Текст книги "Мечтатели Бродвея. Том 2. Танец с Фредом Астером"

Полная, даже пузатая дама лет пятидесяти – черная коса уложена короной вокруг головы, родинка в тон (мушка!) справа на подбородке – вышла навстречу Шик, оценила ее с полувзгляда, сунула в руки ворох одежды и указала пальцем на кабинку, обитую нежно-голубой тканью…

– Поторопитесь.

…где Шик надела пляжный ансамбль с анисово-зеленой юбочкой и шляпу с полями шириной с крыло бомбардировщика.

Она вышла и покружилась под ничего не выражающим взглядом пузатой мушки с черной косой, демонстрируя себя анфас и в профиль.

– Надо еще уметь ходить. Вы это уже делали? Участвовали в дефиле?

– Конечно, – заверила Шик.

Она участвовала в дефиле на сельскохозяйственной ярмарке в Ньюпорте, в костюме яблока.

– Отлично.

И работу она получила.

7. A table in a corner[65]65
  Столик в углу (англ.).


[Закрыть]

– …и спаржу, если найдете!

Пробормотав «да, мэм», Черити ретировалась из «Джибуле» с большой корзиной и списком продуктов на залитую солнцем 78-ю улицу.

Чтобы умаслить старшую сестру, миссис Мерл теперь в изобилии покупала спаржу и поручала Черити и Истер Уитти стряпать про запас три-четыре кастрюльки супа по рецепту, присланному из Франции Жанин Бруйяр, мамой Джо.

Мужчина в каскетке, читавший газету в припаркованном у тротуара темно-синем «додж-кастоме», поднял глаза и зазывно улыбнулся ей сквозь ветровое стекло. Черити надменно шмыгнула носом. С заляпанными засохшей грязью колпаками кем, интересно, он себя возомнил, деревенщина?

Она успела вскочить в трамвай до Юнион-сквер, где располагался рынок. Надо бы вернуться пораньше, тогда можно будет одолжить швейную машинку у Джейни Локридж, пока та нянчит пятерых детишек Донахью на углу Амстердам-авеню и 78-й.

За последнее занятие на курсах кройки и шитья Черити очень продвинулась с новым платьем. Она замыслила кружевные манжеты и карман с кантом, которых не было у модели из каталога «Сирс». Хорошо бы закончить его ко дню Святого Валентина. Нет, не ради праздника. У Черити не было возлюбленного, перед которым хотелось бы покрасоваться в этот день, она просто любила всем своим планам намечать точные даты. Ей казалось, что так они выполняются быстрее.

Спаржа. Лук. Картошка. Почки, куда же без них… Зная рынок как свои пять пальцев, Черити гибко и проворно пробиралась между прилавками и тележками зеленщиков. Фермеры даже козочек привозили из Хэмптона, чтобы расхваливать жителям Нью-Йорка свои сыры.

– Эй, Черити! – окликнул ее Родни из-за горы фруктов и овощей. – Глянь-ка! Спаржа, спецом для тебя. Видит бог, сейчас не сезон, и…

– Сколько?

– Еле отыскал ее, уж поверь. Прямо из Южной Каролины.

– Сколько?

– Полдоллара.

– За кило? – ахнула девушка с притворным ужасом.

– Не, за корзину! Пять фунтов, не меньше. Только для тебя.

– Тридцать, – сказала Черити.

Она унесла корзинку, заплатив сорок центов.

– Только для тебя, – еще раз повторил Родни. – Слушай… в воскресенье мы едем на Кони-Айленд, – поспешно добавил он, когда она уже уходила. – Присоединишься?

– Кто это «мы»?

– Мой брат с женой, я… и ты, хочешь?

Родни был славный, всегда делал ей скидку, вот только губы у него подкачали, тонкие, а Черити не любила тонкогубых парней. Она покачала головой, не забыв сопроводить свой отказ улыбкой на прощание.

– Тогда под Пасху? – крикнул он ей вслед.

Движение бровей и губ сказало ему «почему бы нет?», и девушка скрылась в толпе рыночной площади. У ограды она отыскала торговку галантереей, сидевшую перед тремя перевернутыми зонтиками. Черити поставила у ее ног тяжелую корзинку.

– Привет, Эмми. Остались у тебя кружева?

Эмми, женщина в годах с узловатыми пальцами, порылась в одном из зонтиков и вытащила всё вперемешку. Черити щупала клубок, прикидывала, размышляла. Она уже выбрала, но не хотела показывать этого так сразу и, поторговавшись, получила именно то, на что положила глаз: десять дюймов кружева за два дайма[66]66
  Дайм – монета в 10 центов.


[Закрыть].

– Еще за два дам тебе в придачу вышитого галуна, вот, смотри.

Искушение было велико. Черити заколебалась. Галун дивно смотрелся бы на поясе. Или на бутоньерке. Она заглянула в кошелек… Этого она и боялась: всё было куплено, и у нее осталось только две монетки по пять центов.

Старая Эмми и слышать ничего не хотела. Вышивка-то чистым шелком. Десять центов за полметра, да ты спятила?

Возле зонтиков крутились две собаки.

– Придержишь мне этот галун до среды? – взмолилась Черити.

Эмми замахала шарфом, отгоняя большую собаку. Вторая, поменьше, жалась к ногам Черити.

– Ладно уж, – согласилась Эмми. – Оставь мне задаток. Твоих двух пятицентовиков хватит.

На пятицентовики надо было еще купить хлеба. Черити вздохнула. Ничего, она скажет миссис Мерл, что забыла зайти в булочную. Купит хлеб позже, на свои.

В ту минуту, когда она вновь открывала кошелек, ее мозг зафиксировал одновременно две вещи. Смешливую мордочку собачонки, когда та повернула к ней голову, пятнышко под глазом. И, совсем рядом, веселый голос:

– Отдай девушке этот галун, Эмми. Я беру его для нее.

Черити перестала дышать. Щеки вдруг вспыхнули огнем.

– Привет, Черити, – просто сказал Гэвин Эшли, когда она подняла на него глаза.

Он щелчком сдвинул шляпу на затылок, словно хотел лучше ее видеть.

– Да упакуй в красивый пакетик, слышишь, Эмми? – добавил он, расплачиваясь за кружево и галун. – Это подарок.

Старуха сунула в карман мелочь, упаковала покупку, поглядывая на них обоих украдкой снизу вверх. Рукой, в которой уже был чемодан, Гэвин поднял корзину, другая завладела рукой Черити, собачонка засеменила следом.

Отойдя в сторонку от рыночной сутолоки, он поставил чемодан у ограды и с улыбкой посмотрел на девушку. Похоже, он был и вправду рад ее видеть. Только бы не заметил, как она дрожит.

– Вот сюрприз так сюрприз. Не сказать, что мы сто лет знакомы, и, надо же, видимся каждый день.

– Мы виделись… только один раз.

– Теперь два.

– Два, верно. Но ведь уже пять дней…

Черити осеклась, щеки снова запылали. Чего доброго, он догадается, что она считала дни с их встречи!

– Вы правы, это сюрприз, – только и сказала она.

Губы у него не были тонкими, отнюдь. Он был даже еще привлекательнее, чем в ее воспоминаниях. Солнце над Юнион-сквер так красиво играло в его рыжих волосах… Она никак не могла унять дрожь в коленках…

– Вы обедали? Я нет. Я тут знаю одно…

И она дала себя увести, всё так же за руку, на соседнюю улицу, в забегаловку, куда ходили перекусить торговцы с рынка.

Здесь было шумно и весело, столами служили большие перевернутые бочки, а половинки бочек – стульями. Гэвин Эшли заказал морские гребешки, картошку фри, бекон и жареную кукурузу. Как ей было не гордиться таким кавалером?

– И пива ко всему этому!

Черити пива никогда не пила, но отказаться не посмела. Компания в углу затянула песню: Make it one for my baby, and one more for the road…[67]67
  Налей одну за мою милую и еще одну на дорожку (англ.).


[Закрыть]

– Я вас еще не поблагодарила, – вспомнила она, вдруг смутившись. – За галун и кружево. Они мне пригодятся на курсах кройки и шитья.

– Эти прелестные ручки сотворят из них чудеса, я уверен. На, Топпер…

Он дал песику кусочек бекона.

– Вы молодчина, что ходите на курсы. Хотя у вас, наверно, много работы.

– Хватает, – кивнула она и робко пригубила пиво. – Миссис Мерл с характером, мисс Артемисия тоже, но я не жалуюсь.

– Вы, наверно, хорошо управляетесь с детишками…

– Я сижу иногда с маленькими Донахью. Их пятеро, семь потов сойдет, пока всех угомонишь.

– Они живут в пансионе?

– Нет, соседи. Их дом на Амстердам-авеню.

– Малыши, должно быть, вас обожают. Сразу видно, что вы сама доброта, Черити.

Они принялись за жареную кукурузу. Она была горячая, истекала маслом, и оба на время замолчали.

– Вы, кажется, упоминали, что в соседнем доме живет мужчина с дочерью? – возобновил он разговор. – С ней вам тоже приходится сидеть?

Черити вытерла жирные губы, прыснув в салфетку.

– Мистер Просперо действительно один у Дидо, но она ходит в лицей. Ей самой уже впору подрабатывать няней! Она милая девочка, просто прелесть, всегда готова оказать услугу, только немного…

Салфетка развязно колыхнулась в ее руке.

– С придурью?

– Да нет. Я бы не сказала, что она с придурью. Скорее…

Она откусила кусочек хлеба и принялась сосредоточенно жевать.

– Здесь даже хлеб – объедение, правда? А кукуруза прожарена просто…

– …тютелька в тютельку, – вздохнула Черити.

От этой болтовни она расслабилась, от пива ее разморило. В голове немного шумело, зато колени больше не дрожали. Он переложил несколько гребешков со своей тарелки в ее. Она запротестовала, но больше для проформы.

– Значит, ваша соседка милая, но с приветом.

– Я этого не говорила. Она скорее… ну… не очень покладистая. Есть для этого слово. Она…

– Ветреница? Строптивица? Сумасбродка?

Она качала головой.

– …Бунтарка?

– Вот! Бунтарка! Вы-то все слова знаете. Есть фильм, где героя так называют, да? Про архитектора, который не хочет работать как все, у него свои понятия.

– «Источник». С Гэри Купером, кажется.

– Это мой любимый актер. Я обожаю его в «Северо-западной конной полиции».

– Как бы мне хотелось быть похожим на него, – тихо сказал он. – Тогда я мог бы надеяться понравиться вам.

– О, но вы мне нра… в общем, вы мне по душе, мистер Эшли.

Черити поспешила сделать глоток и, чтобы замять неловкость, сменила тему, вернув разговор чуть назад.

– Бунтарка, – повторила она. – Точно. У Дидо на всё свои взгляды. Пару раз я помогала ей сшивать эти ее транспаранты. Чем митинговать, лучше бы шить научилась.

Она рассмеялась. И вдруг увидела, что он смеяться и не думает. Он наклонился к самому ее уху, понизив голос до шепота:

– Вы говорите об этих… воззваниях, о смутах? О, но… Не надо, Черити.

– Да ладно. Подумаешь, школьники бузят. Перебесятся.

– Не надо, – повторил он. – Вы хоть знаете, что было написано на этих транспарантах?

Девушка пожала плечами. Она помнила только, что они подшивали края, чтобы ткань не обтрепалась.

– Вспомните. Что она на них писала?

Черити почти испугали его глаза, вдруг ставшие свинцовыми. Он понял это и поспешил весело чокнуться с ее стаканом.

– Я был знаком с одной девушкой… О, совсем недолго. Она раздавала листовки у входа на свой завод, составляла петиции, все уши мне прожужжала этими бреднями, которыми нам забивают голову. Я скоренько сделал ей ручкой. Они тоже из таких?

– Кто? – спросила Черити: из всей тирады у нее в голове отложилось только то, что он был знаком с девушкой, и ей не давал покоя вопрос, что значит для него «недолго».

– Ваша соседка с транспарантами и ее отец. Тоже составляют петиции, митингуют на улицах и всё такое?

– Я не знаю, – осторожно ответила она. – Миссис Мерл считает мистера Беззеридеса чудаком. В чём-то она права. Он делает автоматы ростом с нас с вами. А работает киномехаником в «Пенсильвании». Вдовец, бедняга. Сам растит Дидо.

Гэвин Эшли как будто расслабился.

– Дидо? Чтобы назвать дочку таким имечком, папаша должен быть немного… – Он постучал себя по лбу.

– Он же молодчина, правда? – вступилась Черити за соседа. – Растит ее один…

– Это вы молодчина, милая. Я тоже, – продолжал он, отправив в рот два жирных гребешка, – как только подкоплю деньжат, обязательно доучусь. Знаете, даже начинающий бухгалтер получает 42 доллара в неделю. Буду работать и смогу помогать моей семье в Таллахасси. Через год-другой возьму ссуду, куплю домик и женюсь на славной девушке. Красивой, вроде вас. С пеной от пива на верхней губе.

Он, смеясь, опередил ее и вытер пивные усы своей салфеткой.

– Вы сейчас похожи на Нантукета, тушканчика моей сестренки. Доберется, бывало, до чизкейка, тоже весь перемажется. Вам холодно, Черити? Вы дрожите.

– Нет-нет, – ответила она, стягивая жилет на груди, не потому что замерзла, а потому что снова вся дрожала и боялась, как бы он этого не заметил. – Наоборот, мне жарко. Это от пива. Ваша семья… я думала, она в Милуоки… А вы сказали – в Таллахасси.

Гэвин Эшли как раз положил в рот жареную картошку, поэтому не отвечал, пока не проглотил.

– В Милуоки и в Таллахасси. Там и там. Смотря кого иметь в виду, отцовскую сторону или материнскую. У меня большая семья! – комично улыбнулся он.

Компания в углу распевала теперь You do something to me… something you can’t ima-a-a-agine…[68]68
  Ты что-то делаешь со мной… такое, что даже вообразить не можешь… (англ.).


[Закрыть]

– Вы… удачный у вас сегодня день? – спросила Черити, показывая на стоящий рядом с Топпером чемодан.

– Еще бы! Один малый купил у меня три десятка ножей для своего ресторана. – Он повел бровями, словно на него снизошло озарение. – Конечно же, потому что вы были поблизости! Вы приносите мне удачу, Черити.

Она рассмеялась, сама толком не зная почему, отпила большой глоток пива, еще один и еще. Дрожь отчего-то стала приятной.

– Хотела бы я быть волшебницей.

– Вы и так фея, моя дорогая.

С этими словами он потянулся к ней пальцами. Она склонила щеку, надеясь на ласку.

Он вдруг убрал руку. Щелкнув пальцами, как фокусник, – ей это движение всегда казалось несуразным, – он показал монету в полдоллара, как будто вытащил ее из-за уха Черити.

– Это вы волшебник! – захлопала она в ладоши.

Но, надо признать, слегка разочарованная.

– Что вы делаете в воскресенье?

Ей показалось сначала, что она ослышалась. Когда же до нее дошло, сердце, не веря своему счастью, так и запрыгало в груди.

– Ничего, – выдохнула она. – В воскресенье совсем ничего.

– А вот и нет. В воскресенье у вас есть важные дела. Вы будете на Кони-Айленде смотреть женщину-змею, самого толстого человека в мире, лакомиться сахарной ватой…

Гэвин Эшли подцепил вилкой кукурузное зернышко и ловко закинул его прямо ей в рот.

– …со мной! – прошептал он, словно большой секрет. – Не забудьте захватить купальный костюм.

* * *

Во Франции ему никогда не случалось бывать на катке. Поэтому каток в Центральном парке символизировал для Джослина вершину американской экзотики.

Овальный, гладкий, как небольшое тихое озеро, он походил бы на любой другой каток, если бы не был окружен одновременно деревьями и небоскребами. В зеленом павильончике, где работал буфет и прокат коньков, лилась из динамика музыка ярмарочной карусели.

Кроме Джослина Дидо зазвала своих друзей из «Эллери Тойфелл» – все они были членами ее Комитета за свободу слова. Джослин уже имел случай встретиться с ними перед Рождеством, на бурном и малопонятном ему митинге[69]69
  См. том 1 «Ужин с Кэри Грантом». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Он узнал Ронду с носом в тон красной шапочке, Фэй, Лео, Пэта и Сандру. И, конечно же, Джеффри, его всё такую же романтичную худобу и как никогда изысканную меланхолию – не без досады вынужден был признать Джослин. Как и тот факт, что по льду Джеффри передвигался с шиком героя русского романа. Девушки так и вились вокруг него.

– Держи меня за руку, Джеффри, я падаю! – визжала Ронда.

– Джеффри, дай перчатки! Я свои потеряла! – просила Фэй.

– Смотри, Джеффри! Я умею делать восьмерку! – хвалилась Сандра.

Больше всего раздражало то, как он себя вел: ни дать ни взять старший брат вывел на прогулку сестренок в свободный от школы день.

Они катались долгий час, и Джослин мало-мальски освоился с тяжелыми и неустойчивыми лезвиями, в которых он чувствовал себя стреноженной лошадью, изо всех сил сопротивляясь их явному намерению уложить его ничком на лед, а то и сломать две-три ноги.

После череды свободных падений и неуправляемых заносов он пришел к выводу, что катание на коньках – не такая уж тяжкая повинность, и даже начал получать удовольствие. Когда Дидо просигналила общий сбор, он последовал за компанией нехотя.

Они сдвинули стулья в сторонке, между голым вязом и наклонной елью, и сели, повесив связанные шнурками коньки на шею. Заседание комитета можно было начинать. Собраться в общественном месте, среди толпы, требовали (по мнению вице-председателя Дидо и председателя Джеффри) соображения осторожности.

Джослин посмеивался про себя. Во что они все играют? В шпионов?

– Почему не надеть маски, если на то пошло? – спросил он по дороге в Центральный парк.

Взгляд Дидо уперся в его глаза с точностью сталактита. Он прикусил язык.

И всё равно. Он посмеивался. Про себя. Семь лицеистов на катке затеяли игру в секретных агентов, кто может принять это всерьез? Уж точно не гражданин страны Декарта[70]70
  Рене Декарт (1596–1650) – французский философ, один из основателей рационалистической философии.


[Закрыть].

– Мы собрались здесь, – начала Дидо, когда все расселись, – потому что стало рискованно обсуждать волнующие нас темы за стойкой «Виллидж Слэшер», да и любого другого бара тоже.

Брошенный на Джослина мрачный взгляд подчеркнул серьезность этих слов.

– …Они повсюду, в бистро рядом с вашей чашкой какао, в школах и университетах, в аптеках, иногда они ваши соседи…

Они? – подумал Джослин, про себя уже откровенно залившись хохотом, который, к счастью, никто не мог распознать по его лицу, кроме его близняшки Роземонды. Да о чём, о ком она говорит?

Небо было чистое и казалось острым, как стекло. Рядом с ними рос большой куст форзиции, в котором, еще никому не видная, притаилась весна.

– На одного сослуживца моего брата клиент написал донос, что он-де социалист, – рассказывала тем временем Сандра. – Почему? Этот сослуживец носит густые усы… Доносчик сделал вывод, что это тайная дань уважения Иосифу Сталину! Ему 800 долларов заплатили за эту подлость.

– А нас на прошлой неделе соседи просто ошеломили. Они ждали «друзей» к ужину. Знаете, что они сделали перед их приходом? «Почистили» свою библиотеку от неудобных авторов. Драйзера, Дос Пассоса, Брехта… Даже альбомы Пикассо ликвидировали. А месяц назад они отказались от подписки на «Нью-Йорк Таймс»…

– …между прочим, умеренную до тошноты.

– Радуйтесь, – усмехнулась Дидо, – комиссии блюдут интеллектуальное здоровье американцев.

– Какой идиотизм, – вздохнула Ронда. – Что, если меня затаскают за цвет моей шапки? Или за то, что я читаю «Американскую трагедию»?

– Вот она, настоящая американская трагедия! – перебила ее Фэй. – Что творят с нашим дорогим мистером Магби – это же слепому видно, что мир сошел с ума.

Высоко и широко посаженные брови придавали лицу этой девушки неизменно удивленное выражение.

– А что случилось с мистером… э-э… Магби? – поинтересовался Джослин.

– Мистер Магби – наш преподаватель латинской цивилизации. Его заставили отменить подписку на некоторые журналы для «Эллери Тойфелл», иначе ему грозило увольнение, санкции или вызов на какую-нибудь комиссию по лояльности.

– Дело в том, что это уже репрессии. Семь лет назад мистер Магби организовал акцию и добился приема в школу двух чернокожих. Некий «патриот» счел нужным освежить этот эпизод в памяти руководства.

– Комиссия по лояльности? Что это такое?

Брови Джослина поднялись почти так же высоко, как у Фэй.

– Преподаватели, и не только они, теперь обязаны приносить присягу в том, что никогда не были коммунистами и не поддерживали коммунистических демаршей. На слово им не верят, всё проверяют досконально. Если выяснится, что кто-то солгал или просто забыл упомянуть какие-то пункты… всё, уволен. Или занесен в черный список. Официально, разумеется, этот список не существует, – как всегда степенно объяснил Джеффри.

– Вот почему люди вдруг решают, что больше не имеют права читать некоторые газеты, – подхватила Дидо. – Мы организуем движение протеста в поддержку мистера Магби. Жаль только, что нас мало. Большинство учеников относятся к этому наплевательски.

– Или трусят, – добавила Ронда.

Перед ними вдруг остановилась бежавшая с другого конца аллеи девочка лет пяти.

– У вас есть монетки? Это для тети, которая выдает коньки, – объяснила она, крутя желтый бантик в косичке.

Все полезли в карманы. Джослин первым нашел мелочь и разменял ей доллар на монетки.

– Как тебя зовут?

– Дина. Как Дину Дурбин.

– И ты так же хорошо поешь, как она? – спросила Дидо.

Девочка замотала косичками и бантиками.

– Только папа хочет меня слушать, когда я пою. Но он говорит, это потому, что я его дочка, а он хороший папа.

Они заметили довольно молодого светловолосого мужчину ирландской внешности, который с улыбкой наблюдал за сценой со скамейки неподалеку. Очевидно, это и был папа с выносливыми ушами.

Малышка сказала «спасибо» и упорхнула, как воробушек. Отец на скамейке поблагодарил, приложив пальцы к полям шляпы. Можно было продолжить разговор.

Джослину хотелось больше узнать о списках. Откуда они берутся? Кто их составляет?

– Мистер Кларк. Он у нас типа государственного секретаря. Любую ассоциацию может объявить неблагонадежной. Надо ли уточнять, что по доносу? Но… – Пэт понизил голос, – его и ФБР информирует. ФБР внедряет всюду «кротов», чтобы собирать сплетни, а свидетелям на слушаниях платит.

– Если ассоциация считается диссидентской, – добавил Джеффри, – она может быть запрещена просто по решению мистера Кларка. А ее члены в таком случае оказываются под колпаком и должны держать ответ.

Джослин не верил своим ушам.

– Ответ перед кем?

– Перед работодателем, например. Который может их уволить. А если они не желают отказываться от членства, считай, уже вне закона. И их семьи тоже будут преследовать.

– Наш Комитет за свободу слова, к счастью, еще не попал в список мистера Кларка.

– Какой ужас, – вздрогнул Пэт. – Будь мы под колпаком, хоть в черном списке, хоть в сером, нам был бы заказан путь в университет. И наши родители лишились бы работы.

Джослину трудно было представить, как в «стране мисс Либерти» можно оказаться в каком-то сомнительном списке… чтобы попасть из него в другой, еще более мутный.

– Переходим к повестке дня! – напомнила Ронда. – Речь пойдет о нашей акции в поддержку легендарного, талантливого, несравненного… Ули Стайнера!

Она произнесла имя с таким придыханием, что даже ухо вылезло из-под шапочки.

– Ули Стайнер? – воскликнул Джослин. – Я его видел в «Доброй ночи, Бассингтон»!

Он благоразумно обошел молчанием тот факт, что был только на последнем действии, просочившись без билета в компании девушек в ночных рубашках[71]71
  См. том 1 «Ужин с Кэри Грантом». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

– Кто из нас хоть раз не видел Ули Стайнера! – живо откликнулась Дидо. – Но даже будь он никому неизвестен, мы поддержали бы его во имя свободы слова и мысли. Кто хочет перечитать хронику гнусного Уолтера Уинчелла в «Бродвей Спот»?

Джослин уставился на свои коньки, брошенные на серую январскую траву. Задумчиво подтолкнул их ногой. Что же за двуликий Янус эта Америка?

Пэт читал вполголоса, так, чтобы слышать могли только они:

…был близко (даже очень близко) знаком с некой Влаской Чергиной, русской балериной, известной не только своими антраша, но и горячей симпатией к мистеру Сталину? Мы уже подчеркивали странное пристрастие Стайнера к авторам-смутьянам. Его выбор ролей в последнее время со всей очевидностью говорит о склонности к бунтарству. Но русская любовница на жалованье большевиков? Вот что раз и навсегда подрывает наше доверие! Вот что окончательно убеждает нас в сомнительности патриотизма Ули Стайнера. Ему придется объясниться. Мы ждем ваших доводов, мистер Ули Стайнер.

Пэт сложил газету.

– Ули Стайнер на афише театра «Адмирал». Пока.

– Недавно сообщили о его участии в передаче «Звезда после занавеса», – сказал Джеффри. – Я предлагаю поднять шум у студии в этот день.

– Передача будет записываться или пойдет в прямом эфире? Это важно.

– Я могу выяснить, – подняла руку Фэй. – Подруга детства моей сестры – хостесса в Эн-уай-ви-би.

– Только расспрашивай очень осторожно, – посоветовал Джеффри.

Фэй кивнула с немного испуганным видом, преисполнившись сознанием серьезности своей миссии.

– У Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности и ФБР есть картотека на триста тысяч имен, – прошептала она.

– Они этого не скрывают. Наоборот, трубят на всех углах! Чтобы держать нас в страхе.

– Триста тысяч граждан под колпаком, триста тысяч доносов, только потому что кто-то прочел книгу, кто-то подписал петицию еще до войны, а кто-то просто считает, что негры справедливо требуют равноправия.

– Триста тысяч? – повторил Джослин. – Черт…

– Список мистера Кларка в масштабе всей страны, – кивнула Дидо. – Но мы не боимся.

Джослин расслышал легкую дрожь в ее голосе на последней фразе.

– Не боимся, – поддержал ее Джеффри. – Мы молоды, мы только что пережили войну. И не хотим новой. Судьба Америки в наших руках.

Все замолчали, проникшись важностью момента. Даже Джослин забыл усмехнуться про себя.

– Подведем итоги, – заговорила Ронда и принялась делать записи в тетради. – Определиться с акцией у дверей студии Эн-уай-ви-би в день передачи. Дату уточнит Фэй. Ваши предложения?

– Не стоит ли предупредить Стайнера? – решился Джослин. – В конце концов, он…

– Нет, – сухо перебил его Джеффри. – Наш комитет прежде всего свободен. Мы не нуждаемся в разрешениях. Кроме того, это может создать ему лишние сложности. Ему или его адвокату.

– Я не уверена, что смогу прийти, – робко пискнула Ронда. – Я подрабатываю, сижу с детьми.

– Уж постарайся, – отрезала Дидо. – Нас и так мало.

Заседание было закрыто. Лео, Пэт и Фэй решили еще покататься. Ронда уехала на метро, Джеффри ушел пешком, один. Джослин и Дидо вместе сели в трамвай.

– Какой, однако, успех имеет у девушек твой Джеффри!

Он заплатил кондуктору 20 центов и добавил с самым равнодушным видом:

– Может быть, и ты питаешь слабость к сумрачным красавцам?

Дидо ответила ему долгим взглядом, спокойным и, пожалуй, довольно сумрачным.