Текст книги "Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса"

13

Мы с Екатериной поженились в середине июня, всего за две недели до коронации. Свадьба прошла скромно. Служба состоялась в Гринвиче в церкви бенедиктинцев (где меня когда-то крестили), и обвенчал нас архиепископ Уорхем. Присутствовали лишь члены семьи.

Уилл:

Интересная особенность: Генриху в отличие от его брата Артура так и не довелось покрасоваться на собственной пышной свадьбе, хотя он обожал многолюдные общенародные празднества. Когда и где он женился на Анне Болейн, Джейн Сеймур или Екатерине Говард, остается тайной для большинства его подданных.

Генрих VIII:

Третий раз я стоял рядом с Екатериной, повторяя брачные обеты. Первый раз – в десять, второй – в двенадцать, и вот теперь в семнадцать лет.

Мне с трудом вспоминается тот день, ибо наши дальнейшие отношения вытеснили его из памяти. Но я испытывал гордость и настоял, чтобы Екатерина надела мой свадебный подарок: ожерелье из огромных жемчужин с мраморный шарик[24]24
  Игра в мраморные (или стеклянные) шарики в то время была широко распространена.


[Закрыть] величиной. Тогда я не знал народной приметы: мол, жемчуг невесты отольется ей слезами и плакать она станет из-за своего суженого. Впрочем, тогда я все равно не поверил бы в это. Мы вступили на паперть, и вдруг сверху брызнули серебристые капли. Пошел грибной дождь. Второе предзнаменование того же толка… Слезами будет оплачена каждая дождевая капля, упавшая в день венчания. Но мы восприняли тот дождь как кропление святой водой, как небесное благословение и счастливый дар. Смеясь, мы взялись за руки и побежали по плитам двора к Гринвичскому дворцу, где нас ожидал семейный свадебный пир.

«У бедняжки Екатерины не было родни в Англии, но это пустяки, – подумал я, – ведь теперь мы одна семья».

Из моих родственников за столом сидели бабушка Бофор (она неважно себя чувствовала) и мой одиннадцатилетний кузен Генри Куртене, граф Девон. С нами пировал и мой так называемый дядюшка, Артур Плантагенет, родной сын Эдуарда IV от одной из его любовниц. Он был лет на десять постарше меня. Достойно внимания отсутствие некоторых членов моей семьи: мой кузен Эдмунд де ла Поль, герцог Суффолк, по-прежнему пребывал в Тауэре, а его братец Ричард сбежал во Францию. Празднество не отличалось многолюдием.

Зато веселья и радости нам вполне хватало. На лице моей бабушки отражалось откровенное облегчение. Ее внук взошел на английский трон, женился, и будущему рода Тюдоров больше не грозит опасность. Теперь старая леди могла спокойно уйти в мир иной, что и произошло всего три недели спустя.

Сидя рядом с Екатериной, я не мог оторвать от нее глаз, словно еще не верил, что она действительно стала моей. И она невольно поглядывала на меня, видно не узнавая в молодом и красивом короле того десятилетнего мальчика, который был ее другом.

Не смолкала музыка менестрелей, казались бесконечными перемены блюд. Я испытывал нарастающую тревогу и смутное беспокойство. Мне хотелось, чтобы свадебный пир завершился, и одновременно я желал, чтобы он продолжался вечно…

Неужели я готов сделать признание? Да, я все еще хранил целомудрие. В отличие от моих приятелей по боевым искусствам и турнирам я пока не познал женщину. А могло ли быть иначе, ведь до сих пор мне приходилось жить в уединении под бдительным надзором дворцовой стражи и самого короля! О, разумеется, служанки, бывало, заигрывали со мной. Но они не привлекали меня… возможно, потому, что так откровенно жаждали отдаться. Или меня смущала собственная неопытность, которая, по моим предположениям, могла стать для них очевидной, и потом они потешались бы надо мной на кухне или в прачечной. Поначалу, считая себя слишком юным, я попросту боялся, а позже, как ни смешно, я стал казаться себе уже слишком старым.

И вот теперь мне предстоит возлечь с Екатериной на супружеское ложе. Молодой король, превозносимый как новоявленный Гектор, преемник Ланселота и всех прочих героев, оставался таким же неискушенным, каким проявил себя когда-то его хилый старший брат. Его жена – теперь моя королева. Я припомнил, как десятилетним юнцом в блаженном неведении посмеялся над робостью и недостатком самоуверенности Артура.

Мы остались одни в опочивальне. Благополучно закончился унизительный, но должным образом проведенный ритуал «укладывания новобрачных в постель». Наши друзья и приближенные специально пришли на церемонию раздевания (происходившую за отдельными ширмами), приятели толпились вокруг, забрасывая меня непристойными шуточками и советами. Я продолжал прикладываться к вину. Брэндон подмигнул мне и закрыл кубок ладонью.

– Ваша милость, пить больше не стоит. Вам же известна притча: «Не смотри на вино, как оно краснеет, как оно искрится в чаше… Впоследствии, как змей, оно укусит, и ужалит, как аспид»[25]25
  Притч. 23: 31, 32.


[Закрыть].

Я поспешно отставил кубок, чем вызвал громкий взрыв смеха.

За другой ширмой Екатерину раздевала Мария де Салинас, ее испанская придворная дама и ближайшая подруга. Потом нас вывели из-за ширм и препроводили к необъятной кровати под новым бархатным балдахином. («Как агнцев на заклание», – невольно подумал я, полагая, что наши белые одеяния лишь подчеркивают такое сходство.) С разных сторон мы поднялись по пологим ступенькам и неловко легли на ложе. Мария и Брэндон натянули на нас покрывала. Вся компания, отступив, удовлетворенно поглядывала на нас.

– Мы все видели! – качнувшись, вдруг вскричал Карью и взмахнул своим мечом.

Он изрядно напился.

Наконец свидетели удалились, и я повернулся к Екатерине. Мы выглядели до смешного глупо, как две куклы, обряженные в расшитые кружевом ночные рубашки и уложенные на подушки. Под покрывалами что-то странно шуршало и царапалось. Я запустил под них руку и вытащил сухую ветку.

– Это луговая буковица из Испании, – тихо пояснила Екатерина. – Она придает простыням запах свежести.

Медленно приподнявшись, она вынула шпильки из прически, и золотисто-медовые волосы волнами рассыпались по ее плечам.

Ее движения пробудили во мне ответное желание действовать, и я мягко коснулся ее волос, прохладных и гладких, словно новый атлас, провел по теплой ровной спине. Внезапно меня затопила глубокая нежность. Казалось, все, что я любил в этой жизни, чудесным образом воплотилось в одном существе.

Наклонившись, я ласково поцеловал новобрачную, приятно удивившись пухлости ее горячих губ. Она пылко прижалась ко мне, и через тонкую ткань рубашки я ощутил упругие округлости ее грудей. «Для такой малорослой и худенькой дамы у нее на редкость пышные груди», – подумал я отстраненно. Неизвестный мне внутренний голос безучастно отмечал разные подробности, меж тем как я был во власти смятения и смутного возбуждения. Робость куда-то испарилась, и мое желание мгновенно возросло до животворной страсти. В нетерпении я развязал тесемки ночной рубашки Екатерины. Одна из них оторвалась.

– Милорд… – начала она, озабоченно подняв ее.

– Я подарю вам новую! – отрывисто бросил я. – А вы лучше сами снимите ее!

– Сначала нужно задуть свечи.

– Нет, я хочу видеть вас! Вашу красоту, – смущенно добавил я.

– Не надо… – прошептала Екатерина. – Не надо света. Пожалуйста… Генри. – Она произнесла мое имя после большой паузы.

Я хлопнул по подсвечнику, и огоньки погасли. Тогда, сбросив рубашку, я начал раздевать свою нареченную. Все происходило в возбужденной суете, но мог ли неискушенный семнадцатилетний юнец действовать уверенно?

Она оттолкнула мои руки и, медленно сняв ночную рубашку, изящно бросила ее на пол. Потом вдруг Екатерина повернулась и прижалась ко мне всем телом.

– Ах, Генри… – пролепетала она, обняв меня и лаская мою спину.

Она целовала меня, вздыхая и постанывая. Неужели именно в тот момент я погиб, возжелав языческого рая?

В результате все произошло само собой. Видимо, соитие заложено в нашей природе, и только благодаря этому мы успешно удовлетворили естественное желание.

Екатерина казалась такой невинной… Трудно, однако, одному девственнику с уверенностью распознать другого. Поэтому через много лет, когда возник яростный спор по этому вопросу, я дипломатично хранил молчание, чтобы не выдать себя.

14

Уилл:

Общенародные празднества продолжались в Англии около полугода, с кончины старого Генриха в апреле до холодных осенних ветров. Бурное ликование охватило и простой люд (окружавший меня в те дни), и самую родовитую, на мой взгляд, знать. Очень трудно описать царившее тогда настроение – пожалуй, то был всеобъемлющий восторг. Молодого Гарри – так его называли – встретили с распростертыми объятиями, ему могли позволить и простить все, что угодно. Народ едва ли не мечтал о том, чтобы он согрешил, дабы выразить ему свое безоглядное признание.

Но он вел себя благопристойно, словно строго следовал личному уставу под названием «Кодекс великого государя». Обладая, без сомнения, всеми достоинствами, молодостью, красотой и одаренностью, Генрих неукоснительно, по пять раз на дню, посещал мессы, выполнил обет, взяв в жены испанскую принцессу, и украсил унылый чертог отцовского двора великолепными звездами мудрости, остроумия и талантов. С тревожным волнением люди ждали, какую же коронацию он устроит. И Гарри не разочаровал их.

Генрих VIII:

Для коронации я выбрал день летнего солнцестояния 1509 года. Даже сегодня, едва я написал эти слова, от сухой листвы моей старческой памяти повеяло ароматом свежей зелени. Середина того лета уже почти сорок лет хранится, подобно засушенным в гербарии цветам, в копилке ослабевшей памяти редких очевидцев, оставшихся в живых…

А в тот день бесконечные толпы народа высыпали на извилистые лондонские улицы посмотреть, как проследуют молодые Генрих и Екатерина к Вестминстерскому аббатству. Люди встречали нас многоголосым хором приветствий и протягивали к нам руки. Я до сих пор мысленно вижу те лица, цветущие здоровьем (слегка раскрасневшиеся от вина, выданного по моему повелению всем простолюдинам) и сияющие от счастья. Подданные нуждались во мне, а я – в них, и по нашему взаимному заблуждению мы полагали, что радость сия будет длиться вечно.

Когда мы достигли аббатства, я спешился. Фрейлины помогли Екатерине выйти из паланкина. Как девственная невеста, она облачилась в белоснежный наряд, поверх которого свободно рассыпались ее золотисто-каштановые волосы. Я подошел и взял ее за руку. Перед нами расстилался чудесный белый ковер, по которому нам предстояло прошествовать к входу в храм. Плотные ряды лондонцев выстроились вдоль нашей ковровой дорожки.

И вдруг вся эта церемония показалась мне странно знакомой. Ведь однажды я уже вел Екатерину по точно такой же дорожке к величественному собору. На душе стало тяжело, словно пролетевший ворон закрыл на мгновение лик солнца. Но гнетущее чувство быстро улетучилось, я спокойно повернулся к жене и шепотом спросил:

– А вы помните другой торжественный случай, когда вот так же шли рядом со мной?

Екатерина подняла на меня глаза (и тут же вновь устремила взгляд к церковному входу).

– Да, милорд, – тихо признала она. – Тогда вам было всего десять лет. Но уже в тот момент я подумала, что вы будете… что вам суждено…

Она не договорила, поскольку мы подошли к дверям аббатства, где ждал нас архиепископ Уорхем. Вдруг сзади поднялся страшный шум, я обернулся и увидел, что люди бросились к ковру, орудуя ножами и ножницами. Они вознамерились разрезать его, разобрать на лоскуты, которые будут напоминать о дне коронации Генриха VIII, дабы потом передать по наследству детям и внукам. (Интересно, сохранились ли еще у кого-то те обрезки?) Такова традиция, пояснили мне. И все-таки вид поблескивающих лезвий был неприятен…

Мы с Екатериной торжественно проследовали по главному нефу, обрамленному трибунами со скамьями. Там расположились вельможи и представители знатных родов, удостоенные чести присутствовать на коронационной церемонии. Возле главного алтаря мы остановились, и я прошел к старому деревянному тронному креслу, веками служившему для коронаций. Помню, мне подумалось, как грубо выполнена его резьба и сколь топорно оно сколочено. Но потом, опустившись на сиденье, я испытал такое ощущение, будто оно сделано по заказу специально для меня.

Архиепископ повернулся к собравшимся и звенящим голосом спросил, желают ли они видеть меня своим королем. Троекратно они выразили свое согласие, причем третий ответ прозвучал так громогласно, что звук, достигнув высоченных храмовых сводов, многократно отразился от них. Я мысленно задался вопросом (что за странные мысли приходят в столь важные моменты?), слышит ли этот хор моя упокоившаяся в личном приделе за главным алтарем семья – отец, мать, мои умершие братья и сестры Елизавета, Эдмунд и последнее дитя.

Но тот день славил живущих. Уорхем совершил надо мной обряд миропомазания, теплое масло приятно пахло. Потом, когда я произнес должные клятвы, он возложил на мою голову тяжелую, усыпанную драгоценностями корону. Я вознес молитвы, прося Господа помочь мне сохранить и защитить ее, стать достойным королем. После мессы я дал обет – под страхом проклятия моей бессмертной души – посвятить все свои деяния на благо Англии. Я буду служить ей как благородный и отважный рыцарь.

Некоторые философы заявляют, что коронация всего лишь пышный ритуал, однако он изменил меня – неуловимо и бесповоротно. Я никогда не забывал тех клятв.

Через пару месяцев после моего восшествия на престол я поразился тому, насколько сильно изменилась моя жизнь. В апреле я был испуганным семнадцатилетним принцем, а ныне (я отметил восемнадцатый день рождения и считал себя значительно старше) стал коронованным монархом. Неблагоприятных событий, пугавших меня злосчастий не случилось: никто не оспаривал мои права на престол (я пока не последовал отцовскому совету насчет казни де ла Поля, и он по-прежнему здравствовал, хотя и в пределах Тауэра). Я руководил деятельностью Тайного совета и Совета зеленого сукна. У меня появилась законная жена. И когда через месяц после коронации Екатерина сообщила мне, что ждет ребенка, я от души рассмеялся. Все проходило удивительно гладко, роль короля мне удавалась с легкостью. Чего же я так страшился?

В эти дни все другие цвета затмевал чудный оттенок золотых волос моей Екатерины. Ее локоны кружились передо мной в танцах, пронизанные солнечными лучами пряди струились по ее спине, когда она скакала на коне по лугам и паркам; я вспоминаю ее сияющие волосы, разметавшиеся в кровати по подушкам, плечам, обвивающие мои руки… Мне даже не верилось, что смертный человек может быть так счастлив, это блаженное довольство казалось мне греховным – таким оно, в сущности, и оказалось.

15

Вскоре безоблачная жизнь закончилась – внезапно и резко, как обрывается счастливый сон. Настал день, когда Уолси (он де-факто принял на себя пост моего личного курьера при Тайном совете) доложил мне о прибытии французского эмиссара.

Зачем он к нам пожаловал? Я удивился. Произошло какое-то несчастье с Луи XII? Должен признаться, я почти надеялся, что этот старый паук отправился в мир иной.

Последние несколько лет французы вдруг начали вести агрессивную политику. Прошло около века с тех славных дней, когда наш король Генрих V завоевал бо́льшую часть Франции, и она потихоньку залечивала раны от поражений, как больной, переживший чуму. Сначала французы сплачивали свои силы, потом вытеснили нас из Нормандии и Аквитании на прежние позиции, и теперь мы удерживали только Кале и незначительную прилегающую к нему область. Потом эти наглецы покусились на Бургундию и Бретань. Их аппетиты становились все более ненасытными, как бывает у выздоравливающего. Они не удовольствовались восстановлением потерянных владений и жаждали новых завоеваний: в частности, их алчный взор обратился к Италии. Не важно, что они вступили в Камбрейскую лигу, заключив союз с императором, испанцами и папой, – это не помешало французам вторгнуться в Северную Италию и угрожать Венеции.

Англию формально связывал с Францией мирный договор, подписанный моим отцом и Людовиком. Однако после смерти отца он потерял силу, а я не очень-то желал возобновить его.

Папа римский начал взывать о помощи, осознав, что Франция всерьез посягает на итальянские земли, да и я не забыл, что Людовик пригрел у себя де ла Поля и до сих пор оказывал гостеприимство его младшему брату Ричарду. Поэтому смерть Луи могла бы решить многие сложности или, по крайней мере, укротить на время ненасытные амбиции французского королевства.

Я оделся (вернее, прошел ритуал облачения в церемониальный наряд для аудиенции, что требовало участия доброй полдюжины придворных) и прошествовал в Тронный зал. Уолси уже проворно собрал членов Тайного совета, и они почтительно ожидали, когда я займу королевское кресло.

Церемониймейстер возвестил о приходе французского эмиссара. Этот надушенный щеголь разразился потоком витиеватых приветствий, которые я быстро оборвал, поскольку меня покоробила волна тошнотворно-приторных ароматов. Он весь пропитался ими, напомнив мне о розово-ладанном фимиаме в опочивальне умирающего отца. Я предложил послу без проволочек изложить порученное дело, и наконец он приступил к нему. Он доставил от Людовика ответ на якобы написанное мной письмо, в коем я просил моего брата, самого христианского из королей Франции, жить в мире и согласии со мной. Эмиссар вручил мне упомянутое послание, также провонявшее духами, – возможно, от близости к своему курьеру.

Развернув письмо, я быстро прочитал его, чувствуя, как начинают пунцоветь мои щеки, словно от возмущения вся кровь предательски бросилась мне в голову. Это, по обыкновению, еще больше смутило меня.

– Что? – медленно процедил я. – Неужели король Франции, который не смеет лично взглянуть мне в лицо… не говоря уж о том, что исподтишка затевает войну… осмеливается заявить, что я прошу о мире?

Фраза «не смеет лично взглянуть мне в лицо», признаюсь, была произнесена с мелочной напыщенностью, и причиной тому послужило ошеломление. Кто же посмел настрочить от моего имени подобострастное, унизительное письмо и скрепить его королевской печатью?!

– Кто из вас виновен в этом недоразумении? – грозно спросил я, окинув тяжелым взглядом советников, выстроившихся по обе стороны от тронного помоста.

Может, Уорхем, мой лорд-канцлер? Он уныло, словно печальный старый пес, посмотрел на меня. Министр Рассел? Я пристально глянул в его черносмородиновые глаза, лишенные всякого выражения. Фокс, лорд – хранитель малой печати? Он самодовольно улыбался, полагая, что его защищает церковное облачение. Или нашлись иные бумагомараки – Говард, Тальбот, Сомерсет, Ловелл? Они ответили мне безучастными улыбками. Никто из них не мог совершить такой поступок. Должно быть, к посланию приложил руку один из Отцов Церкви.

Боясь, что голос выдаст обуревавшую меня ярость, я молча встал и, подавляя гнев, направился к выходу.

– Ваша милость! – произнес Фокс с оттенком явной повелительности. – Эмиссар ждет вашего ответа.

– Так пусть он получит его, – развернувшись, бросил я, и эти слова прозвенели в большом зале, недавно украсившемся новой позолотой и фламандскими коврами. – Аудиенцию вполне может продолжить тот, кто на удивление сведущ в сочинении посланий от имени короля…

И я покинул зал. До меня донесся гул встревоженных и сердитых голосов.

Неужели я поставил советников в затруднительное положение, привел в замешательство? Не важно. Мне хотелось придушить Фокса, схватить за старую жилистую шею, выволочь во двор и отдать на растерзание собачьей своре. Однако я ограничился словесным выпадом. По крайней мере, этот фатоватый француз не сможет доложить Луи, что английский король учинил варварскую расправу над одним из своих подданных.

За пределами Тронного зала я постоял, привалившись к дверям, и понемногу успокоился. Теперь мне все стало ясно. Отец вознамерился править из могилы с помощью трех своих верных советников. Именно поэтому он не назначил регента: негласный проводник королевской воли будет действовать более надежно и скрытно, и оба эти обстоятельства отлично устраивали отца. Теперь он мог безмятежно покоиться в своей великолепной гробнице («посмертная обитель роскошнее, чем любой его земной приют», отозвался о ней один придворный острослов), вполне довольный сознанием того, что его не заслуживающий доверия своевольный отпрыск не примет важные решения самостоятельно.

«Он невосприимчив и глуп…» Неужели отец думал, что я по тупости природной соглашусь неправомерно использовать мою подпись или королевскую печать? Дельце пахло государственной изменой. И он полагал, что даже она оставит меня равнодушным?

Оказавшись в своих уединенных покоях, я налил себе большой кубок вина. (На тот момент мне уже удалось избавиться от навязчивой помощи придворных и слуг.) Гнев и унижение сражались в моей душе, но холодная суровая решимость возобладала. В конечном счете мне хотелось наказать вовсе не Фокса. Ведь он лишь исполнял приказ, храня верность королю, которому присягнул много лет назад. Господи, пошли мне такого слугу!

Я приблизился к отцовской кровати. С нее уже сорвали выцветшие, потрепанные занавесы, соломенный тюфяк и жалкие покрывала сменились уютной периной и мягкими шерстяными одеялами. Я тратил деньги отца, уничтожил привычную для него обстановку, нарушил его брачные договоры, отказался от его претензий на приданое и жарко топил камины, которые при нем стояли холодными. Я сделал многое, однако не устранил его влияния на мою жизнь. Он по-прежнему оставался королем Англии и правил страной руками своих советников.

Я растянулся на кровати и погрузился в размышления. Каким же я оказался дураком! Неужели мнение отца справедливо? Меня это ужаснуло. Значит, я решил, что королем быть легко? Ведь так и было задумано – меня успокоили, убаюкали мои страхи и сомнения…

Мне необходимы верные люди. Не осторожный и выдохшийся отцовский Совет, а мои собственные сподвижники. Для начала хотя бы один надежный сторонник. Кто? Я лежал, растерянно поглядывая на резной деревянный остов балдахина, рассматривал вышитых на нем херувимов, затейливые банты, символизирующие союз истинной любви и дружбы, сцены охоты, но в голове не всплывало ни единой стоящей мысли.

– Ваша милость?

Дверь тихо приоткрылась. Я резко поднялся с кровати. Кто посмел нарушить…

Появился Уолси. Он притащил какой-то свиток.

– Не сейчас, – сердито отмахнувшись, буркнул я, не имея на тот момент никакого желания проверять отчеты. – По-моему, я дал ясное указание, чтобы меня не беспокоили!

Похоже, мне не подчиняются даже в моих личных покоях.

– Я знаю, – с поклоном ответил он. – Однако мне удалось убедить вашего камергера…

Уолси. Да. Он был моим сторонником. «Мне удалось убедить вашего камергера». Изысканно тактичный, речистый Уолси. Почему я сразу не подумал о нем? Потому что побаивался, меня страшили его потрясающая деловитость, неисчерпаемые способности, сочетаемые с неутомимым умом и моральными принципами, которые столь легко менялись. Однако, надо признаться честно, я отчаянно нуждался в его услугах.

Эти мысли стремительно промелькнули в моей голове, не заняв и минуты, и я проворчал:

– Что же вам нужно?

– Передать вам запись того, что произошло после вашего ухода. – Он улыбнулся. – Создалась на редкость курьезная ситуация. Жаль, что вы не видели, в каком замешательстве пребывал француз. Фокс заявил…

Но я едва слушал доклад, критически оценивая его поступок. Как умно было предоставить мне такую запись. Тонкая лесть Уолси была почти неуловимой. Он не восхвалял мою красоту, мои совершенства, не сравнивал меня с Гераклом или прочими героями. Он предпочитал говорить по существу; догадавшись о моих слабостях, он стремился поддержать меня, укрепить мои силы. Да, Уолси…

Вскоре по моему ясному и четкому распоряжению Уолси занял должное место в Тайном совете. Я вежливо сообщил Фоксу, Расселу и Уорхему, что их способности, вероятно, пригодятся в иных, церковных сферах, достойных их высокого сана, поскольку Совет надобно уравновесить мирянами. Отставные советники выглядели довольными. Дураки.

Несмотря на озабоченность государственными делами, я не хотел обделять вниманием Екатерину. Дабы она не скучала, я устраивал для нее развлекательные приемы и приложил немало усилий, чтобы привлечь к нашему двору хороших музыкантов.

После длительного обмена письмами я заполучил наконец музыкального мэтра: монаха Дениза Меммо, органиста из церкви Святого Марка в Венеции. Пришлось заплатить изрядную сумму золотом (того требовали любые хорошие приобретения, как я успел узнать), а также лишить Меммо одного духовного сана и сделать бывшего монаха моим придворным священником. После получения согласия по всем пунктам он прибыл в Англию, куда привез из Венеции великолепный орган. Мне не терпелось опробовать его, ибо меня давно интересовали тайны конструкции этих инструментов и тонкости извлечения из них столь гармоничных звуков. И вот, когда в Гринвичском дворце установили орган, Меммо представилась возможность выступить на придворном приеме.

Уолси (теперь присматривающий как за мелочами, так и за более важными делами) велел принести в зал стулья из королевских покоев, чтобы слушатели могли расположиться со всеми удобствами. Он приказал накрыть у стены столы с легкими закусками и напитками и повсюду расставить новые канделябры с превосходными большими свечами. Они могли гореть на протяжении всего концерта, причем без густой копоти, так что инструмент Меммо не испортится.

Мы с Екатериной вошли в зал первыми и заняли почетные кресла в первом ряду. Начался ноябрь, и королева стала носить свободные наряды. Формы ее тела заметно округлились, что наполняло меня чувством гордости. Под складками шелкового зеленого платья скрывался мой наследник, набирающий вес для будущего рождения.

Музыка Меммо произвела потрясающее впечатление. Он играл почти три часа, и никто из придворных даже не шелохнулся. Все слушали как зачарованные.

Позже, хотя уже близилась полночь, мы собрались у длинных столов, уставленных блюдами с креветочным желе, заварным кремом и белыми булками. Все выглядело на редкость аппетитным и свежим: Уолси умел заказывать изысканную еду. Всем хотелось высказаться, и Меммо окружили восхищенные почитатели. Такая восприимчивость порадовала меня не меньше, чем прекрасно подобранные угощения. Надо будет похвалить Уолси.

Как раз в этот момент, словно услышав мои мысли, Уолси вышел из маленькой боковой двери. Он незаметно стоял в углу, оценивая плоды своих трудов. К нему подошел кто-то из гостей, и они завели разговор.

Заинтересовавшись, я направился к ним. Уолси сосредоточенно внимал собеседнику, но оборвал его, заметив мое приближение.

– Ваша милость, – поклонившись, произнес он.

– Томас, как вам понравилась игра Меммо? – спросил я. – Она великолепна! Надеюсь, вы не ограничились устройством посадочных мест и заказом закусок – кстати, все получилось превосходно, – но и позволили себе насладиться органной музыкой.

– Да, я все слышал, – ответил Уолси.

– Томас слышит все, – заметил его собеседник.

Я посмотрел на него: простоватый внешне, но с подкупающе открытым выражением лица, он был одет со вкусом, так что ни одна деталь его наряда не бросалась в глаза.

– Как и вы, Томас, – усмехнулся Уолси. – Ваша милость, позвольте представить вам Томаса Мора. Он лондонский законовед, и я советуюсь с ним при случае относительно устройства нового суда, который Тайный совет задумал организовать прямо во дворце. – Он помедлил. – Вы помните о наших планах по устранению злоупотреблений и проволочек в местных судах общего права?

– Ах да.

Я распорядился выделить для этой цели старую приемную с выцветшими росписями на потолке, изображающими небесный свод. Ее прозвали Звездной палатой.

– К сожалению, – с улыбкой вставил Мор, – работавший там художник, по-моему, никогда не смотрел на небо. Все созвездия перепутал. У него Кастор, покинув Близнецов, перебрался в созвездие Льва. А из Ориона исчезла Ригель. И тем не менее роспись получилась замечательной.

– Вы знаете астрономию?

Очевидно, это было так.

– Мои знания скудны, ваша милость…

– Чепуха, не скромничайте! – Я воодушевился новым открытием. – Вы должны пойти со мной на дворцовую крышу. Сегодня же!

Да, именно в сегодняшнюю ночь Екатерина устала и пожелала сразу удалиться спать.

– Ваша милость, не слишком ли поздно для…

– В это время как раз появляется Вега! Последнюю неделю перед началом зимнего сезона она еще поднимается над горизонтом. А мне никак не удается отыскать ее. Прошлой ночью мои поиски не увенчались успехом. Кстати, мне доставили новую астролябию…

– Его милость обожает смотреть на звезды, – пояснил Уолси. – Он заказал в Падуе и Риме новые звездные карты и таблицы, но они, видно, задержались в пути.

– Может, Уолси, надо послать вас лично, дабы ускорить их прибытие! Вы можете представить, – я внезапно испытал огромное расположение к Мору, и мне захотелось развлечь его шутливым разговором, – что однажды он всего за четыре дня сумел доставить послание моего отца императору Максимилиану во Фландрию и вернуться обратно? Да-да, я не шучу. Когда мой отец увидел его, то стал ругать за задержку с отъездом, а Уолси заявил: «Ваша милость, но я уже вернулся оттуда».

– Да, я слышал об этом, – спокойно сказал Мор. – Уолси, видимо, способен свернуть горы.

– Давайте все же поднимемся наверх сегодня ночью! – настойчиво повторил я, глянув на придворных, еще толпившихся вокруг столов. – Через часок, когда все разойдутся спать.

Я с нетерпением дожидался Мора на плоской крыше, прямо над королевскими покоями. Она была превращена в обсерваторию. Там имелись астролябия, туркетум[26]26
  Туркетум – известный в Средние века прибор для измерения и преобразования всех трех типов астрономических координат.


[Закрыть] и солнечный квадрант, а также стол с моими картами, таблицами и книгами. Отсюда открывалась отличная панорама звездного неба, поскольку дворец стоял на холме, возвышаясь над окрестными лесами, а Лондон с его рассеянным отвлекающим светом находился на пять миль выше по течению.

Я глубоко вздохнул. Стояла холодная ясная осенняя ночь. Идеальная пора для наблюдений за звездами; вероятно, лучшая в этом году.

Около часа ночи появился Мор. Он оглядел горизонт, приятно удивленный новым оборудованием для изучения астрономических явлений.

– Спасибо, что пришли, Томас, – сказал я и, с гордостью показав на приборы, добавил: – Понимаю, что мы здесь не можем соперничать с Болоньей или Падуей, но со временем…

– Ваша милость, я потрясен. У вас тут настоящая обсерватория. – Мор быстро подошел к столу с картами и астролябией, бегло просмотрел их и заявил: – Великолепно.

– Я пытался вычислить положение Возничего, – пояснил я.

– Сначала надо отыскать Капеллу. Потом в пяти градусах от нее…

Время летело незаметно, Мор показал мне звезды и туманности, которых я раньше не замечал, объяснил значение математических формул для вычисления точного времени по высоте звезды. В увлекательных разговорах мы не заметили, как восток окрасился предрассветной синевой. Мор очень долго вычислял точное местоположение Альдебарана, а потом с помощью туркетума попытался найти его на небосклоне. И когда звезда действительно оказалась в нужном месте, мы оба рассмеялись и закричали от радости.