Текст книги "Две стихии: Символы непостоянства. Максим Замшев // Чем дольше явь, тем интересней сны. Иван Купреянов"

Максим Замшев, Иван Купреянов
Две стихии

Максим Замшев
Символы непостоянства
Стихотворения

«Сколько мне жизни оставить на чай…»

 
Сколько мне жизни оставить на чай,
Жизни пропащей и сладкой?
Стулья пустые скрипят по ночам,
Чувствуют, что-то неладно.
 
 
Греются чувства на утлом огне,
Но разгореться не в силах.
Ты не останешься даже во сне,
В небе останешься синем.
 
 
Там, где тебя разглядеть не дадут
Хищные птицы разлуки.
Там, где тебя навсегда уведут
Ангелов нежные руки.
 
 
И никому не придётся помочь,
Просто не хватит пространства.
Белая скатерть и чёрная ночь —
Символы непостоянства.
 

«Хотел быть свободным, как ветер…»

 
Хотел быть свободным, как ветер,
Но ветер заперт в тюрьме.
Хотел быть влюблённым, как Вертер,
Но мысли слепнут во тьме.
Хотел рассказать, как долго
В баре играли джаз.
Но если не будет толку,
То нужен ли мой рассказ?
Хотел быть надёжным, как сейфы
В далёкой швейцарской земле.
Хотел быть беспечным, как селфи,
Но стрелка дрожит на нуле.
И жизнь, потерявшая скорость,
Привычно меняет окрас.
И Вертер взирает с укором
На ветер и джаз.
Глотает бесцельную скуку
Кустарник косматый, как бард.
Отрезали сердце и руку
И сдали в ломбард.
 

«Который год, который снег…»

 
Который год, который снег,
И всё одно.
Нечеловечьих чувств разбег,
Фонарь, окно.
Ветра свирепые с реки
По стёклам бьют.
Полы блестят и потолки,
И люди пьют.
Пьют самогон и самопал,
Жрут пироги.
А Рим единственный пропал
Назло другим.
Слова морозные крепки,
Им жить – зимой.
Дороги, песни, дураки —
Зовут домой.
Меж небом и землёю щель —
Смотри на свет.
Движение важней, чем цель,
А цели нет.
Есть только мир, есть только Рим
И мы при нём.
Мы ничего не повторим
И не начнём.
Который снег, который год
Мой мир трещит.
Я жду, когда же мой народ
Возьмёт на щит
Меня, и все мои дела,
И все снега.
Вчера ещё метель мела,
Теперь – пурга.
 

«Слова идут вразвалку, что матросы…»

 
Слова идут вразвалку, что матросы
По бесконечной палубе линкора.
Они меня покинули без спроса,
И, видимо, верну я их не скоро.
Понять их можно: надоело слушать,
Что нет глупее их и бесполезней.
Мне жалко их, но знаю, станет лучше
Им без меня и без моих болезней,
Без тщетной жажды славы, без истерик,
Без песни, где одна осталась нота,
И без привычки выходить на берег
И вдаль смотреть, высматривая что-то.
 

«Мне бы туда, на Разъезжую…»

 
Мне бы туда, на Разъезжую,
Там, где все нити сплелись.
Там, колеёю наезженной,
Жизнь поднимается ввысь.
Так высоко, что не видно ей
Слёз в удивлённых глазах.
Как мы приходим невинными,
Так мы уходим в грехах.
В барах резвятся до полночи
Наши с тобой двойники.
Нам же известно доподлинно:
Утром их тени легки.
Мне бы туда, где асфальтами
Длится прогулка навзрыд.
Там, где холодными пальцами
Ты согреваешь мой стыд.
Там, где Разъезжая улица
Мир превращает в углы,
Чтобы стоять в них и жмуриться
Во избежание мглы.
 

«Провинция давно уж не тиха…»

 
Провинция давно уж не тиха,
Скорей меланхолична, одинока.
Захочешь быть подальше от греха,
Езжай сюда, чтоб поумнеть до срока.
Здесь так легко попасть на прежний ритм,
Что запоёшь не хуже Паваротти,
Здесь мастера живут без Маргарит,
И вид один на каждом повороте.
Из важного ещё: здесь холода
Длинней, чем путь от леса до могилы.
Здесь о тиранах узнают, когда
Из магазинов исчезает мыло.
Здесь стыдно заниматься ерундой,
Когда один во все мишени метишь.
Здесь до любви так близко, что с водой
Её сглотнёшь и даже не заметишь.
 

«Тёмное небо и дым из трубы…»

 
Тёмное небо и дым из трубы,
Самое светлое – дым.
На горизонте большие кубы,
Сон будет нынче цветным.
В окнах привычно горят огоньки,
Но я не грежу о них,
Знаю, что люди от лютой тоски
Воют в квартирах пустых.
Тихо пищит неудавшийся снег,
Слякотью рано он стал,
Как я подробно обдумал побег!
Жаль, убежать опоздал.
Тёмное небо, чужая семья,
Старой вины колдовство.
Пальцы нащупали что-то, и я
Понял, что нет ничего.
 

«Идёт, пригнувшись, пилигрим…»

 
Идёт, пригнувшись, пилигрим,
Так сильно небо давит.
Давай с тобой поговорим
О том, за что страдали, —
О Родине, о временах
Печальных и тревожных.
Идёт, ссутулившись, монах,
Глаза поднять не может.
А в небесах над ним горят
Останки душ невинных.
Так далеко последний ряд,
Что ничего не видно.
Давай пойдём с тобой, как встарь,
Лихой тропой гусарства,
Идёт, расправив плечи, царь,
Оставшийся без царства.
И в голове его не гимн,
А прошлых мыслей улей.
А мы молчим, а мы сидим
И что-то караулим.
Не сыщешь в голосе металл,
Молчание дороже.
Когда последний первым стал,
Второй сошёл с дороги.
И хрустнул мира позвонок
Под строгим взглядом Бога.
Я жил, наверное, как мог,
Но смог не так уж много.
Пусть простота не воровство,
Пусть скверно дул в трубу я.
Не ангел я, и ничего
В жизнь не возьму другую.
 

«Никого уже нет из тех…»

 
Никого уже нет из тех,
С кем я мир поменять хотел,
С кем гуляла моя душа
В дни весенние не спеша.
Никого уже нет из тех,
Кто в году отмечал лишь сны,
Кто разбрасывал снег для всех,
Чтоб растаял он до весны.
Никого уже нет из тех,
Кто стихи до утра читал,
Кто всю ночь в облаках витал
И мечту добывал из стен.
Никого уже нет. Война
Опоясала, как лишай.
Если можешь, себя лишай
Лучшей доли, что не дана.
Никого уже нет. Рассвет
Не дотягивается до дня.
Не с кем чокнуться, чтоб до дна,
Дна как не было, так и нет.
Но зато есть такая даль,
Что не в силах вобрать мой взгляд.
Но зато есть такая сталь,
Что клинки от неё блестят.
И ещё кто-то мне сказал,
Что, наверно, мы все в кино.
Опоздали мы на вокзал,
Где в буфете всегда темно.
И состав прогремел без нас,
В нём все те, кого Бог не спас,
В нём все те, от кого душа
Ждёт бессмертия не спеша.
 

«Я писатель второго ряда…»

 
Я писатель второго ряда,
Но мне хочется в ряд последний,
Потому что моя отрада
Укатила в вагоне летнем.
Я бросаюсь на амбразуру
Виртуального пулемёта.
Я влезаю в чужую шкуру,
Чтобы вспомнить чужое что-то.
Жаль, что мысли мои устали,
Поднимаясь в чужую гору.
Я участвую в карнавале,
Что спускается с неба в город,
Чтоб скупить в магазинах сказки,
Чтоб продать на базаре спицы,
Чтоб забрать у счастливых маски,
А несчастным оставить лица.
Подражатели, лицемеры,
Я, писатель второго ряда,
Прославляю вас всех без меры.
Вы хлебнули такого яда,
Что теперь ничего не страшно.
Бьют куранты на разных башнях,
Часовые стоят в дозоре,
И слеза не дрожит во взоре.
 

«Москва сегодня мокрая…»

 
Москва сегодня мокрая,
Как будто искупалась.
Всё утро песня смолкшая
В моей груди копалась.
В ней дар прожить без девочки,
Что расплетала косы,
В ней сладкое бездействие
И на веранде осы.
В ней струны то расстроены,
Уродуют гитару,
В ней люди, что расстроены,
А им бы жить на пару.
Не ищет прилагательных
Один глагол великий,
Ему бы вздох мечтательный
И солнечные блики.
Москва сегодня лучше, чем
Любой такой же город.
Студенты снова учатся,
Чтоб пропитаться вздором,
Коты устало хмурятся
Среди возни мышиной,
И светофоры щурятся,
Чтоб разглядеть машины.
 

«В тумане мне видится лучник…»

 
В тумане мне видится лучник,
Хочу совершить с ним обмен,
Когда-нибудь все станем лучше,
Чем были на данный момент.
Казалось бы, лучник, ну что в нём?
В нём крупная соль бытия.
В родстве мы с ним больше чем кровном,
И он здесь нужнее, чем я.
А мне бы туда, где просторы,
Где сходятся с волком пути,
Где в небо врезаются горы,
Чтоб кровь голубую пустить,
Где ходят деревья в пижамах,
Где русским рождён Робин Гуд,
Где тушат пожары глазами
Волхвы, что веками живут.
Но лучник? Зачем же нам лучник?
Отравлены стрелы давно.
Когда-нибудь все станем лучше,
Но в чаше прокисло вино.
Пусть он лучше знает, как нашу
Отчизну варяги спасут,
Пусть он лучше видит, как чашу
Куда-то несут и несут.
 

«Кто был из нас правее…»

 
Ктó был из нас правее,
Откроется до весны,
Лавры Хемингуэя
Никому не нужны.
Кто останется с нами?
Только король да шут.
Голыми я руками
Душу свою душу.
Ветер, мечты развея,
Рукопись рвёт из рук.
Кто был из нас правее,
Знает хромой паук,
Вижу полёт утиный,
Сбежать бы из этих мест,
Выпьем за паутину,
Где погибал Эрнест,
Выпьем за Че Гевару,
Чья борода черна,
Выпьем с тобой на пару
Водки или вина.
И, разобравшись с прошлым,
Мы новые дни земли
Мешать будем длинной ложкой,
Чтоб рты нам не обожгли.
 

«Раннее утро. Густая тьма…»

 
Раннее утро. Густая тьма.
Даль невозможная.
Родина, долгая, как зима,
Как бы спросить мне: можно я?
Русское небо в сплошном дыму,
Нечего больше скрашивать.
И ничего здесь нельзя тому,
Кто научился спрашивать.
Счастье, что где-то течёт река,
Хоть до неё ты дойти не смог.
Думай о том, что звезда близка,
Или не думай – повсюду Бог.
 

«Улица в окнах шумит, непрерывная…»

 
Улица в окнах шумит, непрерывная,
Солнце играет со звонкими гривнами,
И чаевые щедрей.
Ты уже знаешь, что мы не продержимся,
Что разгуляется Русь Самодержная,
Как и положено ей.
Киев расставил дома на Владимирской
Так, что под крышами стать невидимками
Вечером хочется всем.
Ты уже знаешь: печалиться некогда,
Мы ещё встретимся раз или несколько,
Не понимая, зачем.
Нежность случайная, быстрая, смелая,
Если запомню ничтожные мелочи,
То никогда не умру.
Переведи меня через майданную
Пропасть, не Богом, не дьяволом данную,
Выведи прямо к Днепру.
Чтобы не мучили страхи животные,
Видно, пора воплотиться в кого-то мне,
В бабочку иль стрекозу.
До середины? Да что суетиться-то,
Мысли снижаются слабыми птицами,
Думы их ловят внизу.
 

«Поезд стремится во Псков…»

 
Поезд стремится во Псков.
В ставке бесчинствует Каин.
Белая кровь облаков
По небосклону стекает.
Скоро семнадцатый год
Глухо, как лампочка, треснет,
Царь непременно умрёт
И никогда не воскреснет.
Белая кровь облаков
Тихо сползает на землю,
Царский терзает альков
Гимн приворотному зелью.
Век проскакал, как листва
Осенью скачет рывками,
Не устаёт голова
Путать себя облаками.
Кто-то снимает кино,
Ложь стародавнюю множа.
Выпьем на станции Дно
То, что на кофе похоже.
Если уж кончится свет,
Белым заваленный снегом,
Верю: вокзальный буфет
Ноевым станет ковчегом.
 

«То ли полная луна, то ль пустая…»

 
То ли полная луна, то ль пустая,
В небе тусклом не видна злая стая.
Хорошо, что не видна, – каждой ночью
Эти птицы от вина злые очень.
Эти птицы пьют вино молодое,
И кричат они одно – что-то злое.
Я былинный богатырь из сказаний,
Предсказал я свой конец под Рязанью.
Злые птицы над страной реют снова,
Черти режутся со мной в подкидного.
То ли полная луна, то ль пустая,
Вы со мной об этом лучше не спорьте,
А кремлёвская стена не растает,
Даже если станет кремом на торте,
Не играть богатырям на рояле,
Не стоять поводырям на развале.
Сто столиц уже сменила Россия,
За оранжевым вином нынче сила.
А кондитер приуныл: всё по-русски,
Торт кремлёвский и луна без закуски.
 

«В Замоскворечье пусто. Купола…»

 
В Замоскворечье пусто. Купола
Небесного не различают грома.
И каждая монгольская скула
Здесь чувствует себя как будто дома.
Запутавшийся юноша в углу
Двора смешно грустит о настоящем.
Сухой асфальт, предчувствуя метлу,
Чуть морщится от встречи предстоящей.
У голубя особо ровный лёт,
Он прошлым бесконечно не терзаем,
Мы все попали в этот переплёт,
Как выбраться, мы до сих пор не знаем.
Давным-давно покинутый мной рай
Я не найду – не та уже сноровка.
Теперь одно осталось – ждать трамвай
Там, где была когда-то остановка.
 

«Я жду петроградскую зиму…»

 
Я жду петроградскую зиму,
Чтоб снова мне саднило горло
И сны замирали с разбега,
Чтоб знала ты: невыносимо
Размешивать старое горе
С водой, что добыли из снега.
Я жду, как в гремящем трамвае.
Я смысл обнаружу во фразе,
Что ты для меня написала,
И сердце забьётся в щемящем,
Щенячьем каком-то экстазе,
Которого будет мне мало.
Я жду петроградскую зиму,
Чтоб снова в пространство ввинтиться,
Как штопор заржавленный в пробку,
И там с проходящими мимо
На их языке объясниться,
Прослыв непутёвым и громким.
Трамвай подойдёт к парапету
И к ветру прижмётся щекою,
Не видя, как лёд неспокоен.
Трамваи не верят в приметы,
А там уж «Кресты» за рекою,
Которые без колоколен.
 

«Не подставляю я щёку…»

 
Не подставляю я щёку,
Не подставляю, прости.
Время моё как сгущёнка,
Выпусти или впусти.
Помнишь, печальный обычай
Не провожать поезда?
Кровью питаемся бычьей
Ныне и присно. Всегда.
Бьём себя в грудь кулаками,
Рвём на бильярде сукно,
Время моё, будто камень,
Брошенный в чьё-то окно.
Листья висят, будто сплетни,
Ветер считает до ста,
Бог умирает последним.
Думаешь, это спроста?
Утренней вязкой порою
Где бы тепла наскрести.
Солнце – медаль, что героя
Не успевает найти.
 

«Один человек убегает от жизни…»

 
Один человек убегает от жизни,
Другой догоняет её.
Я знаю приправы острее аджики,
Их любит клевать вороньё.
По-прежнему думаем мы, человеки,
Что время растянут для нас.
Но Вий поднимает уставшие веки,
Чтоб Гоголь остался без глаз.
Трясётся от страха осеннее древо,
Предчувствуя гибель свою,
Один человек убегает налево,
Другой его ждёт на краю.
Античные боги заткнули нам уши,
Толкнув под божественный душ.
Мы все превращаемся в мёртвые туши,
Бессильные в поисках душ.
 

«Конечно, мы все скучаем…»

 
Конечно, мы все скучаем
И думаем не о том.
Конечно, мы всё прощаем
Заведомо, на потом.
Конечно, мы тащим с неба
Всё, что судьба дала.
Конечно, мы жаждем снега,
Чтоб лучше пошли дела.
Конечно, мы примем вызов,
И будет противник бит.
А пол до сих пор не высох,
Хотя и давно помыт.
Вдоль старых домов и строек
Протянется долгий шов.
Конечно, нас всё устроит,
Что кончится хорошо.
Уже завсегдатай бара
Прошествовал мимо нас.
Конечно, земного шара
Не хватит ему сейчас.
И высунувшись из окон,
Мы снимем с него вину.
А завтра ударит током
Его и его жену.
 

«Мир не рухнет, чёрт не перекрестится…»

 
Мир не рухнет, чёрт не перекрестится,
Продаёт святой Грааль мулат.
Есть у проституток тоже крестницы,
Сталин с Троцким в голове жужжат.
Осень, бесполезна и безжалостна,
Стариков терзает и старух.
Пусть змея уже покажет жало нам,
Сталин с Троцким превратились в мух.
Месса прозвучит заупокойная,
Хор церковный перейдёт на вой.
Мухобойку достаю спокойно я,
Знаменитый в прошлом мухобой.
 

«Теперь нас никто не осудит…»

 
Теперь нас никто не осудит,
Глотаем Отечества дым.
Несчастные русские люди
За счастьем отправились в Крым.
Вы видели столбики дыма,
Что медленно шли вдоль реки?
Они к нам вернулись из Крыма,
Счастливые, как мотыльки.
 

«Полюбить так, чтоб кусать губы…»

 
Полюбить так, чтоб кусать губы,
Что смотреть на звёзды, не разбирая,
Геликон с небес звучит или туба,
Я не плачу, но утром вся жизнь сырая.
Я не плачу, но соль разъедает щёки,
Не стреляйте в лоб, подходите сбоку,
Полюбить бы так, чтоб увидеть Бога.
Закрывая дверь, оставляйте щёлку,
А когда услышишь: зачем, брат мой,
Ты разрушил то, что веками строил?
Говори: ахейцы не взяли Трою,
И Елена сушей идёт обратно.
В мире теперь измерений пять,
А в четвёртом из наших сомнений свалка.
Полюбить бы так, чтоб вся жизнь вспять,
Но она и так вспять. Жалко…
 

«Люди из прошлого имеют свою походку…»

 
Люди из прошлого имеют свою походку,
Даже если приходят в сны и мечты.
Люди из прошлого любят портвейн и водку
И называют меня на «ты».
Люди из прошлого знают, что утром надо
Спичку зажечь, потому что сух гуталин,
Что сапоги примеряют косые взгляды
Так же, как снобы к себе примеряют сплин.
Люди из прошлого, милые, может статься
Только для вас я закручивал круговерть.
Что остаётся в прошлом – должно остаться
Та м навсегда, потому что иначе смерть.
Чай остывает. Слова не нужны. Дело
Не получается сделать. Кругом зима…
Чёрные кошки скребут на душе, а белым
Просто приходится тихо сходить с ума.
 

«Сырость. Девушка. Петроград…»

 
Сырость. Девушка. Петроград.
Невозможность ответа.
Невозможность вопроса.
Не поверишь ты, как я рад
Неизбежности ветра
И тому, что всё просто.
Сырость. Девушка. Темнота.
Невозможность прохожих
Стать немного мне ближе.
Жизнь прекрасная, да не та…
Капли пота на коже
Ветер с жадностью слижет.
Сырость. Девушка. И по горло
Остров скукой пронизан.
Занавески висят на карнизах,
Им уж нечего скрыть.
Только прыть мою, прежнюю прыть
Вместе с инеем стёрли.
 

«Всё завершается, как под копирку…»

 
Всё завершается, как под копирку,
Будущий год ещё так одинок.
Кто-то проделал огромную дырку
В прошлом и смотрит оттуда в бинокль.
 
 
Пусть он увидит, как выше и выше
Мы поднимаем преступную страсть,
Как зацепляется солнце за крыши,
Чтобы под утро совсем не упасть.
 
 
Как удивительный век двадцать первый
Под мишуру новогодних речей
Юношей стал, утончённым и нервным,
И до сих пор он блуждает ничей.
 
 
Всё завершается тяжким застольем,
Посох стучит, Дед Мороз без лица.
Кто-то проснётся и сразу застонет,
Можно бинокль докрутить до конца.
 
 
Всё увеличить в последнем пределе,
До отвращенья, до сморщенных век,
Тот, кто в прицеле, бесспорно, при деле,
А Дед Мороз выбегает на снег.
 
 
Вот он бежит, он мишень для охоты,
Глянь, из какого он тонкого льда!
Вот он упал. Пьяный, что ли? Да что ты!
Не раскрошилась его борода.
 
 
Смесью гремучей шампанское с дёгтем,
Бросили ложку, подумали – мёд.
Год перед нами неспешно пройдётся,
Что-то шепнёт, но никто не поймёт…
 

«Нет уже того накала…»

 
Нет уже того накала,
Что любви сильней.
От вокзала до вокзала
Череда огней.
Горло высушила вьюга,
Задушила крик,
Нам бы полюбить друг друга,
Но бредёт двойник
Мой по набережным мрачным,
Дождь ему в лицо.
Первой ночью, ночью брачной
Снимет он кольцо.
Крест Господний смотрит в небо,
Этим жизнь полна.
Что нам нужно, кроме хлеба
И глотка вина?
Жизнь от поезда отстала,
Не проститься с ней.
От вокзала до вокзала
Череда огней.
 

«Кто-то за руку меня в толпе хватает…»

 
Кто-то за руку меня в толпе хватает
И ведёт туда, где холм далёкий высится.
Мне тебя так безнадёжно не хватает,
Что февраль не может плакать – слёзы высохли.
Словно камень, проглочу худое слово я,
Положу любовь свою, как мыло в мыльницу.
А чернил достать сегодня дело плёвое —
С небом кровь смешай и заливай в чернильницу.
 

«Выходи из дома, пройдись по книжным…»

 
Выходи из дома, пройдись по книжным,
Полистай роман, никому не нужный,
Проглоти слюну от приязни к ближним
И пойми, что ветер давно не южный.
У семи холмов я восьмой насыплю
Из своих ошибок, тревог, волнений.
И пойдёт у города кожа сыпью,
Красной сыпью памятных поражений.
Я чертил луну, но сорвался циркуль,
Получился месяц над облаками,
Выхожу из дома, а небо в стирке,
Выжимает кто-то его руками.
Кто-то плакал у этой стены столетья,
Потому здесь нынче такая влажность.
Не прощай меня даже этим летом!
Бог простит, а дальше уже не важно.
 

«Облака – что корабли…»

 
Облака – что корабли,
Целая армада,
Ты о счастье не моли,
Счастья нам не надо,
Нам бы локон золотой,
Гриф виолончели,
Чей-то ангел, но не мой,
Каждый день при деле.
Ни окон тебе, ни стен,
Лишь улыбка Бога,
Каждый остаётся с тем,
Что раздал убогим.
Полно, друг мой, горевать,
Всё, как мы хотели.
Будет ветер струны рвать
У виолончели.
Тот, кто с облака упал,
Луч руками схватит.
Божий мир настолько мал,
Что души не хватит.
 

«Небо, не глядя совсем на людей…»

 
Небо, не глядя совсем на людей,
Дыры никак не заштопает,
Юноша полон великих идей,
Девушка тоже. И что теперь?
В памяти есть небольшое окно,
Наглухо вечно забитое,
Ты отвори его, мне всё равно,
Помнится только забытое.
Блеф не удался, рояль замолчал,
Стынет любви беззаконие,
В небе осталось начало начал
И на земле не закончилось.
Годы пройдут, и нагрянет беда,
Вздрогнут живые и мёртвые,
Юноша с девушкой не навсегда
Пальцы сплетают замёрзшие.
 

«Осень – бесполезное время…»

 
Осень – бесполезное время,
Вроде бы любовь и стихи,
Вроде бы душа, не старея,
Чьи-то подбирает грехи.
Вроде бы не так уж и страшно
Видеть из любой темноты,
Что водонапорные башни
Так же одиноки, как ты.
Только это с нами бывает
Каждый бесполезнейший год,
Облако опять уплывает,
Ну когда уже уплывёт?
Тянутся к бумаге чернила,
Мысли мозг терзают вовсю,
И опять живётся вполсилы,
Потому что стыдно вовсю.
Патефон, пластинку не грея,
Поглощает ветер и джаз.
Осень – бесполезное время,
Жёлтой кровью пачкает нас.
 

«Сколько ты будешь помнить меня?…»

 
Сколько ты будешь помнить меня?
Столько трамвай стоит на мосту,
Столько орёл кричит на лету,
Столько крепка у танка броня!
Сколько я буду помнить тебя?
Столько закат с крыши течёт,
Столько гадать, чёт иль нечёт,
Столько живут жизнь, не любя.
Сколько мы будем помнить друг друга?
Столько трамвай ходит по кругу.
 

«Я стихов не писал никогда. Я хочу в эту точку…»

Есть свидетельства, что после 1917 года Осип Мандельштам панически боялся матросов.

 
Я стихов не писал никогда. Я хочу в эту точку,
Где я шёл по Фонтанке в шинели и в окна смотрел,
Я хочу, чтобы кто-то придумал под ноги мне кочку,
Чтоб я больно упал, чтоб я больно лежал, чтоб прозрел
Той бесшумной бездушной зимой девяностого года,
Той беззвучной зимой, где вороны теряли ночлег,
Где бродила во мне изумлённая злая свобода,
Как вино, что не выпьют, а выльют на проклятый снег.
Там скелет папиросы над городом смерть распростёрла,
А мужчины за водкой охотились до темноты,
И несли её, словно трофей, и лакали из горла,
Чтобы горло обжечь до последней святой немоты.
Я стихов не писал никогда. Я не помню, откуда
Офицерскою улицей Блок доходил до огня,
Только тот, кто боялся матросов, в надежде на чудо
Попросил его слово одно передать для меня.
Та м смешались года, времена, а потом размешались,
Словно порции каши овсяной. Солдаты, подъём!
Мы вмешались куда-то, зачем мы куда-то вмешались?
Мы должны были просто остаться навеки вдвоём.
Я стихов не люблю: как соседи, назойливы рифмы,
Я не в силах признать, что без цели и смысла живу.
Я иду по Фонтанке, а рядом идут декабристы,
Чтобы сесть в туристический катер и выйти в Неву.