Текст книги "Один соверен другого Августа"

Был еще добродушный в трезвости и до омерзения глупый в пьянстве монголоидный толстяк по кличке Тохтамыш – удачная иллюстрация из учебника по истории России времен нашествия ордынцев. Он был не лишен артистизма, вытягивал все песни на караоке, и как-то они были связаны с Ирой-уборщицей то ли массовками в павильонах «Мосфильма», то ли групповухами из далекой дворовой юности. Сеня брался за всякие аферы на грани фола и потому постоянно был завязан делами, гостями, друзьями и, конечно, барышнями без комплексов. На такую ситуацию и нарвался Август, когда дверь ему открыла тициановая модель с бокалом чего-то желтого в руке. С минуту она молча пялилась на Августа из-под полуприкрытых, набрякших от сиреневой краски век. Потом громко крикнула: «Сеня, к тебе!», и Август расслышал ее приглушенное резюме: «Бродяга с баулом. Курьер, что ли?». Сеня тихо ругнулся и через мгновение сам появился в атласно-красном халате с золотистыми драконами на сумоистском туловище. Как так вышло, что невозмутимый Сеня вдруг взорвался, Август не помнил. Скорее всего, он уже снял добродушный костюм после выпитого, и халат сумоиста должен был сразу дать подсказку. Август потом понял, что затронул ту струну музыкального Семена, которую ну никак нельзя было цеплять. Оказывается, если попросить его переночевать и услышать вполне добродушное: «Нет, братан, видишь, какой фестиваль», но при этом продолжать настаивать, упрашивать, а потом, не дай вам бог, угрожать, то его слабая струна всегда лопается. Хорошо, что Ава был в великолепной стадии бесстрашия, и сам спуск по ступенькам не вызвал ощущения чего-то болезненного. Он воспринял отказ по-диогеновски, с привычной невозмутимостью к нему, и пока летел, думал уже о собственной бочке на морском теплом песке. На ближайшие часы его бочкой стала лестничная площадка между этажами. Следующие пару часов он спокойно пересчитывал ноги курсирующих вверх и вниз жильцов, уже узнавая самых талантливых по ритму шага. Последний персонаж такого гостеприимного подъезда запомнился усталыми чертами ненакрашенной «сестры милосердия» в просторном домашнем халате. Она принесла воды и вытерла щеткой пятна грязи на куртке Августа. Но когда тот уже поддался порыву рассмотреть все запасы милосердия поближе и в более комфортных условиях, то сразу всплыл откуда-то из резервов ее памяти ревнивый муж и горластые дети. Пришлось послушаться ее благоразумия и пойти прочь в холодную ночь.

Молодой врач из приемного покоя ближайшей больницы вальяжно сидел за столом и равнодушно пытался расшифровать дрожащую речь Августа. Похоже было на просьбу о помощи, чае, теплой постели. В результате удачно вызванного сочувствия Августом была получена пачка сигарет и указана далекая дорога. В конце ее, на площади Белорусского вокзала стоял автобус. В него собирали всех бездомных бродяг и «игроков» в судьбу вроде Августа и увозили в муниципальный социально-гуманитарный пункт быстрого реагирования. Раньше его называли просто – ночлежка.

Уже было утро, когда протрезвевший Август после двух пересадок на троллейбусе бесплатно добрался до Белорусского вокзала. Москвичи по утрам в троллейбусе еще заряжены свежим утром и добры, как детские сновидения. Дважды за Августа платили. Видимо, потому, что столитровый рюкзак на спине, недельная щетина, пропитый скрип вместо голоса и немытые в косичке волосы вызывали у чистеньких пассажиров по-обывательски тихие и вежливые внутренние овации за перенесение пиратского романтического пофигизма с экрана в реальную жизнь.

Вокзальная площадь Белорусского вокзала с высоты ближайшего моста ворошилась, по своему обычаю, роем устремленных фигурок – потенциальных пассажиров. «Ты пришел на вокзал, значит, из пешехода ты переходишь в статус пассажира, если у тебя есть билет. Так, билета нет, и автобуса нет. И снова хочется… где бы че-то выпить, что ли?» – Август ежился от мыслей, самой колючей из которых была про ту же выпивку. Таков уж закон природы. Либо терпи, либо пей дальше. Терпения у Августа хватало на многое, но только не на такую пошлость, как выпивка. Одна верткая мыслишка проскользнула в темный уголок и доложила, что в рюкзаке, кроме где-то оставленного ноутбука, телефона и фотоаппарата было еще и портативное зарядное устройство по приличной цене. На чекушку должно хватить. Эта идея приободрила и укрепила упавшее было от потерь настроение, но необходимо было еще узнать что-то про автобус, которого не было.

На привокзальном пространстве Август заметил двух таджиков в амуниции дворников. Они, по-восточному образу жизни, никуда не спешили и глазели молча на суету вокруг, сидя на фундаменте бигборда. Неожиданно пошел щедрый снег, и Август решил, что это знак. Опыт бродяжьей жизни странника, коммивояжера, геолога, исторические познания из описания нравов разных народов и к тому же чутье на психологический типаж соседа в метро мегаполиса позволили Августу с первого выстрела подстрелить двух зайцев. Таджикские зайцы оказались узбеками. Причем старший из них, лет пятидесяти, вообще по-русски и не понимал, и не говорил, что очень изумило Августа. Щупленький Бахтияр, оказавшийся уроженцем Шахрисабза, сразу подхватил напетую Августом знаменитую песню времен освоения каракумских пустынь и возведения в них цветущих Учкудуков. Хорошая историческая память, музыкальная кровь от матери и не пропитый еще артистизм произвели впечатление на обожаемых теперь узбеков. Август был вознагражден мелочью на бутылку пива, одним звонком по телефону и комплиментом в виде вопроса: «А почему ты в кино не снимаешься?» На что был дан незамедлительный ответ: «Ты, Бахти, как в воду свою учкудукскую глядел! Отстал от киносъемочного каравана! Ха! Так отмечали начало съемок, что сегодня попал не в тот павильон, как говорится. Мы же комедию вроде хотели, а тут, видишь, мелодрама, бл… какая-то… хе…».

Через час прибыл автобус социального патруля. Кроме водителя, в нем хозяйничала миловидная полненькая блондинка с розовыми щечками и огромными голубыми глазами. Или Август ей приглянулся, или так было заведено в их богадельне, но Наташа, так звали сестричку милосердия, долго не отходила от Августа, выспрашивая его историю падения на дно московского столпотворения. Когда стало ясно, что Август случайный бездомный, то ему было разрешено пока погулять возле вокзала, хотя вообще-то по инструкции это не разрешается.

Уже лежа на клеенчатой сизой кровати первого яруса в казарменной палате ночлежки, Август бродил отрешенным взглядом по ночной гравюре голого дерева за окном и искал себе оправдания, в памяти перебирая по алфавиту имена авторов и их бродячих героев. Когда счет пошел на десятки, стало спокойнее, и дрожь алкогольного отравления в теле ощущалась не как постыдная зараза из притона, а как благородная контузия на поле брани.

– А правда, что тут плохого? Точнее, плохого для ближних моих? Главное, что плохо мне, а не кому-то другому. Чаще и намного чаще бывает же наоборот. Я своего рода пример для подражания! Да… хорош пример. Денег на одну поездку на метро осталось. А как домой ехать? А как теперь начальникам магаданским объяснять, почему я не сел на тот рейс? У-у-ух… – вздыхал Ава в темноте сопящего и храпящего зала ночлежки. Все двуспальные койки были заняты не постоянными, а большей частью временными бездомными и безденежными горемыками. И наверняка Август был единственным хозяином холодной клеенчатой кровати, хотя и утомленным, но все же восторженным.

– Как понять смысл жизни, не проведя хотя бы одной ночи в приюте для бродяг? – продолжал Ава сочинять очень необходимую ему сейчас апологию. – Мягкий аромат ласкового будуара – это уже сам пьедестал почета! А где стартовая черта, где отчаянный рывок начала забега, где гримаса боли от перенапряжения, где слезы радости на потном лице победителя?

Лицо Августа действительно было липким от химерного кружения снежных красавиц над призрачной бочкой огненного коньяка. Он со скрипом встал и вышел в туалет. Кто-то из сонных бездомных вяло ругнулся. Ноги, на которые ложилась самая ответственная роль в игре, всегда смиренно исполняли свою работу, но и они начали ныть и выкручиваться в ступнях.

– Нужно срочно выспаться. – Август приказывал своим мыслям исчезнуть, но голова демократически колебалась и не могла уговорить сразу всех своих извилистых депутатов перестать рассуждать и, либо разъехаться по участкам, либо принять закон об ответственности за невыполнение обещаний. Когда он уже снова улегся, ноги радостно отключились, но смазливенькая артисточка из нового мозгового созыва добралась до микрофона и начала митинговать:

– И потом, как можно петь одну песню всю жизнь? Или читать одну книгу? Нужно расширять репертуар! Пусть каждый разучит песню и про бурлака, и про шахтера, и про чемпиона…

Откуда-то из зала до лихорадочного сознания Августа доносились обрывки возражений. И сразу промелькнула в памяти лоснящаяся прическа с обязательным галстуком на упитанном животе:

– Слушай, а ведь можно! И это же и есть гарантия успеха, и карьеры, и, может, даже счастья! И потом, книгу одну мы читаем уже почти две тысячи лет! И будем читать! Пока не поймем…

Далее следовал сумбур толпы. Будто в зал ворвались представители сразу всех слоев населения:

– Да там не только ж читать нужно, а делать, что написано! А большая часть и не читала до сих пор!

– Успехом своим не поперхнулся еще? Куда ж тебе этот успех влезает? Он уже из ушей сочится! Поделился бы с кем, а то разорвет ведь сейчас!

– Читатели! Народ-то вымирает и вымрет весь, если читать постоянно! Природа, она сама научит и без науки. Вон, старики прошлого века – не грамотные, зато здоровые, без очков и за внуками их не видно. А теперь-то наши вожди на телефонах селфи, прости господи, голяком, и будущее их без дела темнеет в одиночестве?

– А мы согласны петь про черные глаза… шахтеров и голубые глаза других специальностей! Лишь бы в чемпионы записали…

Как ни крути, а народные поговорки самые верную правду гласят: «Утро вечера мудренее». Август был разбит, утомлен, его тошнило и трясло, но он был точно мудр. Нужно было идти и ехать на Киевский вокзал на городской электричке и там искать пункт помощи украинским беженцам или пострадавшим от войны на Донбассе. Это единственное, что могла подсказать ему милосердная Наташа еще вчера. Август с умилением вспомнил ее ласковый и жалостливый взгляд, проникающий прямо в сердце. С похмелья его с головой накрывала волна сентиментальности, и трудно было смотреть мелодрамы от слез, самотеком непрерывно струящихся по щекам. Через неделю мелодраматичность сменялась обычной для Августа доброжелательной иронией, перекликающейся со снисходительным сарказмом. Но вчера у него уже вертелся на языке неожиданный сюрприз для Наташи. Он хотел предложить ей выпить. Из ее переполненного любовью сосуда. Август навряд ли ошибся: сосуд, из которого часто пьют, никогда не бывает полным, а в этом казенном автобусе бездомный немытый бродяга смог похмелиться и умыться в животворном фонтане женской любви. Однако не случилось. Что-то помешало, кто-то отвлек, резко тронулись, и другие бродяги оказались Наташе не менее дороги, чем он. И тогда Август просто решил, что профессионально уметь жалеть это большой талант.

От станции «Перерва», недалеко от которой и находилась муниципальная ночлежка, шла электричка в центр Москвы. Ранним утром Август сел в первую попавшуюся, потому что просто было холодно стоять на колючем ветру перрона. По пути он узнал, что Киевский вокзал они не проезжают, но выйти можно на любой станции кольцевой линии метро и на последние деньги доехать на нем до вокзала. Как-то не возникала мысль, что за электричку в столице все-таки уже платят и давно. И тут Августу в очередной раз понадобилась «помощь друга-конферансиста». Он снова был рад его появлению, потому что только легкий авантюризм Вальтера мог теперь указать выход из московского тупика. «Заклинание для его появления осталось, по-моему, прежним? – решил проверить себя Август. – Мое “я” теперь другое “я”!». С этого момента Августу нужно было думать только о своем valter ego, о Вальтере-эгоисте. Нужно льстить ему, восхвалять его и даже бояться произносить его имя вслух, уподобляясь древним евреям с их Яхве. И хотя Вальтер часто ерничал, кривлялся и сваливался в штопор, но все же снисходил к Августу в трудные или просто волнующие минуты и всегда не с пустыми руками. После его посещений оставалось то послевкусие необъяснимого чуда, когда последние фишки на рулетке ставятся на два числа дня рождения – твое и ее, и одно из них выигрывает! После особо впечатляющих визитов Вальтер эгоистично утверждал, что только он может приносить Августу истинное счастье. Счастье спасательного круга в океане, кривой мокрой ветки в болоте, яркого луча света в темном переулке…

И, видимо, это был именно его ход, когда Августа будто кто-то схватил за руку и потащил на выход из вагона электрички, когда они остановились на станции «Казанский вокзал». Уже на перроне стало понятно, что номер телефона московского друга-геолога, с которого, в общем-то, и началась игра, остался в списках вечной памяти, как даты последней Великой войны. И не было обиды и даже изумления, когда полицейский пост на выходе со станции не пустил Августа в город. Вальтер бесшабашно потащил его по путям через отстойник и боксы депо на свободу московских улиц. Чем ближе был вокзал, тем яснее Август ощущал присутствие Вальтера рядом. Когда Август спросил цену билета у кассира на пригородном вокзале, то думал, что она либо по ошибке возьмет у него заранее меньшую сумму, либо улыбнется и молча пробьет самый дешевый билет, либо… ну не знаю! Либо она заплачет и вытащит из своего кошелька, либо… ну что-то же он должен сделать, этот чертов авантюрист, мистер удача Вальтер?! Но сзади уже нетерпеливо шушукалась очередь, а Август не мог отвести взгляда от выставленного на стол достопримечательного бюста молодой кассирши, которая просто и спокойно молчала, ожидая его исчезновения. Молчание удачи контузило Августа, и он в абсолютном трансе побрел к стенке кассового зала в безотчетном желании порыдать на этой стене плача, как правоверный иудей.

Правильно все же говорят про глупую самонадеянность человека, идущего упрямо куда не следует и верящего лишь в собственные иллюзии. И лишь когда его кончики пальцев уже коснутся дна, глубже которого тут не предусмотрено падать, лишь когда сил останется на последнее рыдание, тогда ляжет на опустившееся от груза плечо сильная рука и услышится финал божественной притчи:

– Бери и не мучь себя…

Август не успел не то что взглянуть на лицо Спасителя, он не успел его и поблагодарить, когда тот затерялся в толпе снующих пассажиров. В руке была простая сторублевка, но это был билет на электричку до простившего все, но еще об этом ничего не знавшего друга, который купит ему билет домой. А там был и новый билет на самолет, и новые аэропорты, и бирки с новыми названиями городов на рюкзаке. Эту игру Август прошел до конца и, убедившись в существовании тайного покровителя, теперь старался его по мелочам не беспокоить.

IV. Инаугурация эмпиратора

Июль 2016 года

Только после прохождения этого этапа «пряток», отразившегося внешне лишь в увеличении седины в бороде, Августу и был присвоен титул – «эмпиратор» и открыто то, что остается для большинства других людей, как говорится, за семью печатями.

Как выяснилось, Августу, будущему эмпиратору, крупно повезло в самом начале пути, когда он только делал попытки выписаться из своей первой палаты в лаборатории женского лона. Этот момент появления на свет по сути своей – первое освобождение, первый выход на сцену с человеческими декорациями. Новорожденному страшно, и он нервничает перед незнакомой мизансценой с любопытными зрителями и впервые увиденными родителями. Он плачет и вообще не знает, что говорить, не потому что забыл слова, а потому, что ему еще неизвестна его роль. Он, конечно, не чувствует, а большинство зрителей и родителей не догадываются, что в пространной и безвременно вечной канцелярии Вселенной ему сейчас одним махом подписали сценарий жизни. По ходу действия его пьесы возможны актерские импровизации, в меру, конечно, собственной талантливости. Но ощутив где-то глубоко внутри этот крохотный зародыш таланта его, как говорится, нужно где-то там же в себе еще и найти. Затем раскрыть, развить, объявить, пробивая бездарные преграды вокруг. В этих драках талант как раз и крепчает. Но не всегда. Сами импровизации могут изменить сценарий, но практически невозможно изменить главное амплуа актера.

Вот в чем и повезло Августу, так это в том, что первые минуты после рождения он был достаточно нем для возникновения первых подозрений в его странности. Некоторые огульно подумали о ненормальности. Так сцена и зрительный зал поменялись местами: новорожденный молча улыбался, а его зрители-родители успешно ломали комедию с драматическими репликами. Когда малыш наконец оборвал своим ревом спектакль, во вселенской канцелярии было решено выдать ему подходящее амплуа. Немного старомодное, несовременное, в общем, странное. Так ему повезло стать странником. Как бы не совсем престижно, могут сказать некоторые другие актеры. Но вот в этом-то и дело, что каждый считает свое амплуа, свою роль самой удачной. В сценаристы дураков не берут.

Итак, новорожденный талант, репетируя, плачет, не жалея слез, а ему уже прописали подходящий характер, примерные манеры и грим. Все на этой сцене в начале примерно. Был плод, а стал актер. Начался его путь по постепенному приобретению масок, привычек, морали, знаний и последующему освобождению от их же опеки и влияний. Официально считается, что раз уж вляпался в актеры, то лучший выход – найти и раскрыть свой талант и с его помощью пройти всю дистанцию и достигнуть финиша последним. Но без протокола: большинство людей убеждены не в необходимости таланта, а в полюбовных отношениях с госпожой Удачей. Что и зафиксировано во всех языках самыми популярными пожеланиями удачи и самым унизительным клеймом «неудачника». И вот абсолютно свободный от жизненного бремени человек заканчивает свою роль под продолжительные овации, чаще всего с тем же текстом и набором простых фишек, с какими начал играть. А некоторые талантливые любовники госпожи Удачи, нагруженные от ее щедрости ненужным добром и заваленные многословными завещаниями и многочисленными проклятиями ближних своих, путаются в последнем монологе и бездарно скрываются за непроницаемыми кулисами, не сорвав прощальных аплодисментов. Так что иметь таланты человеку – это еще не все, нужно, чтобы этому человеку везло, но везло целенаправленно именно в самих талантах. Ведь по простому, но вселенскому закону сохранения и равновесия энергий всем везет, но не «везде и всегда», а в «чем-то и иногда».

А повезло Августу в том, что, видимо, его ангелу-хранителю приглянулся его напарник по острову Туле – эгоист Вальтер. Они успели хорошо сблизиться на других неоткрытых и необитаемых еще местах то ли этой, то ли другой какой планеты. Август точно не знал, но ему казалось, что и его циничное «альтер эго» Вальтер и бесполый трудоголик ангел раньше работали на другого эмпиратора. Или, может, они вообще коллеги, только Вальтер был из «бывших», то есть пал когда-то.

Где-то к двадцати четырем годам Август стал чувствовать, что ему становится невмоготу слушать пустые споры друзей, читать кем-то заказанные газетные статьи, смотреть грубо субъективные передачи. Вальтер тогда как раз начал навещать его частенько. Различные шоу он советовал не смотреть, язвил над марионеточными обывателями с их глупыми оскалами и овациями по команде, высмеивал шаблонных ведущих – кривляк и пустобрехов. В результате Август невзлюбил цветные и яркие представления за стремление авторов отключить умы простых людей от реальности, посадить на иглу шоумании и покорно их пасти на пластмассовых полях примитивных аттракционов. Тогда-то в нем и стал четко проступать как выпуклый артефакт при раскопках подлинный герой прописанного ему сценария. Титул эмпиратора мало кого интересовал, и Август, конечно же, еще бессознательно, устремился к поиску истины с пылом жадного флибустьера. Оказалось, что на поприще эмпирических открытий больше необходимы задатки детектива и разведчика, чем бутафорного головореза за штурвалом. Во времена курсирования по университетам юношества все шло по утвержденному сценарию: отваливались одна за одной, как старая плитка, иллюзии; все более угрожающе надвигалась самостоятельная жизнь со свободным дипломом.

И случилось то, что должно было случиться с нерадивым искателем. У Августа произошло реальное раздвоение понятия «истина». Она оказалась не плоской, а двусторонней, как монета, золотая монета, королевский соверен. По ценности истину можно было сравнить разве что только с этим блестящим человеческим мерилом. Изначально она была лучшей подругой так называемых «гениев»: неуловимой абстракцией непризнанного современниками ученого, сказочной пленницей богатого невежды, размытой фантазией больного художника, и, ко всему прочему, собственно, главное, – никогда никем не виданной, но почему-то желанной красавицей. Эта подозрительная всезнайка пряталась от людей в кабинете с табличкой «Истина» в путанице коридоров огромного учреждения «Последняя инстанция». Там она, скучая, бродила все свое бесконечно свободное время в лабиринте подземелий, заманивая своим чудным «истинным» голосом в темноту небытия любопытных человеков.

Но вот двадцать лет тому назад, в 1996 году, безо всякого предупреждения, Август в простом купейном вагоне встретил неожиданно вполне живую и теплую, веселую и беззаботную, счастливую «истину», от которой пахло свежим бризом океана…

Основная аксиома искателя истины, гармонии, правды открывается ему не сразу. Августу стало ясно значительно позднее, что подлинная истина может множиться. Она в определенный момент игры меняет тактику из-за страха. Она перестает намекать, тормошить и подталкивать своих утомленных странников. Она просто боится лишиться этих последних преданных поклонников. Она не хочет быть одна. Ей нужны стоны и муки ее искателей, их воспетое в стихах и прозе отчаяние, их бессильные попытки заглянуть за ширму и увидеть хотя бы тень ее сути.

По правде говоря, Август после слуха о существовании этой самой «истины» сразу догадался, что эта особа жреческих кровей, и, чтобы попасть хотя бы на аудиенцию к «ведунье», придется не только долго ждать, но и прийти, как говорится, не с пустыми руками. «Ведьма» лакомилась жертвами. Изысканный вкус абсолютизма проявился тут со всей пышностью: мало кто мог положить на алтарь этой всеведающей зазнайки хоть крошку чего-то нового, неизведанного, не то чтобы достойного насыщения ее «естиного» естества. Потому вопиющая безграмотность подавляющей части населения в вопросах истинности чего-либо, ее неразборчивость в меню и жалкое ежедневное удовлетворение души и тела искусственной жертвой заставляли «истину» садиться на голодную диету. Потому, кстати, и все «ведьмы» правдиво изображаются изможденными вредными старухами – есть-то, истинно глаголют, нечего!

В момент очередной голодной истерики будущему эмпиратору повезло. Оставшаяся без подарков и внимания, голодная и одинокая «истина» разозлилась на всяких суетливых, инициативных, энергичных и коммуникабельных дельцов и подала прошение во вселенскую канцелярию о «единовременной помощи голодающей Истине по части жертвования ей странников там, чудаков разных, поэтов хотя бы… где все эти бездельники? Голодно и скучно без них…»

В канцелярии на запрос отреагировали оперативно, и в то же мгновение стали появляться на свет странные младенцы, которые молчали и этим пугали привыкших к диким крикам родителей. На радость Ее Всеведенью, она получила в помощники ветеранов из штрафбата ангельского полка – демонов. Эти сорвиголовы не вписывались в формат и форму с крыльями, потому слонялись без дела и смущали сальными шуточками порядочных ангелов-охранников. Бывало, что и сбои происходили в системе охраны. Ну что вы хотите, безгрешна только Первопричина.

Но, как известно, tempero mutantur…, и прошли голодные безжертвенные годы для Ее Всеистинности. Правда, упругая вереница соискателей ее даров не плелась молчаливо к ее резиденции, а нетерпеливо гудела друг на друга клаксонами блестящих внедорожников с забитыми багажниками совершенно безвкусных жертв с лейблами модных брендов. В хаосе новых нравов и пристрастий нужно было сначала разобраться, и это занимало, естественно, уйму времени. Взять хотя бы совершенно новые слова со старым смыслом и старые слова с новым, – того и гляди, дашь осечку, и появится сомнение в подлинности самой «Истины». Вот тогда она и решила использовать свое давнее право на множественность. Когда-то давно она материализовывалась людям в образе пророков, мессий, чудотворцев или просто целителей и старых бабушек на тропинках в лесу. Потом люди решили сказку сделать былью, но жажда к обезболивающим плодам истины осталась. Так, в награду за преданность в лихие времена ее голодомора Августу и была послана истина в человеческом обличье. Само собой, что «ничто человеческое ей было не чуждо». И даже более того: такое воплощение истины в образе обычной девушки лет двадцати было ясно только ему, Августу. Но и он не знал, что ему уготован громкий титул, за который полагается крупная жертва. Сначала он подписал некий документ, озаглавленный «Первый минимум соискателя истины», после этого дали ему в руки правдоподобную тяжелую такую лопату, и он начал рыть. Мысли потекли через новый фильтр, и сразу рассвело, и уже настало утро…

…С рождения Августу снился он сам, только такой, каким быть боялся. Когда проходили годы, и в один прекрасный день сон становился явью, то Август сначала не мог понять, где он эту ситуацию видел. Сами сценки были нелепые и незначительные, вроде игривого смеха толстой, лоснящейся продавщицы в колбасном отделе, своими свиными глазками взвешивающей легкий комплимент его красавца отца. Итак, Август был из такого типа людей, перед которыми вдруг, как тень памяти о каком-то далеком предке, неожиданно вырастает мемориал одного насущного вопроса или сна. Почти как у принца датского. Или у витязя на распутье. Или у рыцаря перед турниром. Радует в нем только то, что попадаешь в козырную компанию. Мимо этого памятника трудно пройти суетливым шагом. Что-то тянет остановиться и прошептать убами полустертые слова: «Куда ведет тебя твоя дорога?».

Попытка быстрого ответа не удается, и тогда память открывает вырванные из контекста чужие знания: «…ученье – свет?.. Ах, если бы!». От этого подозрительно одинокого света ложатся, плодясь, вокруг тени плотных сомнений. Оттуда-то и возникает мрачный самокопатель с тяжелой лопатой в мозолистых ладонях. И начинается изнурительная работа. То, что он выбрасывает из глубокой ямы вместе с мелкими самородками нарытых истин, дурно пахнет и несимпатично выглядит: плохой аппетит, ошибочные встречи, метания в заколдованном хороводе лиц обоего пола и постфактум – неудобства всяческих угрызений – то ли уколы совести, то ли поджелудочная отказала. И главное, – мешают повсеместно разбросанные вокруг мелкие жалящие иголки вопросов, которые не во что воткнуть, и потому с непостижимым постоянством натыкаешься на них в самые неподходящие моменты.

Например, одна книга вещала о том, что голубые, лазоревые, а также багровые и прочие небеса и эмпиреи существуют лишь при соблюдении трех условий. Наличие субъекта – это тот, кто вообще придумал любоваться небесами, речками, цветочками и другими радугами, потом присутствие объекта любования – тут понятно. И главное наличие света. Чего-то одного нет и – хрясь! Вся красота исчезает. Говорили же нам древние греки: витать в эмпиреях опасно, ибо там живут боги, философы-идеалисты: взгляд через призму собственных ощущений и есть истинный путь к познанию; очень древние римляне: condition sine qua non – есть-таки непременное условие существования для любой вещи или явления, без которого оно не может быть. А мы, не зная меры, поднялись выше небес, проскочив небожителей, потому как упрямо упирались взглядом вперед, а не вверх, вширь, а не вглубь, и вот остались без неба, без идеи, без мечты.

Вот так и выходит, что наше любимое и воспетое на все лады небо фактически не существует без соблюдения трех условий. Или, по-другому, оно существует, пока мы в нем нуждаемся. Оно иллюзорно по сути, ибо кажется или видится только нам отсюда, с земли. Черт подери! Это не порядок. Задумываться о том, что непроглядная тьма бесконечности окружает наш живой и переплетенный системами взаимосвязей шарик, не хочется из-за простой потери ориентации и твердости под ногами. Но ведь иногда приходится. Пусть на секунду, на ходу, зажигая ночью на балконе сигарету или вопрошая интуитивно кого-то из небожителей. Тогда все же прорывается сквозь замусоренную рутиной оболочку мозга четкий сигнал, и внезапно закидываешь, как по команде, голову назад и задаешься нездешним вопросом: «Кто я?» или «Зачем я?». Но, к счастью, это состояние вселенской озадаченности случается не часто, и уж, слава тебе господи, не со всеми.

Вообще, странные безадресные вопросы свойственны были людям всегда. И это только кажется, что они не рациональны или бессмысленны. Эти вопросы имеют эффект сиюминутной транспортации по просторам Вселенной. Маленький космос человека путешествует по своему бесконечному прародителю, и кто сказал, что его ощущения, как близкого родственника, будут неверны? Что делает задумчивая живая душа на гладком, отшлифованном льду спешащей кометы? Она и сама наверняка не знает. Оправдывается тем, что ищет начало всего. Но звезды вокруг ей не верят. Они скептически смотрят на смещенный вектор человеческого знания, будто бы сигнализируя своим светом из глубины космоса: «Ваша кривая познания заблудилась в земных дебрях. Она по-молодецки, сняв пенку и сливки с собственного бездонного сосуда, вырвалась зачем-то покататься по Вселенной. Вы наивно ищете клад у соседей, когда он зарыт в вашем собственном огороде. Спрашивается: зачем вам это надо? И вообще, это же большая тайна, и быть свидетелем начала чего-либо очень ответственно и довольно обременительно. И надбавки к пенсии вам за это не будет».

История, к сожалению, началась не с человека. И не испуганное, очкастое, и постоянно недовольное, и мерзнущее существо неслось тогда, да и теперь, вместе со звездным ветром навстречу гостеприимной Земле. Не человек, но ведь и не пустота же. Нужно было обозначить его символом, и его уж называли по-разному. Но, по сути, это и было само начало, уже бурлящее, уже недовольное, уже распихивающее соседей и уже желающее расширения жизненного пространства. В общем, этот молчаливый невидимка еще нелюдим, но уже ужасно сосредоточен на своих смутных желаниях. И это нечто уже хочет оставить свой след, что-то сотворить даже в этом сложном для творчества редком и хаотично разбросанном мире. Этот микрон, странный квант желает попасть на какую-нибудь поверхность побольше своей и сразу там стать главным и знаменитым. Но вот беда – не всем на пути попадаются нужные соединения с подходящей поверхностью. Не все счастливцы. И среди многих есть немногие, осужденные на то, чтобы дать начало и направление новому движению. Посвященные в тайну начал поймают тонкий свет, бьющий из темноты неба. Поймают и спокойно пойдут по делам. Непосвященным же остается только ломать голову и портить нервы над запутанной тайнописью посвящений.