Текст книги "Десять дней до конца света"

Манон Фаржеттон
Десять дней до конца света

© Gallimard Jeunesse, 2018

© Перевод на русский язык, издание на русском языке. ООО «Издательский дом «Тинбук», 2021

* * *

Самое важное – воспринять то немногое, что оно успеет вобрать в себя от мира, прежде чем настанет тьма, выверить его впечатления и елико возможно исправить его ошибки. В каком-то смысле глаз уравновешивал бездну.

Маргерит Юрсенар. Философский камень[1]1
  Перевод Ю. Яхниной. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]

Нет в жизни ни будущего, ни прошлого.

Есть лишь настоящее, вечно истекающее кровью настоящее.

Кристиан Бобен. Цветок воздуха (из «Недостающей части»)

Другая, не ты, никогда на заре не приветствует море,

Когда я, скитаться устав, выйду из темных лесов,

Из зарослей жгучей крапивы к пене морской.

Робер Деснос. Другая, не ты, никогда (из сборника «Тело и добро»)

Об авторе

 Манон Фаржеттон (родилась в 1987 году) переизобретает антиутопию с учётом того пути, который этот жанр преодолел в XXI веке: её текст очень кинематографичен, и сцены, изображающие саму катастрофу, опустевшие города и перемещения героев живо рисуются в воображении читателя. Ключевую роль в происходящем (и в многочисленных попытках предотвратить трагедию) играют технологии – но не только они. Когда на достижения техники положиться нельзя, остаётся надеяться на силу человеческих характеров – и у персонажей Манон Фаржеттон с этим всё в полном порядке.

На русский язык книгу перевела Нина Хотинская, которую российские читатели знают по многочисленным книгам Анны Гавальда, Амели Нотомб, Патрика Модиано и других французских авторов. В издательстве «КомпасГид» в её переводе выходили «Узник Двенадцати провинций» Франсуа Пласа и «Мечтатели Бродвея» Малики Ферджух.

Немного о книге

Коллекция антиутопий издательства «КомпасГид» пополняется. На этот раз о том, как может погибнуть мир и что мы в состоянии сделать, чтобы это предотвратить, размышляет в своей книге «Десять дней до конца света» французская писательница Манон Фаржеттон.

Как и во всякой хорошей антиутопии, действие в этом романе развивается молниеносно: из первых же абзацев мы узнаём о грандиозной катастрофе где-то в районе Тихого океана. И наблюдаем, как на эти страшные новости реагируют герои, с которыми нам предстоит провести более 200 страниц. Землю, судя по всему, буквально разрывает на части: серия взрывов от северного полюса до южного сначала «разрезала» планету в районе 180-го меридиана, а затем эти неведомые взрывы стали расходиться на запад и восток со скоростью 25 км/ч (на экваторе). Таким образом, каждый час исчезают в небытие очередные 25 километров человеческой цивилизации: не вполне даже ясно, что остаётся на месте, пройденном взрывной волной.

Герои книги живут во Франции, и каждый из них принимает собственное решение, как быть дальше. Правительства и журналисты быстро подсчитали: до Парижа смертоносная канонада доберётся примерно через 10 суток. Что делать, если известен финальный час как твоей собственной жизни, так и жизни всего человечества? Ответов может быть много, и неизвестно, какой из них – верный.

Писатель Гвенаэль, долгое время переживавший творческий кризис, фанатично стремится завершить начатую книгу. Его жена Сара цепляется за последнюю соломинку – талантливейших подчинённых, готовых бросить все силы и разработать какое-то средство, способное остановить трагедию. Майор полиции Беатрис Бланш понимает, что на ней в экстремальных условиях – особая миссия защищать людей друг от друга. Лили-Анн думает не о себе, а о родителях, застрявших в Японии, и поражается тому, как резко изменился привычный мир. А вот Валентин, напротив, изо всех сил делает вид, будто всё осталось по-прежнему, – ради тяжело больной матери.

Судьбы героев, поначалу совершенно не похожие, по закону жанра пересекутся – и тот же жанр диктует какое-то спасение. Но каким оно будет и будет ли? Читателя на пути к финалу этой книги ждёт немало сюрпризов.

Часть первая

1

Ч – 239

Никто не мог предвидеть этого.

Предвидеть могли торнадо, цунами, извержения вулканов, метеоритные дожди, ядерные катастрофы, наводнения, планету, задохнувшуюся от загрязнения окружающей среды, перенаселение, эпидемии, генетические манипуляции, которые всегда кончаются плохо. Могли предвидеть, что земля взбунтуется против глупости людей. Могли предвидеть самоуничтожение человечества. Но это – нет, это было нам невдомек. Да и как мы, в самом деле, могли? Даже сегодня, когда апокалипсис уже навис над нами, никто не имеет ни малейшего понятия, что же всё-таки происходит.

Пальцы Гвенаэля замирают на клавиатуре.

Морщинка залегает между бровей, когда он перечитывает только что написанное. Никто не мог предвидеть этого. Да, и он тоже не мог. Никогда еще текст не давался ему так трудно. А ведь это далеко не первый его роман. Но персонажи как будто бы норовят, воспользовавшись малейшей его рассеянностью, проделать брешь в пикселях между строк и разрушить весь его замысел. Они будто тащат Гвенаэля к книге, которую он писать не хочет. Персонажи – как чертов вирус, троянский конь в его мозгу. И коль скоро он не в состоянии от него избавиться, можно хотя бы минимизировать потери.

Недолго думая, Гвенаэль удаляет абзац.

Он с такой силой бьет по клавише, что Сара на другом конце гостиной отрывается от компьютера. Она приподнимает бровь.

– Всё хорошо? – выговаривают ее губы.

Он снимает наушник.

– Да. Поначалу текст сопротивляется. Ничего критичного.

Она кивает. Сколько лет уже они не говорят всерьез о его романах. В начале их отношений Гвенаэль хотел, чтобы Сара была его первой читательницей, но быстро ощутил ее неохоту. Она всегда находила предлог, чтобы уклониться от чтения, а когда всё же наконец читала, было слишком поздно: Гвенаэль к тому времени успевал несколько раз выправить текст, и Сарино возвращение к первому варианту теряло смысл и больше раздражало его, чем помогало. После нескольких семейных сцен он перестал настаивать. А она перестала читать. Что ж, он любил ее и за независимость тоже и мало-помалу простился с придуманным им образом семьи, в которой двое едины и в большом и в малом, вплоть до самого интимного, самого сокровенного: писательства.

– Пойду сварю кофе, – говорит она. – Ты будешь?

– У меня еще есть. Спасибо.

– Перерыв тебе не поможет?

Нет. Перерыв не поможет. И этот разговор, отвлекающий от работы, тем более.

– А то могли бы сделать ребенка.

Он смотрит на нее и улыбается. Дипломатической улыбкой. Он хотел бы сейчас быть в комнате один. Не гнать от себя призрак последних пятнадцати месяцев, не чувствовать своей вины за то, что мало трахался, что не ведет безупречный образ жизни, что в доме три роутера и волны вайфая бомбят их организмы, что ему не под силу обуздать свой трудоголизм. Не чувствовать своей вины попросту за то, что не получается ребенок, в то время как столько друзей без труда обзаводятся восхитительно белокурым потомством – иной раз даже сами того не желая, паршивцы.

Но Гвенаэль не один, Сара здесь, рядом и смотрит на него, чуть ли не облизываясь. И он не может ей ответить, что ему хочется просто писать, не прерываясь, весь остаток дня, что его ум сейчас занят, что лучше отложить всё до вечера. Это, не дай бог, вызовет домашнюю атомную войну.

Пятнадцать месяцев – не так много. Врачи уверяют, что нет причин для беспокойства, пока не пройдет два года. Но когда семейный проект принят, а воплотиться не может, когда Сара убеждает себя, что неспособна дать жизнь, когда ожидание подпитывает тревогу и Гвенаэль слышит рыдания каждый месяц по графику, пятнадцать месяцев – вечность. На это врачам, разумеется, плевать. Они придерживаются своей статистики и своих улыбок, которые никого не успокаивают.

– Знаете, чем сильнее вы напряжены, тем меньше шансов на благополучный исход, так что расслабьтесь-ка, ну, не знаю, поезжайте в отпуск, забудьте на несколько дней о работе, вы молоды, здоровы, всё непременно будет в порядке!

Ан нет, всё не в порядке.

И потом, забыть о работе ни он, ни Сара не способны. У нее в разгаре запуск проекта, половину недели она в Париже со своей командой, половину здесь, в сонной глуши близ Рамбуйе, вкалывает как проклятая. А он бьется с началом романа, вымотавшим все нервы.

– А что, хорошая идея, – через силу отвечает он. – Как я сам не подумал?

Она морщится, подходит к нему, на ходу стягивая футболку, разворачивает его в кресле лицом к себе и садится к нему на колени. Ее грудь у самого его рта. Гвенаэль ловит сосок и чувствует, как он твердеет под его губами. Улыбка просится сама собой.

В конечном счете, перерыв – и впрямь не такая уж плохая идея.

Когда вдруг звонит телефон, он отключает его и забывается под ласками Сары.

2

Ч – 239

Это один из первых весенних дней, когда солнышко пригревает бледную кожу. Лили-Анн выходит из метро. Ноутбук в сумке через плечо бьется о бедро при каждом шаге, словно напоминая, что ее магистерская работа не движется с места. Она копирует страницы и страницы документов, но не написала еще ни строчки. А между тем после трех с половиной семестров пора бы уже и начать. Лили-Анн вздыхает. Ей бы хотелось в кои-то веки не работать впопыхах, взвешивать каждое слово. Но она от природы спринтер, а не марафонец: на будущий год, в последний момент, ей предстоят несколько бессонных ночей за клавиатурой, чтобы сдать работу вовремя.

В кармане вибрирует телефон. Она не достает его. Ей отвратительна мысль, что она доступна двадцать четыре часа в сутки.

Направляясь к своему дому, Лили-Анн поднимает голову. Мир вокруг кажется ей четче в этом прозрачном воздухе. И проще, чем вчера.

Незнакомец с взъерошенной шевелюрой, облокотившись на подоконник в окне третьего этажа, курит электронную сигарету и смотрит, как снуют внизу прохожие. Он встречает ее взгляд. Ловит его. Солнечный луч отражается в стекле прямо за ним, окружая незнакомца диковинным сиянием. Лили-Анн расчехляет фотоаппарат. Следует обмен взглядами, она молча спрашивает разрешения его снять. Он так же молча разрешает взмахом руки, надменно выдохнув облачко пара. Кадр красивый и забавный одновременно, напоминает закулисные снимки рок-групп восьмидесятых годов в вольной современной интерпретации. Лили-Анн наводит резкость, кадрирует, запечатлевает незнакомца на века.

Она уже готова продолжить путь, только вот он жестом просит ее подождать и скрывается внутри. Ей становится страшно, вдруг спустится – никакого желания завязывать разговор, в ходе которого придется измышлять призрак несуществующего мужчины, чтобы он оставил ее в покое, – но он вскоре возвращается к окну и, убедившись, что она на месте, что-то быстро пишет на листке. Бумажный самолетик летит в теплом предвечернем свете. Лили-Анн следит, улыбаясь, за его беспорядочной траекторией над бульваром. Когда он врезается в фасад дома напротив и заканчивает свой полет в руках обрадованного мальчугана, она переходит улицу.

– Кажется, это мне…

Мальчишка внимательно смотрит на нее. Ему лет шесть, не больше. Как моей племяннице, думает Лили-Анн.

– Тебе кажется или ты уверена? – выпаливает он.

– Адриен! – одергивает его отец.

Мальчик по имени Адриен нехотя отдает самолетик. Под одним крылом незнакомец написал: «Я дал бы тебе свой телефон, но ты не позвонишь». А под другим: «Ладно, чем черт не шутит…» – и десять цифр. Лили-Анн смеется, машет мужчине в окне. Он поднимает брови, как бы призывая ее позвонить.

– Эй, Адриен!

Мальчик и его отец, в нескольких метрах от нее, оборачиваются. Лили-Анн подходит к ним.

– Хочешь? – спрашивает она, протягивая малышу самолетик.

Детское личико сияет. Мальчик идет за отцом к метро, рассматривая подарок со всех сторон.

– Ты крута! – сетует незнакомец в окне, перекрикивая рев машин.

Голос у него ниже, чем ей казалось. Лили-Анн пожимает плечами и, повернувшись, бежит домой с болтающимся на шее фотоаппаратом.

Крута? Да. Тяжелые камни, оттягивающие нутро, носить порой круто. И, чтобы обрести былую легкость, она бросается в непредвиденное, в счастливый случай… Выстраивает события из предзнаменований. Если она вновь встретит незнакомца, это будет знак, и тогда придется прислушаться. Но звонить ему – нет, это было бы слишком банально.

Лили-Анн добирается до своего дома, входит с черного хода, поднимается на шесть этажей, сворачивает в коридор. Дверь заперта.

Раф, ее сосед, еще не вернулся. Наверно, развозит на велосипеде посылки по всей столице в своей смешной светящейся униформе.

Запыхавшаяся Лили-Анн кладет ноутбук на письменный стол, хватает на ходу кусок сладкой булки и устало опускается на диван, не сняв с шеи фотоаппарат. Смотрит на снимок незнакомца в окне. Ее губы расползаются в улыбке при воспоминании о бумажном самолетике, парящем над машинами.

Она протягивает руку к стоящей на этажерке банке, постукивает ногтем по стеклу.

– Привет, Лоум. Как день прошел?

Золотая рыбка приближается к пальцу, следует за его движениями, потом всплывает на поверхность и разевает рот. Лили-Анн сыплет в воду разноцветные блестки, и Лоум с жадностью их глотает.

Щелкает замок. Лили-Анн оборачивается, готовая встретить Рафа одной из тухлых шуточек, лишь им двоим понятных. При виде его она осекается. Белое как мел лицо соседа являет разительный контраст с его кричащей униформой.

– Ты в курсе?! – выпаливает он.

Вопрос настолько абстрактный, что речь может идти только о серьезном событии. Новый теракт – первое, что приходит в голову Лили-Анн.

– В курсе чего? – напрягшись, спрашивает она.

3

Ч – 239

Валентин закрывает окно и бросает электронную сигарету на диван. Что увидела в нем эта девушка, чтобы его сфотографировать? Ему часто хочется увидеть себя глазами других людей. Подталкиваемый этим любопытством, этой потребностью знать, что о нем думают, он научился расшифровывать поведение окружающих и угадывать их ожидания. Встраиваясь в исходящие от них образы и желания, он успокаивается. И успокаивает их. Всем спокойно. Так зачем же себе в этом отказывать?

За окном завывает сирена. Валентин ее знает. Она звучит в полдень каждую первую среду месяца. Вот только сегодня не среда, понимает он с некоторым опозданием. И сейчас не полдень.

Заинтригованный, он вновь открывает окно, высовывается на улицу. Большинство прохожих на бульваре остановились и прислушиваются с тревожным видом. Сами собой образуются группки, люди переговариваются. Валентин достает смартфон из заднего кармана джинсов, одним касанием открывает поисковик, ищет «сирена париж». Гугл предлагает ему ряд газетных статей онлайн и экстренное сообщение агентства «Франс Пресс», заголовок которого сразу бросается в глаза. «Стихийные взрывы в Новой Зеландии и на востоке России». При чём тут Париж? Новая Зеландия далеко. Пока смартфон загружает сообщение полностью, Валентин включает телевизор. Текст экстренного сообщения ползет внизу экрана, а над ним крупным планом говорит президент республики:

– … решение включить для оповещения населения во всех городах Франции сирены, обычно используемые в случае непосредственной угрозы, так как нам неизвестна природа этого феномена. В данный момент он проявился на другом конце земного шара. Но этому не предшествовали никакие признаки, и он распространяется. Он может проявиться у нас так же неожиданно или продолжать наступление в течение нескольких дней и достичь нашей страны. Мы делаем всё, что в наших силах, чтобы предотвратить катастрофу. Мобилизованы вооруженные силы, а также…

– Что за феномен, черт побери? – злится Валентин.

Он опускает глаза, смотрит на экран смартфона. В сообщении агентства «Франс Пресс» говорится о бомбардировках, о взрывах, но всё очень расплывчато. Война? Какая-то страна напала на Новую Зеландию, и все боятся третьей мировой войны? Какая страна? По какой причине она атакует? И Новую Зеландию, серьезно? А почему президент называет эту войну «феноменом»?

Валентин чувствует, как ускоряется его пульс, а мыслям становится тесно в голове.

– Пока наши эксперты готовят подробный анализ ситуации, – продолжает президент, – мы просим население не покидать своих домов. Мы будем держать вас в курсе развития событий.

– Никто ничего не знает, – переводит Валентин, – но, главное, сидите дома, так будет проще. Тупицы безмозглые!

– Что происходит, милый?

Валентин оборачивается. Мать – потертый халат, глубокие круги под глазами, спутанные волосы – стоит, покачиваясь, в дверях гостиной, словно не решается войти. Гнев Валентина как рукой сняло. В присутствии матери ему ничего не остается, как засунуть подальше свои тревоги и тысячи вопросов, терзающих мозг. Он выключает телевизор.

– Ничего, мама. Всё хорошо. Тебе что-нибудь нужно?

Она хмурит брови. Ничего не отвечает.

– Идем, я отведу тебя в твою комнату.

Он берет ее за руку и бережно ведет по темному коридору.

Сколько уже он не был у себя? Дней десять, не меньше. А ведь он любит свою квартирку-студию, которую снял, как только удалось найти организацию, выступившую поручителем. Вот только мать одна не может. В таком состоянии – никак.

Когда он укрывает одеялом исхудавшее тело, в памяти вдруг встает образ девушки с фотоаппаратом. Последнее воспоминание перед тем, как рухнул мир?

Надо было спуститься и поговорить с ней, жалеет он.

4

Ч – 238

Побледнев, Лили-Анн всматривается в проплывающие на экране ноутбука кадры, временами косясь на монитор Рафа, который зашел на другой сайт. Подключиться к интернету – это был ее первый порыв, когда сосед сообщил ей новость. Потом она кинулась к телефону, хотела дозвониться родителям и увидела пропущенный звонок от мамы. Они уехали в отпуск в Японию. Их телефон не отвечает.

Лили-Анн лихорадочно включает голосовую почту.

– Дорогая, это мама. Я точно не знаю почему, но… С нами связались из посольства, чтобы срочно отправить нас во Францию. По идее, мы прилетим в Париж через сорок восемь часов. Я люблю тебя, папа тебя целует, позвони, пожалуйста, сестре. Хотела бы я знать, что происходит… Увидимся через два дня. Если всё будет в порядке.

Если всё будет в порядке. От этих слов Лили-Анн не может сдержать слез. Она тоже хочет понять, что происходит. Но этого не знает никто. Журналисты и специальные корреспонденты, сменяя друг друга на экране, повторяют всё те же крохи информации, подкрепленные наспех смонтированными 3D-изображениями: взрывы – все употребляют именно это слово, уточняя, что причины феномена неизвестны, – начались в 16:42 одновременно на условной линии, протянувшейся от Северного полюса до Южного, в четырехстах километрах западнее 180-го меридиана. Условная линия проходит через Антарктику, Новую Зеландию и восточную оконечность России.

Говорят, что эта линия взрывов вскоре разделилась надвое, и обе теперь самостоятельно мигрируют, одна к востоку, другая к западу, с постоянной скоростью, составляющей около двадцати пяти километров в час на уровне экватора и снижающейся по мере приближения к полюсам.

Таким образом, через два часа взрывы докатились до суши и затронули по обе стороны экватора область протяженностью в сотню километров. С живущими там людьми потеряна всякая связь.

То немногое, что осталось от Новой Зеландии, охвачено паникой. На видео из Окленда, выложенных в интернет до того, как связь прервалась, видно, как дрожит земля, разламываются дороги и трескаются фасады домов. На одном из роликов, снятых со смартфона, можно разглядеть линию взрывов. Жуткую стену пыли высотой в несколько десятков метров в бледном свете зари.

Что остается после нее?

Продолжаются ли взрывы или они ограничиваются этими двумя симметричными линиями, поглощающими Землю метр за метром?

Есть ли выжившие в разрушенной зоне?

Выяснить это невозможно. Ни с одного спутника не удается ее заснять, а посланные туда самолеты, как беспилотные, так и управляемые, взрываются.

Лили-Анн терзает телефон, в который раз пытаясь дозвониться сестре – тщетно, сеть перегружена. Она просматривает статусы на фейсбуке. Ей кажется, что она существует отдельно от себя, от своих эмоций. Она в шоке.

– Если феномен будет продолжать распространяться с той же скоростью, – сообщает очередной журналист, – взрывы достигнут восточного побережья Австралии через тридцать восемь часов, западного побережья Аляски через сорок пять часов, Японии через шестьдесят часов…

Япония. Шестьдесят часов. В животе Лили-Анн набухает ком. Успеют ли вовремя эвакуировать ее родителей? Аэропорты, наверно, уже берут приступом.

– …востока Франции через девять с половиной дней, а через десять дней две линии фронта встретятся в сорока пяти километрах западнее нулевого меридиана в Гринвиче.

Линии фронта. Журналисты уже перешли от медицинского лексикона к военному. Есть ли у них новая информация, которую они не имеют права разглашать? – ломает голову Лили-Анн. Или это просто болезненная потребность найти козла отпущения?

Место, где встретятся через десять дней две линии фронта, появляется на обоих мониторах с интервалом в секунду. Длинный шрам пересекает Англию, отрезает Бретань от Франции, тянется через Испанию, отделяет западный выступ Африки и, теряясь в океане, возникает вновь в Антарктике. В ту же минуту Лили-Анн понимает. Все понимают.

– Это будет граница последних выживших, – шепчет Раф.

Лили-Анн кивает. Вот-вот начнется исход. Все устремятся туда. Не все доберутся.

А она? Она не знает. Она словно в столбняке и неспособна думать.

Вдруг телефон вибрирует в ее руке.

Сообщение от старшей сестры.

Если это не прекратится, мы будем у родителей через три дня. Приезжай.

У родителей… Ловко. Они живут на атлантическом побережье, совсем рядом с границей выживших. Как это похоже на Лору, всего две фразы. Лаконичные, емкие, разумные, без пафоса. Полная противоположность младшей сестренке. Та, потрясенная, еще переваривает новость, а Лора уже действует. По щекам Лили-Анн текут слезы. Она поспешно набирает: Приеду. Люблю тебя. Получила сообщение от родителей, посольство пытается вернуть их во Францию, – и посылает эсэмэску, молясь, чтобы она дошла до адресата, несмотря на слабый сигнал и перегруженную сеть.

Раф нырнул в твиттер. В волне полных ужаса комментариев некоторые задаются вопросом о причине взрывов. На сей раз никто не позволяет себе шутить. От иных твитов тошнит. Принять всех мы не сможем, и не мечтайте… Чужакам должно хватить достоинства умереть дома, понимает Лили-Анн. Уже просыпается и Америка: It’s judgment day! I pray for us all![2]2
  Это судный день! Я молюсь за всех нас! (англ.)


[Закрыть]

И еще комментарий, трезвый и жуткий: Если ничто не выживает не выживает после этих взрывов, нам остается десять дней до конца света.

Лили-Анн закрывает глаза. Открывает вновь.

Ей хочется заткнуть экстренный выпуск, яростно стукнув по экрану компьютера, как будто, заглушив голоса журналистов, можно смягчить ужас действительности. Но, загипнотизированная танцем пикселей на мониторе, она ничего не может сделать и, подобно миллиардам других людей во всём мире, не сводит глаз со стены взрывов, в сотый раз сметающей Окленд с лица земли под чудовищный грохот.

А где-то в мире люди спят, с завистью думает она.

Эти люди еще не знают.