Текст книги "Драгоценная паутина"

Максин Барри
Драгоценная паутина

Об авторе

Максин Барри хорошо известна нашим читателям, интересующимся серией «Скарлет», по вышедшим книгам «Лед и пламень», «Карибское пламя».

Для тех же, кому почему-либо не удалось познакомиться с творчеством этой замечательной английской писательницы, мы сообщаем некоторые сведения о ней. Максин Барри живет в маленькой деревушке в графстве Оксфордшир, приютившейся на окраине Котсуолдса, вместе с родителями-инвалидами и серым котом по кличке Китс.

Прежде чем полностью посвятить себя писательской деятельности, она в течение пяти лет работала помощником ученого секретаря Сомервиллского колледжа в Оксфорде, все свое свободное время пропадая в библиотеке колледжа, славящейся богатым собранием книг. Максин владеет искусством каллиграфии, много и запоем читает, обожает долгие пешие прогулки на природе и терпеть не может ходить по магазинам.

Ее первый роман «Похищенный огонь» имел большой успех не только в Англии, но и в других странах, в том числе и в России, и мы надеемся, что книги Максин Барри, вышедшие в серии «Скарлет», будут не менее популярны.

ПРОЛОГ

Оксфордшир, Англия, 1977

Старая дама умирала. Она лежала в кровати восемнадцатого века на четырех столбиках с балдахином. На стенах спальни, обитых выцветшим бархатом, висели портреты кисти Гейнсборо, Тернера и Лели. Джессика, леди Сирамор-Форбс, ничего не имела против смерти, но ожидание становилось утомительным.

Из старого сада доносилось пение черных дроздов, и ей хотелось оказаться там, подставить лицо теплым лучам солнца. Окна Ванкувер-холла выходили на долину Эйлсбери, окруженную плодовыми деревьями и двумя сотнями акров прекрасной пахотной земли. Леди Сирамор-Форбс улыбнулась, и следы былой красоты проступили на морщинистом пепельно-сером лице. Но острая боль внезапно пронзила исхудавшее тело, слишком маленькое и хрупкое на фоне огромной резной кровати. Ей снова захотелось, чтобы мрачная жница с косой поскорее явилась и забрала ее с собой. Впрочем, нет, еще рано. Пусть подождет, пока не придет Годфри с новым вариантом ее завещания. Она должна подписать эту бумагу.

Словно прочитав мысли старой дамы, Годфри Джеймс влетел в комнату. Ему было уже за шестьдесят – поджарый, как гончая, и высокий, больше шести футов ростом. Когда он наклонился к ней, Джессика тихо засмеялась.

– Привет, Годфри. Ты, как всегда, мерзнешь?

Годфри тоже рассмеялся.

– Здесь все еще холодно, Джесс!

Это была их давняя шутка. Джессика знала, что Годфри не одобрял болезней и смерти, и она, его старинный друг, впала в немилость, когда в смешном возрасте – девяносто один год – у нее вдруг обнаружился скоротечный рак.

Даже не подумав спросить разрешения, Годфри плюхнулся тощим задом на постель, открыл кейс из свиной кожи и вынул внушительную пачку бумаг.

Бесценный Годфри. Как всегда, он приступал к делу не медля. Качество, которым она сама обладала в те далекие времена, когда женщине отказывали в возможности самостоятельно выбрать даже пару перчаток для себя.

– Здесь все так, как ты распорядилась.

Дребезжащий голос Годфри заставил старую даму сосредоточиться. Все еще острый и ясный ум Джессики принялся за работу. Она прочла переделанное завещание от первого слова до последнего. Потом вздохнула, дернула за веревочку, и раздался звонок. Тотчас на пороге спальни появились две женщины. Годфри узнал в них горничную и повариху.

– Страйкер, Харрингей, я хочу, чтобы вы засвидетельствовали мою подпись на этих документах, – объявила она им тоном приказа.

Джессика поставила свое имя в трех местах, Годфри показал, где подписаться свидетельницам, а после них расписался на бумагах сам. Джессика кивком отпустила слуг и устало откинулась на подушки.

– Ну теперь ты готова отвалить? – с мрачной грубостью спросил Годфри, пряча в кейс новый вариант завещания.

– Да, пожалуй, – сказала она. – Черт бы побрал моего внука, из-за которого мне приходится возиться со всем этим. Выходит, я полжизни потратила на то, чтобы сохранить и приумножить семейное состояние, и еще полжизни на то, чтобы проклинать тех, ради кого старалась!

Годфри ухмыльнулся.

– Без этого тебе было бы скучно.

Джессика засмеялась: замечание адвоката не было лишено смысла.

Годфри взглянул на нее, и лицо его снова стало печальным.

Джессика с обожанием посмотрела на него, а потом сказала:

– Я разрешаю тебе спросить. Да, теперь, когда я умираю, можешь задавать любые вопросы.

Годфри кивнул.

– Хорошо. Джесс, почему ты вышла замуж за лорда Хэмфри Арботнот Кливертон Сирамор-Форбса? О Боже, что за имя! Слабый, не слишком симпатичный, гуляка и мот… Да разве были у него в голове мозги?

Джессика, довольная брезгливым отвращением, звучавшим в его словах, расплылась в широкой улыбке.

– Вот именно потому, что он был таким, как ты говоришь. – Она облизала губы, которые некогда считались самыми прелестными во всем королевстве, созданными самой природой для поцелуев. Сейчас они истончились, посинели и стали болезненно сухими. – Он был слабый, значит, я могла быть сильной. Нелегко было женщине выстоять в викторианские времена, сам понимаешь. Он не был красив, значит его легко было уломать и подтолкнуть к алтарю! И потом, какая другая женщина могла его возжелать? Он любил тратить деньги, поэтому никогда не пытался помешать мне их тратить. Неважно, что над этим смеялись. Ведь все было так понятно! Многие поколения Сирамор-Форбсов были землевладельцами и фермерами. И вдруг они становятся торговцами! Да чем?! Самыми изысканными драгоценностями в Англии! Как все смеялись. Но только вначале. А потом… – Джессика от удовольствия захихикала. – Ты ведь знаешь, как мы потом прославились. Но больше всего, надо признаться, меня привлек его титул. Он придал моему бизнесу респектабельность и позволил занять достойное место в высшем свете. Какого мужа еще я могла бы желать для себя?

Годфри кивал, соглашаясь с каждым ее словом, пока она не закончила говорить. А потом, к своему удивлению, выпалил:

– Ну а как же любовь, Джесс? Как насчет этого?

Джессика вдруг улыбнулась таинственной улыбочкой, которая немало заинтриговала Годфри.

– О, это у меня тоже было!..

– К Хэмфри? – От недоверия голос Годфри поднялся на целую октаву.

– Ну конечно нет, – призналась Джессика, засмеявшись теперь уже почти застенчиво. – О, не смотри на меня так потрясенно, Годфри. Свои обязанности я выполнила: Джеймс был сыном Хэмфри, а Малколм – его внук.

Годфри кивнул.

– Ты действительно думаешь, что Малколм собирается продать «Альциону»?

– Не уверена. Мальчик всегда обожал Равенскрофт и благоговел перед семейным титулом. Возможно, графы Равенскрофты даже имели шансы на трон… – Ее голос дрогнул на последнем слове, Джессика тревожно вздохнула, но продолжила – уже мрачно – объяснять Годфри причину своих последних действий. – Малколм хочет все деньги от продажи нашего бизнеса потратить на переделку и реставрацию Равенскрофта. Сам знаешь, я всегда вкладывала прибыль в дело – исключительно в «Альциону». Я никогда не любила этот дом, похожий на мавзолей. Да и потом две мировые войны многое изменили, женщины больше не покупают очень дорогие камни, они не могут себе этого позволить. «Альционе» надо работать гораздо эффективней, чтобы удержать свои позиции. Малколм никогда этого не понимал.

– Но ты его хорошо обучила, Джесс, – тихо сказал Годфри. – Если ты помешаешь ему, он до неузнаваемости изменит компанию, а кругленькой суммой прибыли распорядится по своему усмотрению.

С того момента, когда «Альциона Джеллери эмпориум» открылась в Вудстоке, выше всего здесь ценилось качество. Очень скоро компания добилась репутации, не уступающей старейшим и наиболее престижным ювелирам Англии. Малколм хотел ввести более современные методы торговли, и это желание стало причиной крупных ссор между бабушкой и внуком. Кроме того, Малколм плохо обращался с Франческой, на которой был женат всего год. Даже то, что Франческа родила ему двойню, мальчика и девочку, а значит, фамилия Сирамор-Форбсов получила продолжение, не прибавило ей уважения мужа, если верить сплетням, доходившим до бабушки. Малколм третировал свою жену, что вызывало у Джессики возмущение. Еще и поэтому она его не любила.

– Да, верно, – согласилась Джессика с Годфри. – именно поэтому я оставляю компанию его детям – Альционе и Джастину. Они еще совсем маленькие, и у Малколма есть двадцать лет, чтобы руководить фирмой. Видишь, я не ущемляю его в правах, Годфри, – устало подчеркнула она.

– Но ты ведь знаешь, как ему это не понравится. Я имею в виду то, что половину ты оставляешь девочке!

– Да, такова моя воля, – голосом твердым, как алмазы, которые она покупала в Южной Африке, заявила Джессика. – Женщина всегда была и продолжает быть равной любому мужчине, Годфри, – заявила она. – Маленькая Альциона не станет исключением, запомни мои слова.

Она сделала паузу, чтобы набрать воздуха, обеспокоенная тем, что произнесла это с большей уверенностью, чем, может быть, следовало. У нее были «свои люди» в Равенскрофте. Они рассказывали, что малышка Альциона очень похожа на нее, Джессику, даже цветом волос. Но когда она вырастет, станет ли похожа на нее в остальном? Хватит ли у нее духу бороться с отцом и братом за свои законные права на половину «Альционы», в честь которой ее назвали? Джессика твердо верила, что у руля ювелирной империи должна стоять женщина. Кто, как не она, способна оценить прелесть сверкающих драгоценностей, красоту холодного камня, его извечное колдовство и чистую магию? Но это должна быть умная и деловая женщина! А если Альциона окажется другой? Если она не сможет бороться и победить? Отвоевать себе место в семейном бизнесе?! Сама Джессика никогда не боялась и не пасовала перед жестокой реальностью.

Она вздохнула. Что ж, ставки сделаны – оставалось надеяться на лучшее…

Она подумала о подарке, отданном ею на сохранение Уолту Мэттьюзу, которого она избрала защищать интересы «Альционы», пока наследники не достигнут совершеннолетия. Мэттьюз получил четкие указания: отдать девочке подарок в день свадьбы. Не чрезмерная ли это щедрость, особенно после того, как по последнему завещанию она взвалила на хрупкие невинные плечи груз, под тяжестью которого можно сломаться? Но что еще она может сделать? Она дает этой девочке шанс найти свое место под солнцем! В конце концов, маленькая леди Альциона Сирамор-Форбс была единственным «вкладом» Джессики в будущее.

Старая леди лежала в постели, а солнце уходило за горизонт, как бы увлекая и ее за собой. Но Джессика продолжала размышлять: интересно, что из всего этого выйдет?..

ГЛАВА 1

Колледж Радклифф, США (наши дни)

Обнаженный юноша был потрясающе красив. Не двигаясь, устремив взгляд в окно, он сидел на высоком стуле, и широкий шарф с эмблемой университета Онтарио, повязанный вокруг его пояса, свободно ниспадал почти до пола. Солнечные лучи освещали светлые волосы; они вспыхивали, создавая ореол вокруг головы. Из-за слишком правильных черт лица он не мог быть хорошей моделью для художника, но миссис Уиттингэм надеялась, что ее студенты все же оценят своеобразие внешности юноши. Преподавательница художественного мастерства медленно ходила среди десятка учеников, уверенная, что не многие из них сумеют точно передать его характерный подбородок.

Модель, а ею был студент-юрист из Гарварда, меньше всего заботило, какие проблемы с его подбородком возникнут у учеников из Радклиффа. Он с нетерпением ждал того момента, когда можно будет подойти к девушке, которая приковала к себе его взгляд, как только он переступил порог комнаты. Увидев ее, высокую, с каскадом волос цвета яркого пламени, он остолбенел.

– С тобой все в порядке, Джек? – спросила Джанет Уиттингэм.

Он печально улыбнулся высокой седой женщине.

– Ну если я немного разомнусь, то выдержу.

Она кивнула. Парень взял полотенце, обернул его вокруг талии и соскочил со стула. Он потянулся, расправил плечи и, ступая как можно осторожнее, направился в сторону рыжеволосой девушки, чтобы взглянуть на ее рисунок. Сидящая впереди студентка, явно догадавшись о его намерениях, громко прошептала:

– Ее зовут леди Флейм. Хочешь верь, хочешь нет!

Джек посмотрел на темноволосую, коротко стриженную простушку, которая произнесла это имя.

– Твоя подруга? – так же шепотом спросил он.

– И соседка по комнате, призналась Венди Гиббс. – В Фейхаузе, – добавила она с усмешкой, наблюдая, как тот крадется к ее подруге, а потом поморщилась. Венди не знала, что лучше – проклинать или благодарить судьбу, которая свела ее с леди Альционой Сирамор-Форбс? Леди Флейм – леди Пламя[1]1
  Flame – пламя (англ.). Здесь и далее прим. ред.


[Закрыть], как называли Альциону из-за цвета ее волос, – была приятная, честная и настолько же умная, насколько и красивая девушка.

Оказавшись за спиной Флейм, Джек не мог оторвать взгляд от ее роскошных волос удивительного цвета. Не красного, не оранжевого и не желтого, но причудливого сочетания всех трех цветов. Ее кожа, в отличие от большинства рыжеволосых, не была ни бледной, ни веснушчатой, а самого настоящего цвета сливок. Рот не слишком большой и не слишком маленький. Подбородок выразительный, но не надменный. Нос тонкий, аккуратный. И… У Джека перехватило дыхание, когда она, почувствовав его присутствие, оглянулась и посмотрела на него через плечо. Он ожидал увидеть зеленые глаза, но вдруг обнаружил, что они черные как ночь, глубокие и, казалось, видят его насквозь. Он с трудом проглотил слюну.

– Привет! Прости, если отвлекаю, я…

– Ну же, Джек! – Джанет Уиттингэм подняла бровь.

Он, совершенно счастливый, вернулся на свое место, полный ошеломляющего впечатления, которое произвела на него эта девушка. Он влез на стул и взмолился, чтобы это впечатление не сыграло с ним злую шутку. Под пристальным взглядом студентов-художников это не осталось бы незамеченным.

Джанет Уиттингэм медленно поплыла по комнате и остановилась за спиной Флейм. Глядя на ее рисунок, она слегка нахмурилась. Было что-то… странное в нем. Флейм добилась стипендии в Радклиффе упорным трудом и бесспорным талантом. Джанет Уиттингэм не на что было жаловаться, девушку совершенно справедливо включили в программу по живописи, у нее очень техничный рисунок, блестящий, лучший в классе. Она прекрасно улавливала игру света, и все-таки… Да, подумала Джанет, странно, но скорее всего дело в темпераменте Флейм Сирамор-Форбс, который дает о себе знать таким образом. Но нет… Нет… Джанет покачала головой и вздохнула. Как нехорошо, что она не может точно сформулировать свои ощущения. Она знала про несколько ювелирных вещичек, сделанных Флейм для подруг в авангардистском духе, очень популярном среди студентов, и подумала: именно дизайн ювелирных украшений, а не живопись и рисунок как таковой, является сильной стороной Флейм Сирамор-Форбс на самом-то деле. Но стоит ли этому удивляться?

После занятий девушки вернулись к себе в комнату, типичную студенческую комнату на двоих, украшенную постерами от французских импрессионистов до Дали. Флейм аккуратно положила на стол блокнот для рисования, книги и коробку карандашей, а Венди бросила все это на неубранную постель.

– У тебя даже постель заправлена, – проворчала она. – Это просто отвратительно, Форбс. Отвратительно!

Флейм засмеялась и, чтобы как-то угодить подруге, плюхнулась на кровать. Она была в джинсах «ливайз» и белой рубашке, но выглядела, как модель на отдыхе. Венди хмуро уставилась на нее.

– У меня что, нос в краске, Гиббси? – спросила Флейм нараспев, как говорят на рынках в Новой Англии. Никто бы не признал в ней сейчас дочь английского графа.

– Извини, но я для тебя совсем неподходящая соседка. Наверное, куча народу предлагала тебе поменяться. – Она быстро посмотрела на Флейм. – Правда ведь?

Да, правда. Новичку первокурснику не надо много времени, чтобы показать себя, и Альционе Сирамор-Форбс очень скоро отвели место на самом верху студенческой иерархической лестницы. Не только внешность, но и интеллигентность, великодушие и щедрость стали тому причиной. Мальчики с первого дня потирали руки в предвкушении… Но очень скоро им пришлось поумерить свой пыл: вопреки ожиданиям, Флейм ни с кем не путалась. Однако больше всего студенты ценили ее умение… делать украшения. Из металлических банок из-под кока-колы она делала дешевые серьги, которыми повально увлекались девчонки, браслеты из переплетенных медных проволочек, подвески из разных камешков. Но хитом семестра стали раскрашенные колье и браслеты из железа и алюминия. О Флейм даже написали в местной газете, восхищаясь ее мастерством. Весьма высокая оценка для студентки первого года обучения.

– Мне очень нравится жить с тобой в одной комнате, – дружелюбно сказала Флейм.

– Ой, ну меня просто тошнит! – застонала Венди, но улыбка ее была радостной. – Кстати, как тебе наша сегодняшняя модель? Красавчик, да?

Флейм вздохнула, легла на живот, потянулась и подперла рукой подбородок.

– Почему бы тебе им не заняться? – тихо спросила она.

Венди повернулась на бок, посмотрела на нее и спросила себя, бывают ли на свете люди, более непохожие, чем они с Флейм?

– Слушай, Флейм, я ведь некрасивая. Так? Не пытайся изображать героиню викторианской эпохи. Я такая, какая есть! И с мужчинами мне очень не везет. На свиданиях я вывожу их из себя, – добавила она, сердито посмотрев на нее.

– Можно подумать, что свидание это война, – сказала Флейм, а потом вдруг откровенно призналась: – Ты знаешь, а ведь я… я никогда… еще не спала с мужчиной. – Она произнесла это очень нерешительно, но не сомневалась, что Венди не предаст ее. – Мне девятнадцать, и иногда я чувствую себя последней девственницей планеты.

Венди кивнула. Признание Флейм ее тронуло, хотя она сама догадалась об этом уже в первые часы знакомства. Да, как ни невероятно, но Флейм девственница.

– В таких семьях, как твоя, это обычное дело, – заявила Венди. – Итальянцы ведь всегда надежно охраняют своих хорошеньких дочек.

Семья Флейм по материнской линии, насколько было известно Венди, из старинного и очень уважаемого рода, снабжавшего европейскую аристократию драгоценностями еще со времен Борджиа. Интересно, каково это, иметь такое происхождение? Венди наблюдала за подругой, которая лежала на кровати и своей позой напоминала греческую скульптуру. Ну просто трагическое воплощение девственности! Венди засмеялась.

– Что здесь смешного? – спросила Флейм и сама захохотала. Выражение ее лица мгновенно переменилось, став беззаботным и естественным.

– Да ничего, мы сами, – сказала Венди. – Ну и парочка!

Флейм вскинула красивую головку.

– В день моего шестнадцатилетия мама сказала, что ей стоило больших усилий воспитать меня более свободной, чем принято в нашей семье. – Она улыбнулась, почувствовав, как напыщенно прозвучали ее слова, а потом подумала о матери. Она знала, как ужасно страдала Франческа в браке с английским графом Малколмом. Отцом, которого она, Флейм, не помнила. Малколм еще в раннем детстве разделил их с братом Джастином, с которым они были близнецами. Его она тоже больше никогда не видела. Лишившись сына, мать невыносимо страдала. Не этот ли горький опыт привил Франческе отвращение к мужчинам на всю жизнь? Иначе почему ее мать, такая красивая, богатая, созданная для брака и семейной жизни, столько времени была одна? Глава семьи граф Корральдо подал петицию папе с просьбой разрешить племяннице развод. Это было пятнадцать лет назад. Слишком долгий срок для женщины, чтобы оставаться без любви и мужского общества.

Венди нагнулась и достала из-под кровати сигарету с травкой. Затянувшись, она молча посмотрела на Флейм, поймав ее печально-предостерегающий взгляд. А потом весело вскочила и открыла окно, чтобы выветрился запах марихуаны.

– Ну не могу дождаться! До ужаса хочется послушать про свободу, которой тебя одарили.

Флейм рассмеялась.

– Фу, какая ты циничная! Да ничего из ряда вон выходящего. Ну, например, после четырнадцати лет я могла не ходить в церковь, если не хотела. Сама мама до сих пор не пропускает ни одного воскресенья. Даже несмотря на то, что с ней произошло, она остается истовой католичкой. А я не помню, когда в последний раз была в церкви.

– Впавшая в грех католичка! Боюсь за твою бессмертную душу.

Флейм засмеялась.

– Ну тогда еще один пример. Моя мама, в отличие от меня, училась в Маунт-Холиоке, как и все женщины семейства Корральдо, которые хотели получить образование.

– Ах ты мятежница! – весело воскликнула Венди.

Флейм поморщилась, но подруга не заметила.

– Иногда, – мрачно сказала она, – я чувствую свою жизнь совершенно бессмысленной. А себя бесполезной.

– Ну, леди Альциона Сирамор-Форбс, если твоя жизнь бессмысленна, что говорить о нас, смертных? – с вызовом спросила Венди и сердито вдавила недокуренную сигарету в пепельницу.

– Я же не виновата, что мой отец был английским графом? – с обидой сказала Флейм.

– Был? Он умер что ли?

– Нет, не думаю. Нет.

Венди хихикнула. А Флейм быстро отвернулась от окна, опустила плечи, совершенно смутившись.

– Ты не думаешь? – спросила Венди. – Что это у вас за семейка? Ну прямо мыльная опера, которые крутят по ящику каждый день!

– Я знаю, – с печалью в голосе согласилась Флейм. – Понимаешь, мы не живем вместе. У нас нет семьи как таковой. Я всю жизнь росла с коричневыми конвертами. Большими коричневыми конвертами.

– С че-ем? – Венди перестала рыться в сумке в поисках пакетика с картофельными чипсами. Заморгав в полном недоумении, она уставилась на подругу. – С конвертами?

Флейм кивнула.

– Да, с конвертами. Сначала, когда дедушка пытался получить опеку над Джастином, в них лежали всякие документы, предписания, показания под присягой, отчеты частных сыщиков, медицинские справки и все такое. Моя мать восемнадцать лет боролась за Джастина, моего брата-близнеца, но не добилась даже права видеться с ним. Английские суды считают, что наследники графских титулов принадлежат только Англии, а никак не матерям. Потом появились другие конверты, они приходили каждую неделю и идут до сих пор.

– А в них что? – тихо спросила Венди, удивляясь, что Флейм доверилась ей.

– Фотографии Джастина, – едва слышно сказала Флейм. – У мамы их сотни, тысячи. На одной Джастину четыре. Частному сыщику, нанятому дедушкой, пришлось влезть на дерево, чтобы сделать снимок. Брат в Итоне получает приз на соревнованиях по крикету. Идет по улице. Обедает в ресторане, гуляет под руку с одной девушкой, с другой… Представляешь, мама даже никогда не говорила с ним, не слышала его голоса?

Венди потрясенно молчала.

– Мы говорим о нем постоянно. Я все время думаю о нем. Как он выглядит, что его может рассмешить, какие у них отношения с отцом? Мне даже жаль его, он не знает, какая замечательная у нас мама… Иногда… – На глазах Флейм заблестели слезы. – Иногда мы раскладываем фотографии и придумываем всякие истории с его участием. Но мы не знаем его. В день восемнадцатилетия Джастин напился и написал в полицейский шлем. Так кто он? Кретин или нормальный парень в таком возрасте? А может, слабак, который позволяет друзьям втянуть себя в дурацкие ситуации или ищет приключения вместе с ними? Понимаешь? Он мой близнец, и, хотя я могу до деталей описать его лицо и одежду, я не представляю, о чем он думает. Его собственная мать тоже не может.

Флейм умолкла, обеспокоенная звучанием своего голоса, внезапно ставшего высоким и вибрирующим. Она глубоко вздохнула и обреченно откинулась к стене. Венди задумчиво смотрела на нее.

– Понимаешь, ты ведь впервые рассказываешь мне о своей семье. А твой отец? Ну этот граф, который, по твоим словам, еще жив? – осторожно спросила она.

Флейм застенчиво улыбнулась.

– О, о нем никто и не заикается. Если я случайно упомяну его имя, то такое впечатление, что из солнечной Италии мы мгновенно переносимся в глубины Антарктики.

– Ты ведь из итальянской семьи, значит, у тебя есть крестный отец? – спросила Венди.

Флейм засмеялась.

– Граф Джулио Перлуджи Корральдо.

– Так, еще немного голубой крови. Еще один аристократ. Итальянский сенатор, да?

– Вряд ли, – рассмеялась Флейм. – Наш семейный бизнес в Венеции. А я там никогда не была, – добавила она.

Венди кивнула.

– Я тоже. Я и в Париже не была. И на Луне.

– Нет, я имею в виду… Мои бабушка и дедушка из Венеции. Мама тоже, но я туда не езжу. Дедушка, отец моей матери, всю жизнь страдает от того, что он младший сын Корральдо. Старший брат хотел выдворить его из Италии и держать подальше от семейного бизнеса. А бостонская ветвь семейства Корральдо – это владения моего дедушки. Он не пускает старшего брата дальше порога, когда тот приезжает в Штаты. Разве не странно?

– У вас в семье много чего странного. Ты сама-то это понимаешь?

– Еще бы, – рассмеялась Флейм. – Когда мне исполнилось пятнадцать, дядя Энрико спросил, что бы я хотела получить ко дню рождения. Я ответила: научиться делать ювелирные украшения. Можно было подумать, я попросила остановить земной шар. Знаешь, что он сказал? Женщины Корральдо никогда не думали ни о чем подобном! Это верно. Моя мама ни разу не была в ювелирном магазине семьи Корральдо. Как тебе? Даже в наши дни, в наш век, они продолжают считать этот бизнес только мужским.

Венди задумчиво покачала головой.

– Так вот почему ты не хочешь показать им свои вещи?

– Что? Безделушки, которые я мастерю? – Флейм отшвырнула подвеску, лежавшую поблизости на полке. – Да дядя Энрико расхохочется мне в лицо.

– Я не про них, – сказала Венди. – А про рисунки в портфеле под кроватью. Ожерелья из изумрудов и бриллиантов…

Флейм удивленно посмотрела на нее, потом улыбнулась.

– От тебя ничего не спрятать, да, Гиббси?

– Не-а, особенно когда ты жжешь по ночам свет и корпишь над ними месяцами.

– Какой от них толк? – Флейм состроила добродушную гримасу. – Вряд ли они пригодятся кому-нибудь. Я не профессионал, а просто любитель. Интересно сделать что-то такое, чтобы этим заинтересовался настоящий ювелир.

– А я думаю, они у тебя получились просто здорово. Они так хороши, что… – Венди повернула к ней лицо, и Флейм поняла: сейчас разорвется бомба. – …Я их сфотографировала и отправила в «Ридекс».

– Что? – Флейм в ужасе вскочила. – Что ты сделала?

– Я отправила снимки в «Ридекс». Ты же знаешь эту большую новую ювелирную фирму, которую открыли с такой помпой несколько лет назад?

Флейм знала все о «Ридексе». Хотя дядя Энрико и дедушка никогда не обсуждали дела с женщинами, Флейм часто слышала их разговоры. «Ридекс» начинал их беспокоить. Не только потому, что он вклинивался в рынок Корральдо, открывая магазины на Восточном побережье. Хуже другое: за последние два года несколько ведущих сотрудников ушли от Корральдо к новоявленным конкурентам, что сказалось на качестве изделий фирмы.

– О, Венди, как ты могла? – проговорила Флейм не просто с удивлением, но с ужасом.

Венди пожала плечами.

– Тебе не хватает уверенности в себе. А я немножко подтолкнула. Слушай… – Заметив, как ошарашена подруга, Венди попробовала ее успокоить. – Ну что такого ужасного может произойти? Пришлют обратно, напишут: спасибо, не нужно. Ну и что?

Флейм рассмеялась и покачала головой.

– Если бы дед услышал, что я отправила какие-то работы конкуренту, он бы живьем снял с меня шкуру. Мы, итальянцы, очень темпераментные люди, понимаешь?

– Mamma mia, – пропела Венди.

– Ну ладно, думаю, мои шансы на успех в «Ридексе» равны нулю. Интересно, кто стоит за этой компанией?

– Не могу себе представить, – сказала Венди, которой эта тема уже явно надоела.

– Я была в одном из цехов дядя, – начала рассказывать Флейм. – Мне было пятнадцать, но я быстро все схватывала. Меня повели в цех, где отливают формы. Я думаю, они надеялись, что мне быстро наскучит и от меня можно будет отделаться раз и навсегда. Но не тут-то было. Когда мы перешли к чеканке, я даже подержала в руках некоторые инструменты… Венди, это просто замечательно. Резцы, чертилки, измерители… Здорово, правда?

Венди хмыкнула.

– Знаешь, в чем твоя проблема? Ты недооцениваешь себя. Твои украшения необыкновенные. И ты сама необыкновенная. Понимаешь, почему тебя все любят? Потому что ты никогда никого не судишь. Давай посмотрим правде в глаза, Флейм. У тебя есть то, что позволяет в жизни стать победителем. Я не о миллионах твоей семьи, не о твоей внешности, а о тебе самой. Ты сильная, ты знаешь, чего хочешь. Тебе нужно только одно: уверенность в себе, – добавила она.

Флейм не успела ответить, потому что в дверь постучали.

– Войдите! – бросила она автоматически.

Увидев преподавательницу с мрачным, озабоченным лицом, она быстро вскочила с кровати.

– Альциона. Ты Альциона, не так ли?

Флейм кивнула.

– Да, что-то случилось?

– Боюсь, у меня плохие новости. Мне только что позвонила твоя мать. У дедушки был сердечный приступ.

Флейм почувствовала, как от лица отлила кровь. Она представила себе его – Микаэла Корральдо, высокого, гордого, седовласого. Отец матери всегда был главным человеком для нее – главой семейства, гением бизнеса. Он представлял интересы семьи Корральдо в Соединенных Штатах. Веселый, любящий дедушка. Это он разрешил Флейм побывать в цехе в то лето, когда ей исполнилось пятнадцать, хотя и был немало удивлен ее желанием. Вдруг Флейм показалось, что это было давным-давно.

– А сейчас с ним все в порядке? – спросила она дрожащим голосом и, взглянув на женщину, встретила сочувствующий взгляд.

– К сожалению, нет, Альциона, – тихо сказала Джанет.

– Он умер? – казалось, голос Флейм прилетел издалека.

– Да. Мне очень жаль. Он умер.