониторов и работали на перфокартах. Вопросы распознавания текста, тем более рукописного, лежали в области чистой теории. Статья осталась практически незамеченной – ни в СССР, ни тем более в мире.

Однако с тех пор прошло уже больше десяти лет – многое изменилось. Пачикову показалось, что на распознавании можно будет заработать – и, сколь это ни парадоксально, как раз потому, что с распространением компьютеров люди станут всё меньше и меньше писать от руки.

«Вряд ли современный ребенок мог бы написать пером и чернилами и пару предложений, не замазав всю страницу, – размышлял основатель «Микроконтура». – А новое поколение, которое появится на свет в эпоху повсеместного распространения компьютеров, рискует не узнать, как обращаться даже с шариковой ручкой. Еще пара-другая лет – и рукописный текст станет таким же анахронизмом, как лапти, кареты или керосиновые лампы. Набирать тексты на клавиатуре быстрее. Печатные буквы в отличие от рукописного текста легче воспринимаются – некоторые люди не могут разобрать даже собственный почерк, не то что чужой. К тому же текст на экране можно тут же отредактировать и размножить. И зачем вообще тогда нужны ручки и карандаши?»

Однако в то же время Пачиков верил, что утрата навыка письма будет огромной потерей для человечества. Ведь этот навык развивает мозг: когда человек выводит на листе бумаге буквы, состоящие из маленьких черточек, петелек и кружочков, он производит сложнейшую операцию, выполнение которой требует предельной концентрации усилий. Не случайно, например, культура восточных цивилизаций неразрывно связана с развитием сложной иероглифической письменности. Утратив способность писать от руки, человечество просто-напросто сильно поглупеет. Кооператив «Микроконтур» мог бы это предотвратить.

Что, если использовать идеи Губермана и научить компьютер распознавать рукописный текст и потом на базе этой технологии разработать программу, которая в игровой форме будет учить детей выводить ручкой слова?

Первоклашки будут делать то, что им нравится больше всего, – играть в компьютерные игры. Но при этом, сами того не замечая, они будут приобретать бесценный навык – и развивать свой мозг.

Какой нормальный родитель не согласится потратить немного денег на такую программу – особенно если ее создатели доходчиво объяснят им, как важно ребенку научиться писать от руки? Ну а если эту программу начнут использовать в советских школах, благополучие фирмы будет обеспечено на многие годы вперед. Пачиков не сомневался, что уже совсем скоро даже в СССР компьютеры будут стоять в каждом классе.

А там, глядишь, можно выйти и на международный рынок – и реализовать мечту Степана об экспорте из России программного обеспечения.

Чтобы создать успешный бизнес, нужно прежде всего найти реальную проблему, которая портит жизнь людям. Ну а потом – предложить эффективное решение, за которое достаточное количество людей будет готово заплатить достаточное количество денег. Так, во всяком случае, гласит теория предпринимательства.

К сожалению, этой теории команда Пачикова не знала. Она с энтузиазмом взялась за несуществующую проблему и принялась создавать программу, которая на самом деле никому не была нужна.

Вера участников «Микроконтура» в будущий успех предприятия основывалась на совершенно ошибочных предположениях. Ни в 1980-х, ни в 1990-х ничто не угрожало способности человечества писать от руки – прежде всего благодаря консерватизму системы общего образования.

Более того, команда кооператива состояла из людей, которые с присущей молодости дерзостью думали, что могут «решать нерешаемые задачи». И поэтому, видимо, никто из них до конца не осознавал, насколько высокую планку они нацелились взять. Никто еще в мире не брался создавать технологию распознавания рукописного текста.

И вполне может быть, что из всей этой затеи так бы ничего и не вышло, если б однажды на пороге советского кооператива «Микроконтур» не появился молодой американский предприниматель из штата Оклахома Скотт Клососки.

Глава 6. Дикий Восток

Можно сказать, что Скотт Клососки оказался в СССР благодаря Биллу Гейтсу, хотя лично они даже и знакомы-то не были. Однако в 1987 году произошло событие, которое оказалось в равной степени важным для них обоих. Журнал Forbes опубликовал свой очередной список четырехсот самых богатых американцев и включил в него Билла.

А Скотта – нет.

Слава тридцатидвухлетнего Гейтса к тому моменту уже давно преодолела границы Америки. Созданная им компания Microsoft была известна по всему миру.

А компания Скотта – нет.

Более того, по данным журнала Forbes, Гейтс был самым молодым человеком, которому удалось с нуля заработать миллиард долларов.

А Скотт – нет.

Клососки не исполнилось и двадцати пяти. И кто-то другой мог бы на его месте решить, что для столь молодого человека иметь свой торговый бизнес – уже вполне впечатляющее достижение. Однако Скотт считал иначе.

На его глазах парни из ниоткуда вроде Билла Гейтса и Стива Джобса сколачивали на компьютерах баснословные состояния. Предприниматель считал себя не чуждым этой модной темы – принадлежащие ему три магазина в штате Оклахома торговали как раз компьютерной техникой. И ему тоже хотелось заработать миллиард.

Однако масштабировать торговый бизнес не так-то просто. А какой-то прорывной технологической идеи у Скотта не было. Поэтому он решил, что в его случае кратчайшим путем к баснословному успеху будет поиск новых возможностей за рубежом и создание международного предприятия. Владелец трех магазинов стал серьезно присматриваться к странам, расположенным за океаном.

Особенно Клососки интересовали технологически продвинутая Япония и быстро развивающаяся Индия. И вот когда он изучал эти рынки и примерялся, как к ним получше подступиться, его внимание привлекла реклама общественной организации Projects for Planetary Peace, опубликованная в Wall Street Journal.

В объявлении говорилось: разыскиваются предприниматели для поездки в СССР с целью установления деловых контактов в рамках программы Emerging Windows of Opportunity, что можно было бы перевести как «Открывающиеся окна возможностей».

По замыслу организаторов, развитие экономических связей должно было снизить напряженность в отношениях между странами. Ведь чем больше люди будут вовлечены в бизнес, тем меньше шансов на то, что они станут друг с другом воевать. То есть инициатива была не коммерческая, а гуманитарная. Впрочем, за то, чтобы пролезть – или хотя бы заглянуть – в открывшиеся окна возможностей, предлагалось заплатить пять тысяч долларов.

Скотт прежде не рассматривал СССР в качестве перспективной страны для поиска нового бизнеса. Теперь же он задумался. Советский Союз только начал открываться для иностранных компаний благодаря перестройке, о которой Клососки читал в американских газетах. Кроме того, советские ученые и изобретатели должны были что-то из себя представлять – ведь иначе они не могли бы столько лет выдерживать гонку вооружений.

СССР сейчас – это Дикий Восток, полный опасностей и возможностей, решил молодой предприниматель. Именно там, куда другие побоятся сунуться, может выпасть шанс сорвать крупный куш. Нельзя его упускать.

К тому же с Союзом Скотта связывала семейная история. Он предполагал, что его фамилия – украинская, хотя полной уверенности в том, что в нем течет украинская кровь, у него не было. Семейная легенда гласила, что его далекий предок приехал в США из Европы по документам, которые взял у погибшего украинского солдата.

В любом случае, подумал молодой Клососки, даже если бизнеса никакого и не выйдет, поездка в такую экзотическую страну, как Советский Союз, будет интересным приключением.

…

Приключения начались прямо в аэропорту – еще до того, как американцы пересекли границу. На таможне у одного из участников делегации отобрали всю технику, сказав, что магнитофоны и фотоаппараты в СССР ввозить нельзя. Туристу дали понять, что обратно свои гаджеты он не получит.

До гостиницы, впрочем, добрались без происшествий. Дорога особого впечатления не произвела: серое зимнее небо, грязный снег, типовые дома с мутными окнами и подтеками на стенах. Люди в нелепых шапках-ушанках, стоящие на автобусных остановках…

Все это вполне соответствовало ожиданиям, которые должны были возникнуть у американца от посещения суровой коммунистической империи в самом начале зимы. Однако дальнейшие события дня внесли небольшие корректировки в этот предсказуемый образ.

Когда Клососки шел к своему номеру в отеле, на него в коридоре набросился человек, который стал предлагать купить за доллары советские значки и военную форму. Скотту едва удалось от него отвязаться.

Вечером Скотт спустился в лобби. Пока он беседовал с другими участниками делегации, мимо прошла девушка и, поймав его взгляд, улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, как сделал бы на его месте любой американец. Через несколько минут девушка снова прошла мимо них – и снова улыбнулась. Скотт тоже улыбнулся. На третий раз он начал понимать, что происходит что-то не то.

Когда он рассказал об этом сотруднице турфирмы, которая сопровождала иностранных гостей, она удивилась: «Неужели ты и правда так наивен? Это же валютная проститутка. И твою улыбку она восприняла как приглашение в номер».

Этот американец был еще наивнее, чем казалось гиду. Ведь только крайне наивный человек мог решиться поехать в 1988 году в СССР для создания нового бизнеса. Другие участники делегации смотрели на вещи куда практичнее: они просто удовлетворяли свое любопытство – и хорошо проводили время. Вместо деловых контактов их интересовали пельмени, Кремль и русские девушки.

За пару недель американская делегация посетила Киев, Ленинград и Москву – и все это было без толку, во всяком случае для Скотта. Организаторы тура возили американцев на ничем не примечательные встречи с местными чиновниками невысокого ранга и партийными функционерами. Клососки начал понимать, что никаких реальных деловых связей он так не наладит.

К счастью, ему рассказали, что в Москве есть детский компьютерный клуб и его основатели как раз открыли свою фирму, которая продает софт для работы на IBM. Речь шла, разумеется, о «Микроконтуре». Посещение клуба не входило в программу тура, но знакомые посоветовали Скотту сходить туда на свой страх и риск. По слухам, кооператоры искали зарубежных партнеров и даже сами пытались выйти на представителей фирмы Atari, надеясь получить контракт на разработку программного обеспечения и игр.

Вообще-то по правилам иностранных гостей всегда должны были сопровождать сотрудники принимающей советской турфирмы. Но на деле за время поездки Скотту уже не раз приходилось перемещаться по городу самостоятельно. И он знал, что такси в СССР встречается нечасто, но при этом можно просто встать у дороги с поднятой рукой – и остановить попутку. В большинстве случаев ему удавалось объясниться с водителем, просто протянув бумажку с названием улицы, написанным латинскими буквами.

Впрочем, каждый раз, садясь в машину, Скотт не был уверен в том, что доедет до места назначения живым.

…

Несмотря на перестройку, иностранцы, а тем более бизнесмены по-прежнему были нечастыми гостями в Москве. Поэтому в «Микроконтуре» Скотта встретили с распростертыми объятиями.

Большинство участников команды кое-как могли объясняться по-английски, хотя обычно советские программисты и ученые имели дело с английскими текстами, а не с живыми людьми. Скотту показали все, что продавал «Микроконтур», и прежде всего «Бету» Чижова. В ее основе лежало довольно элегантное решение – она работала параллельно с главной программой и переводила интерфейс «на лету». Это позволяло русифицировать софт, объяснили Скотту, не вторгаясь в код и не нарушая тем самым авторское право.

Показали американцу и прототип игры-платформера под актуальным названием «Перестройка», разработкой которой занималась команда во главе с Георгием Пачиковым. В игре нужно было бороться с бюрократами и агентами КГБ, чтобы отстоять демократию. Дизайн геймплея недвусмысленно показывал, на чьей стороне симпатии создателей.

Рассказали гостю и о других замыслах, многие из которых были только на бумаге – но выглядели многообещающе. Поиск месторождений, анализ рентгенограмм, изучение Марса…

Разумеется, разговор не мог не зайти о распознавании рукописного текста, над которым уже работала команда Шели Губермана. Степан Пачиков, путаясь в английских предлогах и временах, выдал Клососки спич про влияние письма на развитие мозга – и возможное спасение человечества благодаря инновационным разработкам советских программистов.

Эти люди определенно отличались от всех, с кем Скотт прежде встречался в СССР. Впервые за время поездки он видел перед собой не номенклатурщиков, а увлеченных ученых, которые к тому же были на «ты» с компьютером и имели вполне сносное представление о последних тенденциях на мировом технологическом рынке.

От других советских научных деятелей, которые Клососки удалось повстречать, их отличало наличие коммерческой жилки: они хотели делать бизнес, а не заниматься оторванной от практики теорией. Термины «продажи», «контракт», «прибыль» не звучали для них тарабарщиной. Степана Пачикова не надо было убеждать, что мировой рынок – это «океан возможностей». Он сам писал об этом статьи в советских газетах.

В то же время Клососки бросились в глаза довольно скромные условия, в которых они работали. Если это не fantastic business opportunity, то что? Не удивительно, что Скотт и Степан быстро перешли к обсуждению совместного бизнеса.

Будучи торговцем, Клососки прежде всего думал о том, как заработать на экспорте в Союз компьютеров – нехватка нормальной техники казалась очевидной. Но и перспективы продажи советских технологий на Западе тоже нельзя было отбрасывать. Какая-то из многочисленных затей этой команды вполне могла выстрелить – и окупить все затраты.

Пачиков в свою очередь нуждался в иностранном партнере, который стал бы его проводником в западном мире. Ну а если этим парнем оказался молодой торговец из Оклахомы, а не Билл Гейтс, то что уж тут поделаешь. В советской Москве привередничать в этом смысле не приходилось.

К счастью для всех участников процесса, создавать компании с иностранцами разрешили еще с началом перестройки. Власти рассчитывали, что подобные проекты помогут сократить отставание СССР от остального мира в технологических отраслях. Как и кооперативы, так называемые совместные предприятия не слишком-то вписывались в социалистическую экономику, поскольку были теми же коммерческими организациями, только с зарубежными учредителями.

Создать СП было еще сложнее, чем зарегистрировать кооператив, однако к моменту встречи Степана и Скотта, то есть к концу 1988 года, в СССР уже работали несколько десятков подобных предприятий. Среди них были и те, которые занимались импортом компьютеров, тем или иным способом обходя запрет американского правительства на экспорт в СССР новейших технологий. Одними из первых были «Интерквадро» и «Диалог». Из последнего потом вырастет «Тройка Диалог» – один из самых влиятельных российских инвестиционных банков 1990-х.

Пачиков не знал, получится ли у него зарегистрировать свое совместное предприятие, но решил, что надо попытаться – упускать такой случай было бы просто грешно.

Переговоры с американцем проходили довольно экзотично, во всяком случае на взгляд Скотта. Степан считал в порядке вещей пригласить партнера домой на ужин, который начинался около десяти вечера, выставить на стол обильное угощение и водку и обсуждать дела до двух часов ночи. Несмотря на молодость, Скотт провел немало переговоров в Оклахоме, однако в подобных ему принимать участие еще не доводилось.