Текст книги "Польские земли под властью Петербурга. От Венского конгресса до Первой мировой"

СЛУЖБА В ЧУЖОЙ СТРАНЕ: ИМПЕРСКИЕ ЧИНОВНИКИ В ЦАРСТВЕ ПОЛЬСКОМ

В том спектре убеждений, в котором царские чиновники, служившие в Царстве Польском, интерпретировали свою административную деятельность, можно выделить несколько лейтмотивов. Главное место в иерархии ориентаций генерал-губернаторов занимала, несомненно, директива охраны «общественного порядка и спокойствия». Эта традиционная для российских губернаторов политическая функция мало изменилась и в конце XIX века. Однако применительно к Царству Польскому под обеспечением общественного порядка одновременно подразумевалось и надежное поддержание власти Петербурга в польских губерниях. Таким образом, «спокойствие края» означало и то и другое: и необходимость сделать все, чтобы гарантировать спокойное состояние общества, и необходимость пресекать любые политические тенденции, которые могли бы поставить под сомнение имперский диктат258258
  ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 76. Л. 1–43.


[Закрыть].

Помимо этого, генерал-губернаторы не уставали повторять, что выполняют поручение, данное им лично самодержцем. Мотив «посланника царя» играл одну из важнейших ролей в самовосприятии главного чиновника Привислинского края. Так, Гурко подчеркивал, что управлять этим краем он был поставлен волею царя. Точно так же его преемник, Имеретинский, называл себя «исполнителем монаршей воли». Определение себя как непосредственного агента царя было осознанной стратегией, используемой, особенно во время конфликтов с центральными властями, для укрепления собственной позиции в переговорах с министрами. Тем не менее значимость этого образа императорского посланника для чиновничьей идентичности генерал-губернаторов и логики их действий не следует недооценивать: она придавала акторам ощущение, что они имеют право устанавливать собственный стиль властвования в подчиненной им провинции, за который отвечают только перед монархом.

Для всех генерал-губернаторов было несомненным фактом, что ситуация в польских губерниях – особая. Все они подчеркивали, что вверенный им край – чужой. В этом топосе и в связанном с ним представлении о собственном положении косвенно отражаются и более общие их представления об империи. Наиболее отчетливо их сформулировал генерал-губернатор Чертков, который в письме в Министерство внутренних дел констатировал: «Составляя часть исторической Польши, население которой непосредственно соприкасается с одноплеменными частями, отошедшими к Пруссии и Австрии, губернии Привислинского края находятся, в отношении административного управления, в весьма исключительных условиях», и петербургские чиновники командированы сюда для службы «в чужой стране»259259
  Там же. Д. 97. Л. 30–45, здесь л. 32 об.


[Закрыть]. Но даже там, где выбор слов не так однозначно указывал на самостоятельность другой «страны», а использовались амбивалентные слова «край» или «окраина», объединявшие в себе значения «территория» и «пограничье», чиновники не оставляли никаких сомнений в непохожести этого края на другие. Его «особенности», или «особленности», были в ведомственной корреспонденции одним из основополагающих топосов, принятых всеми участниками коммуникации260260
  AGAD. KGGW. Sygn. 1767. Kart. 3–5v.


[Закрыть].

В образе себя, как его рисовали имперские чиновники в Царстве Польском, господствовал мотив собственной чужести в этом приграничном крае. Так, Альбединский писал о себе как о чужаке, который провел первые годы своего пребывания в должности, изучая внутреннюю жизнь и местные особенности этого «чужого края»261261
  ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 76. Л. 1–43, здесь л. 2.


[Закрыть]. И его преемник, Гурко, оглядываясь назад, писал, что в его ведение был отдан край, «внутренняя жизнь и отличительные особенности которого» были ему мало знакомы. Спустя почти десять лет Гурко, сильно утрируя и думая, что это произведет впечатление на публику, указывал на роковые последствия этого положения имперских чиновников как чужаков в Царстве Польском: он организовал сбор пожертвований в России, надеясь приобрести дополнительные средства на строительство в Варшаве собора Святого Александра Невского. Призыв к пожертвованиям начинался «приветом из чужой страны». Необходимость дорогостоящего строительства собора Гурко обосновывал тем, что положение русских людей в этом «иноверческом и далеком крае» очень тяжелое: православные отчуждены от остального населения262262
  AGAD. KGGW. Sygn. 6469. Kart. 13–25, здесь kart. 14 ob.


[Закрыть], и только в православном храме они могли бы почувствовать себя ближе к Родине и «матушке России» и отдыхать душой от «тяжести службы на далекой окраине»263263
  Ibid. Здесь kart. 13–14.


[Закрыть].

Пусть даже эти образы далекой и чужой земли и «тягостности положения заброшенных на чужбину русских людей»264264
  ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 94. Л. 8.


[Закрыть] были здесь и утрированы Гурко ради агитационных целей, в других коммуникационных ситуациях, таких как внутренняя корреспонденция имперской администрации, господствовали подобные же представления265265
  AGAD. KGGW. Sygn. 6469. Kart. 77–78v, здесь kart. 77 ob.


[Закрыть]. Его преемник, Имеретинский, характеризовал польские губернии как страну, еще чуждую русским по языку, нравам и обычаям, но объединяющуюся с империей и способную сыграть значительную роль в дальнейшем развитии государства266266
  ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 94. Л. 43.


[Закрыть]. Будущий генерал-губернатор Чертков, рассуждая на эту тему, писал, что для «русского» положение Чужого и Иного особенно тяжело, ведь он, «русский», больше всего любит трудиться «на родине» и неохотно меняет ее на «места незнакомые». Хотя Царство Польское и было частью Российской империи, «родиной» его отнюдь не считали267267
  AGAD. KGGW. Sygn. 5076. Kart. 6–8, здесь kart. 7 ob.


[Закрыть].

Описание сути этих «особенностей» и «чужести» польских губерний всегда включало в себя образ католической Польши как «Другого»268268
  ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 94. Л. 7–8.


[Закрыть]. Отношение имперских чиновников к этой стране и ее жителям варьировалось в спектре от глубокого уважения к польской культуре как принадлежащей к западноевропейской цивилизации до презрения к якобы средневековой отсталости польской государственной традиции и политической культуры. В любом случае недоверие и открытая враждебность поляков оказывали негативное влияние на русских, служивших в этой «далекой приграничной области». Не случайно генерал-губернатор Имеретинский сетовал, что служба административных чиновников в Царстве Польском необычайно тяжела, так как польское общество характеризуется «глубоким недоверием» ко всем государственным служащим. Из-за этого любой административный вопрос здесь автоматически приобретает политический характер, что предельно усложняет управленческую работу в крае по сравнению с «другими частями империи»269269
  Там же. Л. 59 об.


[Закрыть].

Такое акцентирование инаковости Привислинского края, несомненно, было связано с определенной административной логикой, которую использовали генерал-губернаторы. Ведь любое подчеркивание особого статуса места службы повышало и значимость того должностного лица, которое отвечало за данную территорию. Однако представление о принципиальной разнице между польскими и российскими областями империи было широко распространено среди людей того времени вообще. Описания в путеводителях, эссе о Царстве Польском, заметки о его экономическом потенциале – все подобные тексты изображали Привислинский край как чужую страну270270
  См., например: Дружинин А. Н., Точинский А. И. «Царство Польское» на русском рынке. Опыт подсчета товарного обмена окраины с центром в связи с ее производительными силами. Варшава, 1900.


[Закрыть]. За этим стояло представление об империи как о территориально строго иерархизированном образовании, которое делится на русский центр и нерусскую периферию. В такой картине мира не ставилось под вопрос неделимое единство империи, но признавался в качестве ее имманентного структурного признака дуализм: с одной стороны – «коренная русская земля», или «основное ядро российской государственности», с другой – «окраины», пограничья271271
  AGAD. KGGW. Sygn. 6469. Kart. 77–78v, здесь kart. 77 ob.


[Закрыть].

Этот дуализм имел важнейшее значение не только для диффузной среды русских националистов: он в качестве базовой посылки лежал в основе иерархии имперского пространства, как она виделась и государственным служащим, о чем свидетельствуют высказывания варшавских генерал-губернаторов272272
  Отпечаток этого же дуализма лежал и на мышлении многих акторов в Петербурге. О «ментальных картах» русских националистов см., например: Miller A. The Empire and the Nation in the Imagination of Russian Nationalism // Miller A., Rieber A. J. (eds). Imperial Rule. P. 9–45; Миллер A. И. Империя Романовых и национализм. С. 147–170.


[Закрыть]. Поскольку польские земли воспринимались как «чужие», «иные» и частично «враждебные», генерал-губернаторы осуществляли административные практики, ориентированные на «местные особенности» и потому отличавшиеся от тех, что бытовали во внутрироссийских губерниях. Одновременно такие порядки и такие меры закрепляли несходство между Привислинским краем и центром, а отчасти даже значительно углубляли его. Например, опасения государственных чиновников привели к тому, что в Царстве Польском не были созданы сельские и городские органы местного самоуправления, которые в течение пореформенных десятилетий, напротив, существенно изменили облик центральных российских губерний. Отсутствие этих институтов стало впоследствии ключевой отличительной особенностью Привислинского края, и генерал-губернаторы, такие как Имеретинский, ссылались именно на нее, когда подчеркивали принципиальное своеобразие польских губерний273273
  ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 94. Л. 25–27, здесь л. 25.


[Закрыть].

Таким образом, у имперских чиновников не было никаких сомнений в особом положении Царства Польского. Но вот что делать с этой особостью, непохожестью? Для ответа на данный вопрос в чиновничьем дискурсе той эпохи имелись три разных понятия. Можно было говорить о желательности «слияния» польских земель с русским ядром империи, можно было выступать за их постепенное «сближение» или, наконец, довольствоваться государственным «объединением» территорий. Насколько различны были курсы, намечаемые этими понятиями, настолько же мало сами они кристаллизовались в набор четко сформулированных, взаимоисключающих концепций. Наоборот, использование их было чрезвычайно гибко и они ни в коем случае не понимались как обозначения для несовместимых, противоречащих друг другу вариантов. Часто за выбором того, а не иного слова стояло лишь небольшое смещение акцента.

Стремление к более тесному соединению польских земель с империей высказывали все генерал-губернаторы. Так, Альбединский писал, что целью имперской политики применительно к местной общественной жизни является «сближение с русской сферой»274274
  Там же. Д. 76. Л. 1–43, здесь л. 4–4 об.


[Закрыть]. А его преемник, Гурко, объявил, что целью преобразований в Царстве Польском после 1864 года было «объединение его с империей» и потому главной задачей внутренней политики правительства стало способствовать «слиянию» этого края в одно «гармоничное целое» с остальными частями государства.

Сам Гурко задавал риторический вопрос, какие меры необходимы для того, чтобы достичь желаемого «объединения» и «слития обеих национальностей в общем русле государственной жизни». Прежде всего, отмечал он, «гражданская свобода, равенство прав и обязанностей, невзирая на вероисповедное различие населения, создают единство общественных интересов, а следовательно, и политическое единство населения». Поэтому законы, действующие в России, должны были бы распространяться и на Царство Польское, однако социальные и политические проблемы, возникшие вскоре после убийства Александра II, не позволили проводить такую политику275275
  AGAD. KGGW. Sygn. 1773. Kart. 23.


[Закрыть].

Удивительно, что этот генерал-губернатор, которого часто поносили как агента русификации, пропагандировал идею единого правового пространства. Отсюда видно, что и Гурко был сформирован политической обстановкой Великих реформ. А кроме того, становится ясно, что с понятием «слияния» не были автоматически связаны представления о культурном слиянии народов. Это обусловлено тем, что данное понятие возникло в годы реформ в государственном дискурсе. Так, Александр II во время своего визита в Варшаву в мае 1856 года высказал надежду на «полное слияние» польского народа с другими народами империи276276
  Речь Александра II цит. по: Татищев С. С. Император Александр Второй. 1996 [1911]. Т. 1. С. 233–234.


[Закрыть]. Это не означало, что русская культура как главенствующая в России станет культурой и поляков: царь высказал пока лишь надежду на то, что возникнет фигура гражданина империи.

Такие коннотации позволили преемнику Гурко, генерал-губернатору Имеретинскому, тоже использовать понятие «слияние», хотя он-то как раз выступал за более уважительное отношение к некоторым особенностям польских губерний. В принципе Имеретинский не видел никакого противоречия в том, чтобы, с одной стороны, население этой «чужой страны» сохраняло свой язык, нравы и обычаи, а с другой – более интенсивно объединялось бы с империей277277
  ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 94. Л. 43.


[Закрыть]. Ведь «слияние» с «русской государственностью» в одно «неразрывное целое» под скипетром царя допускало и то и другое. В неделимости имперского целого, разумеется, не было ни малейшего сомнения. Поэтому генерал-губернатор на все замечаемые им сепаратистские тенденции реагировал всей мощью государственного репрессивного аппарата278278
  Там же. Д. 277. Л. 16–20, здесь л. 19.


[Закрыть].

В дискурсе же российского общественного мнения той эпохи, напротив, с этими понятиями частично были связаны совсем иные коннотации. Нередко словом «слияние» называлось в том числе и культурное объединение «братских славянских племен» как цель, к которой надлежит стремиться, причем тут речь шла гораздо чаще о «духовном слиянии» или «духовном единстве» народов, а не государственных территорий279279
  См., например, «Новости», цит. по: Варшавский дневник. 21.08.1897. № 222. С. 2.


[Закрыть]. Это были очень туманные формулировки, которые в конечном счете ничего не говорили о том, как именно должно выглядеть слияние народов и как следует реагировать на упорное желание поляков сохранить свою культурно-языковую самостоятельность. И все же данное понятие пропагандировало базовые культурные аспекты некоего процесса объединения, далеко выходившие за рамки государственно-гражданских концепций имперского чиновничества.

Это отчетливо проявлялось и в том дискурсе разграничения, который государственные служащие использовали, реагируя на упреки в русификации. Подпольная и зарубежная пресса регулярно выдвигала это обвинение и клеймила царских чиновников словом «обрусители». После изменения законодательства о печати в 1905–1906 годах в легальной публичной сфере империи тоже стали раздаваться обличительные голоса, говорившие, что петербургское правительство проводит политику «обрусения» в Привислинском крае280280
  См.: [Анонимный автор.] Русская империя. Польский взгляд на русские государственные вопросы. Берлин, 1882. С. 190–255, прежде всего с. 253–255; Вопрос o «русско-польском примирении» и польские задачи. СПб., 1903. С. 5.


[Закрыть]. Таким образом, понятия, обозначавшие русификацию, были оружием в актуальной политической борьбе, и имперская управленческая бюрократия должна была занять по отношению к нему какую-то позицию.

Эта позиция царской административной элиты была однозначной: слово «обрусение» имело и в чиновничьих кругах негативные коннотации, так как данное понятие репрезентировало политическую практику, от которой чиновники старались четко дистанцироваться. В отличие от традиционных понятий «обрусевание» и «обрусѣние» (с «ятем») существительное «обрусение» (с «е») и глагол «обрусить» обозначали преднамеренные, форсированные и направленные на максимальную аккультурацию действия по превращению поляков в русских281281
  См.: Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. T. 2. СПб., 1881 (репринт: M., 1989). C 616. См. об этом также в особенности кн.: Миллер А. И. Империя Романовых и национализм. Прежде всего с. 61–62.


[Закрыть]. Это, с точки зрения государственных чиновников, было дело в высшей степени проблематичное, и потому уже генерал-губернатор Альбединский предпринял попытку от него дистанцироваться. Одна из целей его реформаторских проектов заключалась, по его словам, в том, чтобы показать местному населению, что правительство вовсе не имеет намерения попирать национальность и использовать меры принуждения, дабы в будущем добиться слияния поляков с русской национальностью, и что вообще правительству чужды любые меры, нацеленные на репрессии и русификацию либо носящие принудительный характер282282
  ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 76. Л. 45–81, здесь л. 79.


[Закрыть]. В постановлении Комитета по делам Царства Польского, содержавшем по большинству предложений Альбединского либо отрицательные решения, либо ответы выжидательного характера, данная принципиальная оценка ситуации, сформулированная генерал-губернатором, получила подтверждение. В протоколе заседания Комитета говорилось, что даже законы, принятые после 1864 года, никогда не были направлены на то, чтобы «насильственно обрусить» население Привислинского края283283
  Там же. Л. 54, 79.


[Закрыть].

Почти два десятилетия спустя генерал-губернатор Имеретинский на слушаниях в Комитете министров тоже резко выступил против политики принудительной русификации: «При осуществлении этого объединения правительство […] не задавалось несбыточною мыслью об обрусении местного населения в смысле обращения его в русское». Такой ошибочной политике Имеретинский противопоставил проект создания новой гражданственности: цель политической программы государственных школ должна была, по его мнению, заключаться в том, чтобы в каждом ученике крепить сознание, что он прежде всего есть русский подданный, а только потом – поляк284284
  Там же. Д. 94. Л. 55 oб. – 58 oб., здесь л. 55 oб. – 56.


[Закрыть].

Хотя Имеретинский столкнулся в Комитете министров с сопротивлением его конкретным реформаторским предложениям расширить преподавание польского языка в школе, все же и его оппоненты были едины во мнении, что речь ни в коем случае не должна идти об «обрусении» польского населения. Как министр народного просвещения Николай Боголепов, так и обер-прокурор Святейшего синода Константин Победоносцев подчеркивали, что «обрусительная тенденция» не является и не может являться целью школ в Привислинском крае. Обер-прокурор добавил к этому критическое замечание: слово «обрусение» допускает так много разных толкований, что лучше вовсе избегать его, дабы не порождать недоразумений285285
  Там же. Л. 57.


[Закрыть].

Таким образом, имперские сановники поддерживали проведение в Царстве Польском политики, обеспечивавшей русскую культурную гегемонию, включая навязывание детям русского как языка преподавания уже в начальной школе; соответственно, их цели были гораздо радикальнее, чем простое распространение русского как «государственного языка», они открыто выступали за «проникновение» подданных «духом и идеями русского народа»286286
  Этот призыв также принадлежал Победоносцеву. См.: Там же. Л. 57 об.


[Закрыть], однако в их самосознании все это было чем угодно, только не «русификацией». Потому что последняя представляла собой проект, который можно было реализовать по отношению к «малым народам», но не к польской нации, которую все же рассматривали как часть западного цивилизационного сообщества. К тому же это был замысел, по поводу которого Победоносцев очень трезво констатировал, что он «совершенно невыполним»287287
  Там же. Л. 57.


[Закрыть]. Поэтому и в постановлении Комитета министров от 1904 года говорилось, что в намерения правительства «не может входить стремление обрусить поляков и денационализировать их»288288
  РГИА. Ф. 1327 (1905–1915). Оп. 2. Д. 21. Л. 122–125, здесь л. 123.


[Закрыть].

Итак, должностные лица в Царстве Польском стремились четко показать, что «обрусение» – это не то, чем они занимаются. Они либо полностью избегали данного понятия, либо спешили отграничить собственную позицию от негативного поля ассоциаций, связанных с ним. Дело было и в том, что слово «обрусение» сильно напоминало одну из наиболее резко негативных категорий имперского дискурса западных губерний – «ополячивание», – которая жупелом кочевала из одного текста царских чиновников в другой. Сдерживание процесса ополячивания государство сделало после 1864 года одной из своих основных задач в Привислинском крае и западных губерниях289289
  Данный топос был весьма распространен и в русской публицистике – см., например: Малышевский И. И. Западная Русь в борьбе за веру и народность. СПб., 1895. Об этом см. в первую очередь: Gorizontov L. The Geopolitical Dimension of Russian-Polish Confrontation in Nineteenth and Early Twentieth Centuries // Ransel D. L., Shallcross B. (eds). Polish Encounters, Russian Identity. P. 122–143, прежде всего р. 136–137; Staliunas D. Making Russians. Р. 69–70.


[Закрыть]. Это способствовало тому, что и термин «обрусение» или «русификация» постепенно превратился в такое понятие, которое можно было во внутриведомственной коммуникации использовать как ругательство. Например, генерал-губернатор Скалон в 1906 году заклеймил попытку своего оппонента, министра внутренних дел Петра Дурново, вмешаться в избирательную процедуру в Царстве Польском как возвращение «к прежней русификаторской системе». При желании воспрепятствовать какой-нибудь инициативе политического противника ее удобно было дискредитировать как «русификаторскую»290290
  Это с некоторыми оговорками относилось и к западным губерниям. В принципе и здесь тоже с очень большой осторожностью употребляли понятие «русификация», хотя, как известно, в «исконно русском» характере этого края у имперских политических деятелей никаких сомнений не было. См.: Долбилов М. Д. Русский край, чужая вера; Staliunas D. Making Russians. Прежде всего р. 57–70.


[Закрыть].

Этому не противоречил тот факт, что верховные царские представители в Привислинском крае неизменно заявляли о себе как о защитниках «русского дела». Данным понятием, в отличие от понятия «обрусение», обозначалось в имперском чиновничьем дискурсе нечто положительное. Ни один генерал-губернатор в Царстве Польском не уставал подчеркивать, что нужно защищать русское дело на западной периферии империи. Неудивительно, что именно в этом особенно ярко заявил о себе Гурко, который уже вскоре после вступления в должность провозгласил, что в своей деятельности руководствуется «глубоким чувством долга и беззаветной преданностью русскому делу»291291
  AGAD. KGGW. Sygn. 1773. Kart. 19–53v, здесь kart. 19.


[Закрыть]. Но и более реформаторски настроенные генерал-губернаторы не оставляли сомнений в том, что служение «русскому делу» является основным содержанием их миссии292292
  ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 76. Л. 1–43, здесь л. 4 об.


[Закрыть]. Например, Имеретинский объявил своей задачей привлечение «истинных пионеров русского дела на окраинах государства»293293
  Там же. Д. 94. Л. 25–27, здесь 26 об.


[Закрыть].

Тем самым генерал-губернаторы, однако, отнюдь не заявляли о себе как о поборниках узко понимаемого этнического национализма. Высшие чиновники, хотя и говорили иногда о русских как о «господствующей народности», имеющей право на приоритет294294
  Так выразился Победоносцев на одном заседании Комитета министров. См.: Там же. Л. 57.


[Закрыть], под «русским делом» все же подразумевали скорее вопросы имперской государственности, нежели этнически русское содержание этого понятия. «Русское дело» выступало синонимом «русской власти» или «русской государственности» как власти правительства на местах295295
  Там же. Д. 97. Л. 30–45, здесь л. 32 oб. – 34.


[Закрыть].

Понятие «русская власть», таким образом, описывало имперское владычество Петербурга и не подразумевало этнизацию империи и ее центрального правительства. Напротив, скептицизм по отношению к распространявшемуся в то время национально-этническому мышлению был очень велик. Форсирование различий между национальностями не входило в политическую повестку дня государственных чиновников, как и усиление этнического элемента в политике вообще. Те «русские интересы» и «русское дело», которым высшие чиновники обязались служить, – это были этнически нейтральные интересы столичных властей на западной периферии империи. Генерал-губернаторы считали себя представителями империи и посланниками царя, а не уполномоченными агентами русского этноса296296
  AGAD. KGGW. Sygn. 6469. Kart. 77–78v, здесь kart. 77v.


[Закрыть]. Когда Гурко действительно имел в виду этнически или конфессионально определенный «русский народ», то использовал тонкую, но показательную дифференциацию понятий и писал о «русском народном деле»297297
  Ibid. Kart. 13–25, здесь kart. 17v.


[Закрыть].

В принципе имперские чиновники всё и вся соотносили с интересами государства, и в начале XX столетия эта их склонность стала подвергаться критике со стороны тех представителей общественного мнения, которые выступали в качестве поборников «русского дела» именно в узконациональном понимании. В публичной сфере, находившейся под все более сильным влиянием русских националистов, наднациональные позиция и самопонимание представителей имперского государства в Царстве Польском превратились в проблему. Так, в 1905 году националистическая организация «Русское общество в городе Варшаве» весьма уверенно выступила перед генерал-губернатором с категорическим требованием защищать «национальные и культурные интересы русского народа» в Привислинском крае. При взгляде с таких позиций «укрепление российской государственности в крае» означало уже прежде всего «борьбу на благо России и ее великого народа»298298
  AGAD. KGGW. Sygn. 2606 (1906–1910). Kart. 8–9v, здесь kart. 9.


[Закрыть]. Таким образом, Россия сводилась к русским, как и было заявлено в партийной программе Русского общества. Согласно ей, русская государственность должна была обеспечить то, чтобы национальные интересы русских как носителей этой идеи на всей территории империи выступали «руководящими началами». Авторы программы постулировали радикальное превращение империи в национальное государство, и это имело мало общего с тем пониманием «русского дела», которое было характерно для высшего чиновничества XIX века299299
  Ibid. Sygn. 9012. Kart. 110b.


[Закрыть].

Такие националистические активисты в Варшаве пользовались в годы пребывания Петра Столыпина на посту премьер-министра полной поддержкой со стороны центра. В условиях прогрессирующей этнизации власти те должностные лица, которые не соглашались принять это мировоззрение, подвергались все более резкой критике. Теперь старый топос «русского дела» стал использоваться против чиновников не «русского происхождения». Если прежде и для таких генерал-губернаторов, как немец Коцебу или грузин Имеретинский, защита «русского дела» была чем-то само собой разумеющимся, поскольку представляла собой этатистскую, а не этническую категорию, то после 1900 года неруcские чиновники, такие как Скалон или Миллер, стали мишенями националистических нападок.

Например, в 1908 году в доносе, поступившем к министру внутренних дел, Скалона обличали в измене «русскому делу» в Привислинском крае. Авторы, назвавшие себя «русскими из Варшавы», обвиняли генерал-губернатора в неспособности «поднять русское имя» и надлежащим образом защитить «национальные интересы на Висле». Вместо этого, писали они, Царство Польское оказалось «прочно в руках врагов России»300300
  ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 156. Л. 25–27, здесь л. 25.


[Закрыть]. Хотя текст доноса не оставлял сомнений, что под этими «врагами России» подразумевались прежде всего поляки, в нем содержался и намек на то, что невыполнение Скалоном своего долга связано с его нерусским происхождением. А всякого, кто готов бороться за «русское дело», говорилось далее в тексте, в крае клеймят как «обрусителя», поэтому положение «русского общества» в Царстве Польском отчаянное. Авторы обращаются к министру с просьбой принять к сердцу «гибнущее русское дело в Польше» и отменить предпринятые скалоновской администрацией «беззастенчивые меры» против тех многочисленных мелких чиновников, которые не считают, что можно «уступать занятые русскими в крае позиции врагам России»301301
  Там же. Л. 25–27.


[Закрыть].

Подобные же обвинения в «измене русскому делу» выдвигались и против губернатора Петроковской губернии, Константина Миллера302302
  AGAD. KGGW. Sygn. 1893. Kart. 1–89v, здесь kart. 68 ob.


[Закрыть]. Ему поставили в вину не только его немецкое происхождение, но и то, что, как утверждалось в одном доносе, он целенаправленно наносит «вред русскому делу», поскольку женат на католичке. О том, что теперь подобную критику решались высказывать отнюдь не только в анонимных доносах, свидетельствует и отчет о ревизии сенатора Нейдгарта 1910 года. Сенатор, по крайней мере косвенно, обвинил Скалона в пренебрежении интересами «русского дела» в крае. Тот факт, что Нейдгарт подчеркивал прежде всего упущения генерал-губернатора при строительстве Русского народного дома в Варшаве, показывает, в какой высокой степени он усвоил аргументацию местных русских националистов. Это строительство представляло собой центральный проект, который националистическое Русское общество в Варшаве уже несколько лет энергично, но безуспешно пыталось продвигать303303
  Ibid. Sygn. 2606. Kart. 8–9v.


[Закрыть]. Таким образом, Нейдгарт поддержал главное требование националистов – чтобы местная административная политика была направлена в первую очередь на поддержку русских, – и содержание понятия «русское дело» в его отчете о ревизии получило ту самую этническую окраску, которую придавали ему представители этого лагеря304304
  Нейдгарт Д. Б. Всеподданнейший отчет. Т. 1. О «Русском доме» см. с. 73–94.


[Закрыть]. Впрочем, о том, чтобы в отчете сенатора о ревизии открыто ставить в вину Скалону то, что он немец, в 1910 году еще не могло быть и речи, хотя откровенно антипольские и антиеврейские тирады, направленные против многих варшавских предпринимателей, и могли содержаться в тексте. Однако, как свидетельствуют записки Алексея Брусилова, в восприятии современников, все более чувствительных к национальному вопросу, еще за несколько лет до войны с Германской империей этническая принадлежность варшавского генерал-губернатора уже выглядела проблемой. Когда в 1911 году в качестве помощника командующего войсками Варшавского округа Брусилов был командирован в Варшаву, он критически писал, что Скалон окружил себя немецкими группировками, которые монополизировали высшие посты в местной администрации305305
  Брусилов А. А. Мои воспоминания. Минск, 2003. С. 50–53. О появлении такого этнонационального русоцентризма у части высшей бюрократии и верхушки армии в Российской империи первых лет XX столетия см. также: Miller A. The Empire and the Nation. Р. 211–216.


[Закрыть].

С учетом такого – все более национального, а порой и националистического – истолкования топоса «русское дело» после 1900 года, вряд ли покажется удивительным, что в самоописании генерал-губернатора Скалона о нем уже не говорилось. Если нерусское происхождение Берга, Коцебу или Имеретинского не играло никакой роли ни для их лояльности, ни для их карьеры, что наглядно доказывало многонациональный характер управленческой элиты Российской империи, то в начале нового столетия этническое происхождение стало проблемой не только для тех чиновников, кто был поляком и католиком. В эпоху ожидания войны, когда росло влияние таких национально мыслящих деятелей, как Брусилов, нерусские – или, по крайней мере, «немцы» – среди имперских чиновников стали подвергаться все более серьезному давлению. Тот факт, что Скалон, несмотря на все националистические нападки, до самой своей смерти в 1914 году смог удерживаться на посту генерал-губернатора, показывает, что этнизация административного аппарата происходила не быстро. Но все же «российское» мало-помалу сводилось к «русскому». Постепенное изменение семантики понятия «русское дело» в Привислинском крае может служить индикатором данного процесса.

Одновременно этот сдвиг значения показывает, что высшие имперские чиновники определяли собственный политический и социальный профиль не полностью самостоятельно: генерал-губернаторы находились в постоянной взаимосвязи с широкой общественностью, которая формировала иные, отчасти конкурирующие образы административного аппарата, его акторов и их задач, приписывая им те или иные признаки, заявляя определенные ожидания, выступая с нападками. Все это отражалось и в чиновничьем жаргоне. В то же время принципы, которыми, реализуя политику центра, руководствовались в своих действиях генерал-губернаторы, должны были проходить проверку в напряженном диалоге с местным населением. И здесь высшим царским чиновникам тоже приходилось действовать в условиях местных конфликтов и пересечения интересов, а также иметь дело с реакциями общественности. Имперская политика осуществлялась не в бесконтекстном пространстве – она приобретала свой конкретный облик только во взаимодействии с местными акторами. Едва ли какой-то другой инструмент имперского господства может нагляднее продемонстрировать это столкновение разных сил, противодействие и взаимодействие представителей государственной власти и местных акторов, нежели цензурное ведомство, к рассмотрению которого мы теперь и обратимся.