Текст книги "Как быть нормальным"

Грайворонский поспешил в комнату. Девочка еще не успела уснуть и была занята тем, рассматривала рисунок на постельном белье.

– Ты знаешь эту сказку, Алис? – Борис показал ей обложку книги. ― Тут девочку зовут так же, как и тебя.

– Да я ее знаю, она мне нравится, особенно Кот, но я ее не очень понимаю.

– Я тоже ее не очень понимал, когда был маленьким. Но сказка хорошая. Могу ее почитать.

– Хорошо, ― девочка повернулась на бок, лицом к отцу и приготовилась слушать.

Борис пропустил посвящение Кэрролла Алисе Линделл и перешел сразу к сказке. Прочитав всего пару страниц до момента, когда героиня только попала в Страну чудес, пролетев через Кроличью нору, Грайворонский замолк и посмотрел на дочь. Та вопросительно подняла глаза на отца.

– Лисюнь, а что скажешь, если мы завтра не пойдем в садик, а просто погуляем?

– А тебе разве не надо будет на работу?

– Конкретно завтра у меня нет работы. Я пока всех вылечил, и все здоровые, так что можно завтра нам немного погулять, пока дожди прекратились, и обещают пару теплых деньков.

– Хорошо, в садике завтра все равно ничего интересного. Тем более моя лучшая подруга Каролина еще не вернулась с моря.

– Я думал, твоя лучшая подруга – это Марина.

– Нет, она мне уже не лучшая подруга. Она говорит всякие гадости, а вот Каролина хорошая. Я с ней не так давно подружилась, она мне нравится.

– Хорошо, раз Каролина на море, тогда завтра погуляем. И можно будет встать попозже.

Довольный Грайворонский продолжил свое чтение с выражением. Он дошел до момента, когда мышь рассказывает свою историю мокрым птицам, как заметил, что его дочь уже спокойно себе посапывает. Грайворонский выключил свет и тихо вышел из комнаты. На балконе выкурил сигаретку с довольной улыбкой, предвкушая следующий день. Уже лежа на диване, пролистал книжку про Алису, вспоминая, как сам в детстве просил свою маму читать ее перед сном. Он и сам не понимал тогда, что происходит в этой сказке, но ему очень нравились герои, как и имя главной героини. Долистав до конца, Грайворонский отложил книгу на прикроватный столик, отключил будильник на телефоне и выключил свет.

Утро началось со звука стандартной мелодии на телефоне. Борис несколько секунд не мог понять, откуда исходит звук, так как мелодия отличалась от стандартного будильника. Он сначала нащупал свои очки на столике, и только после этого понял, что кто-то ему звонит. Предчувствие, что этот звонок не предвещает ничего хорошего проскользнуло в самое сердце. Вообще любые звонки, от которых тебе приходится просыпаться с утра, ничего хорошего не несут ― вряд ли кто-то спешит поздравить тебя с выигрышем в лотерею или новостями о чем-то потрясающем. Для такого обычно выжидают до тех пор, пока ты, по крайней мере, не позавтракаешь.

Звонила Марфа Ивановна, что только подтверждало его опасения. От этой женщины никогда не приходило приятных известий.

– Доброе утро, Марфа Ивановна.

– Доброе утро, Борис. Не разбудила?

– Разбудили.

– Хорошо. Помнишь, я вчера говорила, что надо разместить дополнительную рекламу?

– Маркетинговые штуки… Угу.

– Ну так вот я изучила материал и вчера договорилась о размещении в социальных сетях. И у нас уже есть первый клиент!

– Так быстро?

– Что значит «быстро»? Я уже несколько месяцев этим занимаюсь, как только заметила, что наши доходы стали постепенно падать.

– Они падали?

– Боже, Борис, ты не очень внимателен для психотерапевта. Ладно, спишем на то, что ты только что проснулся.

– Спасибо.

– Так вот сегодня в одиннадцать у тебя сеанс, так что давай, собирайся.

– В одиннадцать сегодня? Но я обещал Алисе провести с ней целый день.

– Боря, подумай сам, какой отец нужен девочке: у которого есть деньги, чтобы беззаботно гулять с ней целый день и дарить подарки, или у которого этих денег скоро не будет?

– Спасибо, Марфа Ивановна. Как всегда, крайне доходчиво. А кто придет на прием?

– Какая разница кто, Борис? Главное, что придет.

– Ладно, может тогда присмотрите часок за ней, пока я приму пациента, а потом тогда мы пойдем куда-нибудь?

– Не выйдет. Еще звонила твоя подружка Надежда, ей тоже требуется оперативная психологическая помощь.

– Она не мне подружка, Марфа Ивановна, а старый хороший клиент.

– Без разницы. Но я бы на твоем месте не стала бы заставлять ребенка сидеть целый день в приемной.

– Да уж, ничего хорошего из этого не выйдет. До встречи.

– Через два часа, Борис. Не опаздывай.

Борис повесил трубку и хотел было громко выругаться, но вовремя спохватился, что дочь уже могла проснуться, поэтому выругался про себя. Он встал с кровати и направился в комнату дочери. Та уже не спала, она расставила игрушки и тихо играла с ними. Эта черта наблюдалась в ней с самого детства, если так можно сказать про пятилетнюю девочку. Она никогда не забегала в комнату к родителям, никогда не требовала к себе дополнительного внимания, не плакала и не устраивала истерики по пустякам. Как отцу эта ее черта Борису нравилась, но как психотерапевту это вызывало некоторые опасения.

– Доброе утро, Лисюнь. Как спалось?

– Хорошо. Я только что проснулась.

– Славно, славно. Знаешь, я, к сожалению… Вернее, мне сейчас позвонили с работы и сказали, что одному человеку не здоровится. И мне надо сегодня срочно ему помочь. Я извиняюсь, мы не сможем сегодня погулять. Прости.

– Ничего страшного, папа, я все понимаю, ― ответила девочка спокойным тоном.

Грайворонский никогда не мог понять, откуда у женщин уже с такого малого возраста появляется эта черта ― сказать, казалось бы, приятную фразу, с улыбкой, но после которой сердце обливается кровью, и ты чувствуешь себя самым ничтожным человеком на свете.

Утро и сборы прошли несколько скомкано: Борис не мог подобрать слова, чтобы как-то сгладить свое нарушенное обещание, хотя Алиса никакого обиженного вида не показывала. Она быстренько съела свой завтрак, самостоятельно собралась, в машине подмурлыкивала песенкам по радио. И даже на входе в садик сказала на прощание: «Не переживай, папа, обязательно еще погуляем в следующий раз». На что Борис улыбнулся и поцеловал дочь.

IV

Кабинет Грайворонского располагался в старом доходном доме конца XIX века в одном из многочисленных горбатых переулков Басманного района, где время будто бы остановилось. Когда он подбирал место для своей частной практики, то специально хотел найти такое, которое словно бы выпадало из общей ткани огромного мегаполиса ― подальше от магистралей и туристически-питейных маршрутов, мегаломанских советских и вычурных современных построек, подальше от шума и суеты большого города, но при этом в пределах Садового, разумеется, для статуса. Нужно было место, где вокруг в основном обитают бабушки, сохранившие грациозную осанку, к которым по выходным разве что приезжают дети на дорогих иномарках.

Так что, когда он разглядывал добротный, только что отреставрированный дом, который по сей видимости был архитектурным памятником, и мимо него за две минуты сначала прошла бабушка c аккуратно собранными в пучок благородными седыми волосами вместе с такой же седой таксой, еле передвигающей лапы, и пожелала ему хорошего дня, а потом подошел мужчина с пропитым лицом, но при этом достаточно опрятный, и тысячу раз извинившись, предложил обменять томик Гумилева на сто рублей для утреннего опохмела, то Грайворонский сразу понял, что это то самое место. Согласившись на обмен, он сразу отправился внутрь подписывать договор аренды. Плата за аренду кабинета была соразмерной местоположению, но оно того стоило. Единственной проблемой оставалась парковка, но благо двор в паре десятков метров оставался без шлагбаума. Неслыханная и крайне приятная редкость в центре.

Борис зашел в здание и поднялся на второй этаж, где располагался его кабинет. В приемной уже находилась Марфа Ивановна ― еще ни разу не было случая, чтобы она приходила позже него. Ходя до назначенного времени было еще десять минут, но его уже ожидали: на диване сидели женщина лет сорока и совсем юная девушка. С первого беглого взгляда было понятно, что это мама и дочь. Женщина при появлении Грайворонского сразу же нервно подскочила с дивана, юная девушка даже не шелохнулась, лишь оценивающе смерила взглядом доктора.

– Здравствуйте, Вы доктор Грайворонский? – сразу же задала вопрос женщина. У нее был приятный, немного высокий голос. Слова, даже самые нейтральные, выходили у нее словно пропитанными теплой материнской заботой.

– Да, здравствуйте, можете называть меня Борис. Приятно познакомиться.

– Мне тоже, Борис. Меня зовут Алевтина. Я могу сказать Вам пару слов наедине?

– Да, конечно.

Борис открыл дверь своего кабинета и пропустил женщину внутрь. Она нерешительно зашла, не решаясь начать разговор.

– У вас приятный кабинет.

– Спасибо большое. Вы хотели что-то мне сказать? Хотите присесть?

– Нет-нет, я быстро, я попросила о приеме не для себя, а для своей дочери Лизы. Вы ее видели, она сидела на диване. Я уже все в общих чертах рассказала вашей секретарше, но, думаю, будет лучше рассказать Вам лично. Лизонька меня пугает в последнее время. Вернее, «в последнее время» не совсем корректно ― она всегда была такой.

– Такой?

– Как бы Вам лучше сказать ― она не пропадает по ночам, не грубит, не ведет себя вызывающе – это я еще могла бы понять. У меня две дочери, и со старшей, Машей, я все это проходила. Она, бывало, дерзила мне, не ночевала дома, я находила у нее сигареты. Обычный такой юношеский бунт, хотя, конечно, достаточно мне нервов потрепала. Но потом все это со временем прекратилось: она повзрослела, утихомирилась, закончила институт, устроилась на хорошую работу, не сразу, но встретила приличного молодого человека, не то, что все ее предыдущие кавалеры, но которых было жутко смотреть, с татуировками все, похожие на наркоманов. Ее нынешний жених занимается компьютерными технологиями в банке. Я ничего в этом не понимаю, конечно, но платят ему хорошо. Квартиру купили в ипотеку в этом году и практически уже все выплатили. А на прошлой неделе обрадовали, что я стану бабушкой. И все прекрасно сложилось. Живу теперь не нарадуюсь на нее.

Но с Лизонькой все как-то иначе. Она не бунтует, ведет себя как-то очень странно спокойно, я никогда не видела ее замешанной ее в чем-то плохом. Года три назад она проходила стандартное обследование у школьного психолога, но он не смог найти ничего необычного, по всем признакам все в порядке.

Лиза никогда не была отличницей, но ее успеваемость не падала ниже хорошего уровня. Можно было бы подумать, что ей просто скучно в школе. Скорее всего так и было. Мы многое пробовали из внешкольных занятий: и художественную школу, и музыкальную, и спортивные секции. Все отмечали, что у нее есть способности. Но казалось, что у нее нет никакого желания заниматься чем-либо. Хотя при этом она никогда мне не жаловалась, что ее что-то не устраивает. Послушно выполняла, что от нее хотели, но как-то всегда вполсилы. И мне это всегда казалось каким-то странным. Так что постепенно все ее внешкольные занятия сошли на нет.

У нее были друзья в школе, хотя не знаю, насколько друзья. Домой она практически никого не приводила. Я спрашивала у учителей, но те говорили, что ничего необычного не замечают. Что она ведет себя, как и все остальные дети. Никто ее не дразнил, не задирал.

В старших классах я, грешным делом, подумала на наркотики, хотя школа и район у нас весьма хорошие. Даже пыталась ее подловить ее на этом. Один раз устроила скандал, но она спокойно выслушала все мои обвинения, пописала в баночку, как я от нее потребовала. И все оказалось чистым. Потом я у нее со слезами просила прощения, и она приняла мои извинения ровно с таким же спокойным выражения и доброй улыбкой, с которыми слушала как я на нее кричу.

Я подумала, что может быть она поступит в университет, и тогда что-то изменится в ее поведении. Сможет изучать, что ей нравится. С виду она немного преобразилась, но мне продолжает казаться, что ничего не изменилось. И я думаю, что она прекрасно видит, как я переживаю, и просто делает вид, что ей нравится. Извините, возможно, я слишком сбивчиво, рассказываю, но, надеюсь, Вы понимаете, что я хочу сказать.

– Да, думаю, я уловил Вашу мысль. Я хочу спросить, может просто Вам кажется, что с Вашей дочерью что-то не так? Подростки зачастую не всегда выражают протест нарочито показательно, да и не всех у них рьяно выражается фаза бунта. Многие дети обходятся без нее при корректном воспитании.

– Она не ребенок, Борис, ей уже восемнадцать.

– В любом случае взрослой ее назвать сложно. Возможно, Вы преувеличиваете проблему. Она сейчас где-то учится?

– Да, изучает историю искусства. Поступила в прошлом году.

– Ну вот, люди искусства всегда отличались особым взглядом на мир. Тем более у нее самый что ни на есть период познания, новые возможности и знакомства, открытый горизонт, влюбленности, первые самостоятельные взрослые познания. Дайте ей время.

– Материнское сердце чует! Борис, у Вас есть дети?

– Да, есть дочь.

– Ну тогда Вы точно должны мне помочь.

– Но моей всего пять лет.

– Это неважно. Сколько ребенку не было лет, родитель всегда чувствует. Я чувствую, что с ней что-то не то, чувствую, что что-то ее гложет. Муж тоже согласен со мной.

– Ваш муж – это ее отец?

– Разумеется. Я из другого поколения. Конечно, в наше время тоже разное случалось. Многие мои подруги воспитали детей сами, но все-таки время отличалось, уж поверьте мне. Раньше семья значила куда больше, и все обязательства, которые ты давал перед женихом, перед Богом, значили куда больше.

– Понимаю, простите, но вопрос надо было задать.

– Лизонька мне не открывается, сколько бы я ни пыталась завести с ней разговор. Говорит, что все хорошо, чтобы я не волновалась. Она бесспорно умная, Вы сами это увидите. Хорошая умная девочка, но что-то в ней меня пугает. Возможно, я недостаточно образованная, чтобы понять, но это понятно ― я особо нигде не училась. После школы строительный техникум, а потом сразу вышла замуж. Меня это никогда особо не волновало, и все было хорошо, но сейчас я думаю, может в этом дело. Время то другое для женщин нынче ― больше жизненных путей, многие выбирают карьеру вместо семьи. Я, конечно, это не могу понять полностью, но принять смогу. Если бы Лизонька выбрала карьеру и посвящала себя ей, я бы не пришла к Вам. Я бы приняла это и продолжала бы ее поддерживать и любить, несмотря ни на что. Это Бог с ним, всегда осталась бы надежда, что и ей бы встретился хороший молодой человек, как Маше. Может позже. Но не знаю, мне кажется, что ничего этого не случится. И мне страшно.

– Я Вас понял. Постараюсь приложить все возможные усилия, чтобы узнать Лизу и помочь ей, если это действительно требуется.

– Спасибо Вам, доктор. Я тогда посижу в приемной, подожду вас.

– Вам не стоит сидеть здесь сидеть целый час. Во-первых, далеко не факт, что у нас получится за один сеанс наладить диалог. А во-вторых, Вы же понимаете, что то, о чем говорят в этом кабинете, называется врачебной тайной, и остается только между врачом и пациентом. Лиза может Вам рассказать, но я не могу делиться подобным, надеюсь, Вы меня понимаете.

– Я понимаю, но я прекрасно знаю уже сейчас, что скажет Лиза. «Все прошло хорошо, мама, не переживай. Доктор хороший, мы сразу с ним поладили, чувствую, все сложится замечательно».

– Давайте не будем забегать вперед. Всегда остается вероятность, что эти слова будут произнесены искренне.

– Я надеюсь на это, что мне еще остается, ― женщина кивнула, и попыталась изобразить оптимистичную улыбку. С ней она и вышла из кабинета. Синопсис предстоящей беседы выглядел интригующе, однако у него самого были довольно сдержанные ожидания. Он не так часто сталкивался в практике с подростками, это все-таки отдельное направление терапии со своими особенностями и установками. Пусть даже эта Лиза и достигла формально возраста совершеннолетия, но все равно ― восемнадцатилетних людей еще нельзя называть взрослыми, пусть они уже покупают себе алкоголь и распоряжаются правом голоса на выборах. Выбор их, что в том, что в другом случае остается зачастую незрелым ― радикальные идеи да дешевые коктейли в жестяных банках. Небольшая надежда оставалось на то, что, как сказала ее мама, она была умной и вдумчивой девочкой. Но за этими словами может скрываться все что-угодно. В конце концов, пускать слюни тоже можно достаточно вдумчиво.

В кабинет вошла невысокая девушка. Она была одета в черную блузку с подвернутыми руками и серую юбку-карандаш. Но ногах были черные лакированные ботиночки. Сосредоточенное выражение лица со скучающими глазами обрамляли распущенные вьющиеся каштановые волосы средней длины. Образ показался довольно строгим для восемнадцатилетней девушки, его разбавляла разве что только желтая резинка для волос, выступавшая в качестве браслета на запястье, да маленькая серебряная подвеска в форме динозавра. Девушка осмотрела кабинет без особого интереса и, встретившись взглядом с Грайворонским, вопросительно кивнула в сторону кушетки. Борис жестом показал располагаться. Лиза устроилась на кушетке, поправила юбку и сложила руки на животе. Ее тело уже сформировалось, небольшая грудь вздымалась, вторя равномерным движениям грудной клетки, но в силу возраста у нее оставалась юношеская угловатость, острые коленки и по-детски пухлые щечки. Карие глаза, безразлично устремленные в потолок, были модно подведены аккуратными черными стрелками.

– Че-как, док?

– Спасибо, все хорошо. А как у тебя дела, Лиза? Я могу называть тебя Лизой?

– Конечно. Ведь так меня и зовут.

– Хорошо. Меня зовут Борис Грайворонский, доктор психологии.

– Приятно познакомиться, Борис Грайворонский, доктор психологии.

– Взаимно. Как у тебя дела?

– Да вроде все нормально.

– Ты понимаешь, почему ты здесь?

– Вы так говорите, как будто я в Аркхэм загремела.

– Извини?

– Ну Готэм, Бэтмен, нет? Не знакомы? А, ладно, проехали.

– Точно, извини, не уловил сразу отсылку.

– В следующий раз, пожалуйста, получше подготовьтесь.

– Хорошо.

– Я оказалась в вашем кабинете, потому что моя мама слезно попросила меня посетить психотерапевта. Я полагаю, что это пустая трата времени, но она так просила, так что я согласилась, чтобы она наконец успокоилась и перестала переживать. Сама я о походе к психотерапевту всерьез не задумывалась. Со мной все в порядке, говорю это прямо. Но прекрасно понимаю, что Вы сейчас сможете найти все что угодно, чтобы попытаться убедить, что мне нужна помощь. Я-то ладно, я понимаю, что это все брехня, и никакая помощь мне не потребуется. Но наверняка вы все потом перескажете моей матушке, а она женщина волнительная, и будет готова будет отдать все, что у нее есть, чтобы со мной все стало хорошо. А у нас то ничего особо и нет, это я Вам сразу говорю. Так что, давайте заключим договор, док?

– Вряд ли у тебя есть то, что мне нужно.

– Ну как же? Вам нужны часы приема, чтобы получать деньги, так? Вы скажете ей, что со мной все хорошо, ну ладно, она не поверит, скажите ей, что все поправимо, может какие легкие антидепрессанты, что там сейчас самое популярное? Сертралин? Флуоксетин? Флувоксамин?

– Ты на удивление хорошо осведомлена о современных препаратах. Был опыт?

– Нет.

– Правда?

– Честно нет, я немного читала о них, мне было любопытно, но никакого желания закинуться ими не было.

– А если в ходе беседе выяснится, что они будут необходимы, и я пропишу какой-нибудь из этих препаратов, будешь ли ты их принимать?

– Понятия не имею, я вероятно попробую из любопытства, но не могу с уверенностью сказать, что буду принимать их постоянно. Да я и правда не думаю, что мне они нужны. У меня нет панических атак, нет хронических болей, депрессивно-маниакального синдрома, биполярного расстройства, обсессивно-компульсивного расстройства нет, пограничного состояния, посттравматического синдрома также, навязчивые состояния, суицидальные мысли… отсутствуют.

– Хорошо. С твоих слов выходит, что ты совершенно нормальный человек в плане психического здоровья. Я правильно тебя понимаю?

– Вполне, док.

– Можешь называть меня Борис.

– Спасибо, но «Док» мне больше нравится. Если не возражаете, конечно, док?

– Ничуть, как тебе больше нравится.

– Круть. Так что, док?

– Что?

– Я говорю, что совершенно здоровых людей не бывает. Совершенно здоровый человек – это тот, кто никогда не сталкивался ни с какими травмирующими факторами в течение всей своей жизни, а в нашем мире это невозможно.

– У тебя получилась несколько утрированная формулировка. Между травмирующими факторами и факторами раздражающими в биологическом и психическом смыслах есть большая разница. В данном случае мы не говорим о некоем идеале, которого в данном аспекте, разумеется, не существует. Психическое здоровье – это состояние психологического и социального благополучия, при котором человек реализует свои возможности, эффективно противостоит жизненным трудностям и стрессу, осуществляет продуктивную осознанную деятельность и вносит свой вклад в развитие социума.

– Неплохо, неплохо. Долго заучивали?

– Это был первый билет на экзамене по «Введению в специальность» в университете.

– Что же, у Вас отличная память. По этому определению я отлично подхожу. Стрессу противостою, возможности реализую, что там еще?

– Активная и плодотворная социальная жизнь.

– С этим вроде тоже проблем нет.

– Как я могу понять по твоим словам, опасения твоей мамы, вследствие которых ты оказалась у меня в кабинете, абсолютно беспочвенны?

– Она хорошая, и бесконечно заботится обо мне, но иногда перегибает палку со своей опекой. И достаточно мнительная, что порой интерпретирует мое поведение совершенно как-то по-своему, и потом переживает из-за того, что себе надумала. Я, разумеется, пытаюсь ей объяснить, что все нормально, но ей почему-то не верится.

– Как ты думаешь, может быть ей стоит занять твое место на кушетке?

– Нет, это совершенно лишнее. Я понимаю ее и все ее опасения. И мне как раз кажется, что это проявления нормальной материнской заботы, пусть иногда и чрезмерной. Я знаю, что она меня любит. Куда хуже бы было, если бы она не обращала внимания.

– Лиза, я вижу, что ты очень хорошо относишься к своей маме, и я хочу сказать, что все, что ты мне расскажешь, останется в этом кабинете. Я не имею права делиться с ней и кем-либо еще подробностями лечения, поскольку ты уже совершеннолетняя. Так я сказал ей лично, это же я доношу и до твоего сведения. Так что ты можешь быть со мной откровенной настолько, насколько тебе покажется комфортным.

– Оки, а скажите, кто-нибудь из ваших пациентов лишал себя жизни?

– Пока нет, но я готов к тому, что это может случиться в любой момент. Могу я поинтересоваться, почему ты задала этот вопрос?

– На самом деле просто так, я чувствую, что нам предстоит много скучных монотонных часов наедине, и мне стало любопытно, как с этим справлялись другие пациенты.

– Думаю, не стоит заранее придавать настолько негативную окраску терапии. В нашем разговоре ты вольна вести беседу, рассказывать или нет, о чем тебе захочется. Если ты действительно захочешь, то наши сеансы закончатся, но мне кажется твоей маме это только добавит сомнений.

– Боже, док, вы что меня шантажируете моей же мамой? Как не стыдно?!

– Лиза, ты понимаешь, что в моих словах есть резон. В начале нашей беседы ты хотела предложить сделку, так давай сделаем это. Мы проводим сеансы, ты рассказываешь мне все, что посчитаешь нужным. Я задаю встречные вопросы, может предложу выполнить небольшие упражнения или задания. Как мне кажется, это все же лучше, чем предаваться пассивно-агрессивному поведению или попросту молчать. Так как скорее всего это приведет к поиску другого специалиста, и все будет повторяться каждый раз заново.

– Да, я понимаю. Хорошо, давайте попробуем. Возможно будет даже интересно.

– Думаю, будет. Я рекомендую отказаться от стереотипа, что поход к психотерапевту – это бесконечно длинный час, во время которого каждая секунда длится как вечность. Можешь представить это как время, которое можно уделить целиком себе и своим мыслям. А я постараюсь тебе не мешать, и если все сложится хорошо, то возможно даже и помочь. Сегодня наш сеанс мы посвятим знакомству, я задам вопросы, чтобы узнать тебя. Обычные вопросы, которые задают друг другу люди в реальной жизни. Если тебе будет интересно, то и ты можешь спросить, что хочешь обо мне.

– Окей, почему бы и нет.

– Итак, я бы хотел вернуться к самому началу. Как ты думаешь, почему ты здесь?

– Я разве не ответила на этот вопрос?

– Ты обратилась к следствию, к опасению своей мамы по поводу своего поведения, а не к самой причине, к своему поведению и тому, как оно отражается на других.

– Хм, мое поведение. Мое поведение… Не знаю. Я не могу сказать, что мое поведение должно выглядеть в глазах окружающих и моих родителей, в частности, как нечто странное и вселяющее опасения. Я достаточно обычная девушка, не пропадаю по ночам в непонятных компаниях, вены не режу, алкоголем и наркотой не закидываюсь. Отучилась в школе, сейчас учусь в университете. По-моему, самая обычная история.

– Тебе нравится учиться, Лиза?

– Да, вполне интересно.

– Какую специализацию ты выбрала для изучения?

– Историю искусства.

– Интересный выбор. Почему именно ее?

– А почему бы и нет?

– Для подобного выбора требуется определенный склад характера, если позволишь ― души.

– Ой, док, ну не стоит только на этом строить свою теорию.

– У меня пока нет никакой теории, Лиза. Мне просто интересно понять, почему ты выбрала именно эту специализацию.

– Потому что гуманитарии всегда в цене! Разве нет?

– Ты ждешь ответа на этот вопрос?

– Нет, конечно. Я уже наслушалась доводов своего отца. В конце концов он снисходительно согласился с моим выбором. В основном, полагаю, из-за того, что я девочка. А девочкам можно выбирать дурацкие профессии, ведь они потом смогут найти мужчин с нормальной профессией.

– Это задело тебя?

– Почему это должно было меня задеть? Глупый поступок есть глупый поступок. Пол тут значения не играет. Я прекрасно понимаю, что достаточно несерьезное решение в плане рациональности. Но, с другой стороны, почему нет? Может быть, в недалеком будущем роботам надо будет объяснять, что считается хорошим искусством, а что ― не особенно.

– Наши встречи не будут мешать твоему обучению?

– По вторникам и четвергам пары начинаются с двенадцати, так что я все успею и с Вами поболтать, и лекции послушать.

– Хорошо. Если вдруг возникнут сложности с совмещением занятий и наших встреч – не стесняйся сразу сказать. Подберем удобный график. Лиза, раз ты упомянула отца, можешь мне рассказать о взаимоотношениях в своей семье?

– О, а я все думала, когда вы зададите этот вопрос. Итак, моя семья. Моя семья состоит из четырех человек: я, мама, папа и старшая сестра. Про меня еще успеем поговорить. Мама. Вы с ней уже успели познакомиться, наверное, свои выводы сделали, думаю, они не далеки от правды. Она их тех людей, которые как открытые книги, она не умеет прятать эмоции. Слава Богу, ей это и не нужно. Сколько я себя помню, она никогда не отзывалась втихую плохо ни о ком, даже о самых паршивых людях. Не знаю, как правильно называется этот дар: наивность или же блаженность. Ко мне она тоже всегда была исключительно добра. Сколько себя помню, она всегда была где-то рядом, выполняла свой материнский долг. Утешала, если со мной что-то случалось, всегда готова была выслушать, надо отметить, что я практически не пользовалась этой услугой. Возможно, в этом и причина почему я тут – в проблеме коммуникации. Но, думаю, это распространенная проблема.

Папа. У меня получается прямо такая типичная история: мама – открытая и сердобольная, отец же куда более сдержанный, ему все-таки надо обеспечивать семью. Но в доброте ему тоже не откажешь. Так что версию с насилием в детском возрасте можете сразу вычеркивать, док. Отец практически всегда работал, сколько я себя помню. По образованию он радиоинженер. Когда я была маленькая, мне нравилось сидеть с ним в гараже, смотреть как он перебирает все эти крошечные детальки под лампой, что-то чинит, орудует паяльной лампой. Хотя мы практически не разговаривали, но я почему-то чувствовала поразительное единение с ним. На обратном пути он обычно покупал мне мороженое. Не знаю, почему я это вспомнила, но может как деталь к портрету сгодится. Когда я только я появилась на свет, он работал на заводе, который производил транзисторы или что-то подобное, я особо никогда не разбиралась в этом. Потом еще по вечерам подрабатывал таксистом, и даже частным шофером у всяких подозрительных личностей, пару раз даже рассказывал, как уходил от полицейской погони. Успешно. Он, бывало, травил истории про бандитов и потом уже про бизнесменов. Забавно, что это были одни и те же персонажи. Но это я поняла уже, когда повзрослела. В детстве то мне нравились их погоняла, что-то типа «Серый» или «Бочонок». Когда он рассказывал, я все представляла, что это какие-то персонажи сказок, типа Серый волк или Золотой бочонок. И я воображала, что отец возит их на своей машине по всяким волшебным местам. На самом-то деле все было куда прозаичнее, но это понимание, конечно, пришло только с возрастом. Сейчас он работает по профессии на каком-то частном производстве, которое пока каким-то чудом выдерживает конкуренцию с китайским рынком. Слава импортозамещению, а то бы опять пришлось ему сидеть ему за рулем круглые сутки. Маме, кстати, тоже пришлось выйти на работу, чтобы поддерживать стабильный доход. Работает консьержем в нашем районном торговом центре. Нормально, думаю, все лучше, чем просто сидеть дома без дела. Дочери выросли, а цветы на балконе и собаке требуется не так много времени. А да, кстати, забыла сказать. У нас есть собака неопределенной породы по кличке Пуфик, тоже ведь член семьи. Ему уже двенадцать лет, но он держится молодцом, хотя седой, и половину зубов потерял. Его завели перед тем, как я пошла в школу. Я долго просила собаку и родители, наконец, согласились. Очень хороший пес. Смышленый, правда любил грызть мои кроссовки. Почему-то именно мои, не знаю. Остальные не трогал. Может, мои были просто самые маленькие, и они очень удобно помещались в его пасти, а может, он что-то знал, чего мы, люди, не могли понять. В общем, это наша семейная загадка.

Кто еще остался? Моя сестра, Маша. Не скажу, чтобы мы были близки в моем детстве. Все-таки разница в возрасте значительная ― шесть лет. Когда ей нравились куклы ― я только родилась. Когда мне нравились куклы – ей уже нравились мальчики. Когда мне начали нравиться мальчики – ее уже интересовали мужчины. Тут есть значительная разница. Ну и сейчас она уже ожидает ребенка, а я? Я ничего не ожидаю. Она в моей жизни не то, чтобы прямо близкий человек. Конечно, сестра и все такое, но она для меня скорее, как взгляд в будущее. Своеобразная машина времени, по которой я могу ориентироваться, что меня ожидает. Вот так я буду выглядеть, вот так я буду себя вести. Может прозвучит довольно грубо, но это достаточно удобно. Можно избежать многих ошибок, но с другой стороны – совершить много своих собственных. У Вас есть братья или сестры, док?