Текст книги "Что видела собака"

В своей книге «Военные неудачи» (Military Misfortunes) историки Элиот Коэн и Джон Гуч утверждают, что именно уверенность Цейры оказалась фатальной: «Вина руководителей АМАНа не в том, что осенью 1973 года они не поверили в предстоящее нападение Египта, а в их несомненной уверенности, ослепившей тех, кто принимал решения… Вместо того чтобы убеждать премьер-министра, начальника штаба и министра обороны в неопределенности ситуации, они настаивали – до последнего дня – на том, что войны не будет, и точка».

Но Цейра дал однозначный ответ на вопрос о возможности войны, потому что именно такого ответа ожидали от него политики и общественность. Никому не нужна неопределенность. Сегодня ФБР говорит об активных переговорах среди террористов. Информация слишком расплывчата и поэтому приводит нас в ярость. Что означают активные переговоры? Нам нужен точный прогноз. Мы хотим, чтобы, оценивая намерения наших врагов, разведывательные службы складывали данные, как фрагменты головоломки, и получали четкую картину. Однако четкая картина вырисовывается редко – как правило, уже после свершившегося факта, когда какой-нибудь предприимчивый журналист или комиссия по расследованию решает дать свою оценку событиям.

Искусство терпеть неудачу

Почему одних заклинивает, а другие впадают в панику

1

В какой-то момент третьего, решающего сета финала Уимблдонского турнира 1993 года казалось, что Яна Новотна непобедима. Она вела со счетом 4:1 и 40:30 на своей подаче. Другими словами, ее отделяло одно очко от победы в игре и всего пять очков от самой желанной для теннисистов награды. Она только что выполнила удар слева. Мяч, пролетев над сеткой, так резко ударился о землю в дальнем углу корта, что сопернице Новотной Штеффи Граф оставалось только беспомощно наблюдать за ним. Трибуны Центрального корта были забиты до отказа. На своих обычных местах в королевской ложе сидели герцог и герцогиня Кентские. Новотна выступала в белой форме, светлые, зачесанные назад волосы были закреплены повязкой. Она действовала собранно и уверенно. Но вдруг на своей подаче она попала мячом в сетку. Новотна сделала паузу, взяла себя в руки и сделала вторую подачу – изгиб спины, мяч взлетает, – но на этот раз вышло еще хуже. Подача получилась нерешительной, в ней участвовали только руки, но не ноги и корпус. Двойная ошибка. При розыгрыше следующего очка она не смогла отреагировать на высокую подачу Граф и не успела отразить ее ударом с лета справа. А при розыгрыше гейм-пойнта с высокой подачи послала мяч прямо в сетку. Вместо 5:1 счет стал 4:2. Граф на подаче, легкая победа, счет 4:3. Новотна на подаче. Она недостаточно высоко подбросила мяч. Голова опущена. Движения заметно замедлились. Снова двойная ошибка, еще одна, и еще. Отражая удар справа, Новотна зачем-то послала плоский низкий мяч прямо в Граф, вместо того чтобы выполнить высокий удар справа через весь корт, который дал бы ей время вернуться на исходную позицию. В результате 4:4. Осознала ли она вдруг в тот момент, насколько близка была к победе? Вспомнила ли, что никогда еще не выигрывала такое важное соревнование? Бросила ли взгляд на другую половину корта и увидела там Штеффи Граф – Штеффи Граф! – величайшую теннисистку своего поколения?

Стоя на задней линии в ожидании подачи Граф, Новотна заметно нервничала. Она раскачивалась вправо-влево, подпрыгивала на месте и шепотом разговаривала сама с собой. Ее взгляд метался по корту. Граф с легкостью взяла этот гейм. Новотна, двигаясь, словно при замедленной съемке, не выиграла ни единого очка. 5:4 в пользу Граф. На боковой линии Новотна вытерла полотенцем лицо, рукоятку ракетки, а затем каждый палец по очереди. Ее подача. Она не смогла взять обычный удар с лета, потрясла головой, что-то пробормотала себе под нос. Пропустила первую подачу, сделала вторую и в последующем обмене ударами так неудачно промахнулась, что мяч отскочил от ракетки, словно его запустили в космос. Новотну было не узнать: не выдающаяся теннисистка, а обыкновенный новичок. Она словно разваливалась на части под давлением, но почему? Это было загадкой и для нее, и для зрителей. Разве в стрессовых ситуациях не проявляется все лучшее, что в нас есть? Мы прикладываем больше усилий. Тщательнее концентрируемся. В нас бурлит адреналин. Мы стараемся делать все наилучшим образом. Так что же происходило с ней?

При розыгрыше решающего очка Новотна подала низкий осторожный и слабый мяч. Граф ответила мощнейшим ударом сверху, и – слава Богу! – игра закончилась. В полном ошеломлении Новотна двинулась к сетке. Граф дважды ее поцеловала. На церемонии награждения герцогиня Кентская вручила Новотной приз за второе место – маленькую серебряную тарелку, – что-то прошептала ей на ухо, и постепенно до Новотной стало доходить, что же только что произошло. Потная, вымотанная, она возвышалась над герцогиней – седовласой, изящной, с жемчужным ожерельем на шее. Герцогиня приподнялась на цыпочки, притянула голову теннисистки к своему плечу, и та разразилась рыданиями.

2

В стрессовых ситуациях люди порой допускают ошибки. Пилоты разбиваются, а пловцы тонут. В ажиотаже соревнования баскетболисты не видят корзину, а игроки в гольф не могут отыскать лунку. В таких случаях мы говорим, что люди «запаниковали» или, если использовать спортивный жаргон, их «заклинило». Но что означают эти слова? Оба имеют уничижительную окраску. Паниковать или заклиниваться так же плохо, как и опускать руки. Но разве все формы неудачи одинаковы? И как нас характеризует разновидность нашей неудачи? Мы живем в эпоху, когда все помешаны на успехе и нас окружают тысячи примеров того, как талантливые люди преодолевают трудности и препятствия. Но мы можем извлечь не меньше пользы из тысяч примеров того, как талантливые люди терпят порой неудачу.

«Заклинивание» кажется расплывчатым и слишком общим понятием и тем не менее описывает вполне конкретный вид неудачи. Приведем пример. Для проверки моторных навыков психологи часто используют простую видеоигру. Вас усаживают перед компьютером, на экране которого изображен ряд из четырех квадратиков. На клавиатуре имеются четыре клавиши, также расположенные в ряд. В квадратиках по одному появляются крестики. С появлением крестика вы должны нажать соответствующую клавишу на клавиатуре. По словам Дэниэла Уиллингхэма, психолога Вирджинского университета, если вам заранее объясняют закономерность появления крестиков, частотность нажатия правильных клавиш заметно повышается. Первые несколько минут вы внимательно играете, пока не уясните закономерность, а затем скорость нажатия начинает возрастать. Уиллингхэм называет это явление «эксплицитное научение».

Но предположим, вас не предупредили о закономерности, и даже после нескольких минут игры вы не догадались о ее существовании. Скорость нажатия все равно увеличивается: вы улавливаете закономерность бессознательно. Такое явление Уиллингхэм называет «имплицитное научение» – научение, происходящее без участия сознания. Эти две системы обучения не связаны друг с другом и задействуют разные части мозга. Как говорит Уиллингхэм, когда вы пытаетесь впервые освоить какой-либо навык – удар слева или верхний удар справа, – вы продумываете все свои действия сознательно, с технической точки зрения. Но по мере овладения навыком на передний план выходит имплицитная система: вы совершаете удар слева машинально, не обдумывая его. Базальные ганглии, задействованные в имплицитном научении, обеспечивают регуляцию двигательных функций. Они отвечают за силу и согласованность движений, поэтому с активизацией этой системы у вас развиваются легкость и точность, способность выполнять укороченный удар или подавать мяч со скоростью 160 километров в час. «Процесс происходит постепенно, – объясняет Уиллингхэм. – Ты выполняешь несколько тысяч ударов справа, и спустя некоторое время все еще продумываешь их. Но не особенно. В конце концов ты вообще перестаешь замечать, что делает твоя рука».

Однако под влиянием стресса иногда активизируется эксплицитная система. Тогда-то и происходит заклинивание. Яна Новотна оступилась на Уимблдоне именно потому, что начала задумываться о своих ударах, утратив естественность и легкость. Она два раза ошиблась на своих подачах и высоких ударах, требующих максимальной силы и синхронности. Казалось, на корте другой человек, играющий с замедленной осторожной осмотрительностью новичка. В каком-то смысле она действительно снова стала новичком, т. е. начала полагаться на систему научения, которую не использовала для подач, ударов с лета и верхних ударов справа с самого детства, когда впервые взяла в руки ракетку. То же самое произошло с Чаком Кноблаухом, игроком второй базы команды «Нью-Йорк Янкиз», у которого без всяких видимых причин возникли затруднения с бросками на первую базу. Стресс из-за игры перед 40 000 болельщиков, собравшихся на стадионе «Янки», вынудил Кноблауха перейти на эксплицитный режим и бросать мяч, как новичок из малой лиги.

Но паника – это нечто иное. Возьмем, к примеру, одно происшествие во время подводного плавания, о котором мне рассказала Эвфимия Морфью, специалист по исследованию человеческого фактора из NASA. «Это случилось во время погружения в открытой воде в заливе Монтерей, в штате Калифорния, около десяти лет назад. Мне тогда было девятнадцать. К тому моменту я ныряла две недели. Это было мое первое погружение в открытом океане без инструктора. Только моя подруга и я. Нам предстояло опуститься на двенадцать метров, на дно океана, и выполнить упражнение: вынуть изо рта регулятор, достать запасной, крепящийся к жилету, и потренироваться дышать через него. Моя подруга выполнила упражнение первой. Затем наступил мой черед. Я убрала основной регулятор, достала запасной, вставила его в рот, выдохнула, чтобы прочистить, а затем, сделав вдох, с удивлением обнаружила, что вдохнула воду. Внезапно шланг, соединяющий регулятор с баллоном, источником кислорода, отцепился, и воздух из шланга забурлил прямо у меня перед лицом.

Моя рука моментально рванулась к регулятору подруги, словно я хотела выдернуть его у нее изо рта. Физиологическая реакция – я даже не успела толком ничего сообразить. Я наблюдала за тем, как моя рука творит что-то безответственное, и боролась сама с собой: не делай этого! Я начала продумывать возможные варианты действий, но ничего не приходило на ум. Вспоминалось только одно правило: если не можешь позаботиться о себе сам, пусть о тебе позаботится товарищ. Я отпустила руку и просто стояла на одном месте».

Это классический пример паники. В тот момент Морфью перестала думать. Она забыла о наличии второго источника кислорода, совершенно исправного, который она вынула изо рта всего минуту назад. Она забыла о том, что у подруги также имелся исправный дополнительный баллон, которым они легко могли пользоваться сообща, и что вырывание регулятора у подруги подвергло бы опасности их обеих. Ею руководил самый главный инстинкт: вдохнуть воздух. Стресс стирает краткосрочную память. Люди, обладающие богатым опытом, не впадают в панику, поскольку даже при подавлении краткосрочной памяти им есть на что опереться. А чем мог руководствоваться новичок вроде Морфью? «Я начала продумывать возможные варианты действий, но ничего не приходило на ум».

Следствием паники является феномен, который психологи называют сужением восприятия. В начале 1970-х годов проводилось одно исследование. Группе испытуемых было предложено пройти тест на остроту зрения в погруженной на 18 метров в барокамере. При этом их попросили нажимать на кнопку каждый раз, когда периферийным зрением они будут замечать вспышку света. По сравнению с контрольной группой у испытуемых, находившихся в барокамере, наблюдалась более высокая частота пульса, что свидетельствовало об их стрессовом состоянии. Стресс не повлиял на остроту зрения, но периферийный свет они различали в два раза хуже, чем контрольная группа. «В состоянии стресса люди склонны сосредотачиваться только на чем-то одном, – говорит Морфью. – Был один известный случай, когда у самолета выключились посадочные огни, и пилоты понятия не имели, выдвинуты шасси или нет. Они так сосредоточились на посадочных огнях, что не заметили, как вышел из строя автопилот. В результате самолет разбился». Морфью потянулась к регулятору подруги, потому что это был единственный источник воздуха, который она видела.

В таком разрезе паника представляется противоположностью заклинивания. Заклинивание сопряжено с тем, что вы слишком много думаете. Паника сопряжена с тем, что вы перестаете думать. Заклинивание – это утрата инстинкта. Паника – возвращение к инстинкту. Они кажутся одним и тем же, но находятся на разных полюсах.

3

Какое значение имеет это разграничение? В некоторых случаях почти никакого. Если вы проигрываете решающий теннисный матч, не все ли равно, запаниковали вы или вас заклинило – вы все равно проиграли. Однако в определенных случаях это может служить ключом к пониманию случившегося.

Возьмем, к примеру, авиакатастрофу, в которой погиб Джон Кеннеди-младший. Подробности полета хорошо известны. В июле 1999 года, в пятницу вечером Кеннеди вместе с женой и свояченицей вылетел на остров Мартас-Виньярд. Вечер был туманным, и Кеннеди летел вдоль побережья Коннектикута, ориентируясь на вереницу огней внизу. Над Уэстерли, Род-Айленд, он отошел от береговой линии, чтобы перелететь прямо через пролив Род-Айленд-Саунд, и тут, очевидно, утратив ориентацию из-за темноты и тумана, начал совершать ряд непонятных маневров. Он накренил самолет вправо, в сторону океана, а потом влево. Поднялся выше, а потом снизился. Увеличил скорость, а потом замедлил. Всего за несколько километров до пункта назначения Кеннеди потерял управление, и самолет рухнул в океан.

Говоря техническим языком, ошибка Кеннеди состояла в том, что он не сумел выровнять самолет. Это очень важный момент, потому что, когда у самолета появляется крен, он начинает поворачиваться в сторону крена. Подъемная сила крыльев больше не направлена вверх, и самолет начинает снижаться. Если пилот не отреагирует на это, во многих случаях крен будет плавно увеличиваться и скорость снижения будет расти. Пилоты называют это смертельной спиралью. Но почему Кеннеди не вышел из нее? Потому что в условиях сильного стресса и плохой видимости выравнивание самолета – даже если ты знаешь, что вошел в смертельную спираль, – чрезвычайно трудная задача. Кеннеди не справился со стрессом.

Если бы он летел днем или при ярком свете луны, все бы обошлось. Пилот без труда может определить положение машины по ровной линии горизонта, простирающейся перед ним. Но в темноте горизонт не видно. Нет внешнего ориентира для определения степени крена самолета. На земле даже в темноте мы точно знаем, находимся ли в вертикальном положении, благодаря вестибулярному аппарату во внутреннем ухе. При снижении по спирали воздействие центростремительной силы на внутреннее ухо пилота приводит к тому, что он ощущает себя в идеально вертикальном положении, даже если самолет не летит горизонтально. Аналогично, когда вы сидите в авиалайнере, который после взлета накреняется на 30 градусов, книга, лежащая на коленях соседа, не соскальзывает на ваши колени, а карандаш на полу не скатывается к «нижней» части самолета. Физика полета такова, что во время поворота самолета человек, сидящий в кабине, ощущает себя в идеально вертикальном положении.

Это нелегко понять, и чтобы во всем разобраться, я решил отправиться в полет вместе с Уильямом Лангевишем, автором потрясающей книги «В небесах» (Inside the Sky). Мы встретились в аэропорту Сан-Хосе, в ангаре, где миллиардеры из Кремниевой долины держат свои частные самолеты. Лангевиш – суровый загорелый мужчина сорока с небольшим лет. Он красив той красотой, которой, по идее, и должны отличаться пилоты (по крайней мере после фильма «Парни что надо»). Мы взлетели в сумерках и взяли курс на залив Монтерей; огни побережья остались позади, ночь стерла горизонт. Лангевиш мягко накренил самолет влево. Убрал руку с рычага управления. В темном небе ничего не было видно, и я сосредоточился на приборах. Нос самолета нырнул вниз. Согласно показаниям гироскопа, мы совершили крен сначала на 15, потом на 30, потом на 45 градусов. «Мы делаем пикирование по спирали», – спокойно заметил Лангевиш. Скорость неуклонно возрастала, со 180 до 190 и потом до 200 узлов. Стрелка альтиметра опускалась. Самолет камнем падал вниз со скоростью 900 метров в минуту. По мере увеличения скорости я слышал едва различимое усиление гула двигателя и шум встречного потока воздуха. Но если бы мы с Лангевишем разговаривали, я бы не расслышал и этого. Если бы кабина не была герметичной, у меня, возможно, заложило бы уши, в особенности когда мы вошли в крутое пикирование. Но что помимо этого? Совсем ничего. Во время спирального пикирования сила тяжести остается нормальной. Как выразился Лангевиш, самолету нравится спиральное пикирование. С момента начала пикирования прошло не более шести-семи секунд. Внезапно Лангевиш выровнял крылья и потянул на себя рычаг управления, чтобы поднять нос самолета и выйти из пике. Только теперь я в полной мере ощутил силу перегрузки, вдавливающей меня в кресло. «При крене не ощущаешь перегрузки, – пояснил Лангевиш. – Как раз это сбивает новичков с толку».

Я поинтересовался у Лангевиша, сколько еще мы могли падать. «Через пять секунд мы бы превысили возможности самолета», – ответил тот, имея в виду, что сила, с которой самолет выходил бы из пикирования, развалила бы его на части. Я отвел взгляд от приборов и попросил Лангевиша выполнить еще одно спиральное пикирование, но на этот раз без предупреждения. А потом стал ждать. И только я собрался сказать Лангевишу, что можно бы уже пикировать, как меня внезапно вдавило в кресло. «Мы только что снизились на 300 метров», – заметил он.

Именно из-за невозможности почувствовать положение самолета ночные полеты очень напряженны для летчиков. И, скорее всего, как раз такое напряжение овладело Кеннеди, когда в районе Уэстерли он стал пересекать пролив, оставив позади себя огни побережья Коннектикута. Пилот, летевший в тот вечер на остров Нантакет, рассказал Национальному совету по безопасности транспорта, что, снижаясь над Мартас-Виньярдом, он посмотрел вниз и «ничего не увидел. Не было ни горизонта, ни огней… Я подумал тогда, что на острове, наверное, проблемы с электричеством». Кеннеди действовал вслепую и, вероятнее всего, понимал всю опасность своего положения. У него было очень мало опыта в полетах по одним только приборам. Во время предыдущих посадок на Виньярде горизонт или огни всегда были видны. Странные маневры Кеннеди были отчаянной попыткой отыскать просвет в тумане. Он пытался разглядеть огни Мартас-Виньярд, восстановить потерянный горизонт. Между строк отчета об аварии Национального совета по безопасности транспорта прямо-таки сквозит его отчаяние:

«Примерно в 21:38 объект начал правый поворот в южном направлении. Примерно через 30 секунд объект прекратил снижение на высоте 670 метров и начал подъем, продолжавшийся еще 30 секунд. В этот промежуток времени объект прекратил поворот, а скорость полета снизилась примерно до 153 узлов. Примерно в 21:39 объект выровнялся на высоте 760 метров и полетел в юго-восточном направлении. Примерно через 50 секунд объект совершил левый поворот и поднялся до 790 метров. Продолжая совершать левый поворот, объект начал снижение, которое достигло скорости примерно 274 метра в минуту».

Кеннеди заклинило или он запаниковал? В данном случае различие между двумя состояниями имеет решающее значение. В случае заклинивания он бы перешел на режим эксплицитного научения. Его движения в кабине заметно замедлились бы и стали менее ловкими. Он вернулся бы к механическому осознанному воспроизведению приемов, полученных при обучении пилотированию, – и это, возможно, могло бы спасти его. Кеннеди нужно было думать, сосредоточиться на приборах, отвлечься от интуитивного управления, которое помогало ему при видимом горизонте.

Но, по всей вероятности, он запаниковал. В тот момент, когда ему нужно было воскресить в памяти уроки пилотирования по приборам, его разум – как и разум Морфью, находившейся под водой, – просто отключился. Вместо того чтобы работать с приборами, он, казалось, зациклился на одном вопросе: где огни Мартас-Виньярд? Он мог просто не видеть гироскоп и прочие приборы, как не видели периферийный свет участники подводного эксперимента, описанного выше. Он положился на инстинкты – на ощущение положения самолета, – но в темноте от инстинктов нет никакого проку. В отчете Национального совета по безопасности транспорта говорится, что в последний раз крылья Piper были выровнены в 21:40:07, а об воду самолет ударился в 21:41. То есть критический период составлял менее 60 секунд. В 21:40:25 самолет накренился более чем на 45 градусов. Но внутри кабины это совершенно не ощущалось. В какой-то момент Кеннеди, скорее всего, услышал усиливающийся шум ветра снаружи или рев двигателя, когда самолет набирал скорость. И снова полагаясь на инстинкт, он, должно быть, потянул рычаг управления в попытке поднять нос самолета. Но если потянуть рычаг на себя при снижении с креном, то спираль становится еще более крутой, и положение только усугубляется. Вполне возможно, что Кеннеди вообще ничего не предпринимал, что он просто окаменел за штурвалом, отчаянно пытаясь разглядеть огни Виньярда, когда его самолет врезался в воду. Иногда пилоты даже не пытаются выйти из спирального пикирования. Лангевиш называет это «одно сплошное падение».

4

Случившееся с Кеннеди тем вечером иллюстрирует и второе существенное различие между паникой и заклиниванием. Паника – это провал в традиционном понимании, из разряда тех, к которым мы привыкли. Кеннеди запаниковал, потому что был слабо знаком с пилотированием по приборам. Если бы он налетал еще хотя бы год, то, возможно, не стал бы паниковать, и это укладывается в наши представления: качество деятельности улучшается с опытом, а справиться с напряженной, стрессовой ситуацией можно благодаря прилежанию. Но при заклинивании интуиция не работает. Проблема Новотны не в отсутствии прилежания; она была в такой же превосходной форме и такой же опытной, как и любой другой теннисист на корте. И чем помог ей опыт? В 1995 году в третьем раунде Открытого чемпионата Франции с Новотной произошло заклинивание еще более показательное, чем во время поединка с Граф, и она уступила Чанде Рубин, хотя в третьем сете вела со счетом 5:0. Нет никаких сомнений в том, что отчасти ее проигрыш Рубин объясняется тем поражением, которая она потерпела от Граф. Первая неудача привела ко второй, потому что Новотна уверенно выигрывала и при этом допускала мысль о возможном поражении. Если паника – типичная неудача, то заклинивание – неудача парадоксальная.

Клод Стил, психолог из Стэнфордского университета, и его коллеги несколько лет назад провели ряд экспериментов, выясняя, как различные группы действуют в условиях стресса. Полученные тогда результаты в полной мере раскрывают странный феномен заклинивания. Стил и Джошуа Аронсон обнаружили следующее: когда группе студентов Стэнфордского университета дали стандартный тест, предупредив, что он является показателем их интеллектуальных способностей, белые студенты справились с ним гораздо лучше, чем черные. Но когда тот же тест был представлен как обычная лабораторная работа без ссылок на проверку способностей, результаты черных и белых участников оказались почти одинаковыми. Стил и Аронсон объясняют это так называемой «угрозой подтверждения стереотипа»: когда черные студенты оказались в ситуации, имевшей непосредственное отношение к существующему стереотипу – в данном случае об их интеллектуальных способностях, – возникшее напряжение негативно сказалось на результатах теста.

Стил и коллеги доказали, что угроза подтверждения стереотипа имеет место в любой ситуации, в которой та или иная группа представляется в негативном свете. Дайте квалифицированным женщинам тест по математике, предупредив о том, что он измеряет их математические способности, и они покажут гораздо более низкие результаты по сравнению с мужчинами того же уровня квалификации. Но представьте тест как обычное исследование, и они справятся не хуже участников-мужчин. Можно вспомнить серию экспериментов, проводившихся одним из бывших студентов Стила, Хулио Гарсиа, профессором университета Тафтса. Гарсиа собрал группу белых студентов-спортсменов, которым было предложено под руководством белого инструктора выполнить несколько физических упражнений: как можно выше подпрыгнуть, прыгнуть в длину с места и как можно больше раз отжаться от пола за 20 секунд. После этого инструктор попросил повторить упражнения, и во второй раз участники справились немного лучше. В том же эксперименте участвовала вторая группа студентов, только после первого испытания Гарсиа заменил белого инструктора на афроамериканца. В этот раз студенты не показали улучшенных результатов в прыжках в высоту. Гарсиа повторил эксперимент, заменив белого инструктора черным, который был гораздо выше и мощнее предыдущего черного инструктора. В этом испытании студенты прыгали гораздо хуже, чем в самый первый раз. Однако результаты в отжиманиях оставались неизменными при любых обстоятельствах. Ведь не существует стереотипа, согласно которому белые не могут выполнять столько же отжиманий, сколько черные. Накладка вышла только с прыжками, потому что наша культура утверждает: белые люди не умеют прыгать.

Ни для кого, разумеется, не новость, что черные студенты не так сильны в тестах, как белые, и что белые студенты прыгают гораздо хуже черных. К сожалению, мы всегда исходим из того, что эти неудачи в стрессовых ситуациях – следствие паники. Что мы говорим неуспевающим студентам и спортсменам? То же, что мы говорим новичкам-пилотам или дайверам: надо упорнее трудиться, выкладываться на полную, серьезнее относиться к тестам. Но, по словам Стила, поведение женщин или черных студентов под влиянием угрозы подтверждения стереотипа не свидетельствует о бездумном гадании в состоянии паники. «Они демонстрируют внимательность, тщательно все проверяют, – поясняет он. – Во время интервьюирования создается впечатление, что, находясь под воздействием угрозы подтверждения стереотипа, они говорят себе: “Осторожнее, здесь нужно быть внимательнее. Мне нельзя провалиться”. Определившись со стратегией, они успокаиваются и приступают к тесту. Но так в выполнении стандартного теста не преуспеть. Чем сильнее вы полагаетесь на эту стратегию, тем глубже задвигаете интуицию, которая помогает вам в быстрой обработке информации. Они пытаются все делать правильно. Но у них ничего не выходит». Это заклинивание, а не паника. Спортсмены Гарсиа и студенты Стила вели себя как Новотна, а не как Кеннеди. Они потерпели неудачу, потому что были хороши в своем деле: напряжение, вызванное угрозой подтверждения стереотипа, испытывают лишь те, кому небезразлично качество их деятельности. Типичное лекарство, прописываемое при неудачах, – усерднее работать и серьезнее относиться к тестам – в данном случае только усугубляет проблему.

Эту мысль не так-то легко принять, но еще труднее осознать тот факт, что заклинивание требует сосредоточенности не столько на исполнителе, сколько на ситуации и условиях, в которых он действует. Сама Новотна никак не могла предотвратить свое поражение. Единственное, что могло спасти ее, это если бы в тот решающий момент в третьем сете телекамеры выключились, герцог и герцогиня ушли домой, а зрителей попросили бы подождать снаружи. В спорте, разумеется, так не делают. Заклинивание – это пик драматизма спортивного соревнования, на котором обязательно присутствуют зрители, и именно умение справиться с давлением ситуации отличает настоящего чемпиона. Однако к остальным аспектам нашей жизни мы редко предъявляем подобные суровые требования. Мы должны помнить: иногда низкая результативность отражает не природные способности исполнителя, а характер публики; а невысокие баллы за тест порой являются отличительным признаком не плохого студента, а хорошего.

5

В течение первых трех раундов турнира по гольфу Мастерс в 1996 году Грег Норман, казалось, настолько обогнал своего соперника, англичанина Ника Фалдо, что его уже невозможно было победить. Норман по прозвищу Акула считался лучшим игроком в мире. Светловолосый и широкоплечий, он не семенил по полю, а вышагивал быстро и уверенно; кэдди едва поспевал за ним. Но вот подошел черед девятой лунки. Норман шел вровень с Фалдо, и оба удачно выполнили первый удар. Теперь им предстояло играть на грине. Перед лункой был крутой склон, поэтому недоброшенный мяч скатился бы за холм и был бы потерян. Фалдо ударил первым – мяч улетел далеко, приземлившись на безопасном расстоянии от лунки.

Пришла очередь Нормана. Он встал над мячом. «Главное – не послать мяч слишком близко», – констатировал комментатор очевидный факт. Норман замахнулся – короткий удар – и застыл, следя за полетом мяча и так и не опустив клюшку. С каменным лицом гольфист наблюдал за тем, как мяч скатился вниз с холма на девять метров. И с этой ошибкой что-то внутри него надломилось.

На десятой лунке он неудачно выполнил удар, и мяч отклонился влево, на третьем ударе слишком далеко забросил мяч, а затем не сумел загнать его в лунку из хорошего положения. На одиннадцатой лунке Норману предстояло выполнить патт с расстояния один метр – такой он выполнял всю неделю. Перед тем как взять клюшку, он потряс руками и ногами, пытаясь расслабиться. И промахнулся: третий боуги подряд. На двенадцатой лунке Норман запустил мяч прямо в воду. На тринадцатой – в кучу сосновых иголок. На шестнадцатой лунке он двигался настолько машинально и несогласованно, что на замахе его бедра ушли вперед, и мяч приземлился в пруд. В этот момент он схватил клюшку и расстроенным жестом, словно косой, провел ею по траве. То, что было очевидно последние 20 минут, получило официальное подтверждение: он упустил шанс, выпадающий раз в жизни.

В начале дня Фалдо отставал от Нормана на шесть ударов. К тому моменту, как оба игрока медленно пробирались сквозь толпу зрителей к восемнадцатой лунке, Фалдо ушел от соперника на четыре удара вперед. Но эти последние шаги он совершал без лишнего шума, лишь слегка кивая опущенной головой. Он знал, что произошло на поле в тот день. И придерживался спортивного этикета, понимая: он одержал не совсем победу, а Норман потерпел не совсем поражение.