Текст книги "Via Combusta"

Глава 5.

Московская область.

Территория садового товарищества.

Баня. Начало мая.

Где-то года три назад.

– Ром, поддай парку, а? Замёрз чего-то жутко.

– Ну так… Не май месяц на улице же!

– У-га-га, как смешно, абасцус. С ума сходит погода, снегопад в мае, второй день подряд. Чего-то там синоптики неправильно колдуют.

– Так нормально? – спросил Роман, плеснув трижды на горячие шипящие камни из медного черпака с длинной подгоревшей деревянной ручкой. – Ну что, рассказывай, какие новости?

– А капни туда еще чуть эвкалиптом, будь другом. – залезая на верхнюю полку в маленькой, но уютной бане и кряхтя, попросил Дмитрий. – С каких новостей начать, с плохих или с хороших?

– Давай с хороших.

– С хороших. – протянул Дмитрий. – Что у нас хорошего… Значит так, во-первых, сегодня я переговорил с одним своим знакомым в Москве, мы вместе с ним в клубе начальников состоим. Объяснил ему твою ситуацию. Попросил тебя пристроить. Ему, как раз, срочно следак был нужен хороший в отделение. Так что, с понедельника, переводом отправим тебя в Москву. Там и зарплата повыше. Поэтому, извини, но обещанный отпуск отменяется. Не хера тя баловать.

– А как же служебное расследование? Ведь возни же теперь на месяцы.

– Служебное расследование… Оно да, началось. Сейчас проверяются факты, длиться оно может, действительно, какое-то время. Потом дисциплинарка. Но оргвыводы же уже сейчас можно делать, жизнь же не останавливается. Сегодня четверг. Завтра ты едешь к себе, там я с ребятами переговорил, необходимые документы оформишь. На время расследования тебе приберут майорскую звёздочку, и переводом отправят служить в другое место. А по итогам расследования уже видно будет.

– Про майора я понял уже. А по остальному, я не так всё себе представлял. Всё как-то странно.

– Ну, так и обстоятельства не стандартные, чего ты хочешь? Жил-был такой майор, служил исправно, был на хорошем счету у начальства и коллег, много полезного успел сделать, никому дорогу не переходил, ни с кем не закусился, наверх не лез по шеям сослуживцев. Так что ж не поддержать человека в трудную минуту? Про тебя уж байки по всему районному отделению ходят. Ты теперь, вроде как, звезда на районе. Мужик настоящий. Так что, нет худа без добра, Ром. Перейдешь в Москву. Да, потеряешь на погонах, зато приобретешь на кармане, и на службе останешься до пенсии. А там уже сам будешь принимать решения. Или ты не рад, я не пойму?

– Дим, спасибо тебе огромное.

– Да погоди ты. Во-первых, не меня, а Михалыча своего благодарить будешь. Мужик стальной. Он, по сути, сам всё придумал, рекомендацию тебе хорошую дал на новое место, я лишь чуть-чуть подсобил. Его уже успел выбесить адвокат этого ублюдка. Начал вынюхивать, собирать улики про то, что на его подзащитного оказывалось физическое давление после задержания для дачи признательных. Вот погоди, он ещё на суде заявит, что его подзащитный и не был в машине в момент аварии, что машина на юрлицо какое-нибудь оформлена, а эта пьянь нашла её, ну, я не знаю, типа, во дворе с открытой дверью и ключами в зажигании, и решила покататься, а в этот момент его скрутили. И что он не виноват ни в чём. Языком чесать – это они умеют.

– Сука. Гниль.

– Ой, я на таких насмотрелся. Это они по пьяни, да на тачке, крутые, дороги им мало, все мешают вокруг. А как жопу прижмут, так сразу невинные зайки, сирые, убогие и оскорблённые. Над пешеходным переходом камера висела, там его физиономия за рулём в момент аварии зафиксирована. Тебе я смотреть не дам, а то ты его добивать пойдёшь, чего доброго. И не говорю пока никому. Попросил скопировать запись на разные носители, и припрятать, чтобы не выкрали. У нас там, в отделе видео-регистрации крыса живёт, второй год поймать не можем за руку.

– Ты хочешь сказать, что его адвокат на меня в суд будет подавать?

– Не на тебя лично, а на всё отделение будет пытаться. Считай, что на Михалыча. Михалыч это смекнул быстро, не впервые, как говорится. Всё будет нормально, Ром, не переживай. Ты же его знаешь, он из военной контрразведки пришёл, а там всё чётко отрабатывают.

– Да. Он не плохой мужик, но мне всегда казалось, что он меня за что-то недолюбливал.

– Я тебе докладываю, как есть. Любовь, она разная. Так, что у нас ещё хорошего. А, по маме твоей доктор склоняется в положительный сценарий. Она перенесла микроинфаркт, но это лечится. По сотрясению риски, вроде как, сняли. Остаются ушибы и переломы, но это тоже поправимо. Я переговорил с ребятами в профсоюзе, путёвка будет. Как только её выпишут – отправим на реабилитацию, как и обещал.

– Спасибо, Дим. Вот теперь уже именно тебе спасибо.

– Да не за что, Ром. Пойдём, остынем мальца. – подмигнув другу ответил Дмитрий, слезая с высокой полки и шуруя внизу ногой в поисках шлёпанцев.

Закинув, на заснеженных грядках, себе на головы по большому ведру ледяной воды, мужчины, покрикивая и охая, вернулись в предбанник, где за травяным чаем с липовым мёдом продолжили разговор.

– А плохие новости в чём? – задал вопрос Роман, явно стараясь оставить его напоследок.

– Я с Машей встречался.

– Когда ты всё успел?

– Я к ним в больницу приехал. Ну, там, фруктов, печенок, соков разных привез, книжек Кате, бумаги да карандашиков.

– Как она?

– Ща, погоди. – и Дмитрий, засунув руку в карман висевшего на крючке полковничьего мундира, достал оттуда разукрашенный разноцветными карандашами листок бумаги и протянул его Роману. – Это тебе.

На тоненьком больничном бланке, с обратной его стороны, пляшущими буквами красовалась неровная подпись «Папочке». Насухо вытерев мокрую ладонь, Роман бережно принял письмо и уставился в него. Глаза его снова намокли, но он нашел в себе силы сдержать слёзы, а просто поцеловал детские рисунки и поставил его перед собой, оперев на резную ножку электрического самовара.

– Катя тебя очень любит, Ром. – видя реакцию друга, произнёс Дмитрий. – И очень по тебе скучает.

– Как у неё дела?

– Она у тебя большая умница, стойко держится. Но, как я понял, всё идёт не так, как того хотелось докторам. Всё не просто. Её, действительно, лучше бы перевести в Москву. Там и оборудование новейшее, и препараты современные, и руки у докторов наученные именно по таким травмам. В общем, как-то всё криво срастается, и, похоже, требуется новая операция. Маша на нервном срыве, с ней сейчас очень сложно говорить. Мы буквально немного пообщались. У неё всё на эмоциях, чуть, что не так – в слёзы и закрывается. Это из плохого.

– Ясно. А с фондом не удалось связаться?

– Да, я туда тоже звонил. Но, пока, ничего пообещать не могу, Ром. Моя знакомая больше благотворительностью не занимается, вроде как у них с мужем проблемы сейчас. Я ей коротенько суть вопроса описал, но она с ребёнком в больнице была, и ей не удобно было говорить. Обещала перезвонить. А там не знаю.

– Ладно, Дим, и на том большое спасибо. Я уже думал, что надо где-то в других местах деньги искать. В банке попытаюсь, под залог мамкиной квартиры, что-то ссудить. А, ты говоришь, Маша злится на меня?

– Ты знаешь, мне кажется, что это она сама на себя злится больше. Но ты, друг, должен её понять. Она – перепуганная девочка, мать, и ждёт от тебя, как от отца, полной защиты в таких ситуациях.

– Да я понимаю, Дим. Но я такой и другим уже в свои годы мне не стать. Да, я бедный, медленный, тугой, но я вдумчивый, обычный нормальный мужик. Какой есть. Да, ты большего достиг в жизни, хотя начинали мы с тобой вместе. Но так твоя жизнь повернулась. А у меня по-другому! Хочет жить с олигархом – пусть ищет себе его и живёт с ним.

– Не знаю, Ром, не знаю. Не кипятись только. В ваши тёрки семейные я лезть не хочу. То, что у меня полковничьи погоны, так это трудом заработаны, честным трудом добился. Я жить хочу. Не абы как, а достойно. Поэтому стараюсь, стараюсь успевать как можно больше. Себя жалеть не умею. У меня семья большая, мама, брат, сестрёнка. Мы с Леной деток хотим, но всё никак не получается, который раз всё не удачно… Уже измучались, очень тяжело это всё. Она, считай, у меня от докторов не вылезает, только успевает приговоры собирать. То операции, то инъекции, то протоколы, то пятое, то десятое. А там, в этих больничных коридорах, такого насмотришься, что тебя потом откачивать надо неделями. Но Лена руки не опускает, и меня воодушевляет, что всё будет хорошо. А это всё, знаешь, сколько денег стоит?! А знаешь, сколько я за это всё отдать готов? Всё. Я всё готов отдать. Как есть, подчистую, лишь бы у нас всё получилось. Потому что в семье, в детках, мы только и можем быть счастливы. Всё не просто, Ром, всё и у нас не просто. В ваши семейные вопросы я вмешиваться не хочу, и говорю тебе это сейчас только потому, что мы с Леной любим вас, с вас пример берём, на вашу семью ориентируемся. Хотите разводиться – ваше право. Если ни она, ни ты уже не готовы бороться за своё семейное счастье, разводитесь. Только я вам хочу сказать, что вы до сих пор друг друга очень любите, хотя и дуетесь друг на друга. И у каждого из вас своя правда. Вы только её услышать не готовы, обсудить не хотите, середину не ищете. Или не умеете.

– А какую середину ты предлагаешь искать, если она меня на рубли променяла? Если мне за её любовь теперь платить надо! Это же бред.

– Ром, я прожил такую же жизнь, как и ты. И уже насмотрелся на разные ситуации. И, ты меня извини, но любовь на голодный желудок я не встречал. Ты что, неужели семью решил завести потому, что придумал талантливейший способ, как её построить на основе чистейшей любви и без капли денег?

– Ничего я не решал… – смутившись прямо поставленного вопроса, огрызнулся Роман.

– Очень интересно. Тогда кто решал?

– Чего ты докопался до меня, Дим? Вместе мы решили, вместе. Сели с Машей и решили пожениться и семью создать.

– Ты ей предложение делал?

– Не помню уже. Да какое, это, чёрт возьми, имеет значение?!

– То есть не ты? Маша, значит.

– Дим, ты затрахал уже. Да, она очень хотела замуж. И мама её постоянно этим вопросом одолевала, «а как же семья, а как же внуки». Ну, мы, в какой-то момент и решили расписаться.

– В какой, Ром? В какой такой момент? В тот самый, когда её мама до белого каления довела, что дочка с мужиком живёт который год и до сих пор не замужем? – вкрадчиво посмотрев на Романа, тихо спросил Дмитрий. – Или в тот момент, когда её накрутили, что так, в девках, можно всю свою жизнь прожить, если мужику своему на голову не капать постоянно «замуж, свадьба, замуж, семья»? Или в тот момент, когда тест на беременность неожиданно показал две полоски?

– Чего ты мне хочешь этим сказать-то?! – с долей грубости вспылил Роман. – Ты к чему ведёшь-то, я не пойму никак? А у тебя Лена, разве, не ходила и не ныла с этим «замужем»?! Да они все повёрнуты на этой идее. Каждую бабу мама и подруги прессуют, каждая только на этом и циклится. Ты правду хочешь? А я тебе честно скажу, да, по залёту. И что?

– Какая разница, по залёту или нет. – спокойно, но твёрдо парировал Дмитрий на срыв друга. – Многие и по залёту даже жениться отказываются. Я хочу понять, тебя силком в ЗАГС тащили или ты сам, как мужик, всё решил и организовал?

– Повторяю, мы решили вместе с Машей. Такой ответ тебя устраивает?

– Не устраивает. Задам вопрос по-другому. Ты сам про свадьбу предложил? Или тебе предложили, а ты согласился? И, если верно второе, то, как согласился? Вынужденно или от чистого сердца?

До Романа, наконец, дошёл смысл вопросов Дмитрия. Дошёл и кольнул куда-то в самое больное на данный момент место. Вопросы друга, словно большой фен, слой за слоем сдували туманную дымку в сознании Романа, и сейчас, он с полной отчётливостью мог разглядеть как раз то, что хотел. Увидеть себя со стороны. И именно с той стороны, где он и предполагал найти честное отражение. Теперь, глядя на себя в полный рост, Роман испытывал к себе что-то вроде неприязненной жалости. К себе, к такому жалкому, плывущему по течению частью волны; каплей воды, готовой принять любую, даже самую невыгодную, предложенную форму. Мокрой слюнявой каплей, которая готова согласиться на всё, что угодно. Только не на проявление инициативы.

– Я понял, к чему ты клонишь, Дим. Понял… – с горечью пробубнил он. – Маша, действительно, накрученная ходила. Нам, считай, по тридцать лет. Пять лет вместе живём, а о свадьбе тогда даже и не говорили. Я знаю, что мама её с каждым годом всё больше и больше прессовала на эту тему. Подруги все тоже по замужам повыскакивали, одна она сидела со мной в гражданских девках. В итоге, она ко мне и так и сяк начала подкатывать с этим вопросом. Меня оно, сперва, веселило, я подшучивал над ней. А потом бесить стало. Мол, меня, действительно, как ты говоришь, силком туда тянут. И вот, как-то, Маша мне уже на полном серьёзе поставила этот вопрос, ребром, вроде ультиматума. Я в позу, конечно, встал, от меня давлением ничего же не добьёшься. Ну, скандал, естественно. Я ей ору на эмоциях, что не собираюсь на ней жениться из-под палки. Она в слёзы. Швыряет в меня какой-то белой ручкой, собирает вещи и пулей из квартиры к маме. Она ушла, я ручку эту поднимаю, а это не ручка… А тест. И там две полоски. Короче, типа, я ещё и виноват… До сих пор ей простить не могу.

– Простить чего? Что она забеременела от тебя?!

– Да нет, типун тебе на язык! Нет, конечно. Простить, что она так всё тогда хитро разыграла, что я ещё и крайний остался, и замуж её взял, как она говорит, из-под двух параллельных палок. Я, вообще, постоянно у неё крайний, постоянно в чём-то виноват. Такое ощущение, что я для неё ничего не делаю, сижу на бетонной жопе и воздух ей порчу. Неделю нормально, неделю в контрах: надуется, замкнётся, и ходит молча по дому серой тенью, даже не смотрит на меня, в коридорах обходит по стеночке, как прокажённого, или, так же молча, полы моет и унитаз пидорит. И, блин, сидишь, и думаешь, чего ты такого опять учудил-то? С мыла волосы не убрал после душа? Носок оставил под диваном? В театр не пригласил? Про день рождения её мамы забыл? Попросил сапоги купить подешевше? Когда вопрос, в последний раз, такой встал, про деньги, ну, тут уже я вскипел. Крышку сорвало, напрочь. Надоело, Дим. Всё это надоело. Я так жить не хочу.

– В том-то и дело, Ром. В том-то всё и дело. Я тебе, как говориться, один умный вещь сейчас скажу, только ты… Сам знаешь. Ты мне сейчас про свои хочу – не хочу, буду – не буду, знакомо мне это всё. Но у вас дочка растёт, которая не просто так, а именно к вам, на Землю пришла. И она вас любит так, как никто другой во всём Мире. А вы злитесь друг на друга по глупости, и этого в упор не замечаете. Вам, будто бы, удовольствие доставляет это страдание, да, мучение и страдание. Я вас не осуждаю, но мне это не понять. Мы с Леной через такое проходим и так выворачиваем себя наизнанку ради того, чтобы ребёнка родить… А вы берёте, и это самое ценное у себя смываете в унитаз на эмоциях. И тут у меня не к ней вопросы, друг, а к тебе. Ты – мальчик, тебе и делать первый шаг. Всегда так было и так останется, хочешь ли ты это понимать или нет. Тебе, а не ей, проявлять инициативу. Тебе, Ром. Вот ты говоришь, что так жить не хочешь. А как ты хочешь жить? Тебе вообще чего по жизни надо-то?

– Дим, а я хочу, чтобы меня оставили в покое! Я такой, какой есть. Лучше не стану.

– А-а-а. Ну, тогда понятно, почему Машка на тебя злая такая и на развод подала. Я бы тоже тебе не дал, и на развод подал бы, будь я бабой.

– Блин, а тебе-то что не нравится, вообще?! Я хочу просто жить, счастливо жить со своей семьей. Чтобы меня никто не дёргал, чтобы я не чувствовал себя вечно в чём-то виноватым. Чтобы моя любимая жена просто любила меня. Просто любила, потому что я ей нравлюсь, как мужчина, а не за мои деньги, которые она с каждым годом тратит всё больше и больше, а я, видите ли, зарабатываю всё меньше, сука, и меньше. Чего тут не понятного?

– Мне-то как раз всё предельно ясно, друг. Это ты в облаках витаешь. Пойдём греться, а то я замёрз уже.

– А в чём я не прав, Дим? – обратился к другу Роман, закрывая за собой дверь в парную. – Ты хочешь сказать, что это нормально, покупать любовь своей жены за деньги?

– Ладно, Дим, хорош придуриваться, ей богу. Ты же взрослый мужик, а до сих пор страдаешь каким-то юношеским максимализмом. Тебе разве не говорили, что в современном мире, семейное счастье, то самое счастье, которое ты добиться так хочешь – это любовь, помноженная на деньги. Семейное счастье, друг, субстанция составная. Конечно же, любовь отдельная должна быть чиста. Так ведь своей любовью, в чистом-то её виде, ни ты, ни Маша, не торгуете. И ей, конечно, обидно, когда ты винишь её в том, что она тебя на пиастры променяла. Хорошо ещё, что она тебе сковородкой голову не проломила за такие слова. Но, в её понимании, она уже не одна, она живёт в семье, у неё есть ребёнок. Да, считай, аж два, с тобой-то вместе. И деньги она тратит на всех вас. А в твоей башке ты до сих пор один, и весь мир крутится только вокруг тебя одного. И все вокруг тебе что-то должны. Да и не просто что-то, а должны, сука, сделать тебя самым счастливым не трогая и не беспокоя. Улавливаешь, как у тебя башня уехала?

– А как же другие-то живут семьи? – возмутился Роман, изрядно нервничая от наезда лучшего друга. – Те семьи, в которых жёны мужьям мозг не насилуют по поводу денег, и живут, сука, душа в душу, до седых мудей?!

– Я не знаю, Ром, каких ты там фильмов про идеальную жизнь насмотрелся, только мир ни хера не идеальный. И тут у нас, на грешной земле, чтобы покушать, нужно заплатить. Чтобы в голову тебе побольше знаний положили, нужно заплатить. Заплатить там, заплатить сям. Так всегда было, и ещё долго так будет. Хочешь иметь семейное счастье, друг, учись разделять два понятия: чистую любовь и чистые деньги. Учись меняться, работать со своим эгоизмом и, опять же, разделять себя холостого и себя семейного. Пойдем, передохнём, чайку попьём. – похлопав Романа по вспотевшему от жара плечу предложил Дмитрий. – Вот вы с Машей, два абсолютно не похожих человека, стали семьёй. Ну, хорошо, допустим, ты не сам принял решение, а под давлением обстоятельств. Пусть так. Но теперь эти обстоятельства будут же смотреть на тебя каждый день твоими милыми, любимыми глазёнками. И чего они увидят в тебе? Папу, который хочет жить сам для себя, в одну харю? Или как-то не так? Папу, который орёт на всех, чтобы его оставили в покое, так как он меняться не хочет и не понимает, ради чего он это должен делать? Есть у меня один такой, ещё живой, пример. Могу свозить, показать, если что. Я, прям, вижу, как ты сажаешь на колени свою дочку, и глядя ей в глаза говоришь, что ты в упор не понимаешь, на хрена тебе, такому идеальному, меняться? Чего или кого ради?

– Дим, вот не надо утрировать, я тебя очень прошу. – изрядно нервничая и стуча под столом ногой, воскликнул Роман. – Я ради Кати, сейчас, горы сверну, всё что угодно сделать готов. Человека убить был готов…

– Горы поломать, человека стороннего грохнуть… А ты с себя никогда не думал начать? Там, у тебя, внутри, такой эгоист паршивый сидит, что давно пора его придушить хорошенько. Нет? Я не прав?

– Я не понимаю, что во мне не так-то! Я всё для семьи делаю, всё, что в моих силах.

– Ну, так может быть пора сверхусилие совершить? Подвиг? Ради спасения семьи-то? Из тебя враг по семье бьёт, Ром, укрылся в тебе и лупит по людям. И радость испытывает от разрушений. А накрыть его пулемёт ты можешь только сам. Своим, Рома, телом. И, на мой взгляд, ты это сделать обязан. Пожертвовать собой ради семьи. А иначе никак.

– Что значит, пожертвовать собой? Руку себе оттяпать, что ли? Или что, почку продать?!

– Дим, сегодня только четверг, а ты уже так тупишь. Как с тобой Машка по пятницам-то тогда жила? Смотри. – и Дмитрий поднёс пустую кружку к носику самовара. – Вот прозрачная горячая вода. Это ты, в чистом виде. Вот Маша, крепкая горячая заварка. Беру, и наливаю Машу в тебя. Получается не пустой кипяток, и не заварка, а горячий красновато-коричневый чай. Видишь? Уже не вернуть тебя, кипяток, в исходное состояние. И Машу из чая, обратно в заварку, не восстановишь. Вы уже поменялись, окончательно и навсегда, и никогда уже такими, как прежде, вы не станете. Никогда. Проходит время, чай подостыл. Я беру туда, и мёда кладу. Это ваша Катя. Теперь ваш чай тёплый и сладкий. Но нет уже отдельного кипятка, заварки и мёда. Есть только чашка тёплого сладкого чая. Одна единственная чашка, ваша, Рома, семья. Она целая, щедрая, вкусная. Но остывает со временем, и её надо подогревать. На подогрев надо потратить энергию, то есть денежку. Следишь за логикой? Если денег мало, то ваш чай скоро остынет, или, чего доброго, замёрзнет. А если денег много, то он может выкипеть весь из чашки. Но без денег совсем, Ром, ваш чай сохранить не удастся, он пропадёт. Твоя позиция заключается в том, чтобы довольствоваться малым. А Маша говорит, что от твоего малого она и дочка начинают подмерзать, и хочет большего. Другой вопрос, что она меры может не знать, как и ты, не чувствовать её пока, и требует от тебя греть чай слишком сильно. Вот сошлись две крайности. И, нет бы вам сесть, спокойно переговорить, да определить, а сколько же вам для тёплой жизни надо и что для этого вам обоим нужно сделать. Нет. Вы начинаете жилы друг из друга тащить, сами грудью на свои же вилы прыгаете, колетесь, и снова прыгаете. А вот теперь представь, что, вдруг, кипяточку всё это надоело, стало не удобно в таком остывающем чае, и он захотел оттуда смыться в одиночное плавание. Получится это у него теперь, когда он есть лишь неотделимая часть чая, тёплого и сладкого? Сможет ли он выйти из него в первозданном, нетронутом виде, чистеньким, таким же прозрачным и горячим? Развод не Маша спровоцировала, а ты…

– Ты всё сказал, проповедник?! – грубо и с нескрываемым, давно рвавшемся наружу, раздражением, перебил фразу Дмитрия Роман. – Давно ли ты такой благой стал, а? Не тебе меня лечить, святейший, не тебе. Ты сперва в своей башке разберись, а потом в дела моей семьи суйся. Рассказывает он мне тут восточные сказки. Что-то я не припомню из твоей головы такой сознательности, когда от тебя Светка аборт делала на втором курсе. Как-то ты проще всю жизнь к этому относился, ответственный ты наш. А почему же ты ей тогда не помог, не протянул руку-то свою? За твой счёт она операцию делала, или сама вынуждена была по друзьям ходить, наскребать?! А? Кто про аборт предложил, она или ты, безгрешный? Ты смотри на него, мозги он мне решил засирать. Лена твоя, небось, про это и знать не знает. А что ж у такого славного семьянина чай-то до сих пор не сладкий и полный ящик с поревом в шкафу припрятан, а?!

– Ну, всё, Ром, это уже через край. – ошалев от шквала едких обвинений в свой адрес, взорвался Дмитрий – К твоему сведению, Лена об этом случае знает, и я не забыл. И он мне каждый день теперь, видимо, аукается и деток не даёт. Но это моя вина и я её сполна искупаю, и, рано или поздно, искуплю. А на дисках, как ты говоришь «с порнухой», мы с Леной наш архив фоток перезаписали и на дачу свезли. – Я тебе, чудику, помочь пытался. А ты, как я погляжу, мало того, что и не нуждаешься ни в чьей помощи, так ещё и говнецо из тебя плещется, только успевай смахивать. – добавил он, вскакивая с шумом со стула и открывая настежь входную дверь. – Всё. Разговор закончен, товарищ пока ещё майор. Честь имею. Выход там!