Текст книги "Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь"
Автор книги: Марек Хальтер
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Москва, Кремль
Ночь с 8 на 9 ноября 1932 года
Это был роскошный американский граммофон новейшей конструкции. Черный, лакированный, огромный словно комод. В его раструбе из красноватой меди, напоминавшем гигантский цветок, лица отражались будто в кривом зеркале. Такой граммофон был один на всю страну. Сталин к нему относился трепетно. Самолично клал пластинку, заводил его, устанавливал иглу. Никому не давал к нему притронуться.
Сотрапезники внимательно следили за его манипуляциями. Его коротковатые бледные пальцы осторожно сжимали поблескивавшую металлом граммофонную ручку. Наконец заскрипела игла, и вдруг вспыхнула музыка. Резко, оглушительно вступил оркестр. Потом раздался женский голос с легким тремоло.
Опера! Итальянская опера!
Сталин улыбнулся. Он дирижировал правой рукой, подчеркивая нюансы, которые скрадывал механический прибор. Женский голос оборвался на жалобной ноте. Оркестр громыхал, скрипки отзывались медью раструба. В музыку врывались хрипы. Пластинка была порядком заезженной. После пары нот, взятых то ли органом, то ли кларнетом, сталинский голос заглушил тенора:
Марина так и разинула рот. Наверняка вид у нее был идиотский. Если бы ей кто рассказал, не поверила: Сталин поет итальянскую оперу! Причем умело, талантливо. Он слегка откинул голову, округлил рот, его щеки вновь порозовели, руки поигрывали у подбородка. Голос был звучным, сильным и чистым, что удивительно для такого курильщика…
Марина была в бешеном восторге. Готова хохотать, бить в ладоши, как восхищенное дитя. Очередная маска, совсем другой Сталин! Кто смог бы перед ним устоять?
Когда Сталин допел арию до конца, раздались шумные аплодисменты. Он ответил легким поклоном. Его золотистые глаза искрились радостью. Меняя пластинку, он жестом подозвал Ворошилова. Из раструба грянуло церковное песнопение с величанием «Многая лета»! Сталин с Ворошиловым приобнялись и запели. У Ворошилова оказался прекрасный баритон, это был слаженный дуэт. На третьем стихе к ним присоединились дядя Авель, Буденный и Серго Орджоникидзе. Могучий хор окончательно заглушил потуги граммофона. Легкие певцов раздувались в едином ритме. От песнопения веяло какой-то старинной красотой и задушевностью. Окончание песни утонуло в громе аплодисментов, хохоте, криках «Браво!», звоне бокалов.
А затем, как по команде, произошла смена декораций – стол и стулья были сдвинуты к стенам. Гостиная в мгновение ока превратилась в бальный зал. Сталин, покрутив ручку граммофона, завел очередную пластинку. Бравурно зазвучали ударные, флейты, скрипки. Марина ощутила прикосновение чьей-то руки. Это оказался сияющий улыбкой красавец Микоян.
– Марина Андреевна, вы умеете танцевать лезгинку? Нет? Так я вас научу.
Микоян отыскал место среди образовавшихся пар. Сталин с Егоровой уже начали танец, остальные старались подхватить ритм. Марина усердно подражала Микояну. Он был первоклассный танцор – бойко работал ногами, сохраняя прямую осанку, держался почти вплотную к Марине, но ни разу не задел ее. В танце было много прыжков, поворотов, требовавших полной согласованности партнеров. Марина сбивалась с ритма, постоянно спотыкалась, с хихиканьем цепляясь за Микояна. Партнер держался как джентльмен, серьезно, профессорски, подбадривая Марину:
– Опа, опа, уже лучше! Продолжайте, Марина Андреевна… Следите за руками. Так, так! Вот как вы быстро научились! Может, вы еще более талантливая танцовщица, чем актриса?
Старик Калинин, развалившись в кресле, пьяновато ржал, подрагивая пустой рюмкой в такт музыке. Под конец лезгинка достигла бешеного темпа. Закусив губу, Марина старалась не отстать от Микояна. Она цеплялась за него все чаще. Да и он теперь не упускал случая к ней прикоснуться.
– Опа, опа, опа! Здорово, отлично!
Вдруг Микоян подхватил ее на руки. Марина почувствовала на своем открытом плече его жаркое дыхание. Одновременно и Сталин точно так же вскинул Галину. Женщины на миг встретились взглядами. Марине показалось, что Егорова одобрительно мигнула.
Музыка неожиданно оборвалась. Хотя Марина уже протрезвела, но после такого зажигательного танца у нее кружилась голова, ее пошатывало. Чтобы не упасть, она вцепилась в Микояна, обняв его за шею. Он крепко прижал ее к себе.
Девушка не решалась поднять на него глаза, чувствуя, что их объятие затягивается. Кругом смеялись, аплодировали. Восторг, разумеется, вызвала сноровка Микояна, сумевшего хоть как-то выдрессировать столь неумелую партнершу.
Вновь наполнили рюмки. Ворошилов объявил польку. Сталин сменил пластинку в граммофоне. Серго, с его львиной гривой и профилем горского князя, так ловко выдернул Марину из рук Микояна, что тот не успел возразить. Ее удивила нежность его рук, привычных к маузеру. Образовались и другие пары, польку танцевали все. Аллилуева плясала с дядей Авелем. Теперь она во весь рот улыбалась, видимо отринув заботы. Сталин с Егоровой подпрыгивали в другом конце зала.
Скоро выяснилось, что зал тесноват для такого резвого танца, как полька. Пары сбивались в кучу, постоянно рискуя столкнуться. Орджоникидзе танцевал более чувственно, чем Микоян. Марина ощущала его возбуждение, стремление ей понравиться.
В конце концов они оказались рядом со Сталиным и Егоровой. Галина плясала, откинув голову, на губах блуждала улыбка. Она просто млела в объятиях Сталина, радостно подчиняясь партнеру. Хохотала, играла бровями, перебрасывалась шутками с Орджоникидзе. Закружившись, пары столкнулись. Марина чуть не упала, но ее поддержал Серго. Одной рукой он ее раскрутил с такой силой, что подол Марининого платья взвился, как парус. Сталин одобрительно хмыкнул:
– Отлично, отлично!
И точно так же раскрутил Егорову. На этом танец закончился. Музыка сменилась хрипом, потом наступила тишина. Было ясно, что пластинка не доиграла. Видимо, Сталин не взвел до конца пружину. Раздались крики:
– Иосиф, заведи!
Но Сталин с радостным смехом напроказившего мальчугана обнял Егорову, и они закружились в вальсе без всякой музыки. Галдеж не унимался:
– Иосиф, давай польку!
Вытянув руку, он ею покрутил в воздухе, будто заводит граммофон, а потом, наклонившись, чмокнул губами аппетитную округлость, выпиравшую из декольте Егоровой.
– Иосиф!
Марина вздрогнула. Оттолкнув ее, Аллилуева вцепилась Сталину в рукав.
– Иосиф, что ты делаешь?
– Ничего особенного, Надюша!
– Думаешь, я слепая?!
Она уже кричала. А Сталин, продолжая посмеиваться, обежал взглядом зал, будто призывая всех в свидетели.
– Ну, Надя, Надюшка, что ты выдумала? Мы развлекаемся…
Язык у него чуть заплетался, было заметно, что он пьян.
– Сегодня у нас праздник… Нельзя, что ли, позабавиться?
– Знаю твои забавы.
– Хватит, Надя! Успокойся! Тоже повеселись.
– Ты меня просто убиваешь, Иосиф! Ты тиран! Ты меня тиранишь, ты всех тиранишь! Палач, вот ты кто! Как только тебя земля носит?
– Эй, ты, не забывайся!
– Сам не забывайся! Заткнись!
Теперь и Сталин перешел на крик. Надежда отпустила его рукав. Стоя с мертвенно-бледным лицом, она один палец уперла себе в грудь, а другим тыкала в мужа.
– Не хами! Я тебе не «эй, ты»!
Казалось, она сейчас упадет в обморок. К ней подошла Полина. Серго придержал Аллилуеву за локоть. Та резко высвободилась.
– Не трогайте меня! Не лезьте…
И Аллилуева направилась к двери, расталкивая пары, попадавшиеся ей на пути, и твердя:
– Не лезьте… Отстаньте… Отвяжитесь…
Жемчужина побежала за ней следом, и они обе скрылись за дверью.
Воцарилось тягостное молчание. Потом Марина услышала, как Сталин пробормотал:
– Какая дура. С чего это она? Вот идиотка.
Кавалерист Буденный взял со стола две рюмки и графинчик с водкой. Насупив брови, подрагивая усищами, он направился к Сталину. Его сапоги грохотали по паркету.
– Надежда Сергеевна слишком нервная. Она с тобой не имела права так говорить.
Буденный, наполнив обе рюмки, одну вручил Сталину.
И тут опять в Сталине произошла удивительная перемена. Он взял протянутую рюмку, не отрывая взгляда от двери, где только что скрылась Аллилуева. Его суровые черты неожиданно смягчились. Теперь он выглядел даже растерянным, грустным. Его лицо будто обмякло, но и помолодело. Очередная маска! На его лице словно проступил облик юного Иосифа Джугашвили, каким он был, еще не перевоплотившись в Сталина.
Видимо, он ощутил Маринин взгляд, поскольку резко к ней обернулся. Их глаза впились друг в друга, как магниты. Его рука дрогнула. Взболтав водку, он залпом ее выпил. Потом обтер губы. В глазах этого самого свирепого хищника в стране, маниакального властолюбца промелькнула детская обида на то, что его гневно отвергла женщина, в любви которой он не сомневался. Промелькнула всего-то на миг, мгновенным проблеском. Но Марину это потрясло.
Она вдруг ощутила в нем родственную душу. Поняла его чувство. Оно было знакомо ей, сироте, ставшей актрисой именно для того, чтобы ее полюбили, ею восхищались. И Марина без всякого расчета, без задней мысли, в искреннем порыве ему улыбнулась. Нежной улыбкой женщины, сумевшей разгадать глубоко затаенную боль мужчины. Сталин ей ответил коротким взглядом. Марине показалось, что он все понял. Но в чем можно быть уверенным, когда имеешь дело со Сталиным? Тем временем товарищи вновь разгулялись: опять звон бокалов, смех, крики «Иосиф, музыку!». Всем хотелось поскорее забыть выходку Аллилуевой.
Все, что случилось потом, ей вспоминалось, как в тумане. Видимо, она попросту напилась. Все тянулись к ней чокнуться. Опрокидывали рюмку за рюмкой. Марина потеряла осторожность и пила теперь наравне с другими. Сталин опять завел граммофон. Едва заиграла музыка, к Марине подошла Егорова, обняла ее за плечи и заговорщицки шепнула:
– Будь с Иосифом поласковей, ему это необходимо.
За этим танцем сразу последовал другой, потом еще, еще и еще… Теперь Сталин плясал только с Мариной. После каждого танца Сталин заводил граммофон, затем хлопал очередную рюмку и возвращался к поджидавшей его девушке. Остальные мужчины, Микоян, Калинин, Орджоникидзе, теперь к ней и не приближались. Она вообще будто стала невидимкой. Женщины на нее избегали смотреть даже украдкой. Марина существовала только для Сталина. Приглашая на танец, он целовал ей руку, но сейчас его походка стала нетвердой, случалось, он не попадал в такт.
Она уже не чувствовала его табачного запаха. Хотя приоткрыли окна, клубы сигаретного дыма плавали вокруг люстр. От ее партнера несло густым перегаром. Марина сама удивлялась, как она еще держится на ногах. Заплетающимся языком Марина отвечала на мгновенные вопросы Сталина. Какие роли приходилось играть? Не страшно ли выходить на сцену? Как с этим борется? Играла ли в кино? Нет? Пусть попробует обязательно! Кино – важнейшее из искусств. Самое доступное для народа, самое революционное, с его помощью надо воспитывать народные массы…
Он сыпал вопросами, словно стараясь ее подловить. Потом вдруг замолкал, искоса наблюдая за Марининой реакцией. Они были почти одного роста, но в его объятиях Марина себя чувствовала совсем крошкой. Странная была пара! Если можно было ее назвать парой. Скорей, казалось, что огромный кот играет с мышонком.
Эта мысль рассмешила Марину. Сталин глянул на нее одобрительно. И они оба почти беззаботно расхохотались.
Сталин опять заговорил. Его язык сейчас был уверенней, чем ноги. Театры кишат врагами революции. Но театральное искусство доставляет людям радость, и ему самому в первую очередь. «Какие пьесы вам нравятся? ”Любовь Яровая” Тренева? Нет? Может быть, ”Егор Булычев” Горького или ”Бронепоезд” Всеволода Иванова? Может, пьеса по роману ”Бруски” Панферова или по фильму ”Земля” Довженко?»
Сталин перечислял спектакли, казалось, он знает весь театральный репертуар. «А как вам Булгаков? Хотели бы сыграть в пьесах Булгакова? Ну, еще бы! Но вы молоды, придется потерпеть. Вообще с Булгаковым требуется терпение. Очень сложный человек, как все гении». Но он, Сталин, любит его пьесы, несмотря ни на что. Он, Сталин, назвал свою статью в «Правде» «Головокружение от успехов». Статья о колхозах, но это относится и к нашему искусству. «Вы не читали? Обязательно прочтите завтра же. Вам будет полезно».
– Булгаков – большой мастер, Марина Андреевна. Очень большой. Но это не значит, что перед ним надо преклоняться. Запомните мой совет: вообще ни перед кем не стоит преклоняться.
У Марины уже не хватало сил поддерживать беседу. Кажется, он это понял. Вдруг она споткнулась. С ее ноги слетела туфелька, и Марина, подпрыгнув, как воробышек, балансируя одной рукой, другой вцепилась Сталину в рукав. Сталин развеселился, как мальчишка. Они вновь дружно расхохотались. Он обнял Марину за талию не без некоторой осторожности. Рука властелина казалась почти невесомой. Он опять заговорил:
– Я о тебе скажу Булгакову. У него зоркий глаз. Если ты действительно настоящая актриса, он оценит.
Кажется, она поблагодарила Сталина. А может быть, и нет, уже не помнит. Но что значило это обещание и неожиданный переход на «ты» она, конечно, сообразила.
Теперь, кроме них, оставались только две пары. Ворошилов и Мария Каганович танцевали щека к щеке с безмятежностью давних любовников. А Молотов с женой – по старинке, нежно взявшись за руки. Егоровой в зале не было.
Этот танец оказался последним. Сталин больше не заводил граммофон. Он отозвал Ворошилова в сторону. К ним присоединился плотный мужчина, которого она раньше не замечала. Потом Марина узнала, что это был Паукер, начальник охраны Сталина. Мужчины о чем-то перешептывались. Отвернувшись от них, Марина подошла к столу, но на стул не села, опасаясь, что потом не сможет подняться. Стоя, выпила большой фужер воды. Опять поискала взглядом Галину. Как сквозь землю провалилась! А заодно и Каганович, и дядя Авель.
Марина мечтала добраться до своей постели. Но понимала, что это неосуществимая мечта.
После того как Сталин к ней вернулся, Марина не переставала удивляться, сколь естественно развиваются события. Они покинули гостиную, о своем плаще она даже не вспомнила. Рука об руку шли сводчатым коридором. Паукер не отставал ни на шаг, а потом вдруг словно развеялся в воздухе.
Они взялись за руки. Опьяневшая Марина не задавалась вопросом, куда ее ведут. Как уже и не чувствовала себя мышкой в когтистых лапах, не думала о том, какая они странная пара.
Путь оказался недолгим. Сталин придержал ее за плечи, развернул спиной к себе и прикрыл ей глаза ладонями.
– Зажмурься! Не открывай глаза, пока я не скажу.
Марина подчинилась. Сталин ее направлял. Он обнял Марину за талию, прижав ладонь к ее животу. Маринино легкое платье прилипало к ее вспотевшему, еще влажному после танцев телу. Марина почувствовала, что перед ней раскрылась дверь и пахнул ветерок. Направляемая Сталиным, она сделала шаг вперед. Воцарилась совсем уже глухая тишина, не нарушаемая даже их дыханием.
– Теперь можешь открыть!
Это был кинозал. Малюсенький, всего на дюжину мест. У противоположной экрану стены помещался длинный полукруглый диван. Восточный ковер на полу заглушал их шаги, бархат кресел и дивана скрадывал звуки. Призрачно мерцал белый экран, схваченный угольно-черной рамкой.
Дверь закрылась сама собой, будто снабженная специальным механизмом. И Сталин впервые припал губами к ее обнаженному плечу.
– Если ты станешь киноактрисой, здесь я буду тобой любоваться.
Он спустил с нее платье и уложил ее на диван, но слегка неуверенно. Он целовал ее плечи, шею. Пытался справиться с лифчиком. Все это делал совсем не грубо, но неловко, суетливо. Почти раздев Марину, он вдруг сбавил темп. Его ласки сделались менее страстными. Стыдливо пряча глаза, он поинтересовался, девственница ли она.
– Нет, нет…
Марина услышала собственный голос. Какое-то хриплое кваканье, глухое сипенье. Ах вот оно что? Рановато начала. Ну, так тем лучше! Когда Сталин припал к ее губам, Марина задрожала. И он опять залился своим мальчишеским смехом.
Этой ночью она так и не выспалась. Будто разом нырнула в черную яму и, как ей показалось, уже через миг вынырнула. Экран все так же мерцал призрачным светом, чуть освещая диван, где они примостились.
Сталин крепко спал, несмотря на свою неудобную позу. Он продолжал обнимать Марину, даже во сне не выпуская из своих рук. Марина боялась шелохнуться, чтобы не разбудить его. Ей хотелось забыться. Усталая, измученная, Марина наконец погрузилась в какую-то вязкую дремоту, будто ее засосала болотная жижа. А когда всплыла на поверхность, вновь ощутила навалившееся на нее грузное тело.
Сталин продолжал спать, примостив голову у нее на груди. Он не снял китель, только расстегнул пуговицы. Его торс чернел в полумраке. Сталин похрапывал, дыша перегаром. Только бы не разбудить его! Нет, она не боялась, что он ее, проснувшись, оттолкнет или выразит отвращение. Но вдруг да он опять от нее отстранится, отнесется, как к вовсе чужой, забронзовеет, словно монумент.
Она вытянула свободную руку, чтобы размять плечо. Обнаженная Маринина кожа молочно белела во мраке. Она старалась отмахнуться от недавних воспоминаний. Не думать, на кого сейчас похожа. Теперь только бы не заснуть! Нельзя пропустить миг, когда он проснется.
Наверно, Марина все-таки задремала, но вдруг до нее донесся какой-то звук. Шорох, будто осторожно приоткрылась дверь. Ее охватил ужас. Марина, чуть приподнявшись, вгляделась в темноту. Ей показалось, что на фоне экрана мелькнул чей-то силуэт.
Нет. Ничего. Померещилось.
Марина вновь опустилась на диван. Массивная голова, перекатившись, уткнулась ей в грудь. Усы настойчиво ее щекотали. Чтобы избавиться от покалывания, она осторожно вернула его голову на прежнее место, запустив руку в густую сталинскую шевелюру. Вылитая мамаша, отнявшая от груди прожорливого младенца! Она усердно моргала, чтобы смахнуть с ресниц набежавшие слезы.
Ах, если бы каким-то чудом эта ночь оказалась всего лишь болезненным бредом, галлюцинацией!
Маринина рука так и осталась в его волосах. Марина не решалась убрать ее, чтобы его голова не перекатилась обратно. Она гадала, что Сталин теперь о ней подумает? Действительно ли скажет о ней Булгакову? Всерьез ли посоветовал стать киноактрисой?
Марина вообразила, как Сталин сидит в этом зале со своими соратниками: Микояном, Калининым, Ворошиловым, Молотовым, восхищаясь ее искусством. Может быть, ему захочется с ней еще разок повидаться. Может, попросит Егорову опять ее привести к нему.
Но вдруг Марине вспомнились гневные выкрики Аллилуевой, ее обвинения. Марина вздрогнула, инстинктивно прижав голову спящего Сталина к своей груди. Как ее назвала Егорова? Самой большой ревнивицей из всех фанатичек святого Владимира Ильича.
Но только ли дело в ревности?
«Ты меня просто убиваешь, Иосиф! Ты тиран! Ты меня тиранишь, ты всех тиранишь…»
Марина закрыла глаза. Она снова мечтала мгновенно перенестись из Кремля в свою комнату. Ах, если бы это было возможно!
Она даже не знала, который час. У нее вообще не было ручных часов. У него-то, наверно, были, но сейчас на его запястье она их не обнаружила. Однако Марина прикинула, что уже скоро начнет светать. Только бы дотянуть до утра. Еще несколько часов, и, глядишь, она впрямь выйдет на сцену королевой.
Марине все-таки удалось заснуть, но ненадолго. Их обоих разбудили донесшиеся из коридора крики. Сталин приподнялся на локте, и в его глазах на миг промелькнуло удивление, что рядом с ним обнаженная девушка. Марина села на диване и, стыдливо потупившись, прикрыла рукой грудь. Воздух в зале был спертый, ей было трудно дышать.
Вопли за дверью стали еще громче. Слышались и мужские и женские голоса. Отчаянные выкрики перемежались причитаниями, так что было невозможно понять, в чем дело.
Сталин провел рукой по волосам и тоже сел на диване. Она подвинулась, освобождая ему больше места. Он к ней не прикоснулся и не сказал ни слова. Молча поднял с пола галифе и встал, чтобы одеться.
Причитания за дверью не стихали. Марина, отыскав свое платье и трусики, начала поспешно одеваться. Сталин тем временем, достав из нагрудного кармана гребешок, неторопливо причесывался. Делал он это тщательно, проверяя ладонью, хорошо ли лежат волосы. Марина искала свои туфельки, когда Сталин уже направился к двери. Она его больше не интересовала. Будто и для него теперь стала невидимкой. Растворилась во мраке.
Когда Сталин распахнул дверь, голоса разом смолкли. Свет из коридора пал на экран. Вдруг раздался истерический женский вопль: «Иосиф! Ах, Иосиф Виссарионович!»
Сталин ворчливым тоном начал выяснять, что стряслось. Встав на колени, Марина шарила по ковру в поисках туфелек и наконец нашла их под одним из кресел. У нее шумело в голове от тяжкого похмелья. В висках отчаянно билась кровь пополам с выпитой за ночь водкой.
В коридоре теперь звучал только голос Сталина. Он задавал вопросы, которые ей не удавалось расслышать. Ответов она вообще не слышала, кажется, их и не было.
Она почувствовала, что у нее дрожат руки. Видимо, к ней все-таки подобрался ужас. Сидя на полу, Марина надевала туфельки. Она чувствовала боль во всем теле – и плечи ломило, и бедра, и поясницу, и затылок. Словно ее протащили по булыжникам.
Из коридора теперь не доносилось ни криков, ни ворчания, только звук удаляющихся шагов. До нее никому не было дела. Ну, и как ей выпутаться? Ведь даже плащ остался в прихожей у Ворошилова.
Марина поспешно вскочила на ноги, когда в кинозал проникла какая-то тень. В мерцании экрана она узнала Егорову.
– Галя!
– Тс-с! Молчи!
Егорова подошла к ней вплотную и шепнула:
– Быстрей, Мариночка! Надо срочно отсюда убираться.
– А в чем дело? Что там происходит?
– Потом, потом…
Егорова была ненакрашенной. Выглядела осунувшейся. На голову был накинут платок. В своем просторном плаще она теперь смотрелась полней, чем казалось вчера. Но когда Галя его распахнула, под ним обнаружился сбитый в комок Маринин плащ.
– Надевай! Быстрей же…
– Но почему?..
– Молчи! Все потом… Быстро!
Она выглянула в коридор и, убедившись, что там никого нет, подала знак Марине: путь свободен! Они вновь оказались в лабиринте. На этот раз Егорова избегала постов. Они блуждали в неосвещенных служебных коридорах. Егорова крепко держала Марину за руку, не давая ей споткнуться на многочисленных лестницах. Она и в темноте тут прекрасно ориентировалась. Галина раскрыла последнюю дверь, и женщинам в лицо пахнул морозный ветер. Уже занимался рассвет. Густо падал снег влажными хлопьями, которые таяли, едва коснувшись земли. Черный асфальт маленькой площади маслянисто поблескивал. Ветви могучих елей сгибались под тяжестью снега.
– За мной!
И Егорова направилась в сторону заснеженных деревьев, наконец отпустив Маринину руку. Они шлепали по подернутым ледяной корочкой лужам. В Марининых туфельках уже хлюпала вода. Галина теперь почти бежала. Когда женщины проносились между деревьями, ветки хлестали их по лицу. Снег сыпался Марине за воротник. Они выскочили на аллею, ведущую к Патриаршим палатам. Их купола так же тускло, угрюмо серебрились, как и рассветное небо. Здесь их поджидала машина. Рявкнул мотор, пахнуло выхлопным газом. Марина узнала автомобиль Галиного мужа. Но с бампера исчез флажок.
Едва женщины рухнули на заднее сиденье, шофер рванул с места. Егорова, положив руку Марине на запястье, подала знак, чтобы она молчала. Машина притормозила у Боровицких ворот. Водитель опустил окно и показался охране. Солдат, кивнув головой, поднял шлагбаум, не поинтересовавшись пассажирами. Автомобиль выехал из Кремля, оставив по левую руку Москву-реку и храм Христа Спасителя, уже год как лежавший в руинах. Тут Егорова сунула Марине в ладонь листок бумаги и чуть кивнула на затылок шофера. Это опять знак: «Молчи, ни звука!»
Марина развернула листочек. Записка, но неразборчивая! Егорова убрала руку с Марининого запястья, чтобы она смогла поднести бумажку к самым глазам.
Н. А. ЭТОЙ НОЧЬЮ ЗАСТРЕЛИЛАСЬ.
ВЫСТРЕЛИЛА СЕБЕ ПРЯМО В СЕРДЦЕ.
ЧТО ЭТО САМОУБИЙСТВО, НЕ БУДЕТ ОБЪЯВЛЕНО.
И ТЫ ПОМАЛКИВАЙ!
Н. А., Надежда Аллилуева!
Все-таки Марина вскрикнула. Егорова больно ущипнула ее за бедро. Взяла у нее записку и порвала в лоскуты. Затем разжевала их и решительно проглотила.
Теперь не только Марининым ступням было холодно, озноб разбежался по всему телу. У нее перехватило дыхание. Галина опять стиснула ей бедро. Теперь понежней, но пальцы у нее были железные.
Миновав Ленинскую библиотеку, автомобиль остановился на Арбатской площади у пока еще безлюдного Гоголевского бульвара. Марина жила отсюда неблизко, на Первой Мещанской. Она удивленно воскликнула:
– Здесь меня высаживаете?! Так далеко тащиться!.. А к дому не подвезете?
Она сдерживала рыдание, стараясь не показать свою слабость. Промолчав, Егорова вслед за ней вышла из машины. Она сжала Марину в объятиях. Казалось, что прощаются две подруги, но при этом Егорова ей нашептывала:
– Забудь эту ночь, Марина. Забудь меня. Забудь Иосифа, забудь все, что ты видела и слышала. Кремль – это настоящий террариум. Скоро кто-нибудь шепнет Сталину, что ты виновна в его несчастье. Если хочешь остаться в живых, исчезни. Или тебе помогут исчезнуть. Главное, не появляйся в театре. Затаись!
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
