Текст книги "Записки психиатра. Безумие королей и других правителей"

И все бы у них получилось, пожалуй, да только стало подтекать невовремя – и заговор не удался, зато император оторвался во время допросов, принудительных самоубийств и казней с конфискациями.

«Ну и как прикажете руководить таким сбродом? – риторически спрашивал Нерон. – Стараешься тут для них, песни поешь, стихи читаешь на табуреточке, а они?» И махнул рукой: есть специально обученные люди, в советниках числятся, оклады себе положили нехилые, пусть они и отдуваются. А мне пора блистать. Оргии проводить, опять же.

Императору бы принять во внимание, что в бюджете – не в последнюю очередь из-за увеселительных мероприятий – образовалась здоровенная дыра, что население, которое подкосила чума 64 года, не вывозит предписанных ему налоговых и прочих отчислений, что восстановление Рима после пожара тоже влетает в асс, и надо бы что-то с этим делать – да кто бы осмелился капать психопату на мозги?

А в провинциях, с которых продолжали драть четыре с половиной шкуры вместо привычных трех, недовольство не просто назревало: оно перезрело и забродило.

Обострение случилось, как и положено всем обострениям, по весне. В марте 68 года наместник Лугдунской Галлии (той, у которой столица в Лугдунуме, нынешнем Лионе) Гай Юлий Виндекс вдруг заявил: «Я взбунтовался. Извините, но я взбунтовался». Настропалил он вверенные ему легионы, и пошли они до городу Риму, устраивать этим столичным похохотать. В Риме, понятное дело, обсценно удивились и отправили другого наместника, Луция Вергиния Руфа из Верхней Германии, надавать наглецам по сусалам и провести воспитательные децимации.

Виндекс, произведя нехитрые фаллоназальные подсчеты, понял, что не справляется, и подкатил к третьему наместнику – уже из Тарраконской Испании, Сервию Сульпицию Гальбе – с интересным предложением. Дескать, айда с нами, а мы тебя за это императором сделаем!

Гальба подумал, да и согласился. И двинул свои легионы на соединение с Лугдунскими. Но малость припоздал: галльских мятежников успели изрядно потрепать, Виндекса прирезать, зато беглецы как следует пополнили войско испанцев. Луций Вергиний Руф не решился на второе сражение и отошел в сторону: мол, как рассудит Сенат, пусть так оно и будет. Вдруг я против будущего императора сейчас выступлю – и что тогда?

Сенат поначалу рефлекторно объявил Гальбу врагом народа. Но вот ведь незадача: привлекательность наместника Тарраконской Испании от этого только возросла. Мол, надо же – нашелся хоть один, кто решил открыто выступить против Нерона. А уж когда второй префект преторианцев, Гай Нимфидий Сабин, заявил, что Гальба – это пять, до Нерона дошло, что дело пахнет отнюдь не розовым маслом.

Император, который в это время предавался отдыху и неге на вилле в Сервилиевых садах, спешно вернулся в Палатинский дворец. И обнаружил, что все попрятались, даже охрана. Проворочавшись на ложе до полуночи, он разослал приглашения на внеплановую оргию, но никто не явился. Императору стало страшно, и он пошел искать кого-нибудь, чьи руки привыкли к колюще-режущему, чтобы тот помог ему уйти к Харону – но тщетно: во дворце оставались только рабы. «У меня нет ни друзей, ни врагов!» – с досадой воскликнул Нерон и бросился к Тибру, чтобы утопиться, но потом передумал: то ли вода была холодной, то ли грязной, то ли смерть от утопления представилась слишком неприятной.

Вернувшись во дворец, император повстречал верного ему вольноотпущенника, и тот посоветовал слинять на загородную виллу: во дворце вскоре могло стать совсем неуютно. Там, на вилле, Нерон приказал четырем рабам выкопать для него могилу. Светоний так описывает этот момент:

«Все со всех сторон умоляли его скорее уйти от грозящего позора. Он велел снять с себя мерку и по ней вырыть у него на глазах могилу, собрать куски мрамора, какие найдутся, принести воды и дров, чтобы управиться с трупом. При каждом приказании он всхлипывал и все время повторял: „Qualis artifex pereo!“ (какой артист погибает!)»

Прискакал нарочный и сообщил, что Сенат сделал поправочку и объявил уже не Гальбу, а Нерона врагом народа и постановил казнить его публично. Император вытащил кинжал, но так и не смог собраться с духом – и попросил кого-нибудь помочь. Все засмущались, стали отнекиваться – и тут вновь послышался стук копыт. «О, а это нас арестовывать едут», – смекнул Нерон. Он приосанился, процитировал: «Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает» из «Илиады» – и велел секретарю, Эпафродиту, помочь уйти достойно. Тот не осмелился отказать, и в четыре руки им удалось-таки перерезать горло. А тут и кавалерия из-за холмов подоспела. Спешились, попытались то ли кровотечение остановить, то ли придушить понадежнее. Нерон прохрипел напоследок: «Вот она, верность!» – и умер.

Император Гелиогабал, или О вреде власти для неокрепшей психики

В далеком 204 году в славном городе на семи холмах (хотя даже тут нет ясности, и кое-кто уверяет, вовсе и не в Риме это было, а в далекой Сирии, в городишке Эмеса) у племянницы императора Септимия Севера родился сын. «Юлька, ты у меня золото!» – вскричал на радостях Секст Варий Марцелл. «Я знаю, – отвечала Юлия Соэмия Бассиана, – а нельзя ли все то же самое, но в озвученном металле и эквивалентно живому весу? В конце концов, кто за тебя дядю просил, кто тебя из эквитов в люди вывел? Так что езжай в командировку в свою Нумидию и зарабатывай!» Поговаривают, правда, будто бы на самом деле родила Юлия не от Вария Марцелла, а вовсе даже от кузена, сына Септимия Севера – хотя очень может статься, что эти слухи Юлия сама же и толкнула в массы. Зачем? Скоро узнаете. Спровадив главу семейства в командировку, Юлия Соэмия Бассиана на пару со своей матушкой, Юлией Месой, занялись воспитанием мальчонки… и про интриги не забыли. Ах да, чуть не забыл: назвали мелкого Варий Авит Бассиан. Казалось бы, при чем тут Гелиогабал (или Элагабал, тут можно и так и этак обозвать, не сильно ошибетесь)? А вот при чем.

Когда мальчику было семь лет, Юлькин кузен помог заговорщикам ушатать своего отца, Септимия Севера (а то что-то скучно мы последние восемнадцать лет живем!) и заявил, что теперь он главный в домике. Ах да, братца еще рядом на трон посадили – ну ничего, сейчас подвинем. В общем, к концу 211 года стал Каракалла единоличным императором. Правда, ненадолго. Слишком по многим мозолям успел он оттоптаться. А напоследок еще и парфян сильно обозлил. Вот и прибили в 217 году не в меру шустрого императора, пока он военным туризмом занимался. На трон залез Марк Опеллий Макрин. А Юле пришлось отправиться к сирийской родне, от греха подальше, в далекую Эмесу. Надо сказать, их и там неплохо привечали, поскольку дедушка по материнской линии, Юлий Бассиан, был потомственным жрецом бога солнца Элагабала (по совместительству – божественного покровителя Эмесы), и тринадцатилетнего Вария Авита быстренько пристроили к жреческому делу. А поскольку, по свидетельствам современников, был мальчонка красоты просто божественной, в храм тут же повалили прихожане и латентные извращенцы. Но мама Юля держала руку на пульсе событий, и потому была в курсе, что императором Макрином многие недовольны: мало того что узурпатор, так еще и командировочные, боевые и походные зажимает – а ведь обещал! И вскоре поползли слухи, что где-то на востоке империи, в одном милом городке, живет без всякой славы средь зеленыя дубравы… Ладно, про дубраву – это уже лишнее, но вот что сын императора, мальчик, который выжил – это точно.

И так уж вовремя появились эти слухи, что дальше события развивались стремительно: в мае 218 года войско Макрина побили; сам он почти утек, переодевшись в простого легионера, но в Халкедоне его признали, поймали и повезли в Рим на телеге, как простого преступника. По дороге он попытался суициднуть, спрыгнув в пропасть, но отделался переломом ключицы. Тут его и добил (то ли от досады, то ли из сострадания) центурион – и тело осталось лежать у дороги, по которой двигался в Рим новый император четырнадцати лет от роду – Марк Аврелий Антонин Гелиогабал. Что же, новая жизнь – новое имя.

Итак, на рассвете 16 мая 218 года III Галльский легион, что квартировался в Сирии, дружно провозгласил юного Вария Авита императором. Все как задумывали две Юлии: бабушка, Юлия Меса, и матушка, Юлия Соэмия Бассиана. Очень уж хотелось дамам прибрать империю к рукам. Поговаривают, баба Юля занесла в кассу легиона прилично золотишка – но сами понимаете, чеков никто не сохранил. А вскоре и II Парфянский легион уже вовсю горланил – мол, Варий – вот наш выбор! Потому что малчик сладкий-сладкий!

Приняв новое имя – Марк Аврелий Антонин Гелиогабал, – парень двинул в Рим. Предварительно написав Сенату письмо: дескать, власть меняется, бразды принял, всем соблюдать спокойствие, все грехи прощаю, Макрин мастдай, люблю-целую, выезжаю вечерней лошадью, дорогой император Гелиогабал.

Перед тем как торжественно въехать в город на белом слоне… нет, забудьте, не было ни белых слонов, ни улыбчивых хозяек тратторий – так вот, вперед себя Гелиогабал отправил в Сенат свой портрет. И велел повесить его на видном месте, над статуей богини Виктории – типа, пусть привыкают люди к неземной красоте с восточным акцентом. Геродиан писал:

«Он был изображен в священническом одеянии из шелка и золота, широком и длинном по обычаю мидийцев и финикийцев; его голова была покрыта высокой короной, а на нем было надето множество ожерелий и браслетов, украшенных самыми редкими драгоценными каменьями. Его брови были окрашены в черный цвет, а на его щеках видны были следы румян и белил. Сенаторы должны были с грустью признаться, что после того, как Рим выносил грозную тиранию своих собственных соотечественников, ему наконец пришлось преклониться перед изнеженной роскошью восточного деспотизма».

Ну а позже и сам император подоспел.

Говорят, что в теории у любого психопата есть шанс, что его психопатия когда-нибудь или чем-нибудь скомпенсируется, и тогда черты характера не будут напоминать прическу сильно напуганного дикобраза. У Гелиогабала такого шанса, почитай, и не было.

Нет, на первых порах оно все выглядело если и не безобидно, то в целом терпимо: в Риме и не таких видали, а и тех хоронили. Ну сделал маму Юлю и бабу Юлю сенаторшами – так Калигула, земля ему пемзой, коня своего тоже того, а чем Юльки хуже коня? Многими статями так даже и лучше. Ну понатаскал в свое святилище статуй Аполлона, Орфея, Авраама и еще Христа до кучи, сам ведет богослужения, где не только девки румяные танцуют, но и жертвоприношения в ходу, и даже, по слухам, человеческие случаются – что же, бывает и хуже, но реже. Опять же, Римский пантеон – он на то и пантеон, потеснятся и всех вместят. Наиболее ревнивые из граждан приметили, что Гелиогабал все больше внимания уделяет своему богу-земляку, Элагабалу. А главное – себя не забывает лишний раз с шефом отождествить.

Но шли недели; в открытую Гелиогабала, за которого топили не только два легиона, но и две сенаторши, никто особо не критиковал и ничем этаким не попрекал (себе дороже) – вот тут-то парнишке башню от вседозволенности и снесло. Причем с явным сексуальным уклоном.

Поначалу он развелся с первой женой, Юлией Корнелией Паулой – мол, бабушка, конечно, дурного не посоветует, но надоела. Развелся – и вскоре отправился в храм Весты, прихватил оттуда главную весталку да как давай на ней жениться!

Ну императору, конечно, не откажешь, деваться некуда, стала Аквилия теперь Юлией Аквилией Северой. Казалось бы, римлян сложно чем-то шокировать, но брак с главной жрицей из храма, где практикуют обет безбрачия – сумел-таки удивить, мерзавец! Заодно довольно навязчиво свою богоизбранность и богоравность подчеркнул. Через несколько месяцев, правда, и вторую жену в храм вернул (видимо, она тоже не чуралась энцефалофагии) и женился в третий раз, на Аннии Аврелии Фаустине. Ну и что, что замужем? Сейчас казним – и будет вдовой! Причем богатой. А еще – из династии Антонинов, что вкусно. Правда, и тут Гелиогабала надолго не хватило, он снова развелся и пошел к весталкам – дескать, верните взад мою Аквилию!

Мама и бабушка намекали парню, что подчиненных в состоянии перманентного изумления держать, конечно, полезно, но и развлекать их тоже не мешало бы, иначе они сами могут устроить похохотать. «Да как два пальца об амфору!» – отвечал Гелиогабал. И повадился устраивать пиршества с запоминающимися забавами. Лотерею знаете? Говорят, он придумал (врут, должно быть, но ход красивый). Как все происходило? Во дворец приглашались, наряду с теми, у кого абонемент, бедняки, простолюдины и даже откровенная рванина. Всем раздавали ложки (оловянные, серебряные, золотые – кому как повезет) с выбитыми на них номерами. И в ходе пира выкрикивали номера. И выдавали призы. Ну а тут уж кому что выпало: кому сто золотых полновесных монет с императорским профилем, а кому полный кувшин мух; кому десяток верблюдов, а кому и десяток дохлых собак, кому рабыню аж из Британии, а кому бычьи яйца. Или страусиные, если бык успел убежать. Ну и сами угощения на пиру были запоминающимися. Где еще отведаешь блюдо из петушиных гребней, которые срезали с еще живых птиц? А мозги соловьев? А соловьиные же языки в меду? А отварной горох, пересыпанный золотыми шариками? А рис вперемешку с жемчугом? Считают, что такие вот пиры позволили императору просидеть на троне дольше, чем могло бы оказаться – сумел удивить и восхитить. Правда, чувство меры тут и рядом не валялось: однажды пирующих чуть было не погребли под ворохами розовых лепестков. А в другой раз ширнармассам показали навмахию (в смысле настоящий морской бой в большом бассейне) – и бассейн был наполнен не водой, а вином. Мол, захотел романтичный император, чтобы все было как у Гомера в «Одиссее» – он там писал про море цвета вина. На этом фоне выезды Гелиогабала голышом на золоченой (хорошо так золоченой) повозке, запряженной голыми же девушками, восхождения на Ватиканский холм на колесницах, запряженных слонами, тиграми и львами, обучение согнанных на форум порн[12]12
  Порны – низшая из разновидностей жриц любви, выше их стоят гетеры.


[Закрыть] сексуальным практикам с обещанием призов за лучшие позы и телодвижения – уже и не особо удивляли. Хотя чего уж там, удивляли, конечно. И начинали мало-помалу бесить. А тут у императора еще и гомосексуальные наклонности прорезались.

Сложно сказать, в какой момент Гелиогабал переключился на мальчиков и мужей (может, это его еще в Сирии плохому научили?), а только не хватило у него ума хотя бы не сильно эти наклонности декларировать. Ну зачем, спрашивается, раздавать должности, деньги и недвижимость тем, у кого больше и толще, кто лучше удовлетворит? Зачем любимого танцора – в префекты Рима, любимого цирюльника – в продовольственные префекты, своего грубого возницу – начальником охраны? Зачем рыскать по портам и притонам в поисках самых маскулинных образчиков, отдаваться им, а потом назначать самых умелых (в том числе и рабов, которым тут же даровалась свобода) консулами, легатами, наместниками? Зачем публично объявлять, что у него теперь есть муж – Гиерокл, бывший раб и колесничий (ага, тот самый начальник охраны)? Зачем бегать от мужа по лупанариям, отдаваясь другим мужчинам, а потом терпеть побои Гиерокла? И зачем, будучи в очередной раз побитым, заявлять, что раз бьет – значит, любит, и обещать сделать Гиерокла цезарем (не в смысле на салат пустить)? Ах да, еще про мужа Зотика в старых текстах упоминается, но это не точно.

В итоге уже не только Сенат, но и простые римляне стали поминать Гелиогабала исключительно бранным словом, обозначающим нетрадиционную сексуальную ориентацию. А преторианцев просто трясло от одного лишь упоминания его имени. Баба Юля с мамой Юлей фишку просекли и даже пытались образумить – мол, что же ты творишь, мелкий пи… пифий? Причем больше старалась бабуля, поскольку матушка уже хватанула интоксикацию властью и пребывала в нирване средней степени тяжести.

Но парень пошел вразнос. И по рукам. Пытаясь хоть как-то спасти ситуацию, баба Юля уболтала назначить преемником бездетного (что неудивительно) Гелиогабала другого своего внучка, сына тети Юли (была еще одна Юлия, Юлия Мамея) Александра. И даровать ему титул цезаря. Уболтать-то уболтала, но вскоре до Гелиогабала дошло, что под него копают. Опять же, когда-то родные сирийские жрецы напророчили, что своей смертью мальчонка не помрет. Он, кстати, довольно серьезно отнесся к пророчеству, и по всему дворцу на всякий пожарный были разложены предметы для экстренного суицида – то есть понимал человек, что если придут убивать, то убивать будут больно. Вот и разложил в стратегических местах удавочки, колюще-режущие предметы, флаконы с ядом. А еще замостил двор золотыми плитами и дорогим камнем: мол, если придется сигать вниз головой, чтобы пораскинуть мозгами красиво. Но вышло все как с теми унитазами в анекдоте: не пригодился ни один. Однако не будем торопить повествование.

Итак, поняв, что двенадцатилетнего двоюродного братишку готовят ему на экстренную смену и что преторианцам Александр нравится больше, Гелиогабал то ли распорядился прибить его по-тихому, то ли просто пустил слух, что малец при смерти – чисто проверить реакцию легионеров. Проверил на все свои полушария. Преторианская гвардия взбеленилась и затребовала, чтобы оба, Гелиогабал и Александр, показались на люди – в их лагере. Император понял, что деваться некуда, прихватил с собой маму Юлю и двоюродного брата, и 11 марта 222 года они предстали перед гвардейцами. Преторианцы, подчеркнуто игнорируя императора, горячо приветствовали Александра. Гелиогабал пришел в ярость и как заорет, как ножками затопает: мол, я вам покажу, как бунтовать! Всех арестовать, казнить и изнасиловать! «Не поняли!» – воскликнули гвардейцы и накинулись на императора. Как писал Дион Кассий:

«Он попытался тотчас ускользнуть, спрятавшись в ящик, и почти улизнул, но был схвачен и убит в возрасте восемнадцати лет. Его мать, которая держала его в объятиях, была убита вместе с ним. Их головы были отрублены, тела раздели и волокли по всему городу. Затем Сарданапал был брошен в Тибр, а труп его матери в другое место».

Насчет «ящика» нет единодушия: кто-то возражает, что прятаться они с матушкой пытались в сортире, где их и того…

Вскоре добрались и до тех, кого приблизил и возвысил Гелиогабал. И постарались, чтобы смерть каждого напоминала способ, которым человек добился от императора жизненных благ. Не то чтобы римляне были злопамятны – просто осерчали сильно и на амнезию не жаловались. Религиозные реформы быстренько поотменяли, женщин более в Сенат не допускали. В отношении самого Гелиогабала Сенат постановил применить «проклятие памяти» – уничтожить, вычеркнуть, стесать и закрасить все, где могло бы упоминаться его имя. Как видите, получилось не очень.

Хлодвиг II, худший из «Ленивых королей»

Легко ли быть королем, когда тебе всего пять лет? Едва ли Хлодвиг II сильно об этом задумывался, да и выбора у него особо не было: умирая от тяжелой болезни в январе 639 года, его отец, Дагоберт I, просил верного Эгу, майордома Нейстрии, приглядеть за сыном и женой Нантильдой (Гоматруду король к тому времени уже десять лет как бросил, за Рагнетрудой и сын, король Австразии, мог присмотреть, Вулфегунда и Берхильда же наследниками не порадовали). Знал бы добрый король Дагоберт, что окажется последним из могикан Меровингов, которые правили сами… впрочем, а если бы и знал – поздно уже было пить «Перье».

«Кловика на царство!» – кричали добрые оружные люди Нейстрии и Бургундии на вилле Мале-ле-Руа. Вон как пацаненок уверенно на троне сидит – ну прирожденный же монарх! Только ты это, Эга… сдвинь ему корону набок, чтоб не висла на ушах. И – удивительное дело – дела в королевстве Нейстрии пошли своим чередом, без особых перегибов, революций и дворцовых переворотов. Даже королевскую казну, сокровища Дагоберта I, в Компьене удалось поделить без драки на три неравные половины равные доли: эта долька Хлодвигу, эта долька Нантильде, а эта долька старшему сыну покойного короля, Сигиберту III, королю Австразии.

В 641 году Эга умер от лихорадки, и майордомом Нейстрии (и по факту ее следующим за Эгой правителем) стал Эрхиноальд, которому Хлодвиг II, по некоторым данным, приходился внучатым племянником. В принципе, все удачно складывалось – и для мелкого короля, которого с трона никто просить не собирался, и для самого Эрхиноальда: Нейстрией, в которой у него было немало собственных владений, он мог рулить спокойно.

Когда Хлодвиг подрос и стал проявлять живой интерес к противоположному полу, Эрхиноальд его обнадежил: мол, не боись, твое величество, жену мы тебе найдем! Без… э-э-э… заскоков, но работящую. И в самом деле ведь нашел. Вернее, это Хлодвиг присмотрел себе ту самую-самую, которая жила в доме Эрхиноальда. Ну и что, что рабыня! Ну с кем не бывает: юную Батильду (тогда еще не канонизированную как святую) умыкнули пираты где-то на берегах Туманного Альбиона. Ну и толкнули франкам по сходной цене. А майордом ее выкупил. И стал склонять то ли к сожительству, то ли к замужеству, но Батильда изобразила ему индейскую национальную избу: мол, не для тебя цветочек цвел, я, может, в королевы намылилась! А тут и Хлодвиг на кружку пуаре заглянул. И увидел. И пропал. В общем, деваться Эрхиноальду было некуда (опять же, человек он был неглупый и свой недогляд превратил в правильную инвестицию), и в 648 году Хлодвиг и Батильда поженились. Увы, молодого короля подкосило праздное времяпрепровождение. Ведь чем еще заняться, если царствуешь, а не правишь, и в распоряжении куча времени и денег? Правильно, кутить и прелюбодействовать. А ведь майордом говорил, ведь майордом предупреждал: доведут бабы и кабаки до цугундера!

Что уж на самом деле было тому виной – сейчас даже вскрытие не покажет. Может, задатки уже с рождения имелись, может, и впрямь алкоголь или черепно-мозговые травмы свою роль сыграли, а может быть, то на то наложилось и суммировалось. А только начались у Хлодвига припадки – развернутые, с судорогами и помрачением сознания. До того дело дошло, что уже и на лошадь монарх перестал садиться: мол, если припадок на скаку шарахнет, так можно и шею свернуть, из седла вылетев. По факту, Хлодвиг II стал первым королем франков, который с коня пересел в карету. Законодатель новой моды поневоле, можно сказать. Ну а за припадками и память стала пошаливать, и с интеллектом проблемы начались.

Правда, полной развернутой картины эпилептического (или все же алкогольного, сопровождающегося эпиприпадками?) слабоумия подданные не успели увидеть: где-то между 11 сентября и 16 ноября (по другим сведениям – аккурат 31 октября) 657 года Хлодвиг II скончался. И был похоронен в аббатстве Сен-Дени: там при отце, короле Дагоберте, были найдены останки казненного у подножия Монмартра святого Дионисия, там же хоронили Дагоберта, и это же аббатство стало впоследствии официальной усыпальницей французских королей.