Текст книги "Русская песня в изгнании"

Живой бог русской музыки

Эх, дубинушка, ухнем…

Хаос октябрьских событий 1917 года с безумием, присущим любой стихии, разметал русский народ по странам и континентам. Бежали от страха, войны, голода и совершенного неприятия надвигающегося нового порядка. Первая волна русской эмиграции была очень пестрой и неоднородной. Зажиточные купцы и нищие крестьяне, бывшие дворяне и мелкие чиновники, офицеры, адвокаты, артисты и писатели, забыв о сословных различиях, были рады любой ценой оказаться на корабле, отходящем в Турцию, или в берлинском поезде. С армией Колчака бежала из Владивостока семья цыган Димитриевичей, на пароходах генерала Врангеля спасались Александр Вертинский и Надежда Плевицкая, уходили куда угодно, лишь бы подальше от Советов, многие звезды и звездочки… Да, в первой эмиграции оказалось немало творческих личностей, работавших в интересующем нас жанре русской песни, но даже самые яркие их имена блекнут рядом со сверкающей снежной шапкой Монблана в лице Федора Ивановича Шаляпина. Он и за кордон ушел не как все. Не было в его жизни ни «горящего моря», ни вагонов с людьми на крышах. Родину Шаляпин покинул с комфортом: отправился в 1922 году на гастроли в Париж, да и остался там. Будучи, безусловно, одной из знаковых фигур в русской культуре до революции, в эмиграции он стал одним из ее столпов. Имя Шаляпина рядом с чьим-то еще – это почти всегда «гигант и карлик», особенно когда имя лучшего русского баса возникает рядом с именами ресторанных исполнителей (каковыми, откровенно говоря, они и были в то время). С высоты своего положения Федор Иванович щедро давал характеристики своим коллегам, порой не самые лестные, а их уделом было внимать гению и радоваться, что вообще заметил. Когда речь идет о первых певцах-эмигрантах, то тут, то там обязательно возникает его фигура.

Федор Шаляпин

Каждый исследователь музыки начала века обязательно напишет, что Юрия Морфесси Шаляпин прозвал «баяном русской песни», Вертинского – «сказителем», Плевицкую называл ласково «жаворонком», а Лещенко – «пластиночным певцом», который «глупые песенки хорошо поет».

Большевики относились к Шаляпину без всякого уважения: в его особняке проходили постоянные обыски, «товарищи» не раз хамили великому артисту в лицо, сомневаясь в его таланте и полезности для нового строя.

Ф. Шаляпин и И. Торнаги. По легенде последний куплет знаменитых «Черных очей» на стихи Е. Гребенки Шаляпин дописал сам и посвятил своей жене-итальянке

Окончательно добил Федора Ивановича приказ выступить на концерте перед «конными матросами».

– Кто ж это такие? – недоуменно спрашивал Шаляпин у своего друга художника Константина Коровина.

– Не знаю, Федор Иванович, но уезжать надо… – отвечал живописец.

И Лещенко, и Вертинский с благоговением вспоминают, как при разных обстоятельствах они вставали на колени и целовали руку Федору Ивановичу.

В 1937 году великий бас приехал с гастролями в Бухарест, где Петр Лещенко владел фешенебельным ночным клубом, которое назвал в честь себя Barul Lescenco.

Потратив немало сил, он уломал директора Шаляпина устроить прощальный банкет именно в его заведении. В одной из книг, посвященных Петру Константиновичу, описана такая сценка:

«Когда великий артист вошел в ресторан, то его хозяин упал на колени перед гостем и поцеловал Шаляпину руку».

А. Н. Вертинский, вспоминая свою дружбу с гением, так описывает их последнюю встречу в Шанхае:

«Всем своим обликом и позой он был похож на умирающего льва.

Острая жалость к нему и боль пронизали мое сердце. Точно чувствуя, что я его больше никогда не увижу, я опустился на колени и поцеловал ему руку».

Встреча Шаляпина в Шанхае

Забавно, не правда ли. Мне в силу возраста и несколько иных музыкальных пристрастий тяжело судить о причинах такого обожествления Шаляпина его коллегами-артистами. Авторитет его в культурной среде был огромен и непререкаем. Я так и не смог ни понять, ни прочувствовать, что же за всем этим стояло. Да, он обладал незаурядным голосом, был, можно сказать, гением в своем деле, но целовать руки, ловить каждый взгляд, слово… Может быть, дело в том, что после Федора Ивановича и до наших дней никто так и не встал с ним рядом по масштабу дарования? Не знаю. Порой, читая воспоминания его современников о значимости мнения Шаляпина, у меня буквально отваливалась челюсть. Одно его слово могло убить человека! Я абсолютно сознательно не беру это страшное выражение в кавычки. Судите сами. Эту историю из воспоминаний Аллы Николаевны Баяновой я привожу практически без сокращений:

«…Был такой бас Диков[7]7
  Речь идет о труппе театра-кабаре «Летучая мышь» под руководством Никиты Балиева (1876–1936).


[Закрыть].

Этот человек необычайно трогательно и самоотверженно был предан таланту

Шаляпина. Он его обожал! Он его боготворил!

Где бы Диков ни жил, первое, что он делал, – это вытаскивал из чемоданчика фотографии Шаляпина и превращал свою комнату в мини-мемориал, посвященный кумиру. В общем, этот человек жил, растворяясь в мире шаляпинских изображений. Он молился на Федора Ивановича!

В один прекрасный вечер по театру разнесся слух, что в зале Шаляпин и что в антракте он зайдет за кулисы. Балиев всех предупредил, чтобы встретили

Федора Ивановича достойно, но без лишней суеты. Балиев себе тоже цену знал. А мой отец идет к Дикову и говорит: “Слушай, у тебя же прекрасный шанс познакомиться с Шаляпиным, сказать ему о своей любви и пожать ему руку”.

А надо сказать, что Диков был очень неплохим певцом, но человеком крайне застенчивым…

В антракте Шаляпин действительно пришел за кулисы.

Высокий, красивый, он шел как полководец через шеренгу солдат-актеров, на ходу бросая актерам какие-то поощрительные комплименты.

Когда он поравнялся с Диковым, отец подтолкнул того, и он, вдруг выйдя из шеренги, забыв всё, что хотел сказать о любви и преклонении, протянул Федору Ивановичу руку и, запинаясь, сказал: “А я бас Диков”. Шаляпин, не глядя, на ходу, отбросил его руку и произнес своим красивым голосом: “А кто вас об этом спрашивает?” Это, конечно, была шутка, но артисты обомлели: только что перед ними был приветливый гость их театра, и вдруг такое неуважение к человеку, к собрату по актерскому цеху… Никто ничего не мог понять, хоть Федор Иванович улыбался и смеялся.

Он, гений, прошел мимо, совсем забыв о маленьком человеке, который так и остался стоять с доверчиво протянутой рукой.

Антракт кончился, артистам надо доигрывать спектакль, и тут хватились:

Дикова-то нет. Самовольный уход означал конец актерской карьере в театре.

Дисциплина у Балиева была военной. А тут бас вдруг взял и ушел.

Актеры волновались, отец просто места себе не находил. Кое-как довели спектакль до конца. Отец в гриме мчится к швейцару: “Срочно извозчика! Срочно!” Вместе с отцом несколько человек вскочили на извозчика и – в гостиницу, где жил Диков.

Приехали. Им говорят: “Ключи у хозяина. Он ушел к себе”. Кинулись к двери. Стучали, стучали, потом выломали дверь. Среди фотографий своего бога висел бас Диков».

Это произвело такое страшное впечатление на всех. Гений мимоходом убил, не подозревая того, человека! Убил!» – вспоминает Алла Николаевна Баянова.

Я не хочу делать каких-либо выводов из приведенных выше историй, хотя они и произвели лично на меня сильное впечатление. Самое поразительное и в этих случаях, и в оценках, которые великий исполнитель давал своим, скажем так, «младшим» коллегам по цеху, что и сам Федор Иванович не чурался «цыганщины» и довольно часто исполнял «легкие песенки» в концертах, не говоря уже о выступлениях для «узкого круга». В период эмиграции он вообще был ВЫНУЖДЕН делать это для тамошней публики регулярно, так как разношерстная масса изгнанников не всегда была готова воспринимать только лишь высокое оперное искусство, которому бас отдавал предпочтение в России. Перед исполнением подобного репертуара он, как правило, всегда оговаривался, что всё это будет «в шутку», не всерьез, словно извиняясь за свое «падение». В десятках книг, посвященных Шаляпину, практически не найти упоминаний об исполнении им подобного репертуара. Может, и не было такого? Всё же было! Благодаря настоящим подвижникам русского романса семье Елены и Валерия Уколовых, издавших блестящую книгу «Душа без маски», мне удалось узнать очень многое об отношениях Шаляпина «с цыганским романсом в эмиграции».

В 1927 году в СССР началась настоящая травля «невозвращенца», закончившаяся лишением его звания народного артиста республики. Федор Иванович остро переживал обиду, но, с другой стороны, эти события позволили ему окончательно сбросить путы условностей и «не бояться окриков со стороны академических музыкантов и музыкальной общественности, зорко следившей за его поведением. В свои официальные программы Шаляпин по-прежнему не ставит “цыганщины”, но на банкетах, в салонах поет ее с еще большим удовольствием и с меньшей оглядкой, к тому же активно интересуется новинками в этой области».

На этой волне осенью 1927 года он даже записывает на английской фирме His Masters Voice знаменитую вещь «Очи черные» под аккомпанемент хора Д. И. Аристова и оркестра балалаек А. А. Скрябина.

«Более свободными и либеральными стали его взгляды и на эстрадных артистов.

Ведь его дочь Лидия за границей тоже выступала как исполнительница цыганских романсов. В 1924 году именно в цыганском жанре она гастролировала в Париже в качестве примадонны русского кабаретного театра “Золотой петух”…

Шаляпин свободно общается со своим старым другом А. М. Давыдовым, поет вместе с ним старинные романсы в русском ресторане. В Америке встречается с Настей Поляковой, и они вспоминают о своих встречах в “Стрельне”. Цыганская певица дарит ему свою гитару. А как он обрадовался, заметив на одном из светских раутов Надежду Плевицкую. Они обнялись как старые знакомые. Во время американских гастролей 1920-х годов он несколько раз пересекается с московским приятелем Б. С. Борисовым, с ума сводившим американскую публику своими песенками и романсами. Шаляпин с удовольствием слушает в русских ресторанах Парижа и Берлина известных ему по России эстрадных знаменитостей и перенимает у них цыганские новинки. С Морфесси Шаляпин был знаком еще по Петербургу. Как директор артистического кафе “Уголок” Морфесси приглашал его к себе на вечера. Именно из его репертуара Шаляпин перенимает такие романсы, как “Вы просите песен”, “Дни за днями катятся”[8]8
  В конце 80-х годов этот романс записал эмигрант третьей волны Михаил Шуфутинский в альбоме «Нет проблем».


[Закрыть], “Искорки пожара” и др… Условия эмиграции заставили и Шаляпина более терпимо относиться к русским певцам эстрадного жанра и даже ощутить с ними некую общность, независимо от их амплуа и высоты полета. Когда в Бухаресте он слушал Петра Лещенко или Константина Сокольского, он радовался успеху русской песни и романса. С жаром жал руки своим эстрадным коллегам и говорил: “Русская песня – это знамя, несите знамя русской песни!”»

Эмигрант первой волны В. А. Серебряков оставил воспоминания о концерте великого артиста в Шанхае в 1930-х годах: «…На банкете Шаляпин осчастливил всех присутствующих импровизированным концертом. Среди ужина Шаляпин встал и крикнул: “Пашка, выкатывай!” Тут же появился рояль, и Шаляпин, будучи уже немного навеселе, начинал петь. Аккомпанировал ему Жорж Годзинский[9]9
  Польский музыкант Жорж Годзинский прожил долгую жизнь и впоследствии осел в Финляндии, где в 70-е годы принимал участие как руководитель хора и оркестра в записи альбомов Виктора Клименко (см. главу «Мозаика второй волны»).


[Закрыть]. В ходе банкетного выступления, видимо, по устоявшейся традиции Годзинский начал “Очи черные”, но Шаляпин остановил, попросил другую тональность и с большим жаром спел эту вещь. Последней вещью этого концерта стали “Две гитары”. Видно было, что и певец испытывает от них громадное удовольствие».

«Еще в 1922 году Шаляпин пришел к простой мысли, что главное – как петь, а не что петь», – заканчивают главу о творческих исканиях артиста в эмиграции Уколовы. «Лучше хорошо петь цыганские романсы, чем плохо классические» – и такие слова якобы звучали из уст певца в адрес критиков.

Что ж, даже будучи гением, Федор Иванович Шаляпин был прежде всего обычным человеком и все земное было присуще ему так же, как нам с вами. Да, где-то кого-то он обидел или задел ненароком, когда-то поменял точку зрения, кому-то не нравился, а другие обожествляли его… Это жизнь, и в ней хватает места для разного. Но главное, что оставил нам в наследство великий мастер, это русская песня.

Тяжелая судьба «легкого» жанра

 
Я сейчас спою куплеты
Вам о том, о сем…
 

Одесская песня

Эстрада русской эмиграции первой волны ассоциируется у слушателя в основном с цыганским романсом, с непременными нотами грусти, тоски, ностальгии по утраченной отчизне. Веселые, шуточные, игривые песни практически не звучат в ту пору. Что ж, понять это явление можно: не до смеха было первым эмигрантам в Стамбуле, Париже или Берлине. Однако складывается ощущение, что вся эстрада конца ХIX – начала ХХ веков только и состояла, что из романсов, цыганщины или народных песен. Конечно, это не соответствует действительности. Публика всегда была охоча до праздника. С середины XIX столетия бурно развиваются самые разные жанры на российской эстраде: оперетта, шансонетки, куплеты, юмористические миниатюры. Среди представителей «легких жанров» было немало звезд первой величины. Они выступали с «интимными песенками», зарисовками на бытовые темы, куплетами на злобу дня в разросшихся, как сорняки на заброшенном огороде, кафешантанах, ярмарочных балаганах, театрах-буфф и кабаре. Критика, как водится, не жаловала их, обвиняя и в безвкусице, и в откровенной скабрезности текстов, а публика, напротив, была в восторге. В 1902 году произошло событие, добавившее дополнительной популярности простым песенкам городских окраин и отчасти легализовавшее этот жанр в целом. Самое непосредственное отношение к этому имел… «пролетарский писатель» Максим Горький. Осенью того года на сцене Московского Художественного театра состоялась премьера его пьесы «На дне», где главные герои, как известно, обитатели ночлежки для бездомных. Говоря современным языком, бродяги и бомжи. Успех постановки был невероятный. Образ обаятельного босяка, «без предела и правил», не боящегося ни Бога, ни черта, понравился публике, и представители популярной музыки того времени не замедлили перенести эту «маску» на эстрадные подмостки. С начала XX века сотни исполнителей начали выступать в «рваном» жанре. Это амплуа не требовало ни большого таланта, ни затрат. Заломленный или надвинутый по самые уши картуз, тельняшка, разодранные штаны, всклокоченные волосы и подобающая физиономия – вот и образ «босяка» и весь реквизит. Однако и здесь появились свои звезды, о которых говорила вся Россия. Исследователи обычно выделяют Станислава Сарматова (1874–1928), Юлия Убейко (1874–1920) и Сергея

Сокольского (1881–1918) (не путать с Константином Сокольским!). Кроме них, стоит отметить В. Валентинова, П. Троицкого, Г. Мармеладова, Л. Зингерталя и т. д. Были в «рваном» жанре и представительницы слабого пола с затейливыми псевдонимами: Ариадна Горькая, Катюша Маслова, Тина Каренина… Программа называлась «Дети улицы».

В зарисовке «Да, я босяк» С. Сарматов выходил на сцену и начинал:

 
Была горька нам зимушка,
Зимой страдали мы.
Вдруг Горький нас Максимушка
Извлек на свет из тьмы…
 

Ему вторят куплетисты А. Смирнов и П. Невский:

 
В глазах я ваших лишь бродяга,
В глазах Максима – я босяк!
 

На волне успеха горьковской пьесы и отмены цензуры после революции 1905 года стал формироваться жанр тюремных песен. Обрусевший швед, музыкант и этнограф Вильгельм Наполеонович Гартевельд (1859–1927) летом 1908 года отправился в длительную экспедицию по «Великому Сибирскому пути», посетил десятки тюрем, где записал более ста песен.

Я держу в руках «экстремально интересную книгу» – «Песни каторги» с подзаголовком «Песни сибирских каторжан, беглых и бродяг», изданную в 1909 году московским издательством «Польза». Данный проект, а также организованный Гартевельдом небольшой ансамбль, исполнявший собранный им репертуар, нужно, вероятно, признать точкой отсчета в становлении жанра именно «песен неволи», который позднее, слившись с куплетом, цыганским романсом и народной песней, сформировал «блатную песню», или, если угодно, в современном обозначении «русский шансон».

Как сегодня ругают наш жанр за восхваление преступного элемента, так это было и сто лет назад. Концерт коллектива Гартевельда в этнографическом обществе зимой 1909 года вызвал большой резонанс, однако попытка в 1910 году на открытой площадке театра «Эрмитаж» сделать программу «Песни каторжан в лицах» была запрещена московском градоначальником, а затем по «принципу домино» и во всех остальных губерниях.

Сохранилось большое количество граммофонных пластинок с записью подобного репертуара, сделанных в начале ХХ века. Огромное количество «босяков» – куплетистов и прочих кафешантанных звезд – оказались после 1917 года в эмиграции. Но почему мы уже не слышим их голосов? Повторяясь, скажу: песни люмпенов и бродяг, веселые шансонетки и куплеты на злобу дня не интересовали людей, разом потерявших все, включая родину. Потому и судьба таких артистов в основном неудачна и трагична в своем финале.

Бывший куплетист российской империи номер один С. Ф. Сарматов скончался в 1928 году в Нью-Йорке в нищете и забвении. А еще несколько лет назад гонорары позволяли иметь ему собственный конный завод и жить припеваючи. Видимо, на остатки сбережений, вывезенных из России, Станислав Сарматов открыл на паях с Александром Вертинским «Русский трактир» в Константинополе, который из-за недопонимания партнеров долго не продержался.

Некогда главный конкурент Сарматова Ю. В. Убейко скончался в Париже в 1920 году, всего через год с небольшим после ухода за кордон с армией А. И. Деникина.

Известный в царской России куплетист Павел Троицкий закончил жизнь швейцаром в парижском ресторане и умер в середине 1930-х годов.

Третий же коллега и соперник за успех Сергей Сокольский выбрал другой путь: в Киеве зимой 1918 года он погиб, сражаясь на стороне белых.

Совсем ненужным, даже неуместным оказался «легкий жанр» для первой волны эмигрантов. На долгие десятилетия про него забудут. Жанр возродится лишь к началу 80-х годов. Эмиграция станет не вынужденной, а во многом экономической. Жизнь в новых странах, без сомнений нелегкая, но уже будет давать простор шутке, веселой мелодии и стихотворной зарисовке о дне сегодняшнем.

В эту пору и появится главный поэт русской эмиграции Вилли Токарев, с успехом возродив забытый «легкий жанр». Но пока мы еще в первой половине ХХ столетия и впереди у нас полвека, о которых есть что рассказать.

Мессия русской культуры

Так за царя, за Родину, за веру,

Мы грянем громкое «Ура! Ура! Ура!»

Дальнейшее повествование невозможно без освещения такого знакового явления в русской культуре за рубежом, как хор донских казаков Сергея Жарова.

В самом конце октября 1920 года генерал Петр Врангель начал эвакуацию Добровольческой армии из Крыма. Сто двадцать шесть кораблей приняли на борт тысячи людей и отправились к турецким берегам. По прибытии русских беженцев разделили на три группы. Лагерь донских казаков оказался неподалеку от Константинополя, кубанцев отправили на остров Лемнос, а из оставшихся сформировали армейский корпус и поселили в Галлиполи. Для командования русской армии была очевидна необходимость введения жесточайшей дисциплины и налаживания строгого распорядка на территории лагерей. Деморализованные, сломленные поражением солдаты и офицеры, перемешанные с большим количеством гражданских лиц, моментально превратились бы в неуправляемую, опасную толпу. Допустить подобное было невозможно. Военный подход к наведению порядка помог организовать людей и выдержать голод, болезни, лишения… Для укрепления боевого духа переселенцев командование лагеря донских казаков в местечке Чилингири приняло решение собрать настоящий казачий хор, который участвовал бы в богослужениях.

Сергей Жаров на пароходе из Европы в Америку. 1932

Создание коллектива поручили молодому офицеру Сергею Жарову.

Сергей Алексееевич Жаров родился в 1896 году в купеческой семье в городке Макарьев, что в полусотне верст от Костромы.

Окончил Московское синодальное училище, где готовили певчих для храмовых служб. Позже поступил в военное училище. Дальнейшие события сам Сергей Алексеевич вспоминал так:

«Гражданская война меня застала в казачьих частях. С ними я и эвакуировался в Константинополь. Помогли мне и здесь мой маленький рост и моложавый вид. Им я обязан своей жизнью. Донской казачий полк, в котором я служил, был в крымский период Гражданской войны сильно потрепан. Я был захвачен красными в маленькой деревушке. Нам приказали снять одежду, и когда мы остались в одном белье, началось форменное истребление пленных. Тщедушный, исхудалый, с бритой после перенесенной болезни головой, я упал на землю и, прикрыв руками затылок, ждал своей очереди. Уже красный всадник занес надо мной шашку, как другой его остановил: “Не тронь мальчишку!” Красные ускакали. Какая-то старушка сжалилась надо мной, повела меня в хату и накормила. Гладя меня, офицера, по голове старческой рукой, она спрашивала:

“Как это ты, сыночек, попал на войну?” В лохмотьях я бежал за своей частью. Ее уже не было, а в казачьем разъезде, на который я на следующий день наткнулся, долго не хотели верить, что я казак, не говоря уже о моем офицерском чине.

Период моего пребывания в Добровольческой армии я описывать не буду. Я начну с того момента, когда с отступающими казачьими частями я был эвакуирован в Турцию, очутившись в мрачном лагере голода и смерти – Чилингири».

Несмотря на малый рост, Сергей Алексеевич, по воспоминаниям современников, обладал незаурядным обаянием, эрудицией и волей. За глаза его порой называли Наполеоном, чью личность в истории он очень уважал.

Осенью 1921 года за несколько недель им было отобрано три десятка профессиональных певцов из числа казаков – начались репетиции.

Спустя два года в Софии был дан первый концерт, затем последовал большой тур по Европе, и уже в 1928 году жаровцы выступают с сотым, юбилейным представлением. Для определения популярности хора слова «успех» явно недостаточно – это было настоящим триумфальным шествием русского казачьего «войска» по всему миру.

Соблюдая справедливость в оценках, замечу, что хор Жарова был не единственным, созданным в те годы русскими изгнанниками.

Р. Б. Гуль в знаменитой «Апологии русской эмиграции» пишет следующее: «В эмиграции первым создался хор знаменитого еще по России хормейстера А. А. Архангельского. Архангельский создал свой хор в Праге в 1923 году из ста двадцати человек. Но через год Архангельский скончался, управление хором перенял известный А. Г. Чесноков, но ненадолго: переехал в Париж, и хор самораспустился.

В Париже выступало несколько русских зарубежных хоров: хор Сергея Жарова… имел международный успех. Вокально соперничавший с ним был хор имени атамана Платова, руководимый Николаем Кострюковым. И этот хор успешно объездил весь мир.

Большую вокальную русскую ценность за рубежом представлял знаменитый квартет Ник. Ник. Кедрова. До революции его квартет знала вся музыкальная Россия.

Н. Н. Кедров был профессором Петербургской консерватории и руководителем придворной певческой капеллы. Став эмигрантом, в Париже в 20-х годах Н. Н. Кедров восстановил квартет и объехал с ним весь мир, имея везде успех.

Умер Н. Н. Кедров в 1940 году. Сменил его, как “душу квартета”, Н. Н. Кедров-младший (его сын)».

Они пели на самых престижных площадках крупнейших мировых столиц и во дворцах коронованных особ, но никогда не соглашались на предложения выступить в клубах или ресторанах, сколь бы ни был велик предложенный гонорар.

Хор Жарова не лубочная картинка – это большое искусство.

Изначально состав хора насчитывал сорок человек, в 60–70-е годы это число сократилось до двадцати четырех участников, включая двух танцоров.

Обычная программа состояла из трех отделений: в первом – духовные песнопения, во втором – казачьи песни и в третьем – народные произведения. Жаров никогда не использовал музыкальных инструментов, только живые голоса – от самых высоких до могучих басов. В завершающем отделении казаки иногда танцевали под некоторые песни.

«Штаб-квартира» коллектива и их концертное агентство располагались в Германии, но с приходом к власти Гитлера артисты и их руководитель перебрались в Соединенные Штаты, где им с удовольствием предоставили гражданство.

Вот почему хор Жарова можно увидеть в нескольких голливудских фильмах 40–50-х годов.

Гастрольные туры активно продолжались вплоть до 1979 года, до той поры, когда стареющий Сергей Алексеевич уже не мог всего себя отдавать работе.

Он умер в 1985 году в штате Нью-Джерси, что в получасе езды от Нью-Йорка, в очень почтенном возрасте. Артист был женат и имел сына, но о судьбе его семьи мне ничего неизвестно.

Хор донских казаков Сергея Жарова стал настоящей кузницей кадров для многих славянских голосов, получивших в дальнейшем мировое признание. Прежде всего это начавшие самостоятельную карьеру Николай Гедда и Иван Ассур, Савва Камаралли и Иван Ребров, Борис Рубашкин и Петр Худяков, а также продолжившие дело Жарова Ваня Хлибка и Максим Ковалев.

Сергей Жаров и Сергей Рахманинов. Дрезден, 1937

После концерта в Карнеги-холл.

Нью-Йорк, 1955

После смерти маэстро сохранить коллектив не удалось. Хор распался сначала на две группы, а затем на бессчетное количество осколков, каждый из которых поначалу возглавляли певцы, некогда работавшие с Сергеем Алексеевичем Жаровым. Это спровоцировало несколько судебных процессов за право называться ХОРОМ ДОНСКИХ КАЗАКОВ. Вердикт суда был таков, что эксклюзивного права не досталось никому. Данный факт, конечно, говорит о популярности творчества казаков, но сохранению традиций способствует едва ли. Сегодня только в Европе насчитывается полсотни гастролирующих коллективов, в той или иной форме называющих себя донскими казаками. Между прочим, широко известный в СССР Краснознаменный ансамбль песни и пляски Советской армии имени А. В. Александрова также был создан по образу и подобию жаровского коллектива.

Масштаб дарования Сергея Жарова и значимость его детища для русской культуры трудно переоценить. Исследователи и критики ставят его фигуру на одну ступень с Ф. И. Шаляпиным или С. В. Рахманиновым, с которыми, кстати говоря, Жаров был хорошо знаком. Отрадно наблюдать, что не забыто его имя и сегодня: на Западе вышли десятки книг о хоре, снято несколько документальных лент, в том числе и в России, выдерживают бог весть какое переиздание его многочисленные альбомы.

А как же сложилась судьба у тех, кто начинал с Жаровым, а потом решился на «одиночное плаванье»? Об этих блестящих исполнителях и о многих других пойдет речь в следующей главе.