Текст книги "Во тьме"

Они сели на пляже. Женщина достала из карманов бутылки с пивом и протянула одну из них коллеге.

– В течение нескольких лет я работал инспектором полиции в Портленде, – начал Бролен. – Сначала хотел поступить на службу в ФБР и стать профайлером. Закончил университет, потом прошел отбор в Бюро. Я учился в Квантико, собирался работать федеральным агентом, но в конечном счете не стал им. Я бредил этой профессией, однако, столкнувшись с практической работой, увидел, насколько сильно она отличалась от моих туманных представлений о ней. Я начал опасаться, что проведу остаток своих дней в условиях, далеких от комфортных. Рискуя прослыть избалованным ребенком, не знающим, чего он хочет, я уехал: два года службы в ФБР, а потом тихое возращение в Орегон. Я пошел работать в полицию Портленда, занимался расследованием преступлений. Скажем так: мое образование позволило мне браться за серьезные дела.

Он сделал глоток «БадЛайта», уже сильно остывшего на январском холоде.

– Тогда-то я и столкнулся с делом Лиланда Бомонта, серийного убийцы. А затем с «Призраком Лиланда», или «орегонским призраком», как назвала его американская пресса; второй вариант не такой интимный, поэтому давайте использовать его.

– Если я правильно помню, их было несколько, да?

Бролен сосредоточенно смотрел на океанские волны, пенившиеся в тридцати метрах от них.

– Трое. «Портлендский палач» – Лиланд Бомонд, его Призрак и Ворон. Но в конечном счете только один человек дергал за веревочки. Ворон. Но когда я думаю о нем, то зову его Данте.

Любое воспоминание о тех событиях вызывало у Бролена тяжелые вздохи. Вот и сейчас в его груди разразилась буря страдания; казалось, удары внутреннего грома разрывают его душу и сердце. Мысли о работе в полиции неизбежно приводили его к этим призракам, к тому, во что благодаря Данте превратилась его собственная жизнь. Расследование принесло ему все: профессиональную славу, разочарование, стимулы, энергию и даже любовь. Он не довел дело до конца, чуть-чуть не успев помешать убийце. Затем последовала отставка.

– Почему Данте? У него что, не было настоящего имени?

Бролен вынырнул из глубины своих мыслей и поднес бутылку к губам.

– Он похож на поэта, – глотнув, ответил детектив, – он устроил другим людям настоящие круги ада. Но, может быть, я зову его так потому, что до конца не разобрался в потемках его души… – добавил он, помолчав.

Аннабель нахмурилась, но не отважилась спросить; Бролен должен был сам ей все рассказать.

– Он не достоин того, чтобы люди знали его имя, – наконец объяснил детектив. – О нем говорили везде, писали книги. Тогда как его жертвы забыты, все они – безымянные убитые. Таков мой ему ответ: стереть его имя из памяти.

Сострадание, переполнявшее Аннабель, было искренним. С самого начала их знакомства что-то в этом человеке расположило ее. Детектив Бролен казался равнодушным к мнению посторонних, он жил в обществе, но его ум не был подчинен этому обществу; Бролен был окружен ореолом настоящей свободы и страдания, и этим страданием он платил за свободу.

Аннабель положила ладонь ему на плечо, утешая; в жесте не было никакой двусмысленности; она спросила себя, как могла появиться в Бролене такая ненависть к этому Данте. Как будто к делу промешивалось что-то глубоко личное.

– Когда Данте был арестован, я уехал подальше от всего этого. Затем уволился из полиции. Несколько месяцев я путешествовал, не зная, что делать теперь.

– Почему же вы вернулись?

Тихий вопрос напоминал ласковый ветерок.

– Камни.

Глядя на океан, Бролен сделал еще один глоток.

– Уезжая, я не убегал прочь, а просто пытался ответить на вопрос «Почему?». Разобраться в смысле жизни. Старушка Европа казалась мне идеалом, я хотел найти ответы там, в колыбели нашей истории. Сначала Франция, потом Италия. Я пересек экс-Югославию, разрушенную лживой информацией больше, чем войной, затем Грецию… Но ни намека на ответ во мне не возникло. Я видел солнце, встающее над башнями Каркассона, море, наблюдавшее за подвигами Геракла, но ничего не пробудилось во мне. Египет стал следующей моей целью, я пробыл там шесть месяцев. Я мог бы рассказать вам много чудесных историй про эту страну, ее жителей, Каир и Хан-аль-Халили[9]9
  Заменитый каирский рынок.


[Закрыть], Нил и тамошние богатства. В Египте я забылся, очистил свою память от жестоких образов, преследовавших меня, перестал быть собой. Однажды утром, проведя ночь в беседе с новым знакомым, я поехал в Гизу. Когда я смотрел на рассвет, стоя возле пирамид, неутомимый танец солнца на поверхности камней, стоящих вот так уже четыре с половиной тысячи лет, открыл мне глаза. Слабый ветер шевелил песчаное покрывало на песчаных холмах, и это было великолепно. Три царицы возвышались прямо передо мной, творение человеческих рук, бросающее вечный вызов звездам – сквозь время, сквозь историю; мне казалось, я слышу голоса людей, их создавших. Отвага ушедших сочилась через песок, и я снова подумал об Афинах и Акрополе, о Каркассоне с его башнями, строителях этих красот и их современниках; камни сами говорили со мной. Я вернулся в Каир, долго размышлял обо всем этом в тени портика мечети Ибн Тулуна и наконец понял, что пора прощаться с молитвенным пением, раздававшимся с вершин минаретов.

Его глаза дрожали от череды воспоминаний. Чуть менее уверенно Бролен добавил:

– Вот. Очень кинематографично, правда?

Он понимал, что не сможет выразить все пережитое тогда, все эти трансформации. Вращение Колеса Времени открылось ему благодаря камням. Запечатленные в камне неизвестные люди, мгновения их бытия, улыбались и плакали; казалось, горечь времени усиливает собственные горькие размышления Бролена. Он жил сегодня и не имел права спорить с этим фактом.

Орегон опять вовлек его в неудержимый вальс сменяющих друг друга времен года, и Бролен – постаревший, уязвимый в своей искренности – снова окунулся в глубины озер и холодных рек. Он не излечился от ран, просто набрал немного сил у порывов ветра пустыни и мудрости истории. Он смирился и нашел такой ответ: перестать быть никем.

– Я стал частным детективом, чтобы расследовать преступления – а это я умел лучше всего. Любопытно, что у меня открылся талант разбираться в психологии преступников. Я решил не закапывать его в землю и помогать тем, кому он мог бы быть полезен. Полагаю, нет ничего худшего, чем узнать однажды, что тот, кого любишь, вдруг исчез. Поэтому-то я и занимаюсь исключительно делами, связанными с пропажей людей. Многие из этих людей просто сбегают, иногда причиной бегства становятся преступления. Я приношу их семьям ответы, пусть даже самые тяжелые из возможных, но никогда не оставляю их в неведении.

Допив, Бролен посмотрел на Аннабель. Она смотрела на него странными глазами, чуть открыв рот. Несколько раз моргнув, она, казалось, вспомнила, где находится.

– Что сказать. Я…

Слова застыли у нее на губах. Ей хотелось рассказать о множестве вещей, доверить свою боль, насытиться его пониманием, его дружбой. Рассказать о Брэди, ее пропавшем супруге, вздрагиваниях каждый раз, когда хлопает дверь, безумной надежде на то, что это он, об одиноких ночах, жизни в ожидании, закрывавшей ей дорогу к чему-то иному. В словах Бролена и ее чувствах проскальзывало взаимопонимание; однако было отчетливо ясно, что открыться она не сможет.

Бролен смотрел на нее, не отрываясь, однако она не заметила в его взгляде ни влечения, ни желания, словно Бролен был лишен всего этого, и потому в его взгляде есть лишь снисходительность и рабочий интерес.

– Все в порядке? – поинтересовался он.

Аннабель сжала горлышко бутылки и сдержанно прошептала «да». Океан продолжал обрушивать волны к их ногам, природа была неутомима.

– Не думал, что смогу посмотреть на звезды отсюда, – заметил Бролен. – Видно плохо, но и то, что видно, кажется прекрасным.

Аннабель втянула голову в плечи, прижав к лицу мех воротника, и продолжала молчать.

Затем они еще час провели на пляже, разговаривая обо всем и ни о чем, впрочем, избегая серьезных тем, которые будоражили ее душу, заставляли вспоминать вкус слез. Нью-Йорк – город десяти миллионов одиночеств, и хотя исключения, конечно, бывали, Аннабель не стала подобным исключением.

Вдалеке замигали огни грузового судна, подходившего к новому Вавилону. Наступала ночь.

13

В аду нет ничего хуже звуков. Рейчел понимала это каждую минуту, каждый час, каждый день, проведенный здесь, среди проклятых. Место было просторным, крики людей раздавались приглушенно но, по правде говоря, редко.

Рейчел Фаулет, двадцати лет, съежилась, прижавшись к скале. Непрерывный поток воды больше не качал ее, как прежде, в ее первых снах; паника ушла. Сейчас она чувствовала себя безумной, ей казалось, что она ощущает струйку воды, вытекающей из-под скалы. Что видит потоки слюны, стекающей с морды чудовища, Чужого. Сложно было определить природу этого источника. Ручей вытекал из-за двери наверху или даже «из стены». Рейчел чувствовала себя погруженной в эту жидкость. Влага была со всех сторон.

Уже давно девушка утратила представление о времени.

И конечно, здесь не было ни солнца, ни луны.

Ей казалось, что рядом часами воет и лает собака. И слышать это было очень тяжело. Животное то жалобно тявкало, то пронзительно скулило. Оно умоляло, чтобы это закончилось, да, именно так, собака сама просила, чтобы ее убили! Отзвуки страдания доносились до Рейчел. Несколько раз с той стороны стены раздавался скрежет: было слышно, как собака яростно царапается, хотя давно должна была бы уже устать и затихнуть.

…Рейчел подползла к своей отвратительной постели. Узкая комната, минимальный набор для выживания: таз с водой, пыльная кровать с ужасающе скрипящей ржавой сеткой. И свечи, которые освещали помещение.

Как она оказалась здесь? Она не знала этого. Рейчел бодро уселась на лошадь своей сестры Меган, как уже делала это не раз в течение недели, проведенной в ее доме. Часовая прогулка, спокойно: ни галопа, ни рыси – она уже думала о ребенке, лишь ощущение силы и гармонии между человеком, лошадью и лесом. Когда подошло время возвращаться, она свернула с тропинки в поле, чтобы срезать путь, и в ста метрах от дороги вдруг появился он.

Это он заботился о ней здесь. Приносил ей пищу. Сначала она думала, что он хочет изнасиловать ее. Но он ничего подобного не сделал.

Тогда.

Она плакала, когда больше не смогла спать: боль в горле стала невыносимой. Сейчас она дрожала от жестокого холода. Время от времени он приходил к ней, открывал дверь и садился, глядя на нее. Молчал. Его лицо оставалось бесстрастным. Все читалось только в его глазах.

Они блестели.

Потом он вставал и уходил. Однажды, едва он успел закрыть за собой дверь, Рейчел услышала вдалеке вопль. Женский. Крик быстро оборвался. Ей показалось, что она слышит детский плач, но не была в этом уверена. Тем более вода шумела и трудно было определить точно.

Он пришел к ней с цифровым фотоаппаратом. Сделал только одну фотографию. Уходя, он обратился к ней. Рейчел не ожидала этого, не предполагала услышать его голос. Мягкий, почти дружеский.

– У тебя есть право на другую фотографию – потом, – сказал он. – Через несколько месяцев.

Рейчел закричала. Она бросилась к нему. Он оказался проворным, для него подобные жесты были обычным делом, он легко обездвижил ее. Очень сильно ударил ее по лицу, и Рейчел показалось, что он сломал ей нос. Затем снова врезал ей своим тяжелым кулаком. Дикарь. Рейчел увидела, как в воздухе разлетаются капельки ее собственной крови. Еще удар. И еще… Пока она не заскулила, как та собака, и не рухнула без сознания. Провалилась в темноту, запомнив серые зубы этого человека, обнажившиеся в улыбке.

Рейчел была измучена. Ее постоянно била дрожь.

И тогда она приняла решение.

Она должна это сделать. Это ее последний шанс. Она должна ему все рассказать. В конце концов, этот тип все-таки человек, может быть, ее слова сумеют что-то пробудить в нем.

В глубине своего вонючего карцера Рейчел ухватилась за последнюю надежду, наивно и отчаянно.

Она долго повторяла то, что готовилась рассказать ему. Она делала это так истово, что звук текущей воды и вой собаки перестали быть слышны.

Когда дверь открылась – он принес ей еду, Рейчел, чьи глаза смутно видели в темноте, сразу не заметила этого.

Она справилась и слабым, охрипшим голосом попросила: «Подождите!»

И увидела, как захлопнулась дверь, но на полу, подсвеченные ярким солнечным светом, у порога были видны две ступни.

– Подождите… – повторила она.

И заметила, что собака замолчала.

Не отвлекайся!

– Я хочу поговорить с вами, – с трудом добавила она.

Слова были тяжелыми, как камни.

Никакой реакции с той стороны двери. Но он был там, Рейчел видела тень от его ног. Он ждал.

– Послушайте, – простонала она. – Мне нужно вам кое-что сказать… Клянусь, что не пойду в полицию, я выдумаю любую историю, здесь темно, я не видела ваше лицо и не смогу опознать вас… Отпустите меня… Мистер… Мне надо уйти… Я… Я беременна… Я жду ребенка…

За дверью раздался глухой звук – человек сделал какое-то движение. Он открыл забранный толстым стеклом глазок и уставился на Рейчел. Сладострастно.

Грудь девушки болезненно сжалась, когда он насмешливым голосом ответил:

– Да? Я это прекрасно знаю. Поэтому ты здесь…

14

Два серых ириса – глаза Джека Тэйера – были устремлены на Аннабель.

– Не слишком ли рано? Мне надо было подождать, – поддразнил он ее.

Они были в кабинете вдвоем – в тесном помещении с двумя окнами, выходящими в будничную серость утра вторника.

– Я поручил Эттвелу и Коллинзу заниматься идентификацией людей, изображенных на фотографиях, мы же будем разгадывать шараду, – добавил Тэйер.

– Фразу, похожую на отрывок из псалма, написанную на латыни?

– Нет, открытку и ее текст. Ты не должна пить это дерьмо, – он указал на стакан с кофе, который держала Аннабель. – Портит желудок.

Женщина встала поздно; проведя вечер в компании Бролена, она ощутила безудержное желание достать из альбома несколько фотографий, на которых она была вместе с Брэди. Она долго думала о нем, пока слезы не упали на снимки и на бумагу – те письма, которые они писали друг другу в начале знакомства. Так она и заснула посреди воспоминаний, созданных «Кодаком», и рядом, увы, не оказалось заботливых рук мужа, чтобы ей было удобнее. Искренность Бролена, его слова напомнили Аннабель, как сильно ей нужен Брэди.

– А, чуть не забыл: сегодня утром приезжают парни из Центрального управления Северного Бруклина – они хотят нам помочь. Нам с тобой выделили одного.

Аннабель подняла глаза и посмотрела на кипу папок с делами. Тэйер тем временем взял со стола пластиковый пакет с необычной открыткой внутри.

– На ней только отпечатки Спенсера Линча; этот Боб, автор письма, – осторожный тип.

– Повтори мне, что там написано, – попросила женщина.

Тэйер взял мел и написал на доске, висевшей на стене:

«Ты растешь. Делаешь меньше глупостей. Теперь ты должен научиться быть как мы. Невидимым. Преодолей себя, прояви хитрость: в семействе Джона Уилкса ты найдешь JC 115. Маленькое примечание: это семейство возит на своей спине богатства земных недр. Оно обитает в верховьях Делавера… Будь достойным, и до скорого, мой маленький С. Боб».

Сбоку Тэйер приписал фразу, обнаруженную в доме Линча, – фразу, начертанную кровью нескольких жертв:

«Калибан наш бог, В нас жизнь, Ибо тело светит во мраке».

– Есть мысли, откуда взялось само имя «Калибан», Джек?

– Нет, я посмотрел в мифологическом словаре вчера вечером, ничего не нашел. Это может быть что угодно – заимствование из книги, фильма. Или простая причуда.

А имя на открытке – «Боб»?

Джек Тэйер нахмурился:

– По моему мнению, он подписался «Бобом» для анонимности, это простое, ничего не значащее имя, вероятно, даже не его.

– Ладно, давай пока оставим в покое его имя. Посмотрим на открытку – откуда она, когда был написан текст?

Тэйер поднес открытку к глазам. Сквозь пластик пакета были видны его морщины – следы усталости.

– Открытка напечатана недавно, а снимок на ней, я бы сказал, – начала XX века. На обороте есть имя производителя, можно с ним связаться. А как тебе текст?

Перечитывая загадочные фразы, Аннабель принялась покусывать авторучку.

– Очевидно, Спенсер только что присоединился к их семье. Этот Боб обращается к нему, как к «зеленому» подростку, новичку, почти мальчишке. Думаю, он приказывает ему быть осторожнее, стать невидимкой.

Она вспомнила слова Бролена, сказанные накануне. Частный детектив полагал, что Спенсер знал свою первую жертву.

И Боб просит Спенсера действовать осторожнее, словно дает ему совет. «Делаешь меньше глупостей»… Спенсер понял и не стал нападать на незнакомых людей.

Значит, Бролен был прав. Аннабель подумала о том, что сегодня утром он должен был отправиться в церковь. Да, в интуиции ему не откажешь. И если бы там выяснилось что-то любопытное, он бы дал ей знать. Бывший коп не боится контактировать с полицией, он так и сделает, если что-то обнаружит. Он был ценным союзником, по крайней мере Аннабель на него надеялась.

– М-м-м. Что-то эта «семейная» история, которую нам предстоит распутать, начинает меня беспокоить.

– Чем именно?

Джек внимательно посмотрел на Аннабель.

– Боб просит его не делать глупостей и указывает ему на семью, которую надо найти. Джон Уилкс и этот JC 115. Быть может, они – будущие жертвы этих ублюдков.

– После ареста Спенсера у нас есть немного времени. Если Боб, или как его там на самом деле зовут, отдавал своим такие лаконичные распоряжения, значит, и нам не составит труда найти этих людей…

– В этом-то и весь вопрос, – нахмурился Джек. – Может быть, речь идет об испытании, необходимом для вступления в секту. Безымянную, безликую. Знаешь, трюк, типа «Если ты хитер, найдешь и вырежешь эту семью – браво! Так ты вступишь в наш клуб для избранных!» Понимаешь?

– Подожди, давай взглянем на этот приказ: «В семействе Джона Уилкса ты найдешь JC 115». У нас есть список всех Джонов Уилксов Восточного побережья? – спросила Аннабель.

Джек потряс перед ней конвертом из плотной бумаги.

– Уже проверили, и вот результат: семнадцать Джонов Уилксов, из них двое живут в штате Нью-Йорк.

– Джек, откуда я знаю это имя? Я уверена, что слышала его, но не могу вспомнить, в связи с чем…

– Да, я тоже, кажется, слышал это имя; впрочем, может быть, потому, что Джоном Уилксом Бутом звали убийцу Линкольна. Боб, вероятно, хочет затесаться в компанию убийц президентов или просто убийц.

– А JC 115, какая в этих знаках связь с убийствами? Все, что мне приходит в голову, это аббревиатура имени Христа.

– Не знаю, мне эти буквы и цифры ни о чем не говорят. Я попытал удачу в интернете, и мне выпал в первом случае убийца Линкольна, а во втором вообще ничего, кроме адреса порносайта Jane’s Cunt 115, что само по себе очень трогательно.

Аннабель прижала к губам кончики пальцев. Она пыталась понять смысл фразы, которую перечитала снова: «Маленькое примечание: это семейство возит на своей спине богатства земных недр. Оно обитает в верховьях Делавера…». Она обдумала каждое слово, все возможные значения, подразумевающуюся символику.

Ты приписываешь этому Бобу слишком серьезные способности, старуха, может, он и хитрец, но не гений!

И все же в тексте была одна зацепка – то, что должно было помочь понять остальное.

«…в верховьях Делавера…»

Аннабель вновь перечитала эту фразу, и у нее в голове возникла идея.

«Эта семья перетаскивает на своей спине земные недра…»

Она несколько раз щелкнула пальцами, покусала внутреннюю сторону щек, потом посмотрела на Тэйера.

– В верховьях Делавера – то есть в Пенсильвании и Нью-Джерси, штатах, где есть шахты, – заметила она. – В этих штатах живут какие-нибудь Джоны Уилксы?

– Разумеется, – кивнул Тэйер и взглянул на список. – Да, один в Нью-Джерси и еще двое – в Пенсильвании. Я свяжусь с ними, узнаю, есть ли у них в семьях кто-нибудь с инициалами JC, Джереми Саймон или Джеймс Салливан, например.

Аннабель по-прежнему размышляла, приложив указательный палец к губам. Тэйер озадаченно посмотрел на нее.

– По-моему, хорошее начало. Ты что, можешь предложить что-нибудь другое?

– Мне кажется странным, Джек… Не могу объяснить, но… Не думаю, что это как-то связано с персонажем по имени «Боб». Интуиция или еще что… не знаю.

Три коротких удара в дверь прервали их. Вошел мужчина тридцати лет: причесанные волосы, аромат афтешейва, бьющий в нос, костюм от «Армани».

– Сожалею, что прервал вас, я – Бретт Кахилл из Центрального управления Северной зоны, – представился он.

– Входите, входите. Так это вас мы будем всюду таскать на спине? – усмехнулся Тэйер беззлобно. – А я ожидал старика или старушку. – С этими словами он перевел взгляд от Кахилла, казавшегося немного растерянным, к Аннабель. – Молодежь теперь в почете. Я чувствую себя Приамом среди собственных детей!

– Не обращайте на него внимания, инспектор Кахилл, устраивайтесь.

Кахилл положил кожаную сумку и повесил на «плечики» свое пальто. Это был красивый мужчина с тонкими чертами розового овального лица. «Он должен быть сердцеедом», – подумала Аннабель, забавляясь. И тут же заметила на левой руке инспектора обручальное кольцо.

– Капитан Вудбайн провел брифинг и рассказал о ситуации, он попросил нас помочь вам, – объяснил вновь прибывший. – Поэтому теперь я буду ходить за вами как приклеенный.

От него исходила величественная уверенность в себе, однако в ней не было ни намека на бахвальство, которого Тэйер не переносил. Бретт Кахилл, вероятно, имел отличный диплом, превосходные рекомендации и, возможно, талант, раз таким молодым оказался в Центральном управлении на Вильсон-авеню. Когда он подошел пожать руки, Тэйер отметил его энергичные движения, а затем обратил внимание на то, как под распахнувшимся пиджаком перекатываются мощные грудные мышцы, обтянутые тонкой рубашкой.

Он следует античной теории, предполагающей, что в здоровом теле живет здоровый дух. Разум и тело.

Молодых больше ничего не смущает, иногда они оказываются лучше, чем ожидаешь.

– Итак, с чего начнем? – спросил Кахилл с энтузиазмом.

Джек Тэйер протянул ему открытку. Он знал, что молодой инспектор сразу же попытается взять расследование под свой контроль – не из-за негативного настроя, просто это логично сочеталось с его обязанностями. А Тэйер даже не хотел ничего слышать про это.

– Вы займетесь открыткой. Установите, где и когда она была изготовлена, возможные места продаж, et cetera…

Если Кахилл и удивился его властному тону, он ничего не показал. Аннабель улыбнулась в кулак. Тэйер взял телефон и обратился к ней:

– А мы с тобой попытаемся найти этого JC 115.