Текст книги "Икар мне друг"

Максим Замшев
Икар мне друг

«Снег сыплет с неба кашей рисовой…»

 
Снег сыплет с неба кашей рисовой,
Ещё ошибки не исправлены,
Ещё не все стихи написаны,
Ещё не все слова отравлены.
Ты – одинока и доверчива,
Умна, немножечко несчастлива,
А я – распутицей заверченный,
И жизнь моя пока удачлива.
Шампанским грёзы расколдованы,
И смыслом полнится бессмыслица,
И мы сознаньем очарованы,
Что этот день нам не зачислится.
Что было? Сущая безделица.
Что будет? Верно, участь лучшая,
Наш город нам под ноги стелется,
Как простынь белая, летучая…
Ах, как давно… Теперь не верится.
Весьма банальная история:
Жила-была царевна в тереме,
Жила на радость всем, на горе мне.
Осталось памяти бесправие…
И фотографии отсутствие,
Не исключение из правила,
Не аромат цветов искусственных.
Снег сыплет с неба кашей рисовой,
Но воробьям всё так же холодно.
Еловый наконечник высится —
Не всё, что зелено, то молодо.
Ты не видна, как тень Юпитера,
Я стал другим… Ну так уж водится…
Пойду, возьму билет до Питера
И не уеду. Точка. Вольница.
 

«Как много от детства в обычной простуде…»

 
Как много от детства в обычной простуде,
Как будто опять прорезается дискант,
И ключ к объясненьям ещё не отыскан,
И вряд ли возникнет сомнение в чуде.
Не знаешь, что нрав твой для многих несносен,
Вдыхаешь лекарственный запах квартиры.
На птичьих правах заоконной картины,
Простуде частенько сопутствует осень.
И воздух, танцующий в колком ознобе,
Разброд и шатанье оставит в придачу,
А помнишь, как ездили летом на дачу?
А помнишь, зимою валялся в сугробе?
Что толку всё видеть в нерадостном свете!
Любовь не прошла, миновала опала.
Текло по усам, только в рот не попало…
Никто так светло не болеет, как дети.
 

«Ему неведом кратких встреч сумбур…»

 
Ему неведом кратких встреч сумбур
И медленная пытка расставанья.
Москвы поклонник, юный Петербург
О ней вздыхает лишь на расстоянье,
Кусает губы (алые закаты),
Поймав в порту её письма клочок,
А ветер – словно сломанный смычок
Забросили за Ладогу куда-то.
В проулках мечется беззвучный крик,
У пешеходов вызывая кашель,
Совсем другой любви другой язык.
И он не внятен скудным мыслям нашим.
Белеет ночь, подобная сурдине,
За горизонтом – вечности вокзал.
Таким нам город виден на картине,
Которую никто не написал.
 

«Неповторимый мир не просто канул…»

 
Неповторимый мир не просто канул,
А стал до отвращения не нов,
Последние незвонкие стаканы
Наполнили ловцы вчерашних снов.
Казалось бы, обычная картина,
И тишине ничьих не нужно слов,
Но утром злобный вид чужих ботинок
Погонит прочь от собственных домов.
Когда же ты уже никем не станешь,
Таким похожим станет всё вокруг,
И в маете сменяемых пристанищ
Услышать бы один знакомый звук.
Но жизнь идёт, и всяк живёт, как может.
Забудется пронзительность разлук.
Так забывают юные вельможи
Любимых, но состарившихся слуг.
 

«Меня дыханьем не согрели…»

 
Меня дыханьем не согрели
У века на руках стальных,
Я берегу удел Сальери
От равнодушья остальных.
 
 
И, белой, как забвенье, нитью
Скрепив потерянный венок,
Я вспоминаю по наитью
Холодную безгрешность нот.
 
 
Они разбросаны по полю,
Их на цветах находит шмель,
А выйдешь вечером попозже —
Волшебную услышишь трель!
 
 
На одиноких полустанках
И в тамбурах, где стынет стыд,
Страницы ветхие листаю
И жить не пробую навзрыд.
 
 
А по утрам в слезах потери,
Придя ко мне издалека,
Глотает сгорбленный Сальери
Густое пиво у ларька.
 

«Который август проживаю…»

 
Который август проживаю
И каждый раз всё не пойму,
На что бесцельно уповаю
И розы дней дарю кому?
 
 
Ещё вчера так исступлённо
Топтало лето свой убор,
А нынче кровь на пальцах клёнов —
Природы горестный укор.
 
 
В такую пору хорошо бы
Из бочки пробовать вино,
От ненасытной жаркой злобы
Пора избавиться давно.
 
 
Но не простить щедрот мгновенных
Любви потушенным печам.
И шёпот клёнов убиенных
Покой ворует по ночам.
 

«Я мостовые переделывал в рояли…»

 
Я мостовые переделывал в рояли,
Я дирижировал оркестром подворотен.
Какую музыку твои шаги играли!..
Такого скерцо больше не воротишь.
 
 
Настой дождя на молодом безделье
Я расплескал в окрестностях Арбата.
Какое было детское веселье!
Какая будет взрослая расплата!
 
 
Я знаю, звёзды не бросают небо,
А долгий сон ещё страшнее были.
Но всё ж кричу от боли и от гнева:
Зачем такое скерцо погубили?
 
 
В который раз в дождливый понедельник
Не хватит места гордому покою,
Когда приходит к нам ноябрь-отшельник,
Земные чувства тянет к водопою.
 
 
И, на себя приняв мои напасти,
Бредёт любовь, уставшая, как лошадь.
Со свитою губительных пристрастий
Я потерялся в улицах оглохших.
 
 
А где-нибудь в предместий Берлина
Ты в новой жизни горестей не знаешь.
Довольная, идёшь из магазина
И никогда меня не вспоминаешь.
 

«Полковник в отставке сверкнул золотыми зубами…»

 
Полковник в отставке сверкнул золотыми зубами,
И бывший хирург опрокинул на скатерть стакан.
Один из гостей закусил с аппетитом грибами,
И чьи-то подруги развязно сплясали канкан.
 
 
Кого-то не в шутку буржуйским отродьем назвали,
Но повод застолья давно уж не помнит никто.
Актёр знаменитый, не зная о скором провале,
В соседней квартире устало снимает пальто.
 
 
Полковник в отставке во Франции был бы капралом,
Актёр и хирург торговали б в Марселе сукном.
Но как объяснить им, что видит себя генералом
Оборванный нищий, уснувший в грязи под окном?
 

«Сплетая паутину дел несрочных…»

 
Сплетая паутину дел несрочных,
Не разберёшь – кто прав, кто виноват;
В Европе любят девушек восточных,
А в Турции блондинки нарасхват.
 
 
Синее неба синие чернила,
И крот трудолюбивей, чем поэт.
Опять молва кого-то очернила,
А с выставки сбежал автопортрет.
 
 
Обидел бегемот гиппопотама,
Хотя они похожи – что скрывать!
Не ясно, для чего нужна панама:
Для глобуса иль чтобы надевать
 
 
Её на глобус. Ложь нежнее вздора,
Как яблоко, земля почти кругла.
Ей слыть всегда причиною раздора,
На ней легко остаться без угла.
 
 
Глухой Бетховен сочинил сонату,
А ты в раздумье – стать ли пауком?
Не мудрено слоняться по канату,
Кода тебя заставили силком…
 

«Состарилось постельное бельё…»

 
Состарилось постельное бельё,
И телеграмма умерла в пути.
А за столом пастельное быльё,
Которое без боли не пройти.
 
 
На каждом перекрёстке светофор —
Предчувствие, сводящее с ума.
На полке в магазине сыр Рокфор
Лежит напоминаньем о Дюма.
 
 
В кафе «Мечта» состарился тапёр
И лампочка потухла сгоряча.
Пора дарить игрушечный топор
На день рожденья сыну палача.
 
 
Покуда мир от жизни не отвык,
Не вспомнишь – где начало, где конец.
И в каждом жившем видится старик,
И в каждом мёртвом видится юнец.
 

«Облака, Ленинград проплывая…»

 
Облака, Ленинград проплывая,
Услыхали шипенье трамвая
И упрямых людей увидали,
Что у них на глазах увядали.
 
 
Облака, не сочувствуя горю,
Потянулись к Балтийскому морю.
Многолюдно на майском параде.
Не хочу умирать в Ленинграде.
 

«Пена на гребне волны…»

 
Пена на гребне волны,
Локонов запах на гребнях
Перерождаются в сны
Или в предания древних.
 
 
Роется солнце в песке,
Всё побережье согрето,
В тонком, как волос, мазке
Длится испанское лето.
 
 
Будет большой карнавал
Лиц на развалинах замка.
Август не короновал
Маску – она самозванка.
 
 
Этот позор не снести,
Станут гримасами лица.
Только верстах в десяти
Сын у рыбачки родится.
 

«…А время коротается…»

 
…А время коротается
И скоро скоротается,
А в Риме не останется
Ни Спартака, ни Цезаря;
Тяжёлая, как цепь, заря
Скуёт страну Италию.
А время коротается
И скоро скоротается,
А в раме стёкла таяли
От жгучих взглядов солнечных,
И день сказал, пополдничав,
Что вряд ли кем-то станем мы…
И вровень сны со стаями
Стремятся к чудо-острову,
Но осенью непросто им
Укрыться от восстания….
А время коротается
И скоро скоротается,
А мне б немного таинства,
И скука бы развелась,
С годами холоднее страсть
К сомненьям и скитаниям.
Уже не слиться в танце нам
С беззвёздной синей вечностью,
Холопы быстротечности,
Мы пропустили станцию…
А в Риме пахло падалью,
И осы в розы падали,
Овраги темень прятали,
И врозь старели статуи,
А Вронский умер в Сербии
Под воскресенье Вербное,
А Байрон умер в Греции,
Эх, хоть чуть-чуть согреться бы…
А время коротается
И скоро скоротается,
И врать уже бессмысленно,
Уже грехов бесчисленно,
Мечты уже прокисли, но
Не всё ещё потеряно,
Осталась шляпа с перьями
Из детского поверия.
Когда уйдёшь непрошено,
Узнаешь цену проседи,
В ружье опять патрон сидит,
Но время коротается
И скоро скоротается,
А в ране боль беснуется,
А в раме глохнет улица,
А в мире всё по-прежнему.
И в Риме неизбежностей
От нас лишь пыль останется —
И время скоротается.
 

«О чём молчит валет обыкновенный…»

 
О чём молчит валет обыкновенный,
Пока ещё не торжествуют ложь?
– Каких был лет царевич убиенный?
– Молчи, старик, Григория спасёшь.
 
 
Покрой тузом валета козырного
И между ними ниточку продень.
Вот над детьми Бориса Годунова
Нависла самозванца злая тень.
 
 
История разбрасывает угли.
Отрепьев мёртв. Марине нужен вор…
На теплоходе проплывая Углич,
Я с девушкой затеял разговор.
 
 
У спутницы моей капризны ушки,
Ей хочется мартини и со льдом.
А в Угличе усталые старушки,
Шепча молитвы, крестятся с трудом.
 
 
На миг представьте: был бы жив царевич,
Он русский бы наследовал престол.
Не нагличал бы польский королевич,
В боярах не змеился бы раскол,
 
 
И не было б ни Шуйского, ни смуты.
Побей тузом – и кончена игра.
Но в Угличе кровавые минуты
Гурьбой бегут с церковного двора.
 
 
А девушку опять зовут Мариной,
Ей странна жизнь предшественниц своих,
Она периной или пелериной
Вслепую тычется в свободный стих.
 
 
Народ! Народ! Ты помнишь ли? Когда-то…
Юродивый… Кремлёвская стена…
Страна своими нищими богата,
Чужими самозванцами скудна.
 

«Густая пыль на письменном столе…»

 
Густая пыль на письменном столе.
Здесь некогда писатель исписался.
Потом он взял холодный пистолет
И с одинокой жизнью распрощался.
 
 
Давным-давно темно в его окне,
Уехал сын, с другим живёт супруга.
Лишь на могиле видят по весне
Единственного преданного друга.
 
 
Спустя года наглеющий юнец
Увядшей даме, водкой разогретой,
Небрежно скажет: «Что ж, такой конец
Он заслужил». И пыхнет сигаретой…
 

«Шершавый собачий язык…»

 
Шершавый собачий язык
Лизнёт бесполезную руку.
Шептали, срывались на крик,
Дрожали по первому стуку,
Кляли ненавистный удел
И лгали доверчивым птицам,
А дождь моросил, как умел,
По крышам, по листьям, по лицам.
Стоим у кремлёвской стены,
Как будто у двери в таверну,
В пространства огромной страны
Залили тягучую скверну.
Немеющий воздух смущён
Единственной правдой на свете,
На золоте бывших знамён
Играют румяные дети.
С тоскою на письма глядят
Почтовые старые марки,
И падает навзничь солдат
В немецком запущенном парке.
 

«В октябре на Патриарших…»

 
В октябре на Патриарших
Пили пиво с жирной рыбой,
Не хотели слушать старших,
И земля, как стол накрытый,
Всё отведать нас манила
Блюда пряные сырые,
В них неведомая сила
И повадки озорные.
А долги росли так быстро,
Как растут чужие дети,
И цыганское монисто,
И помада на конфете
В дневниковые просторы
Из других стихов стучались.
И признания, и споры
Даже утром не кончались.
В октябре служили чуду,
Хохотали, веселились
И не знали, что повсюду
Мысли мрачные селились,
И ещё о том не знали,
Что ноябрь – сварливый отчим,
Что себя мы потеряли
Между прочим, между прочим…
 

«По клавишам времён порхают чьи-то пальцы…»

 
По клавишам времён порхают чьи-то пальцы.
О чём же мне писать? О чём же мне грустить?
Всплывают из глубин шопеновские вальсы,
И мне так сладко их на волю отпустить.
 
 
Плечистая тоска у двери караулит,
Она явилась к нам из рода великанш,
Пора уже разбить мой опустевший улей,
Пора уже сыграть мой привокзальный марш.
 
 
Сомненья тяжелы, как золотые слитки,
Упрямо ждёт беды пожухлая трава.
Вчерашнее меню, вчерашние улыбки…
О чём я говорю? Ведь это всё слова….
 
 
Любимые друзья пророчили дурное,
Любимые враги пытались застращать.
И я при них сжигал обличье шутовское…
Простите, господа! Я так хочу прощать…
 

«Помнишь, мы всё потеряли…»

 
Помнишь, мы всё потеряли…
Утро плелось по мосту,
Бодрые марши звучали,
Спал часовой на посту.
 
 
Техника в город входила,
Публика шла на парад.
Помнишь, как ты не любила
Праздничный пёстрый наряд?
 
 
Флаги алели на стенах
Заспанных серых домов.
В улицах узких и тесных
Я оставаться не мог.
 
 
Солнечной пеной пролилось
Пиво из кружек больших.
Прошлое не торопилось
Пламенно жить за двоих.
 
 
А командиры орали,
А подчинённые шли.
Помнишь, мы всё потеряли
И ничего не нашли.
 

«Прижалась ко мне плечом…»

 
Прижалась ко мне плечом
В троллейбусе краснобоком.
– В чём я виноват? Ни в чём…
Так что ж всё выходит боком?
 
 
Упрашивают меня,
А я не хочу остаться.
– Привычки, – твердят, – меняй,
Хватит, – кричат, – скитаться.
 
 
А ты молода, как снег
На первой декабрьской пьянке,
И жмёшься ты не навек,
А только до Якиманки.
 
 
И вряд ли когда-нибудь
Вернётся орёл двуглавый,
И вряд ли мой бренный путь
Закончится громкой славой.
 
 
Но это всё ни при чём…
Не стоит искать участья.
Прижался ко мне плечом
Кусочек земного счастья.
 

«Рассвет умывается жёлтым и красным…»

 
Рассвет умывается жёлтым и красным,
С домов облетает пожухлая краска,
И машут платками деревья-солдатки,
И чья-то мечта наступает на пятки.
 
 
А осень, на что уж учёная дама,
И та покупает бутылку «Агдама»,
И клён огорчённый с утра угощает,
И он ей былую измену прощает.
 
 
А штора от ветра, как парус, надулась,
И мне показалось, что детство вернулось
С дворовой гурьбой, в шоколаде, в заплатах,
Со всеми любимыми, без виноватых.
 

«Почернели костры, отгоря…»

 
Почернели костры, отгоря,
От обиды, бессилья и злости.
На богатом пиру сентября
Веселятся незваные гости.
 
 
Остаётся так мало домов,
Где радушно меня принимают.
Остаётся так много дымов,
Что до боли глаза пронимают.
 
 
Леденеет любовная вязь,
Как избёнка, давно нежилая.
Уезжает подруга, смеясь,
Ничего объяснять не желая.
 
 
Листопад очищает от лжи.
Мы найдём ещё преданных женщин.
С каждым годом так хочется жить,
Только жить остаётся всё меньше.
 

«Кого-то хвалили зазря…»

 
Кого-то хвалили зазря,
Кого-то нелепо ругали,
Кого-то любили, коря,
Кого-то, любя, презирали.
 
 
А им это стало, увы,
Не надобно и безразлично,
Они в отголосках травы,
Они в перекличках синичьих.
 
 
И вряд ли им важно, что я
Зачем-то пишу эти строки,
От собственной жизни тая
Её предрешённые сроки.
 

«Какая весна необычная…»

 
Какая весна необычная
Выдалась в этом году!
Какая погода отличная
Пляшет у всех на виду!
А комнаты стали каморками,
Душными сделались вдруг,
Запахли духами заморскими
Локоны зимних подруг.
И всё удивительно узкое —
Улицы, мысли, круги.
И всё удивительно русское —
Песни, друзья и враги.
И смыслом единственным полнится
Горечь оставшихся лет.
Наверное, что-то исполнится,
Что-то, наверное, нет.
 

«С мальчишеской горячностью…»

 
С мальчишеской горячностью
Доказываю времени,
Что наше счастье прячется
У октября на темени,
Что непроглядной теменью
Стихи мои слагаются,
Что за любовь осеннюю
Невзгоды полагаются.
Пускай проходят юности,
Как гимназистки, парами,
Пускай проходят лунности
С охрипшими гитарами.
Я всё о счастье вызнаю,
Над ним всегда дрожали мы,
Как над зерном, что вызрело
В года неурожайные.
 

«Иду по переулкам не спеша…»

 
Иду по переулкам не спеша.
Морозно, как у века под рубашкой.
Короткий день, сомнения кроша,
Взлетает. Задевает солнцем башни.
 
 
У ЦДЛа средних лет поэт —
Величественен, словно академик,
Он царь земли, он видел дольний свет,
Но нет любви, и друга нет, и денег.
 
 
На перекрёстке – девушка в пальто;
Стоит, продрогла, видно, ждёт кого-то.
Как сладко ощутить, что ты никто,
Зайти в кафе и выпить рюмку водки.
 
 
Им всё равно, что ты некрепко спишь, —
Поэту, девушке, дворовым кошкам.
А на душе опаснейшая тишь,
И хочется пожить ещё немножко.
 
 
Иду по переулкам не спеша.
И век за мною, крадучись, незримо.
И жизнь идёт. Не так уж хороша.
Не так плоха. Одна. Неповторима.
 

«Что было в жизни? Голуби, кино…»

 
Что было в жизни? Голуби, кино,
Трамвайный шум, армейские побудки,
Учителя, дешёвое вино,
Измятый луг, дожди и незабудки.
 
 
Что будет в жизни? Голуби, кино,
Свиданья на трамвайной остановке,
Зажмуренное летнее окно,
Нехитрые соседские обновки.
 
 
А не было француженки-жены,
Поездок на Гаити, на Таити,
Коварных премий, пёстрой седины,
Подруг невзрачных, радостных открытий.
 
 
Чего не будет – знать не суждено,
Но думаю порою, ради шутки:
«Какое счастье! Голуби, кино,
Трамвайный шум, армейские побудки».
 

«Вспомни о той толстушке…»

 
Вспомни о той толстушке,
Жившей на Первой линии
В доме с парадной лестницей
С нами накоротке.
Мы наполняли кружки,
Мы ей дарили лилии
И забавлялись песнями
В лёгкой, как пух, тоске.
Вспомни её подружек,
Тайны девичьих тумбочек,
Молодость бесшабашная,
Вечно пустой карман.
Долгая мука кружев,
Молниеносность юбок,
Хмурый рассвет за башнями,
Высохший барабан.
Вспомни, хотелось годы
Вычерпать полной мерою,
Рваной футбольной майкою,
Стриженой головой.
А на плечах погоны,
А за «Авророй» серою
Пахнет сиренью майскою
И молодой Невой.
Мы заслужили право
Не говорить, не плакаться.
И не купаться в глупости,
И не лелеять ложь.
Нам не кричали «браво»,
Нет орденов на лацканах,
Всё изменилось к лучшему,
Камни не соберёшь.
 

«Я помню неба серую халву…»

 
Я помню неба серую халву,
Армейский плац с прилипшими листками.
Гоняла осень грубую молву,
Которая всё лето шла за нами.
Мой друг тянул хрустящий «Беломор»,
Он ждал письма – напрасная тревога.
Седой вороной будущий позор
Сидел на крыше буднично и строго.
Свершался каждодневный ритуал,
Гурьбой влачились тяжкие пороки,
А город неустанно бормотал
Какие-то шекспировские строки
О смерти, о любви, о красоте,
И понял я тогда, что жизнь превратна,
Что мы погибнем в страшной нищете,
А шар земной завертится обратно.
 

«Что мне Камю и Сартр…»

 
Что мне Камю и Сартр,
Что мне Хемингуэй,
Если заезжий март
Нам заварил шалфей?
Что мне считать до ста,
Если так много лет
От Рождества Христа,
Если мораль проста,
Как одинокий след?
Что мне поклон зимы,
Снега прогорклый бинт,
Если из липкой тьмы
Вышли слепыми мы
В солнечный лабиринт?
Не сосчитать прорех
В мартовской голытьбе,
Слышится детский смех.
Что мне сказать при всех?
Что утаить в себе?
 

«Уже полжизни врёшь о том, что счастлив…»

 
Уже полжизни врёшь о том, что счастлив,
Своим врагам.
Чужие внуки где-то ходят в ясли,
А дети в храм.
А по весне крошится лёд уставший,
Как школьный мел.
Крошусь и я, у ближнего укравший
Земной удел.
 

«Я сон не выпустил из рук…»

 
Я сон не выпустил из рук,
Пока карабкался по маю,
И только нынче понимаю,
Что люди постоянно врут
О самом главном, самом нужном,
Себя обманывают вслух,
А в мае тополиный пух
И белизна рубашек дружных.
Какие были времена!
Ещё душой не торговали,
За рупь с полтиной продавали
Бутылку красного вина,
И в зелень школьную тетрадок
Ложился солнечный вопрос:
Ты не дорос или дорос?
Не будет или будет радость?
Не надо мне кричать «слезай!» —
Я никуда не забирался,
Хотя порядком завирался,
Москва поверила слезам.
Конечно, дело не в Гомере,
Гомер всегда, бесспорно, прав,
Уже лишившись птичьих прав,
Поёшь в классическом размере.
А где-то ходят поезда —
И улыбаются друг другу,
И знают, что идут по кругу,
Легко и просто. Навсегда.
Над чем я голову ломаю?
К чему мой царственный испуг?
И в руку ль сон, когда из рук
Летит вселенная по маю….
 

«Уютно дремлют мягкие игрушки…»

 
Уютно дремлют мягкие игрушки,
На страже полк игрушечных солдат.
Как хорошо, есть Лермонтов, есть Пушкин…
И бабочек летающий отряд.
Есть времена фатальности незримой,
Когда о зле не помнится почти,
Есть времена, когда своей любимой
С утра приносишь ягоды в горсти.
Есть вдохновенья редкие моменты,
Есть школьный бал и полночь на часах,
Есть бантики и розовые ленты
В ещё невинных детских волосах.
Есть Бах, Бетховен, Моцарт и Россини,
Есть правда пуха в пыльных тополях.
И есть ещё великая Россия,
Где мы живём, как бабочки в полях.
 

«Прошла весна беспечная…»

 
Прошла весна беспечная
С романами случайными,
С тяжёлыми загулами,
С кофейным ветерком.
Судьба моя калечная,
Судьба моя печальная,
Судьба моя огульная,
О ком грустишь, о ком?
Уж лето в белом платьице
Гуляет по Остоженке,
Блестя рядами ровными
Жемчужных фонарей.
За всё давно заплачено,
И все насквозь восторженны
И крепко замурованы
В неразбериху дней.
И наскоро прощаются
Старинные товарищи,
Один в метро торопится,
Другой к чужой жене.
Эх! Суета мещанская,
А в небе что-то варится,
А в небе что-то копится
Зловещее вполне.
Наверно, что-то сбудется,
Да только что – неведомо,
То каблучки пунктирами,
То пятна «Каберне».
И всё потом забудется,
И я уеду в Венгрию
С какими-то факирами
В последнее турне.
 

«Когда прилетает муха…»

 
Когда прилетает муха
К нам в комнату жарким летом,
Какая же это мука,
Особенно для поэта.
И если комар-пройдоха
Свою проявляет резвость —
Поэту бывает плохо,
Особенно, если трезв он.
Но хуже, когда нет денег.
И взоры с похмелья узки.
И папа – не академик,
И дядя – не новый русский.
И хочется некролога.
И платья не шьют из ситца.
И должен друзьям так много,
Что в пору друзей лишиться.
Но если вы настоящий,
Но если вы гениальный —
Достаньте сухого ящик,
Оплакав сюжет банальный.
И девушек пригласите,
Не думая о финале,
Чтоб люди в промозглом Сити
От зависти умирали.
 

«Отогреваясь в тепле…»

 
Отогреваясь в тепле
И в холода замерзая,
Люди бегут по земле —
Дикая, пёстрая стая.
 
 
Ноги босые в пыли.
Мельница. Лес. Подорожник.
Вспомните, что от земли
Мы оторваться не можем.
 
 
Неба звенящий каркас,
Стук одинокого дятла.
Вспомните, что после нас
Новые люди родятся.
 
 
Не вспоминают. Бегут.
Дышат неровно и часто.
Странные песни поют.
В странные двери стучатся.
 
 
Угли мерцают в золе.
Шепчутся с ветром равнины.
Люди бегут по земле.
Падает солнце на спины.