Текст книги "Цена Победы в рублях"

«Подбежал к пушке, снаряд уже был в казеннике. Взялся за маховики… выстрел – горит. Побежал за снарядом, зарядил, выстрелил – попал. Еще раз сбегал. Потом слышу какой-то топот, поворачиваю голову, бежит комбат с двумя снарядами. Красноносов за ним, тоже со снарядом. На третий танк ушло два снаряда. Еще несколько выстрелов сделал – три танка загорелись. Из одного танка выскочил танкист. До сих пор помню: худой в черном комбинезоне, лицо такое худощавое, стоит и грозит в нашу сторону кулаком. Я как заору: „Осколочный!“ Ребята осколочным зарядили. Я ему по башне и ударил. Он мне совершенно был не нужен, но такой азарт… Ажиппо кричит: «Танки слева!» Рывком разворачиваем орудие. Резко работая маховиками, ловлю в перекрестье головной, нажимаю на спуск – нет выстрела! Ору: «Снаряд!» Жму – нет выстрела! Опять: «Снаряд!» Жму – нет выстрела!! Обернулся – в полутора метрах лежит со снарядом тяжело раненный Ажиппо; у штабелей скорчился тяжело контуженный Красноносов. Выхватил у Ажиппо снаряд, зарядил, выстрелил – горит. Пока бегал за следующим снарядом, один из танков прорвался к самой пушке, на расстояние, может, 60–70 метров. Еще несколько секунд, и он бы меня раздавил. Тут и мысли не было, ждать, когда он мне удобное место подставит. Я очень грубо навел ствол ему в лоб и нажал на спуск – сноп искр. Ничего, конечно же, ему не сделалось. Но он остановился и выстрелил. Остался в памяти кусок голубого неба, и в нем крутится колесо от моего орудия… Это был мой 8-й танк, но его мне не зачли. Зачли и оплатили только семь. Ведь тогда за подбитый танк платили 500 рублей. Всего в этом бою батарея уничтожила 16 танков из 19. Три спаслись, уйдя в самом разгаре боя в сторону Яковлева. Задачу батарея с блеском выполнила. Да, ценой гибели, но если бы танки захватили Прохоровку, крови пролилось бы еще больше. Мне опять повезло. Недалеко находился КП командира корпуса генерала Попова Алексея Федоровича, который видел весь этот бой. До сих пор ему благодарен, что он, как мне потом начальник политотдела Щукин рассказывал, потребовал спасти «этого парня». Тот на машину, и буквально из-под огня вытащил меня»[79]79
  Интернет-сайт «Я помню».


[Закрыть].

Одни фронтовики говорят, что получали премиальные, другие это категорически отрицают. У кого-то замполит отбирал деньги в Фонд Обороны. Но чаще все-таки вспоминают о том, что действительно получали деньги за сбитые самолеты и подожженные танки. Похоже, что выплаты зависели прежде всего от распорядительности командования и военных финансистов в частях и соединениях.

Там, где начфины свои обязанности выполняли честно, деньги за боевые успехи действительно платили. Например, в части, где служил танкист Никонов, финансовая служба работала просто замечательно, образцово-показательно. Вечером танкисты подбили вражеские танки – а уже утром начфин сам приходит к офицеру и задает вопрос о том, куда заработанные им в бою деньги посылать. Памятник такому замечательному начфину надо ставить.

Была в войсках поговорка: «Кто не воюет на фронте – начфин, начхим и 23-я армия» (23-я армия, противостоящая финским войскам, довольно длительный период не вела активных боевых действий). Был у поговорки другой вариант: «Какие армии не воюют? Шведская, турецкая и 23-я советская». Надо отметить, что в 1941 году 23-й армии пришлось вести ожесточенные бои с наступающими финскими войсками. Период относительного затишья, начавшийся в 1942 году, закончился для 23-й армии летом 1944 года. Ее войскам пришлось вести тяжелейшие бои, атакуя мощную оборону противника и неся большие потери. Так что тезис о невоюющей 23-й армии очень относителен. Равно как и о невоюющих начхимах и начфинах.

Но вряд ли многие части могли похвастаться образцовым порядком в финансовых вопросах. В части танкиста Брюхова финансисты «раскачались» на выплаты за подбитые танки лишь осенью 1944 года. Чем они занимались до этого и почему «Приказ о поощрении бойцов и командиров за боевую работу по уничтожению танков противника» от 24 июня 1943 года не выполняли? Он что, был написан не для них?

Хотя, разумеется, ни в коем случае не следует считать материальное вознаграждение основным стимулом, который заставлял солдат и офицеров совершать боевые подвиги.

Самый «оплаченный» бой?

Конечно, сложно установить, кто именно провел самый «высокооплачиваемый» в годы Великой Отечественной бой. Но вполне возможно, это был Герой Советского Союза летчик-торпедоносец Михаил Владимирович Борисов. Он так описал свое участие в торпедировании линкора «„Шлезиен“ 4 мая 1945 года:

«Потом линкор торпедировал. Мне дали только 10 тысяч рублей за потопление линкора. Никаких наград не дали… Когда встал вопрос вылета на линкор, то вылетало две группы. Первую группу старший лейтенант Фоменко повел. А вторую группу повел я. Пять топмачтовиков с полутонными бомбами и я с торпедой. Макарихина, Орленко отправил для наведения. Погода была паршивая. Мы только взлетели, только прошли, он отошел от меня на полтора километра, и я его потерял из вида. Тогда даю сигнал наводчику, что его не вижу. Он мне объясняет, где он. Но я же с группой не могу искать. Я действую самостоятельно, без наводчика. В штабе этот разговор тоже слышат. Мы атаковали. Видимость, конечно, была паршивая. Линкор пытался уйти от удара, сесть на мелководье. Фоменко бросает, у него торпеда зарылась в песок, стала бурлить. Моя торпеда пошла, и истребители, которые сопровождали нас, кричат: «Торпеда пошла». Потом взрыв. Все передали. Мы уже после торпедирования, второй заход уже не могли сделать. У меня штурман успел сфотографировать момент взрыва. А разведчики сверху фотографируют. Корабль идет, и все. Фактически пришел и сел на мель, так там и остался стоять. На следующий день создают комиссию, с целью определения, что же попало в линкор. Заключение комиссии, что обнаружил там-то, такой площади дырку, отверстие, предположительно, в результате взрыва торпеды или тысячекилограммовой бомбы. А тысячекилограммовых бомб никто туда не возил. Стало быть, только моя торпеда!»[80]80
  Там же.


[Закрыть]

10 000 рублей за один бой – это самая большая сумма, «заработанная» в одном бою, которую автору этой книги удалось обнаружить в воспоминаниях фронтовиков. Самая большая сумма, накопившаяся за время войны на сберегательной книжке, упомянута в воспоминаниях штурмана У-2 Николая Федоровича Головченко:

«Оклад был 950 рублей. К ним прибавляли за каждый вылет, подъемные, ночные и т. д. Получали по три с лишним тысячи в месяц. У меня на книжке к концу войны скопилось что-то порядка 50 тысяч. Когда домой после войны приехал, это было большим подспорьем – родня голодала»[81]81
  Интернет-сайт «Я помню».


[Закрыть].

Надо отметить, что практика перечисления заработанных в боях денег на сберкнижку была чрезвычайно распространена. Например, штурман По-2 Борис Васильевич Макаров вспоминал:

«Нам переводили на книжку зарплату и за вылеты. В конце войны у меня что-то тысяч 15 скопилось»[82]82
  Интернет-сайт «Я помню».


[Закрыть].

Константин Григорьевич Плацинда, агитатор в отделении агитации и пропаганды политотдела 70-й Армии:

«Нам их (деньги. – авт.) перечисляли на полевую сберкнижку, и когда в 46-м году я приехал в отпуск домой, то получил что-то около сорока пяти тысяч. Причем выдали мне их мелкими купюрами, а у мамы с собой были «бесаги» – такой сдвоенный мешок, который носится через плечо, так одна его часть была полная этими деньгами»[83]83
  Там же.


[Закрыть].

Более того, в войсках усиленно внедряли сберкнижки. 31 марта 1943 года Заместитель Народного комиссара обороны генерал-полковник интендантской службы А. Хрулев подписал «Приказ о привлечении вкладов военнослужащих в учреждения Госбанка и развитии безналичных расчетов»[84]84
  Русский архив: Великая Отечественная: Приказы Народного комиссара обороны СССР (1943–1945 гг.). Т. 13 (2–3). С. 106–107.


[Закрыть]. В приказе отмечались уже достигнутые успехи:

«Остатки вкладов в полевых учреждениях Государственного банка на 1 января 1943 г. превысили в 25 раз сумму остатков вкладов на 1 января 1942 года. Количество вкладчиков возросло за 1942 г. в 17 раз. Безналичные перечисления из денежного содержания военнослужащих к 1 января 1943 г. во вклады и на почтовые переводы достигли 70 % к фонду зарплаты».

Особенно отличились во внедрении вкладных и безналичных операций финансовые отделы Центрального, Карельского, Северо-Западного, Западного и Ленинградского фронтов. Попробуем представить себе страшные реалии Ленинградского фронта 1942 года и внедрение вкладных и безналичных операций. Сберкнижка у офицера (в 1941–1942 годах их именовали средними командирами) в Ленинграде 1942 года? Это кажется какой-то ненаучной фантастикой. Однако, согласно приказу Хрулева, было и такое.

Военным советам фронтов было приказано наградить лиц, отличившихся в деле развития вкладных операций и безналичных расчетов. Однако в приказе отмечались и выявленные недостатки:

«В отдельных случаях делались попытки показного привлечения вкладов, при котором зачисленные во вклады суммы немедленно затем выбирались из банка. Еще не все военнослужащие при переводе денег семье по почте пользуются безналичными расчетами»[85]85
  Интернет-сайт «Я помню».


[Закрыть].

То есть находились финансисты-«очковтиратели», которые уговаривали военнослужащего внести деньги на сберкнижку, а потом тут же снять. Но при этом в отчетности для начальства можно было указать количество открытых вкладов. Никакая война не может помешать проявить свои способности специалистам по радужным докладам начальству. Показательно, что в тот же день Хрулев подписал «Приказ о временном прекращении выплаты денежной компенсации за неиспользованный отпуск в 1943 г. и о перечислении сумм компенсации в сберегательные кассы на специальные вклады рабочих и служащих»[86]86
  Русский архив: Великая Отечественная: Приказы Народного комиссара обороны СССР (1943–1945 гг.). Т. 13 (2–3). С. 105–106.


[Закрыть].

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 апреля 1942 года была временно прекращена выплата на руки рабочим и служащим компенсации за неиспользованный в 1942 году отпуск. Суммы компенсации за неиспользованный отпуск переводились в сберегательные кассы в качестве специальных вкладов рабочих и служащих.

Выдача средств по этим вкладам должна была производиться по окончании войны в сроки, устанавливаемые Советом Народных Комиссаров СССР. Президиум Верховного Совета СССР продлил действие этого указа на 1943 год.

Поэтому Хрулев приказал:

«Командирам войсковых частей и начальникам учреждений (предприятий) Красной Армии:

1. Не позднее 25 апреля 1943 года составить списки вольнонаемных рабочих и служащих части (учреждения, предприятия) с указанием сроков окончания рабочего года каждого работника и продолжительности положенного отпуска. Немедленно по истечении рабочего года начислять рабочим и служащим денежную компенсацию за неиспользованный отпуск и перечислять суммы компенсации в сберегательные кассы в качестве специальных вкладов рабочих и служащих.

2. При увольнении рабочих и служащих до истечения рабочего года суммы причитающейся денежной компенсации немедленно перечислять в сберегательные кассы на специальные вклады.

3. Перечислить не позднее 25 апреля 1943 года в сберегательные кассы на специальные вклады не перечисленные своевременно суммы денежной компенсации рабочим и служащим за неиспользованный отпуск в 1942 году»[87]87
  Там же.


[Закрыть].

Ответственность за выполнение приказа возлагалась на командиров войсковых частей и начальников учреждений.

Стремление любыми путями увеличить суммы вкладов в сберкассах и объем безналичных операций вполне понятно. Иначе просто трудно было бы представить себе количество наличных денег, находящихся в обращении. Военные расходы были огромны.

Вместо превышения, как это было в 1940 году, текущих доходов над текущими расходами в сумме 3,2 млрд руб., в 1942 году имело место превышение текущих расходов над текущими доходами в сумме 18,9 млрд руб.[88]88
  Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М.: Госполитиздат, 1948. С. 132.


[Закрыть]

Дефицит бюджета в значительной степени покрывался за счет эмиссии, то есть печатания новых денег. Но при появлении слишком большого количества денежных знаков могла возникнуть угроза их полного обесценивания.

Этого удалось избежать. «В СССР за три года Отечественной войны денежное обращение выросло в 2,4 раза и, хотя превышало размеры товарооборота в период военной экономики, все же оставалось сравнительно устойчивым на протяжении всего периода Отечественной войны», – с гордостью писал Вознесенский[89]89
  Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. С. 138.


[Закрыть]. Не последнюю роль в этом сыграли усилия по увеличению сумм вкладов в сберкассах.

Поразительно, как быстро в советском обществе, строительство которого всерьез начиналось с провозглашения идеи всеобщего и полного равенства во всем, закрепился предельно четкий принцип социальной дифференциации. Принципиальная разница в материальном положении старшего и среднего командного состава и младших командиров и рядовых явно потрясла бы большевиков образца 1918 года. Очевидно, логика жизни оказалась сильнее идеологических догм. И как только страна, а вместе с ней и партийное руководство оказались на краю гибели, в Кремле, наравне с традиционным кнутом, решили использовать и политику пряника, то есть рубля.

Глава четвертая
Советский офицер заплатит в долларах и гоби

В истории Великой Отечественной было множество эпизодов, которые и современникам, и потомкам показались бы совершенно невероятными. Например, можем ли мы представить себе советского офицера, расплачивающегося долларами за еду для себя и подчиненных? А между тем, и такие факты зафиксированы в воспоминаниях ветеранов.

Командир взвода разведчиков Юрий Львович Сагалович написал о случае, который произошел с ним в Польше:

«Но вот у одного пленного я обнаружил незнакомые мне денежные знаки. При ближайшем изучении они оказались американскими долларами. Было пять бумажек по пятьдесят и еще мелких бумажек на двадцать долларов. Особого значения я этому не придал, тем более что никакого вкуса к валюте у нас отроду не было. Это в последние годы при виде долларов то ли глаза вылезали из орбит, то ли раздувались ноздри. Тогда же эти несколько мелких купюр не могли произвести впечатления. Немец сказал, что он отобрал деньги у поляка в Закопане, а я положил их в карман гимнастерки. Как-никак – а трофей. Потом они перекочевали в мою полевую сумку, которая валялась в «обозе». Бои продолжались. Деньги, не имевшие никакого смысла, были забыты.

Однажды, когда после большой передислокации мы оказались в районе дер. Рудзица, нам повстречалось замечательное стадо гусей. Они паслись на небольшом хуторке, который, находясь вблизи переднего края, закрытый рощей, чудом не подвергался обстрелам, чем мы и пользовались при своих передвижениях. Гуси производили удивительное впечатление. Все в этом месте целиком зависело от войны. Но только не гуси! Им на нее было решительно наплевать. Эта независимость каким-то образом возбуждала гастрономическое влечение к ним. Однако поступить с гусями, как герои Ремарка на Западном фронте, когда там было без перемен, мы не могли. Мои разведчики знали, что этого я им не позволю. Кроме того, даже ничего не зная или не помня про три раздела Польши, мы неосознанно ощущали их последствия, равно как и последствия бурных и разнообразных соседских отношений более поздних времен, поддерживавших определенную дистанцию между местным населением и его освободителями, даже в атмосфере необычайной взаимной любви двух народов. Поэтому мы не могли рассчитывать на ликование хозяев гусей в случае их безвозмездного отчуждения. Но есть и еще одно обстоятельство, не позволявшее нам подражать рассказчику романа Э. Ремарка «На Западном фронте без перемен» и его приятелю Кату. С трудом и невероятным шумом украсть одного из двух гусей, предварительно промахнувшись из револьвера в дога… Непрофессионально! Как-никак, а мы могли и без огня, втихую украсть, что там гуся – человека…

Ни польских, ни советских денег у нас в тот момент не было, и мы купили три крупных гуся за доллары: по трешке за штуку. Пуздра приготовил их отменно, и, таким образом, из реквизированных в январе в Закопане долларов девять уже в феврале вернулись польскому народу»[90]90
  Сагалович Ю. Л. 59 лет жизни в подарок от войны @ Библиотека Максима Мошкова (lib.ru), 2006.


[Закрыть].

Оставшиеся у него трофейные доллары Юрий Львович потратил уже в госпитале:

«Остальные деньги были возвращены Польше в апреле, и вот как это было.

Потратив за пару часов на доступные нам традиционные удовольствия полученные у госпитального начфина свои гвардейские и полевые деньги, мы, молодые офицеры, начали изыскивать дополнительные резервы. Вот когда в дело пошли залежавшиеся в моей сумке доллары, про которые я, честно говоря, забыл!

Вечером перед отбоем все было решено. У нас не было ни малейшего представления о каком-нибудь обменном курсе доллара. Всем руководили интуиция и жажда поскорее реализовать многообещающий замысел. Утром, сразу после обхода, мы гурьбой тайком смылись в город, а к обеду вернулись с очень солидным количеством спирта и разнообразными закусками, купленными на рынке: салом, домашними колбасами и даже хорошо сохранившимися прошлогодними яблоками. И пошла писать губерния… Все остальное доступно человеческому воображению. И потому, надеюсь, без особого изумления читатель воспримет факт досрочной выписки за хулиганство восьмерых из десяти, в том числе и меня. Госпитальные проделки не были подсудны военному трибуналу. Поэтому суждение «дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут» было трезвым и вполне реалистичным»[91]91
  Там же


[Закрыть].

Похулиганили молодые офицеры действительно «от души»:

«Представьте себе начальника госпиталя, майора медицинской службы, который с небольшой свитой совершает после отбоя обход заснувших палат. Дверь очередной палаты он открывает сам, так как идет впереди всех. И вот, после продвижения в палату всего на полступни, продвижения вполне деликатного и осторожного (будить ран-больных жаль), майор медицинской службы оказывается под градом падающих на него банок из-под американской свиной тушенки, грязных вилок и ложек. Банки были осторожно поставлены на верхнее ребро слегка приоткрытой двери. Как только дверь, открывающаяся внутрь, начинает двигаться, все летит вниз. Даже если бы банки были наполнены той самой американской тушенкой, все равно ощущение не из приятных. Но ведь в банках находились разбавленные водой остатки супа и каши. И все это в один момент оказалось на голове, погонах и кителе начальника госпиталя. Да вдобавок еще какая-то сестричка из свиты позади всех неосторожно хихикнула…

Никакие наши уверения, что этот фокус был направлен не против него, а против одного из нашей десятки, повадившегося в самоволки к паненкам, начальника госпиталя не смягчили. Не помогло даже такое, казалось бы, неопровержимое доказательство: «Товарищ майор, Вы только вчера проверяли нас. Мы и предположить не могли, что сегодня Вы опять захотите нас навестить».

Хорошо известно, что не только «летом лучше, чем зимой», но и что в госпитале лучше, чем на передовой. И нашим единственным слабеньким утешением было то, что настоящий виновник происшествия, самовольщик, был выписан вместе с нами»[92]92
  Сагалович Ю. Л. 59 лет жизни в подарок от войны @ Библиотека Максима Мошкова (lib.ru), 2006.


[Закрыть].

Здесь с ветераном можно поспорить. Почему это своего товарища, который предпочитал польских девушек выпивке с товарищами, он считает виновником происшествия?

Но нельзя не согласиться с Юрием Сагаловичем, отметившим гуманизм медицинского начальства. Из госпиталя были выписаны лишь 8 из 10 участников этого офицерского безобразия. Двоих оставили долечиваться, поскольку у них раны недостаточно затянулись.

Из вышеприведенного эпизода можно составить некоторое представление о том, как в Польше весной 1945 года котировался американский доллар. На 261 доллар (изначально было 270 – 9 долларов ранее было потрачено на покупку гусей) 10 молодых офицеров сумели достичь того блаженного состояния, в котором хочется устраивать милые сюрпризы для вошедших в палату. И это при том, что, помимо спирта, приобреталось сало, домашняя колбаса и яблоки.

Попробуем, раз уж зашла речь о долларах в войну, составить хотя бы некоторое представление и о том, что они значили для американцев. Вот, например, как платили морякам, ходившим в СССР в полярных конвоях: «Так, например, если денежное довольствие комендора (матроса ВМФ), приписанного к сухогрузу, составляло 50 долларов в месяц (плюс пособие на семью), то зарплата матроса на том же самом сухогрузе складывалась из следующих выплат: основной оклад – 100 долларов ежемесячно из расчета 44 рабочих часа в неделю, плюс 85 центов за каждый сверхурочный рабочий час; работа в субботние и воскресные дни оплачивалась по тем же тарифам, что и за сверхурочные часы; надбавка за службу в военное время в условиях Северной Атлантики – 100 долларов в месяц; надбавки за службу непосредственно в зонах боевых действий – около 100 долларов в месяц (с марта 1943 года эти надбавки были заменены на твердые премии в 125 долларов за риск подвергнуться воздушному налету); надбавка за пребывание в русских портах – 5 долларов в сутки (поначалу советское правительство со своей стороны также выплачивало каждому моряку по 100 долларов за пребывание в русских портах, однако через некоторое время эта премия была упразднена); специальная надбавка за работу со снарядами и взрывчатыми веществами – 17 долларов за каждую операцию. В случае, если судно тонуло, каждому спасенному матросу возмещался ущерб, причиненный кораблекрушением, включая оплату убытков за пропавшие личные вещи. Таким образом, за некоторые рейсы туда и обратно, включая вынужденную четырехмесячную стоянку в русском порту, матросу американского торгового флота начислялось по меньшей мере 3200 долларов в месяц»[93]93
  Блон Ж. Война в океанах. М.: Вече, 2000. С. 20–21.


[Закрыть].

Интересно складывалась финансовая ситуация на американских сухогрузах, идущих в Мурманск и Архангельск. Военный моряк (комендор – моряк-артиллерист) орудия, установленного на гражданском сухогрузе, получает 50 долларов, а гражданский матрос в то же время может получить свыше 3000 долларов. Интересно, что по этому поводу думали комендоры? Не выказывали свое отношение к авторам такой потрясающей системы оплаты?

Так или иначе, получается, что советские офицеры закупились на польском базаре на пять с небольшим зарплат американского военного моряка на гражданском судне. Поистине, для местных польских коммерсантов советские офицеры стали долларовым подарком судьбы.

Надо отметить, что покупка гусей по три доллара за штуку и устройство пышного пиршества в госпитале Юрием Сагаловичем с товарищами выглядят блестящей коммерческой операцией по сравнению с обедом, заказанным в венском ресторане отрядом танкистов, которым руководил Герой Советского Союза Дмитрий Федорович Лоза. Здесь советские офицеры явно переплатили. Впрочем, обстановка была такая, что деньги экономить не приходилось.

Отряду было приказано, действуя в тылу противника, стремительно выйти к Вене с юга. Без острой необходимости в бой не ввязываться на всем пути до австрийской столицы. Требовалось прорваться к ее центру и овладеть жизненно важными объектами – Парламентом, Художественно-историческим музеем, Оперным театром, дворцом Бельведер, Академией наук – и удерживать до подхода главных сил 9-го гвардейского мехкорпуса захваченные здания и прилегающие к ним кварталы.

9 апреля отряд танкистов ворвался в столицу Австрии. Для противника это оказалось неожиданным. Как пишет Д.Ф. Лоза:

«Город жил своей обычной будничной жизнью – по улицам катили автобусы, громыхали трамваи, спешили по своим делам венцы… На трех перекрестках полицаи-регулировщики без задержки пропустили нашу колонну вперед. Но так продолжалось недолго, и вскоре нас опознали»[94]94
  Лоза Д.Ф. Танкист на «иномарке». С. 148.


[Закрыть].

Отряду удалось удержать захваченный район, отбивая атаки немцев, в которых главной ударной силой были танки «Пантера». Но

«больше суток личный состав отряда не принимал горячей пищи, питались всухомятку. В центре Вены находился ресторан под названием, если мне не изменяет память, „Астория“, в котором я решил заказать обед на 180 персон. Поручил начальнику штаба батальона гвардии старшему лейтенанту Николаю Богданову, свободно владеющему немецким языком, договориться на этот счет с хозяином ресторана, объяснив ему, что мы хотим пообедать в 12 часов по Москве и за ужин уплатим имеющейся у нас валютой (доллары, фунты стерлингов и шиллинги)… Я возвратился на свой командно-наблюдательный пункт в левое крыло парламента. Там меня поджидал Николай Богданов и хозяин ресторана. Австриец хотел уточнить, какие спиртные напитки следует подать к столу. Я задумался на несколько секунд над этим немаловажным вопросом и все же решил позволить „эмчистам“ и десантникам немного выпить, ведь они это заслужили. „А что у владельца „Астории“ имеется?“ – спросил я Богданова. – „Коньяк“. Прикинул, что личный состав более суток без сна и отдыха и крепкое зелье может расслабить воинов. „А что у него, кроме коньяка, еще есть?“ – „Французское шампанское!“ Венец поднял большой палец правой руки и произнес: „Гут!“ Была не была! Где и когда нам удастся испить такой нектар! Велел ставить на столы шампанское. Из расчета бутылку на двух человек. „Есть ли у хозяина такой запас? – обратился я к Богданову. – 90 бутылок – это немало!..“ Австриец что-то прикинул в уме и ответил утвердительно. На том и порешили…

За полчаса до назначенного срока обеда владелец ресторана пригласил командование батальона к накрытым столам. Их сервировка была вне всякой критики. Белоснежные скатерти, мельхиоровые столовые приборы, прекрасная посуда. Одним словом, подготовлено все по высшему разряду. Без нашего требования венец вместе с шеф-поваром обошли все столы и попробовали каждое приготовленное блюдо, тем самым выдав гарантию на качество пищи.

В подразделения передали приказ оставить половину расчетов, экипажей, десантников, а остальным, соблюдая маскировку, прибыть в «Асторию» на обед! Время для приема пищи – тридцать минут, после чего произвести смену личного состава.

Танкистам, самоходчикам и десантникам обед очень понравился. Еще бы! На фронтовых дорогах, а у многих за плечами не одна тысяча километров, такое застолье – впервые.

Я и мои заместители стали обсуждать, какими дензнаками и какую сумму заплатить за это прекрасное угощение. Скажу откровенно, что все мы в данном вопросе были полнейшими профанами и потому приняли «соломоново» решение: пусть сам владелец ресторана предъявит нам счет за обед и скажет, какой валютой ему платить.

Начальник финансовой службы батальона положил на стол три пачки ассигнаций: доллары, фунты стерлингов, австрийские шиллинги. (К сожалению, автор не объяснил происхождение этих денег. Можно предположить, что речь идет о трофеях. – М. К.)

Пригласили хозяина «Астории», и Николай Богданов объяснил ему, что от него требуется. Хозяин немного помедлил с ответом, а затем, указав на «зеленые», назвал сумму. Я тут же взял пачку долларов в банковской опечатке и, сказав: «Битте!», подал ее австрийцу. Тот с легким поклоном головы принял плату и вмиг запрятал ее во внутренний карман пиджака. Через несколько секунд вынул деньги оттуда и поспешно сунул их в карман брюк. Как-то тревожно бегал его взгляд по нашим лицам, да и зрачки глаз венца, как показалось не только мне, стали почти квадратными. Что его так растревожило? К сожалению, это мы выяснить не успели. Прибежал мой командир танка, гвардии лейтенант Иван Филин и крикнул: «Немцы снова атакуют!» Нас из-за стола словно ветром сдуло…

9 мая сорок шестого года, когда в части отмечалась первая годовщина Победы, на торжественном обеде по случаю этого праздника кто-то из офицеров сказал: «Эх, сейчас хотя бы половину того прекрасного венского обеда!» Те командиры, которые поняли, о чем идет речь, засмеялись: «Чего захотел!»

А я поинтересовался у начфина: «Слушай, а сколько мы заплатили хозяину „Астории“ за то угощение?» – «А вы, товарищ комбат, помните, какие купюры были в той пачке денег?» – «Кажется, стодолларовые». – «Да. Их было там пятьдесят штук». – «Ого! Не поскупились». – «Мы заплатили хлебосольному венцу за тот обед… пять тысяч долларов».

Как-то недавно у меня был разговор с одним российским работником посольства. Я ему рассказал о тех далеких апрельских днях сорок пятого года и об обеде в Вене, о нашем расчете с хозяином ресторана. Он меня поправил: «В пачке не пятьдесят, а сто стодолларовых ассигнаций. Такова стандартная банковская упаковка». Так вот почему у австрийца стали зрачки глаз квадратными. Так, не скупясь, в этом ресторане, наверное, никто никогда не расплачивался»[95]95
  Лоза Д.Ф. Танкист на «иномарке». С. 155–160.


[Закрыть].

Если сотрудник посольства не ошибся, то владелец ресторана за обед на 180 человек получил 10 000 долларов, что, учитывая покупательную способность доллара того времени, было поистине фантастической суммой (для сравнения можно привести пересчитанные в доллары размеры заработной платы в послевоенной Австрии: например, у университетского профессора в 1951 г. она варьировалась в интервале от 87 до 163 долларов в месяц, в зависимости от стажа работы. Доцент в австрийских университетах вообще не имел постоянного оклада, зато он имел право получать гонорары за прочитанные им лекции. В послевоенный период доценту в среднем удавалось зарабатывать гонорарами в год порядка 25 долларов, что с трудом покрывало его расходы на трамвай. Зарплата начинающего врача в 1950 году была повышена с 9 до 14 долларов в месяц)[96]96
  Травин Д.Е., Маргания О. Европейская модернизация: В 2 кн. Кн. 1. М.: СПб: Terra Fantastica, 2004. С. 64–65.


[Закрыть]. Что же тогда должны были значить 10 000 долларов в 1945 году? Правда, надо учесть способность ресторатора обеспечить обед по «высшему разряду» на фоне уличных боев. Было за что платить. Да и зачем советским военным было экономить американские деньги? Ведь их могли убить в любую минуту…

А вот артиллеристу Виктору Александровичу Гурову, как и его товарищам, после завершения боев с японцами в Северном Китае довелось использовать чрезвычайно экзотическую денежную единицу:

«Зарплату нам выдавали в гоби, это было нечто вроде местных оккупационных знаков, которыми заменили деньги, прежде ходившие в Маньчжурии. Эти гоби печатались в Москве и отправлялись туда буквально вагонами. Офицеры из нашего дивизиона, как противотанкисты, получали двойной оклад. Таким образом, я получал 6000 гоби. Нормальные деньги, по курсу один рубль стоил четыре гоби. Впрочем, русский человек все со стоимостью водки сравнивает. Так вот „гусыня“ (то есть четыре литра) китайской водки – ханжи – стоила там 150 гоби».

Здесь надо отметить, что 150 гоби, то есть менее 40 рублей за 4 литра китайской ханжи – это, надо полагать, самая низкая цена на водку, с которой можно было столкнуться в ту эпоху. Правда, по воспоминаниям Виктора Александровича, особо качественным этот напиток назвать трудно:

«Ее там делали на маленьких заводиках, но, по сути, это просто самогон. Причем для ханжи не было даже установлено определенной крепости. И цена колебалась в зависимости от крепости, которую определяли очень оригинальным методом. При продаже хозяин наливал немного ханжи в маленькое фарфоровое блюдечко и поджигал спичкой. Градус и цена определялись в зависимости от количества оставшейся на блюдце копоти. Ну, у нас умельцы установили, что копоти практически нет при 75 градусах, и мы брали только такую ханжу…

Впрочем, в любой чайхане сразу с порога в нос ударял неприятный сивушный запах. Такой запах имеет ханжа, и чем ниже ее крепость, тем сильнее запах. А вот при крепости 60–80 градусов сивушный запах почти не чувствуется. Однако китайцы пили в основном низкоградусную подогретую ханжу. Причем пили они из маленьких фарфоровых чашечек, маленькими глотками. Экономно и хмельно, в общем. Я сам подогретую ханжу не пробовал, но, судя по запаху, думаю, что это отрава еще та»[97]97
  Интернет-сайт «Я помню».


[Закрыть].

В общем, валютный кругозор советских военных за время войны чрезвычайно расширился. И не только валютный. Впервые за долгое время огромное количество советских людей увидело другие страны, пусть и разрушенные войной, познакомилось с другими, совершенно непривычными нравами. На экранах советских кинотеатров появились трофейные западные фильмы. В Советский Союз в посылках и чемоданах демобилизованных солдат и офицеров хлынул поток трофейных вещей. Но это лишь в малой степени могло возместить неоценимый ущерб, понесенный страной и ее населением буквально во всех областях жизни.