Текст книги "Во тьме"

17

Когда Карли Марлоу засыпала, ей было только восемь. Когда она проснулась, возраста у нее уже не было. В одну ночь мир полностью изменился, непроницаемый кокон целомудрия превратился в совершенную мерзость. Новая жизнь заставила девочку утратить всякий вкус к жизни.

Она открыла для себя существование без надежды, без желания. Расставшись с желаниями, она выиграла немного времени, однако какой ценой! Здесь не было ни дня, ни ночи. Пламя свечи заменяло солнце, а звездами девочке служили влажные капли, сверкавшие на потолке. На этом темном небе, ставшем ее небом.

Истерика, тревога, стискивавшая грудь, остались в прошлом, она больше не могла даже плакать, а для девочки ее возраста не плакать недели, месяцы, сколько еще… – невыносимо.

В самом начале был настоящий ужас, такой густой и вязкий, что, казалось, в нем можно задохнуться, он был похож на болото, в который словно провалилось ее тело. Карли кричала что было сил, она звала мать. Когда появился Монстр, она завопила, зовя на помощь отца. Это был действительно монстр – не такой, какими их показывают в фильмах, нет, этот был реальнее и потому страшнее. Ничего человеческого.

Кроме того, здесь была женщина. Как и у Карли, у женщины отняли жизнь, и она находилась здесь же, в аду. Карли не знала, что она сделала плохого, чтобы попасть в преисподнюю, однако то, что она оказалась здесь, было прекрасно и здорово, и Монстр был этому подлинным доказательством. Эта женщина говорила с ней издалека, ее голос вдруг возникал во влажном воздухе каменного помещения. У нее не было лица, только голос, простое эхо. Она утешала девочку, и благодаря ей Карли частенько переставала плакать. Постепенно девочка обнаружила, что слова способны превращаться в ласку, она могла почти чувствовать их прикосновения к своим волосам и даже засыпать в такие мгновения. Когда приходил Монстр, женщина оскорбляла его, кричала, чтобы он оставил Карли в покое.

Но однажды утешительные слова закончились.

Женщина исчезла.

Как и все остальное.

Маленькая черноволосая Карли должна была теперь встречаться с ним один на один. Когда она перестала есть, он заставил ее проглотить отвратительный на вкус бульон. Иногда он приносил таз с теплой водой и мыло и приказывал ей мыться. Она не слушалась. Монстр забирал все и уходил, однажды он выплеснул воду ей в лицо, но только однажды.

Приближался конец января, снаружи падал снег, но Карли ничего об этом не знала, здесь не было ни календаря, ни света, проникавшего снаружи.

Вдруг в коридоре раздался какой-то звук. Лежавшая под тремя одеялами, которые он принес ей, Карли даже не пошевелилась. Уже давно она не реагировала на звуки. Обычно там, снаружи, гудел ветер или подавало голос какое-то животное – конечно же, демон, думала она, – еще один Монстр.

Прошло немного времени, и он впервые улыбнулся ей. Сказал, что скоро все закончится.

Но лежа в глубине каменного мешка, Карли прекрасно понимала, что это неправда. С тех пор, как она оказалась здесь, она много думала о словах матери, которые та произнесла, когда умер дедушка. Теперь Карли стал действительно понятен их смысл, она мертва, она в аду, и ад не имеет конца.

Нельзя умереть дважды – это она тоже хорошо знала.

18

Когда Аннабель увидела Бролена, у него на плечах лежал снег, таял в волосах и на бровях. Он стоял в холле, один, несмотря на то, что вокруг было много любопытных. Группа молодых полицейских разговаривала с дежурным офицером, но, несмотря на заметное волнение, они держались от частного детектива на расстоянии. Казалось, фигура Бролена излучает странный магнетизм, словно предупреждающий окружающих на каком-то инстинктивном уровне: приближаться не стоит. Талый снег пригладил его волосы, лишь одна-единственная прядь, похожая на коготь, спускалась со лба по щеке. На властном лице Бролена не отражалось ни малейшего намека на волнение, Аннабель нашла его почти устрашающе красивым. Когда он заметил ее, в его взгляде мелькнула искра, потом губы Бролена чуть дрогнули. Аннабель приняла эту дрожь за улыбку, ей захотелось сказать ему что-то очень личное.

– У меня кое-что есть для вас, – произнес Бролен.

– Нашли в церкви?

Он не удивился, что она угадала. Он передал Аннабель кусочек скотча, отлепленного от скамейки в храме Святого Эдварда и упакованный в пластиковый пакетик.

– Мои поздравления, мы бы нашли это не раньше, чем через несколько дней, а время дорого, – поблагодарила его Аннабель. – Могу я предложить вам что-нибудь выпить? Думаю, нам есть что рассказать друг другу.

Они перешли улицу и вошли к Таннеру; в этот раз их приход не сопровождался молчанием и пристальными взглядами. Аннабель теперь служила для Бролена своеобразным гарантом. Они заказали безалкогольное пиво, и Бролен поведал о том, как он нашел улику под скамьей в церкви.

– Вы не заметили, не ремонтировали ли там витражи? – спросила детектива Аннабель.

– Возле того ряда, где я нашел это, стоят леса.

Это объясняло стеклянную пыль. Аннабель решила, что пора раскрыть карты, Бролен заслужил ее доверие, придя к ней; женщина рассказала о результатах исследования, проведенного лабораторией ФБР, и показала их заключение.

– Бролен, есть кое-что еще.

Тревога мелькнула в синих глазах Аннабель, она крепко сжала бокал обеими руками.

– Я обязана вам… – Аннабель ждала, что он начнет протестовать – для вида, но Бролен молчал. – Слушайте, я сейчас вам кое-что расскажу, это свежая информация, но все-таки еще раз договоримся: никакой утечки, я рискую своим местом, ок?

Бролен кивнул.

Девочка моя, ты больна, ты думаешь, что знаешь его, но нет, он тебе неизвестен, до вчерашнего утра ты никогда его не видела.

– Прежде всего – фотографии, найденные нами у Спенсера Линча; как вы догадываетесь, их больше, чем те восемь, что попали в «Нью-Йорк Пост». На самом деле их шестьдесят семь.

Бролен по-прежнему молчал, однако от неожиданности выражение его лицо приняло иное выражение.

– Мы установили личности половины этих людей, все они исчезли, не оставив никаких следов. Мы думаем, что речь идет о подобии оккультной секты, глава которой – некий Боб, хотя последний факт требует тщательной проверки. Совсем недавно мы обнаружили на телах всех жертв татуировки. Мотивы, цели – все это пока нам неизвестно. Когда вы пришли, наша команда как раз обсуждала факты и должна была просидеть всю ночь, однако, боюсь, ничего нового в голову нам не придет.

Сделав большой глоток пива, она продолжила:

– В качестве улики у нас есть текст, подобие псалма или ритуальной молитвы. Мы нашли ее на стене в доме Линча, она написана человеческой кровью. Вот она: «Caliban Dominus noster, In nobis vita, Quia caro in tenebris lucet». Весь текст на латыни.

– Этот Боб выходил с вами на связь? – спросил Бролен, глядя на Аннабель.

Его лицо стало таким жестким, что Аннабель ответила не сразу.

– Нет… ну, в конце концов, у нас есть открытка, написанная им, но на нас он не выходил.

– Позволю себе дать совет – попытайтесь теперь выяснить его настоящее имя, чтобы назвать его журналистам на пресс-конференции; если бы Боб хотел пообщаться с вами, он бы знал, о чем сказать. Если он управляет группой людей, готовых подчиняться ему и похищать тех, кого ему заблагорассудится похитить, он, само собой, воспринимает это расследование как оскорбление, как вызов, брошенный ему. В своем мире он бог, никто не может ему противоречить. Подобный поступок, вполне возможно, заставит его совершить какую-нибудь ошибку, например, поиграть с вами в кошки-мышки, но в равной степени может еще больше разозлить, и тогда прольется еще больше крови.

Черты его лица смягчились, он вновь принял облик серьезного, задумчивого человека. Поколебавшись, Аннабель спросила:

– Ваш профайлерский трюк? Откуда вы можете знать, о чем он думает?

Бролен пропустил мимо ушей иронию и ответил с горечью:

– Я проглотил тонны криминальных дел, несколько сотен, изучал все патологии, мотивы и в конце концов сделал несколько обобщений. Несмотря на то, что все дела сами по себе разные, в них всегда присутствуют один-два общих аспекта. Но это никому не нужно, если… если только вы не способны чувствовать убийцу – таким, какой он есть, изучить личное дело преступника и понять, что скрывается за каждым ударом ножа, который он наносит. Бывает, что ошибаешься, но попробовать установить общие закономерности можно.

– Я внушаю вам страх, детектив О’Доннел? – добавил Бролен, помолчав.

– Нет, господи боже, конечно нет. Я не знаю всех тоненьких ниточек-мотивов, которыми руководствуется преступник, я закончила лишь полицейскую школу, у нас не было времени изучить три сотни дел серийных убийц. Хорошего полицейского от плохого отличает совсем другое – то, что формируется задолго до поступления в школу. Страсть и, надеюсь, талант. Если это в нашем случае справедливо, значит, мы похожи друг на друга. Мы хорошо делаем свое дело, поскольку это живет в нас, этот блуждающий нерв.

Губы Бролена приоткрылись и обнажили белые зубы – тирада Аннабель позабавила его.

– Полагаю, что это на самом деле так.

Он допил пиво, поднялся и взял свою старую кожаную куртку.

– Спасибо за откровенность, – произнес он, – и за информацию. Я пробуду в Бруклине еще некоторое время и по-прежнему стану держать вас в курсе всех своих находок.

Аннабель не успела задать ни одного вопроса. Она увидела только, как Бролен исчезает за снежной пеленой на Шестой авеню, растворившись, словно птица в потоке ветра.

* * *

Джошуа Бролен вернулся в отель, где его ждал факс из Портленда. Ларри Салиндро блистательно справился с задачей, получив список заключенных, контактировавших со Спенсером Линчем в тюрьме. Бролен ждал, что в списке окажется больше имен, но оказалось, что лишь два человека делили с ним камеру. Быть может, власти сочли, что психическое состояние Линча является нестабильным, или просто хотели защитить его – Бролен знал, что ожидает в тюрьме насильников. Один из сокамерников был также приговорен за нападения с целью изнасилования, что подтверждало вторую гипотезу. Джеймс Хупер сидел за неоднократные нападения на детей. Ему оставалось мотать срок еще пару лет, что делало встречу с ним для Бролена почти невозможной. Другой, некий Лукас Шапиро, вышел в мае 2000-го, отсидев год за грабеж. Но до этого он отбывал наказание за более тяжкое преступление: восемь лет за изнасилование женщины на стоянке у ночного кафе. Лукас Шапиро провел за решеткой три четверти девяностых годов, после чего вернулся в общество. По своей привычке Салиндро добыл о нем все возможные сведения у офицера, который в настоящее время наблюдал за Шапиро. Ныне Лукас трудился на мясном рынке на Манхэттене – закупал говядину оптом и затем продавал ее в розницу; жил он со своей сестрой в Бруклине.

Бролену было известно, что тюрьма – лучшее место для знакомства преступника с себе подобными, настоящее агентство по временному трудоустройству, в активе которого – постоянные «успешные» случаи. Спенсер Линч мог именно там повстречать других членов «секты». Это могли быть не только его сокамерники, Шапиро и Хупер, но и те, с кем он сталкивался в коридорах, в столовой или во дворе; если это так, клубок почти невозможно распутать.

Итак, Шапиро был зацепкой, которой не следовало пренебрегать. Навряд ли будучи тем, кто приобщил Линча к убийствам, он мог бы рассказать какие-нибудь важные сведения о молодом преступнике.

Бролен посмотрел на часы: было почти семь вечера. Поздновато для визита. Он навестит Шапиро завтра утром на рабочем месте. Детектив почувствовал усталость – весь этот антураж преступления, все это безумие утомило его.

Он закрыл глаза.

Шестьдесят семь человек.

Смерть и страдание бродили рядом.

Он резко встал и прогнал прочь все мрачные мысли; сейчас у него было только одно-единственное желание: найти многолюдный бар и напиться до состояния, когда мозг перестанет надоедать ему, рисуя болезненные образы; потом он бы сразу заснул, не думая об одиночестве, смысле жизни, об окружающих и их мыслях.

Счастливое путешествие, погружение в тишину, навеянную алкоголем.

19

В нескольких сантиметрах над поверхностью Ист-Ривер бешено носился ветер; он взвихрял воду, подбрасывая ее к небесам. Пелена снега понемногу превратилась в удушливое покрывало, буря словно пыталась выплюнуть всю свою гордость, излить весь свой гнев.

Миновала полночь, и город-спрут исчез, не было видно ни единого здания.

Отец Франклин-Льюитт открыл глаза в темноте: комната не могла укрыть от бури, бушевавшей на улице. Он поднялся и подошел к окну. В окно стучался хаос. Священник вернулся в постель, однако снова погрузиться в сон не получилось, и это могло продолжаться до самого утра.

Досадуя, он откинул одеяло и встал. Было очень прохладно, и священник поторопился на ощупь найти свои туфли, потом спустился в кухню. Свет из открытого холодильника затанцевал в комнате, словно нимб святого. Уильям Франклин-Льюитт залпом выпил стакан молока, надеясь, что ночная прогулка по дому поможет ему вновь заснуть.

Он собирался идти наверх, когда его икр коснулся ледяной язык. И тут же пропал.

Священник наклонился – сквозняк пробивался из-под двери, ведущей в церковь. Поразмыслив, он решил, что кто-то открыл дверь храма.

Нет! Опять! Сегодня ночью все началось снова!

Тело покрылось мурашками, внутри проснулся страх.

Боже мой, нет! Сделай так, чтобы это не повторилось.

Он подошел к слуховому окну на лестницу, ведущую в небольшой чулан, где священник хранил мусорные корзины. Прямо перед отцом Франклином-Льюиттом, всего в двух метрах располагалось помещение церкви, и было видно одно из окон.

Он ясно разглядел, как витраж вдруг шевельнулся.

Пророк Захария, возвещавший появление истинного Царя верхом на осле[13]13
  Книга Захарии 9:9. Се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной.


[Закрыть], задрожал внутри снежного нимба.

«Святая Мария, Матерь Божья», – прошептал священник, крестясь.

Прижавшись спиной к стене между двумя лестничными пролетами, приоткрыв рот, отец Франклин-Льюитт понял, что происходит, но это ничуть его не успокоило. Витраж не шевелился, вокруг горели свечи.

Вооружившись остатками смелости, он подошел к двери, ведущей из дома к хорам. Положив ладонь на ручку, он почувствовал, как по щекам, словно слезы, течет пот. Он глубоко вздохнул и толкнул дверь. Дойдя до конца коридора, отец Франклин-Льюитт медленно отодвинул занавес и вошел в некогда свой мир, где он ощущал гармонию от соединения со Спасителем. До тех пор, пока там не поселился ужас.

Пламя свечей отражалось в поверхности дарохранительницы, стоявшей на алтаре. Ему показалось, что они движутся, провоцируя его, как отвратительные суккубы.

Кто-то зажег десятки свечей. Когда отец Франклин-Льюитт увидел их, его сердце задрожало, а челюсть хрустнула. Свечи стояли под витражом с изображением пророка Захарии и капали на пол.

Жемчужные капли были не из воска.

Кровь.

Каждый маленький звук «кап» разносился по всему пространству здания, как крик, и отец Франклин-Льюитт поднял глаза к витражу.

Кровь струилась по лицу пророка.

20

Город проснулся под белым покрывалом глубиной тридцать сантиметров. Снег все еще падал, чуть реже, неуверенно, благодаря снегу небо казалось шевелящимся и почти спокойным.

Приходится ждать солнца, что же делать, зима есть зима; в темной спальне Аннабель открыла глаза; ее пробуждение сопровождал хриплый голос Брюса Спрингстина, произнесший «6:10». Она с трудом встала – собрание команды продолжалось допоздна. Аннабель отдала кусок скотча Тэйеру и все рассказала ему о Бролене. Напарник не возражал, он довольствовался лишь вопросом, уверена ли она в том, что делает. Тэйер особенно боялся утечки информации в прессу через частного детектива. Больше он ничего не добавил.

Аннабель поморщилась, затем встала с кровати. Ступая босыми ногами по холодному паркету, пересекла гостиную, заставила себя согреть кофе. Достаточно проснувшись, женщина сделала несколько упражнений: отжимания, подъем корпуса, подтягивание на турнике, прикрепленном в проеме двери в ванную; потом встала под горячий душ.

После любого трагического происшествия некоторые прежде простые жесты становятся болезненными. Одним из таких жестов для Аннабель было брать мыло из мыльницы. Она вспомнила, как однажды ее пальцы скользили в теплом тумане по направлению к розовому квадрату, когда внезапно широкая ладонь накрыла ее собственную. Пахнущая свежестью кожа Брэди прижалась к ее спине, он начал мягко намыливать ее. Это произошло в обычный день – тогда не было праздника, ничего особенного, просто обыкновенный будний день. Понедельник. Аннабель помнила, что в тот день ни она, ни Брэди не пошли на работу. Он появился в душе неожиданно, и это мгновение врезалось в ее память как воспоминание об удовольствии, покрытое ореолом красоты. Сложнее всего победить не те призраки, в которых мы верим, а отголоски самых простых, самых обычных действий.

Аннабель быстро проверила косы, глядя в зеркало, натянула полинявшие джинсы. День обещал быть долгим, детектив предполагала поехать в больницу, чтобы расспросить Хулию Клаудиа. Что касается Спенсера Линча, то он находился под надзором полиции; если Линч выйдет из комы, команда незамедлительно узнает об этом.

Лицо Аннабель белым пятном выпрыгнуло из воротника черного кашемирового пуловера, волосы собрались в подобие черной короны. Она прикрепила кобуру на пояс за спиной и уже собралась сесть за завтрак, когда зазвонил телефон.

Это был Джек Тэйер; голос твердый и уверенный, казалось, он давно проснулся; Аннабель спросила себя, ложился ли он вообще.

– Я внизу, – произнес он. – Быстро спускайся. – Не давая ей времени возразить, он продолжил: – Я все тебе расскажу. Я знаю, что ты всегда встаешь по расписанию – под музыку, каждое утро в шесть, поэтому не говори мне, что не готова, я тебя жду.

Он повесил трубку.

Закрывая дверь «Форда», Аннабель заглянула в пакет из «Макдоналдса», лежавший на панели приборов.

– Это тебе, – произнес Джек, трогаясь, – апельсиновый сок и пирожок, то что нужно.

Аннабель отставила стакан и взяла пирожок.

– Спасибо, па, – засмеялась она, – постесняюсь быть навязчивой, но могу я все-таки узнать, что происходит?

От свежевыбритого Джека пахло афтершейвом; он весь сконцентрировался на дороге.

– Мы едем в Ларчмонт, графство Вестчестер. Утром позвонил местный шериф… – Джек мельком взглянул на часы, – точнее, двадцать минут назад. Ночью они обнаружили труп женщины. Убийство, сомнений быть не может. Вроде бы ее нашел разносчик, молодой парень, живущий с родителями. Он встает очень рано, без пятнадцати пять и выходит в парк, чтобы его собака могла отлить. Животное стало раскапывать снег, и парень увидел руку. Не такую красивую, как можно было бы ожидать.

Воображение Аннабель заработало, и ее атаковали видения одно ужаснее другого. Она вспомнила гнусное дело, которое вела год назад: одинокую женщину нашли мертвой, ее лицо было полностью изъедено. Его обгрызла собака, оставив кожу только с одного бока и на черепе. Придя работать в полицию, Аннабель перестала считать случаи, когда домашнее животное использовало тело хозяина в пищу. Особенно это было распространено среди кошек. Они даже не ждали, пока тело остынет. Зная это, Аннабель навсегда отказалась заводить себе кого бы то ни было. Это было маленькой тайной, которые есть в каждой профессии и о которых не принято говорить вслух, поскольку общество не готово принять такие откровения.

Тэйер продолжал:

– Местные копы сделали свою работу, приехал коронер, и они уже собирались увезти тело, когда увидели татуировку на затылке. Штрих-код типа тех, что у наших. Шериф получил нашу информацию вчера вечером, поэтому в его голове она была еще свежей, и он сразу же бросился звонить нам. Вот уже три часа, как они нашли труп, и местные СМИ наверняка бьются в истерике.

Аннабель молчала, она ненавидела всякий пиар, особенно общение с прессой. Журналисты вели себя так, словно им все были должны, они обсасывали малейшую информацию, касающуюся всех увечий, обнаруженных на теле жертвы, ни с кем не считаясь. Каждый раз внутри женщины просыпалось раздражение, поэтому Джек сам занимался СМИ, и она оказывалась в стороне.

– Копы, уважающие протоколы? – спросила она, – А что с осмотром места преступления?

– Ты спрашиваешь, были ли они на высоте? Ни хрена не знаю об этом, не думаю, что к ним в руки часто попадают трупы, в любом случае, большого опыта у них нет.

– А Бретт Кахилл, наш супердетектив, он в курсе?

– Он присоединится к нам на месте. Анна, быть может, это тот маленький толчок, который нам поможет, я имею в виду тело с татуировкой; ничем нельзя пренебрегать.

– Мне кажется это слишком красивым, чтобы оказаться правдоподобным.

– Не совсем! Я думал об этом по пути к тебе; скорее, это все логично. За несколько дней мы забрались в дела этой долбаной… секты или что там еще. Мы узнали об их существовании, арестовали одного из них, обнаружили фотографии, которые служат уликами против них. Они заволновались, должны были почувствовать, как растет напряжение, и было бы логично избавиться от доказательств в случае, если… Нервничая, они начинают совершать ошибки, по крайней мере теперь; надо схватить их, пока они не опомнились.

Аннабель слабо кивнула. Смерть любого человека всегда удручает, неважно, будет она раскрыта или нет.

– Предоставим работу местным копам, – закончил Тэйер, – но расследование – наша прерогатива, и если вдруг возникнет малейший конфликт юрисдикций, я этим займусь. Если будет нужно, мы заставим всех помогать нам, получим полный карт-бланш, но, конечно, лучше всего было бы вообще избежать визита в те края…

Аннабель вздохнула и погрузилась в созерцание пейзажа вокруг.

Движение было немного нарушено из-за снегопада, хотя накануне вечером уборочные машины работали безостановочно, и по краям дороги все еще моргали их «мигалки». Ночь никак не хотела отступать, горизонт оставался темным, как и небо над городом, ночное уныние отражалось и на лицах горожан. Глядя на людей в машинах и на идущих по тротуарам, можно было легко спросить себя, стоит ли вообще жить, каждое утро ходить на работу – и так в течение сорока лет карьеры. Карьеры… Аннабель размышляла несколько минут, зачем это – кому-то отдавать свою жизнь, чтобы «жить». Она подумала об аптеках, лекарствах, салонах красоты, она представила все способы битвы за продолжение жизни, сохранение молодости, возможности оставаться привлекательной до шестидесяти лет и существовать дальше, до ста, но какова реальная цена всего этого? Ради чего все это – молчаливого извращения? Ради кого и ради чего?

Когда живешь один, время становится осязаемым. А современная культура учит нас бояться и того, и другого.

Приоткрыв окно, Аннабель вдохнула и до прибытия в Ларчмонт не произнесла больше ни одного слова.

Дома в Мамаронеке и Ларчмонте прекрасно характеризовали местное население: сверхурочная работа и огромные заработки. Когда «Форд» въехал в жилой квартал, где нашли труп, Тэйер не смог удержаться и восхищенно присвистнул: некоторые частные дома здесь были размером с то здание, где находилась его квартира. В конце кривой улицы был парк, выходившей на берег Лонг Айленд Саунда[14]14
  Пролив между островом Лонг Айленд и штатами Нью-Йорк и Коннектикут.


[Закрыть]. Десятки автомобилей и небольших грузовиков стояли тут и там, на кузове большей части из них красовались логотипы телеканалов или радиостанций. Парк состоял из травянистой полосы длиной в километр, среди которой росли дубы и высохшие за зиму гикори. В это январское утро все было покрыто снегом.

Тэйер и Аннабель припарковались и пошли в ту сторону, где были видны люди. Перебираясь через небольшую ограду, отделявшую парк от дороги, Тэйер толкнул локтем своего напарника и указал подбородком на прибитую к дереву табличку: «С заката до рассвета парк закрыт для посещения». Аннабель засомневалась, что предписание тщательно выполняется, однако к вечеру, а тем более ночью здесь и так должно быть пустынно.

Она окинула взглядом общий вид: посреди парка торчал маленький холм, скрывавший берег от глаз, темнота и стволы деревьев снижали видимость до двадцати метров. «Никакого освещения, – отметила она, – и невозможно съехать с дороги».

Слева трещали журналисты, некоторые из них были не видны среди дубов. Синтетический свет казался ореолом их жадного, нескромного интереса.

Детективы пробирались через толпу журналистов и зевак – новости уже стали разноситься по кварталу. Убитый – это всегда зрелище, которое многие бы не променяли ни на что на свете.

Прежде чем они зашли за периметр ограждения, офицер полиции подписал им именные пропуска на вход и выход, указал в них номер жетона и час прибытия. Пока полиция Ларчмонта была на высоте.

Впрочем, соблюдение внешних процедур контрастировало с обстановкой внутри периметра. В середине покрытого снегом квадрата сидели на скамейке двое полицейских, смакуя горячее питье из стаканчиков. Аннабель насчитала дюжину людей в униформе и почти столько же штатских. Земля были покрыта следами, и любые улики, даже если они и были, оказались давно затоптанными. Как будто желая распалить ее гнев, помощник шерифа невзначай швырнул окурок в сторону берега. Попытка сохранить место преступления нетронутым выглядела здесь абсолютной утопией. Теоретически первый прибывший сюда офицер должен был бы начертить на земле узкий проход, обеспечить необходимое освещение и предупредить любое загрязнение периметра. Теоретически.

К ним подошел шериф Дуглас Уильямсон и протянул руку. Это был худой мужчина с лицом, украшенным небольшой бородкой, маленькими глазами и тонким носом, благодаря которому глаза казались сидящими совсем близко.

– Рад видеть вас здесь, это я вам звонил.

Верная привычке, Аннабель взяла с места в карьер, не думая о формальностях:

– Вы первым прибыли сюда и оградили место?

Казалось, шериф доволен этой быстротой, ему нужно было спешить, чтобы очистить парк и увезти тело.

– Нет, это Гарри. Идемте.

Он повел их в сторону волнорезов, спускавшихся к побережью Саунда. Между камней и на камнях, устилавших берег, находились люди и небольшие прожектора. Уильямсон спустился на четыре ступеньки вниз и присоединился к группе людей, балансируя с разведенными в стороны руками. Лежавший на камнях и скалах снег казался скользким, и все старались двигаться осторожно, иногда забавным образом приседая, чтобы избежать падения.

– Гарри, – позвал шериф, – это наши коллеги из Нью-Йорка. Представляю вам Гаррисона Дубски. А это наш коронер, Эд Фостер.

Все обменялись рукопожатиями. Дубски походил на недавнего выпускника лицея. Фостеру же было где-то около пятидесяти, он был подвижным, и в его присутствии сразу стало спокойнее.

Вдалеке, на поверхности Саунда, болтался буй, отчего раздавался звук «Динь-динь»… «Динь-динь»… Медленно и мрачно. Звук был бесконечным, он разносился над пространством воды, прерываясь внезапным шквальным ветром или плеском волн, бившихся о скалы.

Местные полицейские отошли, чтобы не мешать гостям любоваться печальным зрелищем.

Аннабель приложила руку к губам.

– Бог мой…

Джек Тэйер скрипнул зубами. Осматривать трупы – одно, а сострадание – совсем другое, и прививки от него не существует.

Женщина лежала на спине, абсолютно голая. Смерть и холод ночи не лишили ее кожу розового оттенка, пятна красного цвета тут и там проступали на теле. Самым удивительным было положение тела: ноги торчали в воздухе, колени оказались прижатыми к животу; застывшие руки воздеты по направлению к спящей луне. Казалось, ее запросто можно перевернуть на четвереньки, как диковинную ледяную фигуру. Такое положение членов объяснялось особенностями трупного окоченения и положения тела в момент смерти. Иногда и то, и другое может показаться гротескным; в фильмах и книгах любят забывать про подобные вещи, изображая смерть как нечто, проникнутое гармонией и достоинством. Насильственная гибель всегда жестоко противоположна таким представлениям.

Аннабель приблизилась. Она представила, как женщина борется за жизнь, вытянув перед собой руки, подогнув ноги, защищаясь, напрягая все мышцы, скованные страхом и болью. Трупное окоченение усилилось благодаря снегу, может быть, она умерла от пятнадцати до двадцати четырех часов назад, судя по rigor mortis. Детектив была всего в метре от нее, присела на корточки рядом с телом.

И тут ее сотряс приступ тошноты.

Пальцы! Они вывернуты! И на них нет ногтей!

Коронер Эд Фостер обошел тело и, поскользнувшись, чуть не упал. Сохранив равновесие, он показал детективам предварительный отчет, который держал в руке.

– Ногти ей вырвали, – объяснил он. – Вероятно, плоскогубцами, работа мясника, не иначе; не важно даже, как это сделали; удивляет жестокость.

Казалось, он колеблется, глядя на Аннабель. Маленького роста с широкой плешью, он носил очки в очень тонкой оправе.

– Скажите, у вас крепкий желудок? Потому что самое худшее – здесь. – Он показал ручкой на промежность жертвы.

Аннабель глубоко вздохнула.

«Динь-динь…». – Колокол звонил в память о погибших душах.

В лучах света галогеновых прожекторов взгляд Аннабель скользнул по холодной ноге, поднялся вверх по ляжке; кожа там была очень красной, вспухлой и, наконец, совершенно черной. Обожженной.

Ей сожгли гениталии, влагалище стало бесформенным, казалось, анус сочится кровью.

В этот раз Аннабель отвернулась, и ее вырвало на снег всем, что было внутри. Гаррисон Дубски протянул ей бумажный платок.

– Мы все отреагировали точно так же, – добавил он робко, пытаясь успокоить детектива.

Когда она поднялась, Тэйер посмотрел на нее своими блестящими глазами, в которых читался немой вопрос. Она глубоко вдохнула и, коротко моргнув, резко пришла в себя. Все было в порядке.

Речевой оборот! Девушку изуродовали, а мы тут говорим «все в порядке», это неправда.

Она вновь нервным движением вытерла губы.

Не думай о конкретном человеке, не сейчас, сконцентрируйся на деталях, только на деталях, не представляй, не воображай, только конкретика, ищи улики или хотя бы следы, не давай волю эмоциям, малышка, ты понимаешь меня?

Во время этого короткого монолога она вспомнила Бролена. Профайлеры делают наоборот, им предоставляют факты, и они влезают в шкуру жертв, потом перевоплощаются в убийцу, полностью срастаясь с ним. Аннабель спросила себя, как человек может выдержать такое, и поняла, почему профайлеры ФБР работают по специальности недолго, полностью меняя затем род занятий.

– Где парень, который нашел тело? – спросил Тэйер.

Шериф Уильямсон указал на дома вдалеке, на окраине парка.

– У себя, там двое наших людей, они сидят с ним и уверяют, что все нормально, обыкновенный шок.

– Отведите меня к нему, если позволите, мы хотели бы побеседовать с ним, – произнес Тэйер, кладя руку на плечо шерифа.