Текст книги "Мишка Миронова"

– Свободен. Но все дела на сегодня-завтра советую отменить. И пиши мне, если куда-то поедешь.

– Хорошо, – сказал Арт. – Спасибо тебе.

– Не за что, – сказала Мишка. – Только у меня просьба.

– Да? – Арт уже хотел уйти, но остановился и оглянулся.

– Никогда больше не обсуждай мои расследования с моими родственниками, – сказала Мишка. – Никогда, понял?

Даша соврала Арту. Соврала, хотя обещала себе больше не врать. Если бы ей позвонила Мишка, Даша бы сказала ей правду. Сказала бы: дома ночью она была одна и только утром к ней пришел Вершик и попросил сказать, что виделся с ней ночью. Даже Арту она хотела сказать правду, но в последний момент вдруг передумала. Как заметил бы Вершик, нехорошо было врать, но еще «нехорошéе» было говорить правду, ведь, выбирая между Вершиком и Артом с этой его Мишкой, Даша однозначно выбирала Вершика. Он пришел к ней такой утренний, веселый. Сказал, что скоро они смогут жить вдвоем, вместе служить в одной Вере. Он уже столько раз это обещал, а тут наконец сказал, что все, что сегодня же съезжает от Сони и жить будет отдельно. Даша к нему прижалась, почувствовала теплый, домашний запах. И вот именно этот запах вспомнила, когда заговорила с Артом.

Начала врать и уже не могла остановиться. Потом, когда художник повесил трубку, упала на колени и стала молиться:

Христос, Господь Бог мой, на Твое милосердие уповаю, на сердце Твое тело свое отдаю и душу. Помоги и справи мое житие и исход из мира. Помоги рабу Твоему Вершику, помоги рабе Твоей Дарье завершить мирские дела и удалиться от мира.

Всхлипнула, думая о том, что Вершику, наверное, сейчас приходится несладко где-то в Москве, но потом утерла слезы, потому что вечером он обещал зайти.

Дома Мишка оказалась в половину первого и сразу же пошла в душ. Только под струями горячей воды она позволила себе на мгновение расслабиться и заплакать. Бабушка умерла.

«Если я умру, значит, Богу этого хочется», – говорила Екатерина Наумовна.

«Я не умру, пока я вам нужен», – сказал однажды Рамина Брамм своей партнерке, британке Ребекке Тортон.

– Зачем тебе ее захотелось? – спросила Мишка. Кафель на стене не ответил. – Она мне нужна, – сказала Мишка. – Она мне нужна.

Ударила кулаком по стене, чуть не поскользнулась.

– Прости, Господи, но Ты не прав. – Мишка постаралась взять себя в руки, заговорила увереннее: – У Тебя все есть, а у меня никого.

Бог не ответил. Мишка выбралась из душа, бросилась к зеркалу. Долго рассматривала свое лицо, поднесла к глазам запястье с крестиком, встряхнула. По ванной разнесся тихий звон – крестик бился о цепочку.

Из зеркала на Мишку уставилась испуганная маленькая девочка, которой никогда бы не пришло в голову пойти на заклание ни к каким воображаемым завоевателям. У девочки были большие карие глаза и темные всклокоченные волосы. Даже после душа они не желали улечься ровно. Мишка закрыла глаза руками, надавила.

– Господи, Сестра Твоя расторгла узы смерти и взошла на небеса, – сказала Мишка, – удостой усопшую Сестру Твою победы над смертью, чтобы она в покое…

Зарыдала, упала на колени, уперлась лбом в основание раковины. Не смогла дочесть даже и такую простую молитву.

– Дай мне сил, Господи, дай мне! – Мишка вся сжалась, зная, что скоро в груди разгорится праведный огонь. Бабушка всегда говорила, что, если не можешь справиться с чувствами, не можешь обуздать их, значит, нужно дать им волю. Не плакать, не кататься по полу, не корчиться, как вчера, а собраться с силами, бросить свои чувства на дело. Мишка зажмурилась, вздохнула и почувствовала, как бьется сердце, как стучит кровь в висках, как руки сами собой распрямляются. Скользнул по животу крестик, пятки коснулись пола. Мишка распрямилась, снова посмотрела в зеркало.

Глаза у девочки были красные, полные слез. Волосы всё так же топорщились. Но она больше не боялась идти в мир.

– Я за тебя помолюсь, – сказала Мишка. Голос все-таки дрогнул, и кончила она скороговоркой: – Я разберусь с убийствами и помолюсь. Долго.

Из ванной вышла уверенной походкой, набросила свой любимый халат, красный. Такой же носил в «Стальных кольцах» Рамина Брамм. Села за стол на кухне, стала набрасывать дальнейший план расследования. Вскоре пришлось встать, сходить за бумагой и ручкой, потому что мыслей было слишком много.

Взяв лист, Мишка нарисовала в верхнем левом углу круг, заштриховала. Написала имена подозреваемых. Имя Вершика обвела, подчеркнула. Рядом с листом положила телефон с открытой фотографией письма, найденного у Осы. Мишка так и не решила, относится ли оно к расследованию, но, поскольку в письме упоминались деньги, исключать его из списка улик было нельзя. Наконец достала черный браслет, внимательно осмотрела. Он был сделан из какого-то странного материала, похожего на резину, гнулся совсем немного и имел внутренние неровности – их Мишка чувствовала, проводя по поверхности браслета пальцем.

Минут десять Мишка крутила браслет в руках, поднесла к холодильнику – проверить, нет ли внутри магнита. Конечно, в нем мог быть и какой-то чип, но резать его пока не хотелось. Мишка отложила браслет и взялась за список подозреваемых. Предстояло проверить все алиби на время смерти Кати. Мишка взяла телефон, набрала номер Осы.

Час спустя, когда уже пора было выходить на встречу с Верой, Мишка вычеркнула из списка подозреваемых Осу. Она поговорила с тремя ее однокурсниками и двумя преподавателями. Толкнуть под поезд Катю Оса не могла. Ваня мог, у него алиби не было. Могли и Вершик с Котей, так как разговор с «Шоколадницей» ничего не прояснил. Девушка, с которой разговаривала Мишка, услышав, что звонят по полицейскому делу, позвала менеджера, он сказал, что обязательно опросит работавших в кафе в понедельник, но рассчитывать особенно не на что. Через арбатскую «Шоколадницу» за день проходило очень много народу, а камер у входа в кафе не было.

Мишка смотрела на список и крутила в руках браслет. Казалось, что еще секундочка – и что-то щелкнет, но после десятой минуты в голову так ничего и не пришло. Мишка задумчиво посмотрела на браслет, поднесла его к глазам. Понюхала улику, лизнула. Успела улыбнуться своей глупости и вдруг замерла, потому что вкус у браслета оказался неожиданный. Мишка провела по нему языком еще раз, теперь осторожнее. Во рту остался отчетливый вкус клубники. Мишка вскочила и бросилась в ванную, где на полочке над раковиной стояла корзинка с косметикой. Выбрала первую попавшуюся помаду – фиолетовую, – открыла тюбик и провела по браслету, осторожно, будто боясь его раздавить. На черной поверхности остался след. Провела еще раз, уже спокойнее и без особенных ожиданий, попыталась замкнуть помадный след так, чтобы весь браслет оказался измазан. Не вышло. В одном месте, кружочке не шире пятирублевой монеты, помада ложиться отказывалась. Мишка помыла браслет, надела его на руку и попыталась натереть помадой лишь тот отрезок, на котором проявлялся кружочек. Он проявился снова.

Мишка взяла из корзинки ватную палочку, макнула в струю воды, провела по браслету. На том месте, где проявлялся кружок, вода к браслету совсем не липла.

«Вот он, пропуск», – подумала Мишка. Тут же стала собираться для похода в «Стулья», но в последний момент вспомнила, что совсем скоро должна встретиться с Верой.

Мишка перекрестилась, убрала браслет и пошла одеваться.

Глава девятая

Адриан болел. Глупо вышло с официанткой. Она сперва молчала, но потом стала вырываться, ударила локтем в живот. Охранник в баре разглядел цепь на шее, полицию вызывать не стал, но попросил уйти. Другого бара поблизости не было, поэтому Адриан купил в круглосуточном магазине бутылку водки, спустился по проспекту к озеру, сел на камни и распил. Там же и уснул.

Утром его разбудил собачий лай. По пустынной улице бежала стая дворняг.

Голова раскалывалась, а тело было тяжелое, потное. Надо было пойти в квартиру, помыться, только там бы пришлось общаться с братьями, а видеть их Адриану не хотелось. Не нравились ему эти братья, нигде они не бывали, мира не видели. Лица у них были ласковые, глупые, как жестяные ведра. Адриан был воином, а эти, водители трансферов, трудились в мягком и нежном тылу, каждый месяц почти видели отца, и никаких сложных дел в их жизнях не было. Что они могли ему рассказать? А что он мог рассказать им? Как мог объяснить про свою московскую жизнь? Ничто уже не связывало Адриана с Обителью, слишком долго пробыл он в миру. Вот бы только получить благословение, а там уж найдется ему новый труд.

Встреча заняла не больше получаса, и Мишка сразу же сказала, что сдаст Вере комнату. Это решение созрело у нее в голове мгновенно – возможно, потому что очень хотелось почувствовать хоть какую-то власть над собственной жизнью. И потому что Вера ей очень нравилась.

Они успели обсудить плату и даже некоторые правила совместной жизни, а потом Мишка, сославшись на головную боль, предложила обсудить детали во вторник, оговоренный день въезда. Голова и вправду болела, но ушла Мишка не поэтому. Слишком шумели мысли – факты расследования путались с событиями из прошлой, детской жизни. Мишка почти не видела свою собеседницу, с трудом разбирала слова. Нужно было хотя бы пару часов поспать и еще немного поплакать. А еще было страшно, что Вера воспримет эту отрешенность как-то неправильно.

Дома Мишка хотела сразу забраться в кровать, но с неудовольствием обнаружила, что стол в гостиной все еще накрыт и над тарелками роятся мухи. Было совершенно неясно, как ей удалось не заметить этого утром.

Мишка взяла из кухни мусорный пакет, стала скидывать в него объедки. Потом перенесла в раковину тарелки, включила воду. Глаза слипались, руки дрожали. Мишка зашла в спальню, сбросила одежду, забралась под одеяло и мгновенно заснула.

Ей приснилась гостиная, в которой вместо книжных шкафов стояли стеллажи, заваленные газетами и заборными объявлениями. С черно-белых фотографий улыбались детские лица, угрюмо глядели офисные работники, кривились политики. С улицы за стеллажами доносились завывания зимней бури. Ветер бросал в притворенное окно пушистый снег. В камине, чуть выступавшем из стеллажей, трещало раскаленное полено.

Перед огнем стоял немолодой смуглый мужчина в китайском халате. Он грел руки и иногда оглядывался, будто ожидая Мишкиного появления. Мишка наблюдала за ним из неясного укрытия. Казалось, если приглядеться, то окажется, что и руки, и ноги Мишки на виду, но мужчина ее в упор не замечал и выжидательно тер друг о друга пальцы.

За Мишкиной спиной распахнулась дверь, и в комнату ворвался запах яблочного пирога. Мишка хотела обернуться, но не смогла, только знала, что по коридору, такому же странному, как и гостиная, к ней приближается высокая женщина в платье и платке. Женщина подняла руку, перекрестилась, указала на камин.

Рамина Брамм, которого Мишка уже узнала, покачал головой, указал на пустое кресло, еще мгновение назад походившее на невысокую тумбочку, заваленную газетными листами. Женщина поравнялась с Мишкой, даже задела ее краем платья, но Мишкин взгляд будто магнитом потащило по полкам. Мишка развернулась спиной к камину. Кажется, женщина села в кресло, и сразу же Мишка услышала ее голос – властный, веселый:

– Сядь, в ногах правды нет.

Рамина сел на пол, подоткнул халат под скрещенные ноги.

– Знаешь, в детстве мне казалось, что я никогда не умру, – сказала женщина. – А теперь это же кажется Мишке Мироновой.

Мишка хотела обернуться, сказать, что женщина ошибается, что Мишка готова умереть хоть сейчас и, наверное, уже умерла, но тело будто сковало стальными кольцами. Теми самыми стальными кольцами почтальона Жерара.

– Я не умер, – сказал Рамина. – Умерла женщина, которая писала обо мне книги. Я же навсегда остался на солнечной террасе венецианского отеля.

– Разве это не смерть? – спросила женщина. Мишка хотела крикнуть ей, что нет, что смерть – это страшно, а не солнечно, но губы не размыкались, липли. В голове сразу возникло видение: новость о смерти Эсфири Аир. Мишка успела испытать глубокую горечь утраты, прежде чем сообразила, что занимается самовнушением. Насколько она помнила, Эсфирь Аир, хоть и была не молода, до сих пор находилась в добром здравии.

– Может быть. – Рамина зевнул. – Простите, что-то я засыпаю. Много пью кофе.

– Спать не страшно, – сказала женщина, и Мишка тут же проснулась. Голова больше не болела. Сердце стучало в груди размеренно, будто зная, что скоро Мишка перетянет его бинтами.

Белые эластичные бинты Мишка хранила в нижнем ящике шкафа. Там же лежали юбки, платья, брюки – вся та одежда, которую Мишка надевала, только когда для расследования нужно было воплотиться в кого-то не похожего на Мишку Миронову.

Костюмы она стала использовать меньше года назад, когда расследовала похищение картин. Нужно было сходить на выставку в галерею, владелец Мишку знал, потому что сам же ее и нанял. К тому времени Мишка была уверена, что его обокрали собственные работники, которые могли ее видеть во время первых визитов, поэтому пришлось быстро обучаться искусству перевоплощения. Теперь же Мишка собиралась пойти в «Стулья», где уже успела показаться в своем обычном виде в четверг.

Поверх бинтов Мишка натянула такую же белую майку-алкоголичку, выровняла складки. Надела коричневые брюки и легкую куртку. Парик выбирала недолго – вспомнила светловолосого парня, друга странных девушек, и остановилась на крашенных серебром патлах. На косметику ушел целый час, за который девочка с растрепанными волосами в зеркале превратилась в угловатого паренька с косой челкой и недобритой верхней губой. Этой растительностью Мишка особенно гордилась. Примерила солнечные очки, поморщилась. Из-за маленького роста она походила на девятиклассника в костюме для дискотеки восьмидесятых. У Мишки были ботинки со специальной подошвой, но даже в них она еле дотягивала до ста шестидесяти пяти.

Она заменила куртку на черную кофту с капюшоном, надела контактные линзы с чуть суженными зрачками, чтобы собеседник все время пытался заглянуть в глаза. Прошлась по квартире сутулясь, руки спрятала в карманы, вышло неплохо. Поиграла голосом, остановилась на развязном и будто бы слегка прокуренном. Из того же ящика с одеждой достала пачку красного Marlboro, спрятала в карман. Надела черный браслет. Осталось принять важное решение – надевать ли крестик. Чуть подумав, Мишка сняла крестик с цепочки и перевесила его на другую, более тонкую и длинную. Посмотрелась в зеркало – крестик исчез под майкой, и понять, что висит на цепочке, стало невозможно.

Пора было ехать в «Стулья». Мишка еще раз прошлась по квартире, громко представляясь:

– Гоша, Гоша, Гоша. – Поиграла языком с «Г», поцокала: – Сергей, Серж, Стас. – Голос окреп, хрипота стала естественной. – Ге-оргий, Гриша, Гриша. – Остановилась на последнем. Потянулась, закрыла глаза.

Из квартиры Гриша вышел будто крадучись. Запер дверь, ключ бросил в карман. По лестнице поскакал, как каучуковый мячик, через ступеньку. На улице заозирался, будто в Москве в первый раз, достал телефон, сощурился, а пять минут спустя уже катился по эскалатору к китайгородской платформе.

В вагоне метро Гриша встал у дверей, прислонился к поручню. Из-под капюшона постреливал глазами на москвичей, ни на ком, правда, взгляд не задерживал. За тоннель до Чистых прудов успел и рекламу почитать: звали в институт на кафедру медиаменеджмента и в машинисты электропоезда, даже предлагали деньги. Гриша их запомнил, хотел записать даже телефон, но опомнился – двери уже начали закрываться. Схватился за створку, выскочил на станцию. К выходу пошел не спеша, считая шаги.

На улице достал сигарету, зажал в зубах, но не закурил. Проводил взглядом двух полицейских. Дождавшись зеленого света, пересек улицу, потом еще одну и оказался напротив подворотни, в которой темнела дверь «Стульев». Достал телефон посмотреть время. Было без пяти семь, небо уже начало темнеть.

В подворотню занырнул, сигарету в асфальт втоптал, взбежал по лестнице. За барной стойкой стоял какой-то кислый парень в черной футболке. На груди у него была прилеплена бумажка с надписью «Себ». Гриша Себу представился, попросил номерок, выразительно постучал по стойке браслетом.

– Проходи, – сказал Себ. – Комнату-то знаешь? А то я тебя раньше не видел.

– Проходили, – бросил Гриша.

В общем зале он задержался всего на пару секунд, хотел только оценить обстановочку. Обстановочка в зале была так себе – пара таких же кислых в черном у окна, три дамы с наколками, уткнувшиеся в телефоны, и девочка-подросток без сопровождения. Гриша дамам кивнул, прошел к своей потайной двери.

В коридорчике шаг замедлил, чтобы дыхание выровнять. Картинку с кружком погладил. Сначала хотел постучать, а потом решил, что была не была, убивать сразу не станут – распахнул дверь.

В комнате было пусто, только на полу, словно грибы, высились шляпки пуфиков. В конце коридора хлопнула дверь, и Гриша поскорее отошел к стене, чтобы, если что, быть со спины прикрытым.

В дверях комнаты показался парень со стойки, Себ. Он оглядел комнату, заметил Гришу, сказал:

– Нет твоих, сегодня не будет.

– А что ты сразу не сказал? – обиделся Гриша. – Небось теперь денег еще возьмешь за пребывание.

– Я с тобой поговорить хотел, – сказал Себ. – Надо было только стойку оставить Насте.

– А мы не знакомы, – сказал Гриша.

– И что? Все равно поговорить хочу. – Себ указал Грише на пуфики. – Посидим давай, за счет заведения.

– Если за счет, то говорить пожалуйста, – сказал Гриша. Он плюхнулся на пуфик, расставил ноги, словно водомерка.

– Вот смотри… – Себ сел рядом, протянул руку. – Ты же из Обители приехал?

– Откуда знаешь? – спросил Гриша. Брови его заиграли, будто Себ шутку пошутил.

– Я тебя раньше не видел – значит, новенький, – сказал Себ. – Я тут давно работаю, разобрался уже.

– Ничего не знаю, – сказал Гриша. – Всегда в Москве жил, район Новые Черемушки.

– Не хочешь – не говори, – сказал Себ. – Но я точно знаю, откуда ты. И что тут делать будешь. Бросай.

– С чего бы? – спросил Гриша. – Ты меня учить будешь?

– Это же вредно, ты ж не раз, наверное, видел, как людей накрывает, – сказал Себ. – А бросить можно и жить чистой жизнью.

– Сам, что ли, бросил? – спросил Гриша. Он недоверчиво прищурился, подался вперед.

– Смотри. – Себ показал Грише руку. На сгибе локтя у него была набита небольшая татуировка – шахматная доска размером с окурок. Только квадратики почти все были незаштрихованные.

– Видишь восемь черных? – сказал Себ. – Это значит, я уже шестнадцать месяцев чистый.

– Что же за система такая? – спросил Гриша. Ему это все было смешно.

– Моя собственная. Я, когда бросил, четыре месяца сам тух, а потом нашел ребят, которые тоже завязали, ну, мы вместе и сорганизовались. Уговариваем таких, как ты, бросать и бизнес, и наркоту, – сказал Себ. – И ты не пугайся, это бесплатно.

– Что, и татуха бесплатно? – спросил Гриша. – Где набивают?

– Есть мастер, наш, – сказал Себ. – У нас знаешь сколько разных людей бросило! Каждую неделю по паре человек.

– И что, все прям бросают? – спросил Гриша. Он будто вдруг пробудился ото сна, даже встать захотел. – Или это проверка такая? Я уже все прошел, меня не надо тестировать.

– Да что ты, какая проверка? – Себ растерялся. – Все вы с Двоицей такие, что ли?

– Э, а ты, что ли, наших уже окучиваешь? – спросил Гриша, подозрительно сощурившись.

– Что ты, что ты! Говорил только пару раз, – сказал Себ.

– С кем? – спросил Гриша.

– Не скажу, анонимность у нас, – сказал Себ. – Но тебе советую. И работу поможем найти, хорошую, не то что здесь.

– В порядке у меня все, – сказал Гриша.

– Ага, в порядке, а это что? – Себ указал на браслет. – Это к чему?

– Просто носить нравится, – сказал Гриша.

– У вас у всех такие, я же знаю. Чип там, что ли? – Себ покачал головой. – Помрешь же зазря.

– Не помру. Спасибо за совет, – сказал Гриша. – Я подумаю и вам перезвоню.

– Будем видеться, я здесь часто, – сказал Себ. – У тебя какой график? Раз в неделю будешь заглядывать?

– Как пойдет, – сказал Гриша. – Вот думал сегодня обговорить со старшим.

– Хорошо, но ты думай, думай, – сказал Себ. – Первый шаг – тату набить. Хочешь, дам адрес мастера? Ему просто скажешь, что от меня.

– А давай, – сказал Гриша. – Я себе все равно бить собирался. Древо жизни.

– Ну смотри. – Себ достал из кармана карточку, протянул Грише. – Бывай.

Когда Себ вышел из комнаты, Гриша долго сидел без движения, разглядывая карточку. Может, и вправду пора было бросать это все.

Сил больше ходить по комнате не было. Ведь уже сороковой час на ногах. Про то, что зайдет вечером, Вершик, конечно, соврал. Ну не мог он зайти к Коте – слишком боялся полицейской засады. Значит, оставалось выжидать и решать, что делать. Уже твердо решил одно: Соня свое отслужила. Отпускать в мир ее нельзя, а значит, пора придушить. Вот только все концы надо было обрубить за раз и начать с детективки. Если с ней разобраться, то остальное все будет просто. Только бы ее куда-нибудь без ментов выманить.

Вот над этим и думал. Сначала ходил кругами, потом сидел на полу. Прерывался, чтобы молиться, – сестра положила в рюкзак его любимую икону, образ святой Вероники. И наконец лег спать, зная, что все равно вскоре пробудится, потому что на свершение московских дел ему нужен был еще всего один день. Только бы Котя все как надо сделала. Сам он найти код от сейфа не мог.

Про то, что код от сейфа был только у Кати, Вершик, конечно, знал. Точнее, узнал от Адриана. Тот подслушал, как Соня в бреду бормотала. С этого же все и началось. Если бы Адриан не остался за сестрой присмотреть, не подслушал ее бредни, они бы и не узнали, что к сестре подобралась подлая змея Катя. Соню Вершик не винил – сам ведь в Кате нехорошее не разглядел. Адриан тоже ругаться не стал, сказал: «Вот твое испытание. Змею придуши, а Соню устраши, чтобы знала, куда искусители заводят».

Кто ж знал, что ошалелая Соня знаков не поймет, а бросится за помощью к детективке? В этом ее жесте читалась такая невинность, что Вершик, который собирался сестру прямо во время исповеди придушить, когда она про детективку сказала, простил ее, решил исправить, наставить. И вот, растянулось наставление. Ну да недолго осталось. Только бы деньги из сейфа забрать, а там уже все. Заканчивать пора.

На улице Гриша прошел по подворотне от «Стульев» вглубь двора, оказался в колодце. Встал у стены, так, чтобы не видно было, телефон достал. Арт ответил почти сразу:

– Алло?

– Арт, – Гриша расслабился, заговорил непривычно. – Ты до Вершика или Вани дозвонился?

– Нет, – сказал Арт. – Не подходят оба.

– Хорошо. Договорился с мамой Кати? – спросил Гриша.

– Да, она нас ждет завтра к десяти, – сказал Арт. – У тебя все в порядке?

– Да, а что? – Гриша насупился.

– Звучишь странно. Тогда завтра встречаемся? – спросил Арт.

– Да, как ее зовут? – спросил Гриша.

– Елена Васильевна, – сказал Арт. – Она живет на Профсоюзной.

– Смешно, – сказал Гриша. – Район Новые Черемушки мне знаком. Пиши, если появятся Ваня или Вершик.

– Хорошо, – сказал Арт. – Ты уверена, что все хорошо?

– Последний вопрос, – не удостоил его ответом Гриша. – Ты у Кати и Сони какие-нибудь татуировки видел?

– У Кати нет, не помню, – Арт помолчал. – У Сони…

– Ты ее видел недавно, может, что пластырем прикрыто? – подсказал Гриша. Он страшно жалел, что утром не осмотрел тело Сони на предмет татуировки. Ведь стоял перед голой девочкой, да не стал разглядывать.

– Был, был пластырь, – сказал Арт. – На локте, только, мне кажется, это не татуировка, а никотиновый. А что? Ты что-то узнала?

– Свидимся, – сказал Гриша и бросил трубку. Хотел идти к метро, но увидел в телефоне непрочитанные сообщения. Открыл, обнаружил, что с поздней ночи, оказывается, не замечал эсэмэски от дяди Сережи. И одна новая была, от Веры. Еще написала, уже утром, Шура. Шуру Гриша оставил на потом, дяде Сереже ответил коротко, по делу. Над Вериными сообщениями долго думал, наконец набрал: «Прости, что не отвечал, – дела».

Телефон отключил, поехал домой.