Текст книги "Хроника карантина 2020"

День 15-й (11 апреля)

Записано женой под диктовку.

– Что с тобой?! Ты слышишь?! Я спрашиваю, что с тобой?! Что у тебя с глазами?! – кричала жена.

Он отнял руки от глаз и заморгал. Он ничего не видел. Руки опять потянулись к глазам и стали судорожно их тереть.

– Бля. Что за хрень. Я ничего не вижу! Что это такое? – в его голосе чувствовалась паника. – Сука, что за хрень? Я что, ослеп?

– Убери руки! Я сказала – убери руки! – жена уже не говорила, а кричала. Она схватила его за кисти и с силой отвела их вниз. – Господи, – почти шёпотом проговорила она.

– Что? Что с глазами? Ну не молчи! Я что, ослеп?

Жена сглотнула и выдавила:

– Не знаю. Они просто все красные. Совсем. Вместо белка ярко красные шарики.

Слово «шарики» почему-то подействовало успокаивающе. Он стал приходить в себя. – Жаль, что там нет голубого шарика, а то можно было бы слетать за мёдом, как Вини Пух.

– Придурок, ты посмотри, что у тебя с глазами!

– Родная! Успокойся! И давай просто вызовем скорую. Иди вызывай, – он заставил себя улыбнуться. Паника отступила. Страх никуда не ушел, но он снова мог соображать и мыслить. Бешено стучало что-то в голове. В глазах стояла серая пелена с едва различимыми, размытыми пятнами.

– Главное, жив. Не дождутся. Я же советский человек. И ноги пока не отрезают. Сейчас приедет скорая. Сделают укол, и всё будет хорошо.

Затрещал домофон.

– Приехали! Быстро. Молодцы. Ложись, – голос жены звучал, будто команды хирурга на операции.

Он опрокинул голову на подушку. Голова закружилась, он начал куда-то проваливаться, и в этот момент резко и непривычно визгливо заверещал дверной звонок.

Шёл пятнадцатый день карантина…

День 16-й (12 апреля)

Записано женой под диктовку.

Он спал. Долго спал. Иногда просыпался и брёл в туалет. На обратном пути его перехватывала жена, капала ему в глаза капли, протягивала таблетку и стакан воды. Он глотал таблетку, падал в кровать и засыпал. Он спал. Голова звенела от пустоты. В квартире было тихо. Жена иногда заходила в комнату, поправляла одеяло и распахивала дверь балкона. Потом через полчаса возвращалась и закрывала дверь. Это действо и меняющееся цифры на экране часов было единственное, что происходило в комнате за сутки. Он спал.

Шёл шестнадцатый день карантина…

День 17-й (13 апреля)

Он открыл глаза и улыбнулся. Он видел. На часах в окружении трёх нулей красовалась цифра 6. Шесть утра. В квартире было тихо. Спала жена. Спала кошка. Спал весь дом. Он тихонько слез с кровати и на цыпочках пробрался в ванную. Он стоял под душем, и тёплые струи окутывали и возвращали к жизни. Возвращалась память, возвращались эмоции. Просыпаясь, зашевелились в голове мысли. Ему показалось, что он даже чувствует, как извилины потягиваются и, разминая серое вещество, начинают шутить и переговариваться. Он с удовольствием побрился, уложил волосы и прошёл на кухню. Очень хотелось есть. Забытое давно чувство голода бодрило и поднимало настроение. Он открыл холодильник и стал высматривать жертву. Закипел чайник. Он сел за стол, пододвинул к себе большую кружку с чаем и тарелку с двумя большими бутербродами. Смачно откусил один, отхлебнул хороший глоток крепкого сладкого чая, улыбнулся и, зажмурив глаза от слепившего яркого солнца, сказал вслух:

– Кайф. Я живой.

И, как будто получив команду, радостный, что наконец закончился вынужденный простой, заработал, раскручивая огромный шатун, маховик невидимого двигателя, приводя в действие сотни тысяч различных шестерёнок и механизмов. Первыми откликнулись рецепторы. За ними засветились всеми цветами радуги отсеки информации. Расталкивая друг друга, полетели мысли. Их потеснила, сомкнув сурово губы, память. Он начал вспоминать…

…Противно заверещал входной звонок, и через несколько секунд в комнату вошли врачи. Их было двое. Длинный, сутулый, лет двадцати тащил огромный оранжевый пластмассовый ящик. За ним, семеня, вошла маленькая круглая женщина в голубом чепчике и маске на лице. Усталые глаза не позволяли с ходу определить возраст. Войдя, прямо с порога она строгим властным голосом произнесла:

– Здравствуйте. Вставайте и стойте спокойно.

После этого она вытащила из кармана белый игрушечный пистолет, нажала на тумблер и уверенным движением приставила ему в лоб.

– Доктор, а последнее слово? А покурить в последний раз? Нельзя же вот так прямо сразу. Без суда и следствия.

– Молчите, – ответила женщина в чепчике и нажала на курок. Удивительно, но выстрела не прозвучало. Вместо этого женщина посмотрела на дисплей сбоку пистолета и засунула пистолет в карман.

– На что жалуемся?

Жена, явно раздражённо, сказала:

– Доктор, посмотрите на его глаза! У него давление, и явно большое.

– Во-первых, я не доктор. Я фельдшер. Во-вторых, полис есть?

Он решил взять ситуацию в свои руки. Видел он всё очень смутно, но слышал пока хорошо.

– Госпожа фельдшер, а вы хотя бы человеческий фельдшер? Или ветеринар? Нет, я все понимаю, все врачи отправлены на фронт борьбы с вирусным захватчиком, где героически борются с отражением агрессии, и мобилизованы все, включая ветеринаров. Вы только не обижайтесь. Мне просто интересно.

Он не мог видеть, каким взглядом посмотрела на него фельдшер, но жена, увидев этот взгляд, тут же поторопилась сказать:

– Вы не обращайте внимания! Он просто шутит! Он всегда шутит. Вы уже делайте что-нибудь.

Неврач приказала ему сесть и стала пристально вглядываться в глаза. Оттягивая веки и поворачивая его голову то вправо, то влево.

– Н-да… Выпивали?

– Когда?

– Сегодня. Сегодня выпивали?

– Нет. Сегодня не выпивал. Не успел. Только утро ещё. А что, уже надо было?

– Травмы головы были?

– Сегодня нет. Вообще, конечно, были.

– Какое давление у вас обычно?

– 130 на 100.

Женщина достала из ящика аппарат для измерения давления и, натянув ему на руку резиновый хомут, стала измерять. Получив показания, она пристально посмотрела на него и произнесла:

– Вам надо в больницу. У вас 220 на 130. Я вообще не понимаю, почему вы ещё можете разговаривать. Это гипертонический кризис. Но я вам не советую ехать в больницу. Вы там умрёте. Если не от инсульта, так от коронавируса, которым вас там заразят, точнее, вы сами в итоге заразитесь, а не заразитесь, так будете всё равно никому не интересны. Сейчас же в стране одна болезнь – корона, а на остальное махнули рукой.

Она устало вздохнула и стала быстро что-то записывать в тетрадку.

– Да я и не собирался, товарищ фельдшер. Надо ещё завещание написать, а уж потом тихо скончаться в кругу любящей семьи.

Она ещё раз смерила его усталым взглядом, повернулась к длинному, который все это время дремал, опустив давно не мытую голову себе на грудь, и, повышая голос, сказала:

– Сережа, сделай тройчатку, метопролол и реланиум.

Порылась в ящике, повернулась к нему и протянула таблетку:

– А это засуньте под язык. Никаких компьютеров, смартфонов и телевизоров. Для вас это смерти подобно сейчас. Спать. И если выживете, то потом по часу гулять на балконе и не нервничать.…

…Он допил чай. Потянулся к своим сигаретам, но передумал и достал из ящика пачку тонких, кем-то забытых, явно женских сигарет.

– Покурим пока вату. А что там в мире у нас? Насколько сжалась на горле человечества костлявая рука коронавируса? И когда же наступит тепло, чтобы свалить на дачу?

Он щёлкнул пультом телевизора, нашёл новостной канал и стал смотреть. Ничего принципиально нового за сутки его отсутствия среди живых, на планете и в стране не произошло. В Америке рыли братские могилы в парке.

– Почему в парке? – мысленно спросил внутренний голос.

Английская королева призывала богатых людей пожертвовать на борьбу с вирусом, те, наверно, из солидарности с такими же простыми миллиардерами со всего мира, отказывались это делать. Ярчайший политик Украины Виталий Кличко бодро рассказывал киевлянам, что практически справился с вирусом:

– Поглядите на статистику, если вчера в Киеве умирал каждый шестой заболевший, то сегодня уже каждый второй! Я обещаю и дальше поднимать эти показатели.

Потом показали выздоравливающий Китай, уже весь в огнях рекламы и фейерверках. Подошёл черед и родной страны… Оказалось, что пока он спал, ввели пропуска. Стало тревожно, а где его брать, этот пропуск. Но тут же мэр Москвы, явно посвежевший и стопроцентно вшитый, уже не мучаясь перманентным похмельем, рассказал, что пропуска получат все. А два миллиона уже получили. И, имея пропуска, все, кто захочет, сможет ездить. После его слов страх прошёл, но возник и не отпускал вопрос:

– А зачем тогда пропуска, если их получат все москвичи, кто захочет?!!! Может, легче и проще было ввести запрет на въезд в Москву НЕ москвичам, чем выдавать 22 миллиона пропусков?

Было непонятно. Точнее, наоборот – очень даже всё понятно. Ничего не менялось, и никто не думал действительно бороться с пандемией, кроме врачей. И, как бы подтверждая его слова, на экране появилась бывшая министр здравоохранения. Пряча за толстыми стеклами очков взгляд, она рассказала, как не покладая рук и из последних сил поднимает отечественную фармакологию. Речь была понятной. Непонятно было, почему она рассказывает всё это не из барака лагеря на Калыме, не из карьера с кайлом в руках, а из министерского кабинета. Ведь за весь этот развал медицины в стране её бы должны уже были расстрелять раз сто минимум! Но вместо этого отправили разваливать фармакологию…

Он выключил телевизор. Улыбнулся. Он ничего не пропустил!

– Ладно, Бог с ними, с министрами-онанистами. Скоро Пасха. Потом на дачу. А ещё столько дел. Надо маме позвонить, сыну, узнать, как там на работе. Телефон, наверно, оборвали, почту проверить. И главное – Танюшку обнять, поцеловать и сказать спасибо. И сегодня день рождения у любимого деда Пети. Царствие ему небесное! – он перекрестился. Не вовремя эта болезнь, выпить за деда не получится сегодня. Ну ничего, отметим на сухую. Он резко встал.

– Короче, Максим Викторович, включаемся! – громко сказал он и, улыбаясь, распахнул окно. Порыв весеннего воздуха выплеснулся ему в лицо и пронёсся по каждой его клеточке, наполняя таким простым и нужным словосочетанием:

– Будем жить!

Шёл семнадцатый день карантина…

День 18-й (14 апреля)

– Ну с этим понятно, надо оплатить интернет. Ты рассказывай, что интересного произошло, пока я был в летаргическом сне.

Жена разливала кофе по чашкам.

– Я и рассказываю. Что ещё… Звонил Артур председатель, звонил Лёха Кокорев, звонил Филонов. Всем нужно с тобой поговорить, у всех важно. Просили, что бы, как только так сразу.

– Понял. Позвоню. Ещё что?

– Звонил Александр Николаевич с работы, хотел рассказать про Васю, чем там дело кончилось. А главное! Чуть не забыла! Приходили эти, ну эти… Племя, как ты их называешь. Всё втроём. Я не открыла. Смотрела в экран домофона и разговаривала через дверь.

– Во-о-от! Это уже интересно! И что? Впарили они рукопись соседке?

Жена гордо упёрла руки в бока, приняла позу сахарницы и медленно, выговаривая с медью в голосе каждое слово сказала:

– Я, между прочим, разговор записала. Я же знала, что тебе будет интересно.

– Да ты что! Вот это я понимаю – жена Штирлица! А чего молчишь, всякую туфту тут рассказываешь, телефон оплати, с работы звонили, председатель, правление… Тащи быстрее запись! Будем слушать.

Жена усмехнулась, открыла смартфон и нажала куда-то на экран.

– Здравствуйте! Это мы, ваши соседки из 12-й квартиры! Откройте, пожалуйста! Нам нужно поговорить с Максимом Викторовичем! Это очень важно! – кричала мама-вождь. Бабушка и дочка выглядывали из-за её спины, широко улыбаясь и перебивая непонятными междометиями. Если судить по цветастости юбки мамы-вождя, натыканных в шлем голубиных перьев и ещё более яркой раскраске, у племени был праздник. Отсутствие на улице сезона дождей, а на лестничной клетке ритуального костра явно указывало на то, что торжество это выпадало из привычного календаря племени, и произошло действительно что-то сверхнеординарное. Крепкая стальная дверь не давала племени возможности использовать химическое оружие, и главе клана пришлось уповать исключительно на филологию. От переполнявшего её настроения вождь-мама подтянула уверенным отработанным жестом колготки и продолжила:

– Откройте, пожалуйста! Нам нужен Максим Викторович! У нас к нему дело!

Жена строго спросила:

– Какое дело? Денег попросить?

– Что вы? Что вы? Нет! Наоборот! Точнее, не наоборот, но почти наоборот!

Копошившиеся за спиной вождя соплеменники наперебой закричали:

– Наоборот! Наоборот!

В голове жены, и так измученной нерадостными событиями последних суток, утомлённый мозг не в силах был больше успевать за тем, что значит «наоборот наоборота», и стал молить о пощаде. Но она сдержалась – сказывалось воспитание, говорившее ей, что убогих надо жалеть, и она просто спросила:

– Что вам конкретно нужно? Максим заболел и спит. Его нельзя будить. Скажите, что вам нужно.

Крики за дверью стихли. Возникла пауза. Секундная. После этого крики раздались с новой силой, но теперь уже не радостные, а наполненные вселенской горечью и отчаяньем. Наверно, так плакал когда-то наш предок-неандерталец, упуская мамонта. Прокричав на три голоса что-то горькое и неразборчивое, племя наконец успокоилось. Ещё раз подтянув колготки, мама-вождь со слезами произнесла:

– Единственный мужчина жил в доме порядочный. Грамотный. Интеллигент. – Она ещё раз подтянула колготки и продолжила: – И на тебе! Коронавирус! Вы хоть скажите, он выживет?

– Какой коронавирус? Вы чего несёте?! Он просто заболел. Давление. Короче! Мне некогда! Что вы хотели от него?

Строгий голос привёл вождя в сознание. Она поправила сбившийся шлем, увеличила диаметр ярко красного пятна в районе губ и не менее строго ответила:

– Слушайте! У нас есть ценная рукопись. Точнее, была. Максим Викторович хотел её у нас купить. Но как у истинного мужчины у него не было с собой денег. И он послал нас к соседке. Мы выслеживали её два дня и ночь. Но когда поймали, она стала кричать и грозить милицией. Она даже не выслушала нас. Просто невоспитанная хамка! Но в этот момент проходил председатель Артур Абрамович. И мы постарались всё объяснить ему! И вы знаете, он нас понял и купил рукопись!

– Артур купил у вас вашу рукопись?!!! – удивлению жены не было предела. – А если не секрет, то за сколько?

– Мы просили двенадцать. Но три тысячи – тоже деньги. Мы купили свечи, хлеба и молока.

– А скажите, вы долго… Ну… Объясняли Артуру про ценность рукописи? – спросила жена, уже еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

– Вы знаете, да. Удивительно необразованный человек. Хотя и еврей. И совсем не интеллигент. Хотя и еврей, – она снова подтянула колготки.

– Мы четыре часа, без десяти минут, в его каморке втолковывали ему, какая это важная рукопись. Приводили в пример мнения уважаемых людей. Пока наконец он не понял всю её ценность и не согласился купить. А Максим Викторович нам нужен для того, что мы хотим ему вручить подарок. Как первому человеку, который оценил важность для науки моего труда, – с этими словами она обернулась, приняла из рук клона Греты Тумберг коробку и достала оттуда шлем. Точно такой же, как был на ней самой, только без ритуальных перьев.

– Вот! Передайте! Чтобы он мог сохранить свой великий разум от облучения электромагнитным полем!

После этих слов девочка истошно завопила:

– Ура-а-а-а!

А бабушка прослезилась. Что творилось в этот момент за дверью, они не видели, а там, почти согнувшись пополам и давясь от смеха, жена утирала слёзы.

– Это великая честь для нас, – она взяла себя в руки. – Но я не могу принять этот шлем. Когда муж поправится, вы сами вручите шлем ему лично. Я уверена, он будет счастлив и просто заплачет от такого подарка! А сейчас, если можно, я пойду – нужно посидеть у его кровати, мало ли что…

– Да, конечно! Мы придём завтра.

– Нет-нет!!! Что вы?! Врач сказал – две недели покоя. Как он встанет, первым делом найдёт вас.

На этом запись обрывалась.

– Ты знаешь, я уже просто не могла уже. Ещё чуть-чуть, и я бы расхохоталась. А они ещё минут десять что-то обсуждали у нас на лестничной клетке, потом стащили кактус с подоконника и ушли.

– Замечательно, а говоришь, не умеешь смешить. Я от души посмеялся. Кактус не жалей, у тебя их много. Они, наверно, его уже съели на ужин.

Жена улыбнулась и задумчиво проговорила:

– Кактус мне не жалко. На здоровье. Меня удивило другое, как это они Артура уговорили?!

– Ну тут-то как раз всё понятно. Четыре часа близкого общения в замкнутом пространстве. Ты представляешь, сколько там оставалось кислорода уже через полчаса! А Артур Абрамович выдержал целых четыре! Вот что значит гены. У него, наверно, историческая генетическая прививка на газовые камеры. Я бы не выдержал и часа. Если бы ты только знала, что это за букет ароматов… – он задумчиво посмотрел куда-то в пустоту, будто вспоминая. Потом нервно передёрнул плечами и произнёс:

– Ну что? Пойдём дальше по списку? Говоришь, правление хотят собрать, а без меня не могут набрать кворум для этого паноптикума? А давай позвони, пусть завтра созывают.

И заливисто расхохотался.

Шёл восемнадцатый день карантина…

День 19-й (15 апреля)

Он стоял на балконе и курил. От прекрасного утреннего настроения не осталось и следа. И причиной был не мелкий колючий снег, который кружил вокруг, норовил попасть в глаза и, прилипнув к окну, сползал по стеклу тонкими вялыми струйками. И ветер, совсем не апрельский, как будто чужой и нездешний, тоже не был тому причиной. Тем более этой причиной не была жена, которая подошла, взглянула на его застывшее лицо и, ни слова не говоря, ушла. Да он и сам, если бы его спросили, в чём причина, не смог бы вот так сразу, в двух словах объяснить. Наверно, он начал бы издалека, из очень-очень далёкого далека. Наверно, пришлось бы рассмотреть все три тысячи лет истории страны, всё, что особенно повлияло на то, как эта самая страна росла, взрослела и вообще жила эти три тысячи лет. Безусловно, он бы начал нервничать и горячиться, захотелось бы сразу выпить. Потому как разобраться во всем без пары бутылок вряд ли возможно. А после пары уже и не нужно.

Он просто курил. В голове уже в который раз прокручивались события прошедшего дня…

День начинался спокойно, даже скорее умиротворённо. Утренний завтрак с женой, телефонный разговор с мамой, потом с сыном. Просмотр новостей с различных сайтов. С утра даже проглядывало солнце, даря надежду на скорый отъезд на дачу. Но потом будто кто-то взмахнул палочкой, пожелав сменить картинку мягкой пасторали на чернушный НТВэшный сериал. И понеслось.

Зазвонил телефон, и голос на том конце проговорил:

– Максим Викторович, сегодня в двенадцать Добродольский хочет приехать к вам. Он везде доказывает, что вы не до конца выполнили акт и должны снести ещё и помещение проходной и тамбур и ещё что-то, одним словом, он знает, что вас нет на работе, и хочет показать власть, – это был его человек в префектуре, и он так ненавидел своих «отцов-начальников», что, увидев в его лице человека, который готов бороться с беспределом чиновников, с радостью сливал ему информацию.

Он посмотрел на часы. Естественно, не успевал. Да если бы и успевал, не поехал бы. И дело было даже не в пропусках и безопасности семьи, хотя и это останавливало, главным было то, что он боялся: не сдержится и сегодня точно убьёт эту мразь. Сразу вспомнилось, как два года назад это животное явилось к нему в первый раз…

В кабинет вошёл маленький, щуплый, в сутенёрской куртке с песцовым воротником и брючках в обтяжку человечек. Аромат женских духов, маникюр и грация движений не оставляли сомнений в его сексуальной ориентации. Рыжие волосы и лицо близкого родственника Шарикова делали его образ законченным. Оставалось только поставить на лоб печать, вызвать охранника и отправить его в барак на зону, развлекать ночами лишённую женского тепла публику. Пробубнив быстро казённое, без интонаций и пауз «Здрасьте, я сотрудник префектуры Добродольский Сергей Александрович», это нечто не стало размазывать вокруг да около, а с ходу заявило:

– Я назначен на место Антона, и, в отличие от него, я добьюсь чтобы вас снесли. Но есть выход. И он очень даже простой. Миллион. Я дам номер карты. Что скажете?

От такой возведённой в ранг существования наглости и от самого гротескного образа чиновника новой формации он даже рассмеялся.

– Секунду.

Максим встал из-за стола, прошёл к двери и повернул ключ. Вернулся и, резко схватив человечка за затылок, смачно приложил его мордой лица о стол. Раздался не то хрип, не то визг, перешедший в плач. Человечек вскочил и, размазывая сопли вперемешку с кровью, заорал:

– Вы что себе позволяете? Да я вас! Я вас посажу! Вы не знаете, кто я и откуда. Я снесу тут всё у вас!

Слушать визги было противно и быстро надоедало, он опять встал, подошёл к человечку и, схватив его за горло так, что у того стали вылезать глазные яблоки и посинели губы, сказал, чётко и медленно выговаривая каждое слово:

– Слушай сюда, пидорас. Если бы у тебя были мозги, то ты сначала бы навёл обо мне справки. Но мозга у тебя нет. Есть только раздолбанное очко. Вот его включи и слушай. Если ты, мразь, ещё когда-нибудь зайдёшь ко мне в кабинет, не постучавшись и не спросив, можно ли войти, я тебе отстрелю яйца, вложу тебе в руку ножик и нажму кнопку вызова ментов. И скажу, что ты, агрессивный гомосек, напал на меня, а я оборонялся. И поверь мне, я тебя, чмо, посажу. Второе. Мне плевать, кто тебя воткнул на эту должность и кто тебя имеет на ней. Но мой тебе совет, постарайся о нас забыть.

Человечек упал на пол, захрипел и, размазывая кроваво-сопливую смесь, выскочил из кабинета, даже не обращая внимания на большое пятно, расплывавшееся у него между ног. Это было два года назад. И человечек не попадался ему на глаза. Да, он вредил, гадил как мог, но издалека. Он даже осмелился один раз приехать, но, как будто зная, а скорее всего, точно зная, что не застанет его и сможет безнаказанно третировать арендаторов и запугивать охранников. И вот сегодня с утра он объявился опять. Грустно было даже не само явление этого животного, грустно было то, что в ситуации, когда в городе, в стране реальная беда, когда непонятно, что и как будет дальше и будет ли вообще, когда высокая власть ломает голову, как со всем этим справиться, вся эта чиновничья мерзота, которой абсолютно наплевать и на страну, и на город, да на все абсолютно наплевать, кроме своей задницы и бабла, – вот эта самая мерзота рулит в стране. И чем сложней, чем хуже ситуация, тем раздольнее и вольготнее чувствуют они себя. Тем наглее и циничнее воруют, тащат, гребут, при этом насмехаясь над всем остальным быдлом.

И нет у этих «управленцев нового поколения» никакой совести, никакой чести, никакого достоинства. Нет в них ничего, что делает человека человеком. Да, чиновники всегда в России воровали. Да, их пачками вешал Петр и колоннами расстреливал Иосиф Виссарионович. Да, всегда так было. Но вот это новое поколение, «поколение пепси», выращенное за тридцать лет либеральной демократии, – это нечто! И тут уже не хватит ни магаданских лагерей, ни виселиц. Только стрелять, стрелять и стрелять. Из пулемёта. А если нет, то тогда и стране будет «НЕТ». Не будет страны. Растащат её всю, как почти до нуля растащили в девяностые. Развезут по Лондонам и Лозаннам. Разорвут на куски, выпьют всю кровь, и не будет страны. А делать, похоже, некому. Ни сажать, ни стрелять. Потому что нет у президента кадров. А «кадры решают всё». И если их нет, то сколько ни тасуй Шойгу с Лавровым, хоть кверху ногами их поставь, ничего не изменится. Нет кадров. Нет. И поэтому правят сейчас в стране не Путин, не Дума, не Мишустин с Шойгу и даже не «всесильные олигархи», правит сейчас Россией вот этот маленький, щуплый, рыжий, мерзкий педераст Добродольский. И сотни тысяч его клонов по всей стране.

Он курил. Снег закончился, и даже пыталось пробиться солнце, словно обижаясь и пытаясь объяснить кому-то там на небе, что всё-таки середина апреля, а его не пускают заняться весенними делами. Подошла жена. И, обхватив его руку, положила ему голову на плечо.

– Ну ты чего раскис? В первый раз бороться, что ли? Пошли лучше пить чай с плюшками.

Он улыбнулся:

– Ну если с плюшками, то я не против.

Шёл девятнадцатый день карантина…