Текст книги "Мечтатели Бродвея. Том 2. Танец с Фредом Астером"

8. It takes two to tango[72]72
  Для танго нужны двое (англ.).


[Закрыть]

Мушка руководила дефиле Дома моды Дакена перед самой изысканной клиентурой всё в том же черном платье, с косой-короной, родинкой и выдающимся животиком. Она лишь украшала воротничок красной камелией.

– «Возвращение с пикника», – выкликал нараспев ее атональный голос, в то время как ослепительная белокурая Лаверн в пятый раз вышагивала по длинному подиуму перед дамами и господами с Парк-авеню.

– Юбка из хлопчатобумажного пике с лоском, болеро в тон, обратите внимание на карман с тоненьким красным кантом, украшающий ансамбль и одновременно функциональный. А теперь полюбуемся последней моделью нашей коллекции…

Воздушная Лаверн сделала кокетливый пируэт и разминулась с Шик, чья теперь была очередь.

– Когда я разбогатею, – прошипела она сквозь зубы, ни на миллиметр не поколебав приросшую к лицу улыбку, – буду посылать себе подарки.

– Упакованные в норку! – таким же шепотом отозвалась Шик.

– …«Солнечной ванной». Муслин и вышивка гладью, – заунывно продолжала Мушка. – Шея открыта солнечным лучам, юбка нью-лук, не стесняющая движений, идеальна для прогулок в зеленых лугах…

«Солнечная ванна» – она же Шик, – держа два пальчика у бедра, четыре раза прошлась по подиуму туда и обратно воздушным, неспешным шагом, подражая товаркам-манекенщицам. Уф… Последняя модель последнего дефиле этого дня.

– Какая прелесть! – восхитилась под конец постоянная клиентка в нутриевой шапочке.

– Месье Жан-Рене превзошел себя, – как автомат повторяла Мушка.

– Он здесь? Можно зайти поздравить его, мисс Поттер?

Да, у Мушки было имя. Мисс Поттер – так ее звали, – просияв улыбкой не шире игольного ушка, увела восторженных дам и будущих покупательниц приветствовать гения ножниц.

Шик присоединилась к своим товаркам в тесном пенале, помпезно именуемом будуаром. Джоанна развалилась на диване, занимавшем почти всё пространство, прикрыв лицо номером «Харперс Базар». Ее бессильно повисшие руки казались тряпичными.

– Считаешь барашков? – спросила Шик, разуваясь.

– Скорее бараньи котлетки! – прыснула Мюге.

– Ничего не ела с утра, – умирающим голосом пожаловалась Джоанна из-под журнала. – Так боялась, что не влезу в «Вечеринку в саду».

– С журналом на лице ты хороша как никогда, – подпустила шпильку Долли.

– Мне бы тоже надо попоститься, – вздохнула Анита, восхитительная брюнетка с совершенными формами. – Смотрите, сколько жира наросло на животе! А ведь детей у меня не было.

– Ты хочешь сказать, что их следов никому не удалось найти? – подколола ее Мюге.

– Ты-то, – фыркнула Анита, – если сбавишь килограмм, тебя придется объявлять в розыск.

– Уж не обижайся, милая… но без очков видно, как ты обзавидовалась.

– Не слушай эту французскую чуму, Анита. Ты хороша, как чемодан, набитый долларами…

– …о котором можно только мечтать! – прыснула Джоанна под журналом.

– Вы видели? Он здесь! – простонала Лаверн. – Якобы сопровождает свою мамашу, а на самом деле пришел поглазеть и попытать счастья. Вот проклятье!

– О ком ты? – заинтересовалась Шик, сдирая с себя муслин и юбку, которые, может быть, и не стесняли движений на прогулке в зеленых лугах, но кожа от них зудела, как от сухого сена.

Мюге загадочно взмахнула ресницами.

– Скоро узнаешь, Шик. Пошли, Джоанна. Не то придется тебе есть свои котлетки завтра.

Когда все при полном параде гуськом вышли из будуара, Мюге предостерегающе дернула подбородком.

В коридоре топтался, кого-то поджидая, молодой человек в костюме– тройке и галстуке в горошек. Он походил на пупса, вскормленного маслом и жирными сливками. Таких оттенков, кстати, были его шляпа и перчатки. Тяжелая нижняя губа отвисала, розовато поблескивая изнутри.

– Мадемуазель, – сказал он, вежливо приподняв головной убор, и шагнул к Лаверн, которая шла, пятясь. – Мисс Лаверн?

Та делала вид, будто ищет что-то в сумочке. Подняв голову, она изобразила удивление.

– О, мистер Экернарти! – протянула она с каким-то одышливым смешком. – Ка… как вы себя чувствуете? А ваша матушка?

– Мы чувствуем себя прекрасно, спасибо. Я передам ей, что вы интересовались ее здоровьем, она будет тронута. Мисс Лаверн… Думаете ли вы дать положительный ответ на мое приглашение поужинать?

– Дело в том, что…

Зажатая в угол Лаверн с немой мольбой взглянула на посторонившихся товарок. На помощь звали даже ее волосы.

Первой решилась вмешаться Мюге. Она была самой рослой из всех, ее красивые покатые плечи возвышались над плечами Экернарти. Французский акцент довершил дело.

– Лаверн не осмеливается вам сказать, мистер Экернарти… Так я скажу за нее, ничего не поделаешь. Видите ли, ей сейчас не до веселья. Умер ее младший братишка. Он утонул месяц назад в озере Тахо. Пошел купаться… Вдруг судорога, он был один и… вот. Трагедия. Колоссальная трагедия. Вы понимаете, не правда ли? Ее единственный маленький братик.

– Боже мой, бедная, бедная Лаверн! – воскликнула Шик в порыве искреннего сочувствия. – Как это печально, какое горе… У меня тоже есть брат, и…

– Примите мои соболезнования, мисс Лаверн. Если бы я знал, поверьте, я…

Шик дала Лаверн клинекс, и та поспешила спрятать в нем лицо.

– Вот видите, – снова заговорила Мюге, обнимая подругу за плечи и глядя в бледные глаза мистера Экернарти. – Видите… Вы разбередили ее рану.

– Я сожалею, поверьте, глубоко сожалею. Если вам нужна поддержка или что бы то ни было, мисс Лаверн, я…

Уткнувшись в целлюлозу, Лаверн сотрясалась от рыданий. Мюге с трагическим лицом увела ее под крылышком, остальные девушки молча последовали за ними по коридору, всё это очень напоминало похоронную процессию.

В лифте Лаверн выпростала лицо из платка.

– Спасибо, Мюге! – сказала она, просияв улыбкой. – Я просто не знала, как от него избавиться. У меня есть только сестра, несносная малявка и плавает не хуже Джонни Вайсмюллера[73]73
  Джонни Вайсмюллер (1904–1984) – американский пловец, пятикратный олимпийский чемпион.


[Закрыть]. Как это тебе в голову пришло?

– Я же француженка, – скромно ответила Мюге.

– Теперь Экернарти надолго оставит меня в покое!

– Пошли отсюда скорее, пока до него не доехало, что озеро Тахо ледяное и купаться в нем нельзя.

– Экернарти, Экернарти… – пробормотала Шик. – Это не?..

– Да! Магазины Кука. Джарвис Экернарти – отпрыск и наследник.

– Его мать пачками скупает платья от месье Жана-Рене.

– Невозможно послать этого чурбана подальше, – объяснила Лаверн. – Мушка сразу вышвырнет меня за дверь.

– Жаль, что у него такие красные губы, – вздохнула о своем Шик. – Они как-никак стоят миллионы долларов.

– Ей-богу, – вставила голодная Джоанна, – предложи он мне прямо сейчас каре барашка с жареной картошкой, я бы, наверно…

На улице Лаверн снова уткнулась в целлюлозу клинекса на случай, если наследник магазинов Кука выйдет следом. Они разошлись, кто парами, кто поодиночке, простившись до завтра и стараясь не смеяться слишком громко.

Было еще светло, но ненадолго. Шик доехала на метро до Мэдисон-авеню и направилась к Си-би-эс-билдинг. Под мышкой у нее был пакет с четырьмя книгами.

Войдя, она увидела всё ту же дежурную с мертвой белкой на шее, оживленно болтавшую с каким-то типом в твиде, облокотившимся на стойку.

– Уайти? Осветитель? – переспросил он, как только Шик произнесла имя. – Он здесь больше не работает.

В груди заныло.

– У меня тут его вещи.

Она показала пакет, как бы подтверждая, что ей необходимо с ним увидеться. Он как-то странно улыбнулся. Словно определял степень ее близости с человеком, чьи «вещи» она принесла. Шик залилась краской.

– Это книги, – сочла она нужным уточнить, мысленно обозвав себя дурой.

Он пожал плечами.

– Я даже не знаю, где он теперь работает. И работает ли вообще.

Дежурная смотрела на них из-за стойки, такая же мрачная, как ее белка. Посетителей в этот час было немного, студии пустели.

– Вспомните, пожалуйста, – попросила Шик типа в твиде. – Может быть, он кому-нибудь что-нибудь сказал? Он… он очень дорожил этими книгами, – добавила она жалобнее, чем хотела.

– Да, Уайти много читал. Но говорил мало. Извините, ничем не могу помочь.

Он всмотрелся в нее внимательнее. И снова эта нагловатая улыбка.

– Может быть, я его заменю?

Боже мой, она и вправду так прозрачна? Неужели заметно, как крепко меня зацепило? – с тоской подумала она.

Над стойкой она увидела свое отражение в застекленной афише «Алка-Зельцер-шоу»[74]74
  Музыкальная радиопередача с ведущим Гербом Шрайнером, выходившая в 1948–1949 годы. Затем спонсор и, соответственно, название шоу перешли к другой передаче, которую вели Курт Месси и Марта Тилтон.


[Закрыть]… Если начистоту, очень заметно, и выглядишь ты отвратительно, Фелисити Пендергаст.

Она поблагодарила и ушла как могла быстро, стараясь при этом идти медленно. В вечерней толпе она была лишь клеточкой выплескивающегося на город планктона.

* * *

Молчание Дидо не давало Джослину покоя. Трамвай был битком набит, дышать нечем. Они решили выйти на две остановки раньше и пройтись пешком вдоль Центрального парка.

– Ты не ответила на мой вопрос, – снова заговорил он, остро ощущая себя посмешищем из посмешищ. – Тебе нравится сумрачный Джеффри?

Она метнула на него тот же взгляд, с тем же выражением. И, вздохнув – так вздыхают, когда разыгравшийся щенок кусает за ногу, а в руках горячая кастрюля, – ответила:

– Глупый Джо. Не будь таким ребенком.

– Ты всегда так говоришь, если речь заходит о нем.

Он чувствовал себя глупо, но ничего не мог с собой поделать. И почему она не ответит просто «да» или просто «нет»?

– Что за детство, в самом деле. Правда, Джо, ты… О, смотри!

– Уличный оркестр! – воскликнул он, с облегчением сменив тему.

– Женский уличный оркестр!

Девушки, девушки и еще раз девушки, подумал он, с трудом поспевая за Дидо к южному входу Центрального парка. Сам Нью-Йорк был девушкой, любопытной и музыкальной, веселой и жизнерадостной, в белых носочках и нахлобученной шляпке. И Джослин его – ее – обожал.

Девушки впятером наяривали Traffic Jam – перед кругом зевак, притопывавших в такт ногами, – так же энергично, как оркестр Арти Шоу в полном составе, – плюс-минус несколько фальшивых нот. На большом барабане ярко пламенели красные буквы:

 
Silly Sally and her Swingin’ Syncopators[75]75
  Силли-Салли и ее ритм-джаз-свинг-банд (англ.).


[Закрыть]
 

Силли-Салли во главе своего оркестра чуть не лопалась, дуя в корнет, и одновременно дирижировала эпилептической палочкой в другой руке своими четырьмя свинг-джаз-банд-гёрлс – на вид бывшими явно моложе ее и распределившими между собой саксофон, тарелки, барабан и контрабас.

Дидо потащила Джослина поближе к музыке, и они встали прямо за тарелками. Рука Джослина обвила талию Дидо, и оба принялись отбивать ритм пятками и качать в такт головами.

Traffic Jam удостоили аплодисментами. Потом Силли-Салли на своем корнете сыграла соло I’ll Be With You in Apple Blossom. Четыре ее свингующие товарки, получив паузу, подкреплялись из термоса у пожарного столбика.

– Если в теле человека шестьсот тридцать девять мускулов, – сказали Тарелки, видимо, продолжая начатый раньше разговор, – то у него природа расположила их по-тря-са-юще!

– Он богат? – поинтересовался Барабан, хрупкое кудрявое создание.

– У него есть как минимум тридцать семь долларов, которые он одолжил у меня на прошлой неделе.

– Тебе с ним весело, надеюсь? – спросил Контрабас, такая же бобби-соксер, как Дидо, только на два-три года постарше. – Чувство юмора – это очень серьезно.

– С ним не соскучишься… если вынесешь его маму. Его сестра Энид выносит. Все говорят про нее «бедняжка Энид». О… еще он очень хорошо готовит.

– Познакомь нас с ним скорее! – не без лукавства ввернул Саксофон, единственная участница в брюках.

– Гм. Каковы твои намерения, Джулия Ливингстон? – строго спросили Тарелки.

– Боюсь, не самые благородные, Донателла Револи. После шести месяцев на одном омлете с сыром я мечтаю о сочном тибон-стейке, толстом, как матрас моей бабушки.

Силли-Салли подняла палочку, словно маршальский жезл, и посмотрела в их сторону. Они тотчас заняли свои места и грянули Heartaches.

Когда песня кончилась, саксофонистка стала обходить толпу с маленькой желтой лейкой. Все бросали монетки. Кроме…

– Мне очень жаль, – сказал молодой человек с кукольным лицом, одетый в дорогой костюм. – Нет при себе ни цента.

Над галстуком в горошек отвисала нижняя губа, ярко-красная, блестящая от слюны. Как ни странно, именно из-за элегантности его перчаток и шляпы оттенков свежего масла и сливок в его словах и впрямь слышались нотки жизненных невзгод.

– Добро пожаловать в клуб, – ответил сердобольный Саксофон.

Молодой человек окинул взглядом толпу, словно боялся, что вот-вот появится цербер – или мама.

– В порядке компенсации я могу пригласить вас поужинать? – подмигнул он.

Саксофон закатил глаза со вздохом, означавшим «нам не привыкать», и перешел к следующему.

Поспособствовав процветанию желтой лейки, Джослин и Дидо покинули зевак и музыку и сделали крюк, чтобы вернуться по Бродвею.

Музыка и подслушанный разговор юных оркестранток отвлекли их. Дидо на ходу спрятала руку в карман дафлкота Джослина, как делала всегда. Он прижал ее к себе. Да, Нью-Йорк был девушкой, пылкой, но прагматичной, с причудами, но реалисткой, затейницей, мечтательницей, хохотушкой, но главное – целеустремленной.

– Эй! Эй! – окликнул их зычный голос с другой стороны улицы. – Что затеваете, заговорщики?

Синий с белыми крыльями «бьюик-ривьера», пренебрегая правилами дорожного движения, вильнул зигзагом сквозь поток машин под протестующий рев клаксонов и с визгом шин затормозил прямо перед ними, едва не заехав на тротуар.

На пассажирском месте сидела молодая девушка. С опаловой кожей и черными волосами, свитер и шерстяная юбка на ней тоже были черные, поверх наброшен прозрачный дождевик. Единственным ярким мазком выделялись оранжевые губки.

– Привет, Космо! Добрый день… э-э… Лорна, – поздоровался Джослин, мучительно припоминая имя.

В последний раз он видел ее… где же это было? В том джаз-клубе, куда его затащил Космо?

– А вот и нет, – засмеялась девушка. – Я не Лорна. Я Микаэла.

– Как в «Кармен», – подмигнув, уточнил Космо. – «Кармен» – это же French, а? Жорж Бизетт, верно? Микаэла, перед тобой полномочный представитель Гэ Пари-и[76]76
  Так в произношении Космо звучит «Gai Paris» – «веселый Париж» (фр.).


[Закрыть], прямиком с Эйфелевой башни. Ты говоришь по-французски, Микаэла?

– Je vois la vie en ro-o-o-ose…[77]77
  Я вижу жизнь в розовом цвете (фр.).


[Закрыть]

Где-то под сиденьем играла музыка. Чарли Паркер терзал саксофон между правым бедром Космо и левым бедром Микаэлы.

– Радиоприемник? – воскликнула Дидо. – Никогда не видела таких маленьких.

– Эра миниатюризации, – провозгласил Космо. – Меньше стали яблоки, меньше стали мозги, маленький экран рулит, а микробы как были маленькие, так и есть. К счастью, еще остались большие сиськи.

Микаэла, чей бюст был плоским, пожала плечами и прибавила звук радиоприемника.

Обвиненный в даче ложных показаний по делу «Документов из тыквы» Элджер Хисс[78]78
  «Дело о документах из тыквы» – весьма громкое и длинное дело Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности в 1948–1950 годах. Бывший коммунист и бывший агент СССР Уиттекер Чемберс дал показания о том, что Элджер Хисс, который был крупным чиновником в правительстве, на самом деле поддерживает коммунистов и шпионит в пользу СССР. В качестве доказательства он пригласил сотрудников ФБР на свою ферму в Мэриленде и вытащил из пустотелой тыквы микрофильмы – копии документов Государственного департамента, которые якобы Хисс передал ему еще в 1938 году. Хисс всё отрицал, однако обвинение в шпионаже сочли доказанным, но за истечением срока давности по делу Хисс был осужден за лжесвидетельство.


[Закрыть] подает апелляцию. Процесс будет продолжен весной. Напомним, что Элджер Хисс был правой рукой президента Рузвельта. Он присутствовал при подписании Ялтинских соглашений. Участвовал в создании Организации Объединенных Наций. В прошлом году раскаявшийся коммунист Уиттекер Чемберс обвинил его в шпионаже в пользу Советского Союза. Поскольку по фактам шпионажа истек срок давности, он осужден за лжесвидетельство под присягой.

Послушаем, что говорит мистер Ричард Никсон, сенатор от штата Калифорния, который работает без устали, дабы пролить свет на это темное дело…

– Вас подвезти?

– У тебя только два места… и они уже заняты, – заметила Дидо.

– Садись вперед, мы потеснимся. А Джо сядет сзади.

Поколебавшись, Дидо кое-как уместилась между Микаэлой и дверцей, Джослин же втиснулся за сиденья, только голова виднелась над спинками. В мини-приемнике разорялся мистер Ричард Никсон:

Мистеру Элджеру Хиссу посчастливилось жить в Америке, стране равных возможностей и правосудия для всех!

Запомним главные факты этого судебного процесса: мы имеем дело со шпионами, которые продают за тридцать сребреников стратегические планы наших новых вооружений странам, враждебным демократии. Эти предатели позволяют неприятелю покушаться на наши политические свободы. Более того, эти люди проникли в высшие инстанции нашей власти! Этот чудовищный урок мы все должны отныне иметь в виду.

– Вы откуда? – спросил Космо.

– С катка! – хором ответили Джо и Дидо.

– Какая трогательная гармония! – фыркнул Космо. – Головка одна на двоих, а? И куда вы?

– Никуда, – сказал Джослин.

– Домой, – сказала Дидо.

– Хо-хо. Гармония-то сбоит. Домой я могу вас отвезти. А вот никуда…

– Космо там давно обосновался! – хихикнула Микаэла.

– Не дерзи, красотка, я за рулем.

Девушка открыла розовую лаковую пудреницу, чтобы добавить оранжевых мазков на свои губки. Ресницы ее были покрашены синей тушью.

…В ходе операций по прорыву блокады Берлина наш «Боинг В-29» столкнулся с русским боевым самолетом. Наш летчик погиб как истинный патриот. Наша доблестная армия каждый день доставляет 8000 тонн продовольствия и боеприпасов берлинцам, которых морят голодом коммунисты[79]79
  Речь идет о блокаде Западного Берлина, организованной Советским Союзом после разделения Германии между союзниками на разные зоны оккупации. Берлин оказался в зоне СССР и тоже был разделен на две зоны влияния: советскую (Восточный Берлин) и англо-франко-американскую (Западный Берлин). С 24 июня 1948 по 11 мая 1949 года Советский Союз не пропускал железнодорожный, водный и автомобильный транспорт союзников в западный сектор Берлина. Почти год США и Великобритания снабжали Берлин всем необходимым только по воздуху.


[Закрыть]. Им приходится противостоять проискам Советской армии.

А теперь новый шлягер Митча Бэйкера «Не важно, как ты танцуешь, просто танцуй!» и шампунь «Доп», от которого ваши волосы, милые дамы, станут мягкими и шелковистыми!

– Ужасная гадость! – процедила сквозь зубы Микаэла.

– Да, – закивала Дидо. – Когда же наконец наша страна одолеет своих демонов?

– Я про шампунь «Доп». Липкий, и волосы от него лезут.

9. All is fun[80]80
  Всё в радость (англ.).


[Закрыть]

– Так ты француз? – спросила Микаэла, обернувшись к скорчившемуся за сиденьями Джослину.

– Из Пари-и…

Оранжевые губки округлились и выпустили восторженное вау-у-у! Закинув ноги на приборную доску, Микаэла заголосила во всё горло Quand il me prend dans ses bra-a-as…[81]81
  Когда он обнимает меня (фр.) – строчка из песни «Жизнь в розовом цвете».


[Закрыть]

– Всё такая же суфражетка, а? – крикнул Космо в ухо Дидо, выворачивая руль, чтобы не сбить разносчика, катившего ручную тележку с товаром.

– Всё с такой же гражданской позицией.

Они свернули на Западную 78-ю улицу, едва не врезавшись в темно– синий «додж кастом», который вырулил со встречной и на всех парах промчался мимо.

– Странно. Этот тип меня не обложил, – заметил Космо.

Он проследил в зеркальце заднего вида траекторию удаляющегося «доджа» и заключил:

– Не иначе, скрывается. От любовницы едет, руку даю на отсечение.

«Бьюик» затормозил у пансиона, как раз когда умолк Чарли Паркер, закончив Donkey Serenade.

– Паркер выступает в «Тин-Пан-Клубе», – сказал Космо. – Когда бывает в форме. С Диззи… Тебе обязательно надо это послушать, Джо.

Джослин выкарабкался из-за сидений, чтобы открыть дверцу Дидо.

– Когда захочешь.

Он с волнением вспоминал вечер с Сарой Воан. Она тогда спела специально для него April in Paris…[82]82
  Апрель в Париже (англ.).


[Закрыть] У него до сих пор бежали мурашки по спине.

– Спасибо, Космо. Bonsoir, ma chère[83]83
  Доброй ночи, дорогая (фр.).


[Закрыть], – попрощался он, склонившись к ручке Микаэлы, чего она наверняка ожидала от француза из Пари-и.

Дидо уже притопывала от нетерпения у ограды.

– Родители предоставляют мне шале в Вермонте на ближайший уик-энд, – сообщил Космо. – Там можно покататься на лыжах, на санках, а если повезет, задружиться с гризли…

– Питаться снегом, политым кленовым сиропом, и сладко скучать, – продолжила Микаэла.

– Как тебе такая перспектива, Джо?

– Покататься на лыжах с кленовым сиропом? Почему бы нет.

– Бери с собой кого хочешь, – добавил Космо, скосив глаза над туфлей-лодочкой, служившей ему носом. – Шале большое!

Стоя на тротуаре, Джослин и Дидо махали руками, пока «бьюик» не скрылся за углом. После чего, на пустынной в этот час улице, под защитой вечерних теней и ограды, они смогли предаться своему любимому занятию.

– Ты поедешь со мной в Вермонт? – выдохнул он в ноздри Дидо.

– Там будет Космо.

– Ну и что?

Она со вкусом завершила поцелуй и только тогда ответила:

– Он мне не нравится.

– Что ты имеешь против него?

– Не люблю Лигу Плюща.

Разговор прервался – они снова перешли от слов к делу.

– Что это значит? – спросил Джослин, когда отдышался.

– Сынок богатых белых родителей с Восточного побережья. Учится непременно в Йеле, Гарварде или Принстоне.

– Вот и не угадала. Ни в Йеле, ни в Гарварде, ни в Принстоне. Космо бездельничает. Смотрит на мир, на людей.

– Особенно с оранжевыми губками.

Снова пауза – они были очень заняты.

– Пожалуйста… Зачем мне Вермонт без тебя?

– Falling leaves of a sycamore, – пропела она ему в щеку. – Moonlight in Vermont[84]84
  Падают листья с платана, лунный свет в Вермонте (англ.).


[Закрыть]…

Шестой поцелуй затянулся надолго. Времени хватило, чтобы решиться на то, что он будет последним.

– Мне надо спросить папу.

– Уж постарайся, чтобы он разрешил. Иначе я не поеду.

Они обнялись, поцеловались – в последний, самый последний раз, ну правда, самый-самый! – и Дидо побежала домой, а Джослин пошел к себе в подвал.

* * *

«Полиш Фолк Холл» в Мидтауне был не самым приятным воспоминанием, вернувшим Шик в тот ледяной декабрьский вечер, когда она повела себя с Уайти как последняя дура, в тот вечер, когда он захлопнул дверцу такси перед ее поцелуем.

Однако на внутреннем топливе, питавшемся из истоков ее детства гимнастки, чемпионки Калифорнии среди юниоров, она вошла в этот кабак геройским решительным шагом.

Ее обдало знакомым запахом сухой колбасы, пота, водки. Зал был битком набит. Она отыскала местечко и заказала чай, поглядывая на танцующих. Чай здесь подавали в стаканах под венгерские рапсодии.

Медленно, методично осмотрела она большой зал, вглядываясь в каждое лицо. Уайти здесь не было. Шик вздохнула. За соседним столиком польская семья с тремя детьми угощалась блинами и сельдью в сметане. Оркестр грянул польку.

Мать, молодая краснощекая женщина, покосилась на столик Шик. Положив на блин селедку и целую горку сметаны, она протянула его одному из своих малышей и что-то ему сказала. Поупиравшись немного, мальчик слез со стула и принес блин Шик.

– О, большое спасибо, вы так любезны.

– Это моя мама, – перевел он стрелки.

– Скажи ей от меня спасибо. Как тебя зовут?

Но он уже убежал. Шик благодарно улыбнулась польке, тремя пальцами приподняв блин. Соблазн съесть его был велик, но она колебалась. А что, если сейчас войдет Уайти? Даже самую романтическую встречу может погубить полный рот селедки.

Она съела блин быстро и пожалела, что так быстро. Он был маслянистый, изумительно вкусный. Она с удовольствием уплела бы целую горку таких блинов.

– Танцевать?

Шик обернулась и узнала волосы ежиком, юную пухлогубую улыбку, оранжевый галстук. В прошлый раз они много танцевали вместе. Почему бы нет? Чем тупо сидеть и ждать неведомо чего… Она допила чай, показала матери малыша на свою сумочку – мол, последите, пожалуйста, – и упорхнула в объятиях кавалера.

Их тела сами узнали друг друга сразу. Это было приятно. По правде сказать, никак иначе договориться было практически невозможно, потому что парень почти не понимал по-английски. Он танцевал всё так же весело, его живость была заразительна. В прошлый раз они даже не познакомились. Шик дождалась затишья и, когда полька сменилась вальсом, решила восполнить этот пробел.

– Шик, – сказала она, ткнув себя указательным пальцем в грудь. – Ты?

– Марек.

Своей сильной рукой он крепко обнимал ее за талию и так прижимал к себе, что она чувствовала пуговицы его пиджака. Он долго что-то обдумывал и наконец сказал:

– Ты… красивая.

– А ты хорошо танцуешь, – засмеялась она.

После вальса они станцевали еще польку и две мазурки. Потом выпили пахты у стойки бара. Она дала ему понять, что устала. Это была правда. И накатила грусть. Слишком всё было похоже на прошлый раз. И в то же время всё наоборот.

– Ты… искать что-то? – спросил он, когда она в сотый раз шарила по залу взглядом.

– Кого-то.

– Парня?

– Всё того же, – вздохнула Шик. – Помнишь? Я искала его в прошлый раз. Так до сих пор и ищу.

Марек понял не всё, но суть уловил.

– Любовь?

Шик вскинула на него глаза. Как это мило, что он такой внимательный и так искренне огорчен.

– Нет, – сказала она, помешав ложечкой пахту. – Не любовь.

Он прикурил сигарету, дал ей, прикурил вторую и затянулся сам. У него были сильные пальцы, под коротко остриженными ногтями что-то белело.

– Ты работаешь?

– Я красить, – сказал он. – Красить дома. Ты? Ты работаешь?

Она? Впервые в жизни Шик не знала, что ответить. Я глотаю супы из банок, от которых меня тянет блевать, с улыбкой обрызгиваю собак спреем от блох, дефилирую перед дамочками, у которых только духи стоят столько, сколько я зарабатываю за полгода…

Глаза предательски защипало.

– Нет работа? – пожалел он ее. – Не плачь. Я поискать тебе работа.

– Нет, нет. Всё в порядке.

Она высморкалась в валявшуюся на стойке бумажную салфетку, поморгала, удерживая готовые вновь пролиться слезы, и подняла голову.

– Ты правда не знаешь Уайти? Его еще зовут Арланом. Уайти – это прозвище. Арлан… не знаю, как дальше.

– Арлан? – повторил почти детский голосок совсем рядом. – Это его вы хотите видеть?

Салфетка, сделав в воздухе пируэт, упала на пол. Молодая девушка, рыженькая, миниатюрная, сидела в одиночестве на высоком табурете, потягивая айс-крим-сода через две соломинки.

– Арлана, который воевал в Бирме? – продолжала она. – Который пишет романы?

Шик тупо посмотрела на нее, не понимая. Потом, разочарованная до глубины души, тяжело вздохнула.

– Нет. Тот, которого я знаю, не пишет. Он работает… работал осветителем на Си-би-эс.

Она прищурилась. Эти веснушки, улыбка, открывшая мелкие зубки…

– Мы знакомы, не так ли?

Рыженькая, хихикнув, перебросилась парой слов на польском с Мареком.

– Да, мы уже виделись, – сказала она. – В тот вечер я была здесь с Арланом. А потом пришли вы.

Она вроде бы закончила фразу, но за ней угадывалось многоточие, полное обиды и упрека. И тут Шик вдруг вспомнила.

– Салина… Сабрина?..

– Сарина. Память у вас всё-таки неплохая.

– Значит, мы говорим об одном и том же Уайти. Или Арлане, не важно. Вы с ним видитесь?

– Здесь он Арлан. Если вы скажете Уайти, никто не поймет. Нет, мы его не видели с того самого вечера.

Снова многоточие, как будто для нее присутствие Шик было связано с исчезновением Арлана в тот декабрьский вечер. И опять она заговорила с Мареком на их языке.

– Вы знаете, где он работает? Где… живет?

– Нет. Здесь о таком не говорят. Здесь мы танцуем, едим, пьем, рассказываем друг другу, что помним о родине или других местах. Вот и всё.

Шик закусила губу.

– И что рассказывает он… Арлан?

Девушка погрузила обе соломинки в остаток айс-крим-сода.

– Что он провел полвойны в Бирме. И пишет об этом книжку. Вроде роман, не помню точно.

Шик молча переварила информацию. Уайти, осветитель на Си-би-эс, оказывается, писал книжку.

– Он печатался?

– Кабы так, он был бы у нас знаменитостью. Его книжка была бы здесь у каждого, даже у тех, кто вообще не читает. Знаете, как бы мы гордились нашим соотечественником!

– У меня тут его книги. Может быть, они нужны ему для работы. Вы не знаете, как бы я могла их ему вернуть?

Девушка поджала губы. Нет. Шик почувствовала, как рука Марека стиснула ее плечо. Ей стало ясно, как ему жаль, что они не могут поговорить. Она подавила рыдание. Боже, что с ней происходит? В последний раз она плакала в пятнадцать лет. Когда отец запретил ей отпраздновать свой день рождения в «Голливудском буфете» в Соледад с Хетер и Розали, ее лучшими подругами.

Тогда ей казалось, что хуже горя быть не может… Совсем приуныв, она сменила тему:

– Еще содовой, Сарина? Марек, еще что-нибудь?

Себе она заказала шнапс. Спиртного она терпеть не могла и никогда не пила, но чувствовала, что иначе завизжит и станет кататься по полу.

От рюмки, опрокинутой залпом, защипало глаза, горло запылало огнем. Она простилась с Сариной и Мареком.

– Ты приходить еще? – спросил он, удержав ее за руку.

Она высвободилась, ничего не ответив. Вернулась к своему столику. Семьи с тремя детьми не было. Ее вещи спокойно лежали на стуле. По легкому кивку пожилого мужчины, сидевшего рядом в одиночестве, она поняла, что охрану препоручили ему.

Час был поздний, книги тяжелые. Хотелось домой, и она позволила себе такси.

* * *

А тем временем наверху…

Морщинистая рука старого Дракона отодвинула занавеску на окне. Чуть раньше Артемисия сделала то же самое, чтобы понаблюдать за Джослином и Дидо, когда они обнимались у ограды. На сей раз она следила за фигуркой Шик, пока та не скрылась за дверью, и опустила занавеску не сразу, поэтому видела, как медленно проехал темно– синий «додж-кастом».