Текст книги "Ошибка Марии Стюарт"

Он наклонился и осторожно сложил ткань, в которую была завернута еда. Она вздохнула и повертела в пальцах комок упругого мха:

– Счастлив тот, кто знает свой мир и может жить в нем.

– Нам часто приходится выбирать свой мир, самим решать, где будет наш дом, а потом добывать себе место под солнцем. Пойдемте, – он взял лошадь под уздцы. – Нужно еще немного пройти в патруле, а потом нанести короткий визит.

Патрулирование? Значит, вот чем он занимался все это время? Он не выглядел особенно бдительным или встревоженным.

– Кажется, что вокруг тихо и пусто, – сказал он, снова угадывая ход ее мыслей. – Мы не на той территории, где бывает много прохожих, но я хотел убедиться.

Солнце опускалось все ниже, пока они ехали по пологим холмам. Там не было места, где мог бы спрятаться человек, кроме иногда попадавшихся низких каменных стен, тянувшихся между холмами. Но когда от низин начал подниматься легкий туман, она уже не была так уверена в этом. Туман, сначала редкий, быстро сгущался в наступающих сумерках.

Наконец они подъехали к каменному домику с глинобитной крышей, угнездившемуся в одной из складок между холмами. Босуэлл спешился и привязал лошадь снаружи, потом жестом предложил ей сделать то же самое и следовать за ним. Он постучал в дверь. Пожилой, но все еще крепкий мужчина осторожно выглянул наружу, увидел Босуэлла и позвал кого-то внутри. Потом дверь со скрипом отворилась.

Мария вошла в однокомнатную хибару с низким потолком. Торфяной очаг курился посередине комнаты, а над ним висел железный котел с медленно кипевшим супом или другим варевом. Несколько маленьких собак с длинной шелковистой шерстью звонко залаяли.

Мужчина и женщина в поношенной шерстяной одежде предложили Босуэллу единственное сиденье, которое у них имелось: трехногий табурет. Он вопросительно посмотрел на Марию, но она взглядом запретила ему выдавать свой титул.

– Благослови вас Господь, граф, благослови Господь, – пробормотала женщина, раскрывшая кожаный кошель с монетами, полученный от Босуэлла.

– Жизнь человека стоит гораздо больше, – ответил он. – Но смертному не дано воздать человеку по его заслугам. Это лучшее, что я могу сделать для вас.

– Он был всего лишь мальчишкой и не имел значения для вашего отряда, – сказал отец. – И это случилось почти год назад.

– Что такое один год? – спросил Босуэлл. – Разве вы стали меньше тосковать по нему?

– Нет, – признала мать.

– Разве я не обещал? – продолжал Босуэлл. – Я дал слово, что не забуду о вашей жертве. Но вашего Роба было трудно найти. Пришлось опросить многих людей. Прошу прощения за задержку.

– Однако вы лично явились сюда, – сказала женщина. – Теперь мы тоже хотим кое-что предложить вам.

– Вы уже сделали это.

– Я имею в виду что-нибудь на память о нас… о нем. Он бы хотел этого.

В голой маленькой комнате не было ничего ценного. Но потом Босуэлл посмотрел на собак.

– Что это за порода? Они как будто из одной шерсти.

– Это скайтерьеры, очень злые псы, верные только одному хозяину. Как ни удивительно, они хорошие охотники, хотя по ним этого не скажешь. Скоро у нас будут щенки.

– Их бы я и хотел получить, – решительно сказал Босуэлл. – Двух, одного для меня, другого для моей матери. Кобеля и сучку, чтобы хватило на развод.

Его голос повысился, и Мария поняла, что он действительно хочет получить щенков и по-настоящему знает и любит собак. Еще одна неожиданная черта его характера.

– Это ваша жена, леди Босуэлл? – неожиданно спросил мужчина, почтительно поглядывавший на Марию.

– Нет, – на лице Босуэлла промелькнула довольная улыбка, едва заметная в тусклом свете. – Сегодня мы просто отправились прогуляться вдвоем.

– Графиня беременна? Молюсь о том, чтобы она подарила вам наследника.

– Нет, но я благодарен за ваши молитвы.

Женщина налила Марии в глиняную миску половник супа, и она сделала глоток. Суп оказался водянистым, лишь со слабым привкусом капусты и ячменной крупы. Как выживают эти люди? Она благодарно кивнула и выхлебала все до дна. Питье согрело желудок, но не утолило голод.

Допив свой бульон, Босуэлл попрощался с хозяевами.

– За мной еще остается должок, – сказал он после того, как они снова поблагодарили его за золото.

Луна уже взошла, когда они отправились через холмы и болота к Тракуэру. За ними еще догорал закат, а луна впереди заливала местность призрачным белесым сиянием. Туман поднялся выше по склонам холмов.

Мария вдруг очень устала и теперь гадала, хватит ли ей сил на обратный путь, который, вероятно, будет гораздо более медленным в темноте и тумане. Но в то же время чувствовала отрешенность от своего усталого тела и хотела, чтобы эта прогулка никогда не заканчивалась. Ей хотелось всегда скакать за Босуэллом по этим опасным местам, время от времени останавливаясь и удивляясь своему желанию быть вместе с ним, слышать его голос, смотреть на него.

Но он ехал впереди, не замедляя ход и не оглядываясь.

«Он не хочет, чтобы это продолжалось, – подумала она. – Ему не так нужно быть рядом со мной, как мне с ним».

Ее охватило такое неистовое желание, что сначала она была потрясена, а потом пришла в замешательство. Это не походило на все, что она когда-либо испытывала и к чему была готова: странная смесь душевного влечения, благоговения и физического томления, которую нельзя описать такими словами, как «голод» и «желание». В то же время она испытывала к нему покровительственное чувство, как будто уже обладала им даже до того, как познакомилась с ним. Он был как будто предназначен ей, отделен от остальных и ожидал своего часа.

«Если бы он только оглянулся и посмотрел на меня!» – подумала она. Она страстно желала, чтобы он сделал это. Но Босуэлл не оглянулся.

Они подъехали к Тракуэр-Хаусу так поздно, что луна, полускрытая за облаками, находилась почти прямо над головой. Туман окутал дом, и лишь факелы и горящие свечи за окнами направляли их во двор.

– Что-то я устал, – Босуэлл со вздохом перекинул ногу через седло, спрыгнул на землю и вручил поводья мальчишке-конюшему. Он быстро пошел к парадному входу, не дожидаясь Марии.

«Такой бесцеремонный и пренебрежительный тон, – подумала она. – Однако если я прикажу ему остановиться, то он послушается».

– Подождите, – наконец произнесла она и направилась к нему. – Не спешите.

Удалось ли ей сделать так, чтобы ее просьба не прозвучала слишком властно или жалобно? Она подошла ближе и посмотрела на него, в то же время пытаясь скрыть это. Каким было выражение его лица? В тусклом свете трудно было судить об этом.

– Эта прогулка многое значила для меня, – сказала она, поравнявшись с ним на крыльце. Он издал короткий смешок. – Но я хочу узнать еще больше. Вы возьмете меня с собой в следующий раз?

– Если хотите, я организую это. В следующий раз мы можем взять часть моего отряда, и вы познакомитесь с моими союзниками. Вам понравятся Сердитый Джон и Арчи Перекати-Поле…

«Нет! Только не другие люди! – мысленно воскликнула она. – Я устала от других людей, устала постоянно находиться в чужой компании. Я хочу находиться наедине с вами…»

– Нет, я думаю, будет неуместно спрашивать о том, что меня интересует, в обществе ваших людей.

– Как пожелаете, – он повернулся к двери и направился в свои покои.

– Вы не поужинаете с нами? – спросила она.

– Я поем у себя, – ответил он и исчез в коридоре.

– И ты тоже, – сказал Дарнли, неожиданно появившийся из-за угла. – Остальные поужинали несколько часов назад.

Он оглядел ее с головы до ног и пожал плечами:

– Я беспокоился. Я думал, что ты могла попасть в беду.

– С Босуэллом? – быстро спросила она. – Он так хорошо знает местные земли и людей, что мне не угрожала никакая опасность.

– Вот как? – глаза Дарнли хищно блеснули, но вопрос остался невысказанным. – Я рад, что с тобой все в порядке. Пойдем, дорогая, – он положил руку ей на плечо и повел по лестнице в свои покои.

Каменная балюстрада проскользнула под ее рукой, когда она оперлась на нее, чтобы держаться как можно дальше от Дарнли. Она сторонилась его прикосновений. Они не спали как муж и жена с того утра после смерти Риччио, когда она воспользовалась этим, чтобы переманить его на свою сторону. Тогда она была так потрясена, что чувствовала себя мертвой и совершенно не ощущала его ласк. Но с тех пор казалось, будто каждый нерв ее тела стал чрезвычайно чувствительным и не мог выносить его прикосновений. Мария бежала от мужа, и до сих пор ей удавалось держать его на расстоянии. Теперь ее загнали в угол, и убежать она уже не могла.

Мария долго готовила себя к этому после исповеди у отца Мамеро. Она знала, что неизбежное должно произойти, и в конце концов стала рассматривать это как испытание ее способности к самопожертвованию. Она даже подарила Дарнли замечательную кровать с балдахином, фиолетовыми камчатными занавесками и коричнево-фиолетовой драпировкой с цветами и монограммами, вышитыми золотом и шелком, и льняными простынями из Голландии, как будто все это каким-то образом могло пробудить в ней угасшее желание.

А теперь… Теперь он находился рядом с ней, энергичный и настойчивый. Теперь, после Босуэлла, когда она хотела лишь остаться в одиночестве и думать о нем…

Но при мысли о Босуэлле ею овладело странное возбуждение, и она вздрогнула.

– Ты замерзла, любовь моя? – спросил Дарнли, почувствовавший ее дрожь. – Как глупо было скакать ночью по болотам! Глупо и опасно!

Он пинком распахнул дверь, и она завибрировала на петлях, хлопнув по стене.

– Я так устала… – начала Мария, выбрав прелюдию к тому, что надеялась превратить в чудесную отсрочку еще на одну ночь.

– Я знаю и хочу помочь тебе, – нежно сказал он, закрыв дверь и привлекая ее к себе.

Никакой отсрочки не будет.

– Боюсь, я должна отдохнуть, – настаивала она. – Я едва не падаю в обморок.

– Вот, ложись. Разреши мне поухаживать за тобой.

Он подвел ее к кровати. Мария забралась на нее и легла, вытянувшись во весь рост. Медведи с герба Тракуэров на вышитом балдахине с безжалостным любопытством взирали на нее.

Дарнли начал массировать ей ноги, нежно и тщательно, словно ухаживал за святой. Он почтительно поцеловал их одну за другой, и она с трудом удержалась от того, чтобы отдернуть ногу или лягнуть его.

«Я не могу, не могу, – думала она. – Я этого не вынесу.

Возможно, тебе следует рассматривать это как наказание за мысли о Босуэлле. Сегодня ночью тебе предстоит расплатиться за свой грех. Ты возжелала мужа ближнего твоего. Ведь он женат, и ты сама подарила его невесте ткань для свадебного платья».

– Ага, теперь ты улыбаешься, – сказал Дарнли. – Прошу прощения, любовь моя, я должен отлучиться на минуту.

Он соскочил с кровати и направился в уборную, чтобы облегчиться. Мария быстро сняла одежду – она не хотела, чтобы он сделал это, – и надела плотную ночную рубашку с шерстяной подкладкой и застежками на шее. Затем вынула заколки из своей прически, наклонила голову и тряхнула волосами, странным образом возбужденная их роскошной густотой. Что, если бы они сейчас упали вокруг лица Босуэлла, лежащего на спине? На что похожи волосы леди Босуэлл в постели?

– Если бы ты только могла видеть свое лицо, – пробормотал Дарнли.

Она открыла глаза и увидела его, потрясенно застывшего на другой стороне комнаты. Его стройное молодое тело купалось в лунном свете, руки висели вдоль туловища.

Она бесстрастно смотрела на него, вспоминая те дни, когда эта стройность и изящество волновали ее. Но это была эстетическая реакция, то же самое чувство, когда любуешься изысканной резной статуэткой, внезапно поняла она. Это не имело ничего общего с…

Да, он нравился ей как красивый предмет. Но лишь как предмет, совершенный по мастерству исполнения.

«Если это мой долг и наказание, да будет так, – решила она. – Теперь я должна искупить свой грех. И мне даже не позволено выбрать способ для искупления. Лучше бы я постилась целый месяц или босиком дошла до Рима. Но мне суждено другое наказание».

– Я думал, что больше никогда не окажусь в твоих объятиях! – воскликнул он. – О Боже, как я обожаю тебя! – Он забрался в постель. – Когда ты подарила мне в Холируде эту кровать с прекрасными покрывалами и занавесками моего любимого коричнево-фиолетового оттенка, я надеялся… но не смел поверить, что прощен и ты снова хочешь быть моей женой. Но потом ты не пришла…

– Тише, Генри, – сказала она и погладила его по голове. Он расплакался. Только не это! Только не долгие разговоры с отсрочкой любовного акта. Нет, она этого не вынесет. Если этого не случится сегодня ночью, она не могла обещать себе, что снова доведет себя до такой крайности. Она должна возбудить его, чтобы он поскорее приступил к делу и перестал хныкать.

Мария притянула его лицо к себе и начала целовать. Его плач прекратился как по волшебству. Он стал жадно отвечать на ее поцелуи, прикусывая ее нижнюю губу и засовывая ее себе в рот.

Она чувствовала, как его стройное, почти костлявое тело прижимается к ее телу. В нем не было силы, только слепое желание. Почти жалея его, она расстегнула ночную рубашку и дала ему почувствовать свою обнаженную плоть. Он задрожал и снова заплакал. Мария быстро пробежала пальцами по его спине и поцеловала худые плечи. Этот плач не может продолжаться.

– Мария… жена моя… Должно быть, ты слышала, что в Эдинбурге я ходил, куда не следовало, искал женщин… Я был так неправ! Я больше не буду грешить!

– Тише, – повторила она. Как будто ее беспокоило, грешил ли он со шлюхами!

«Но считается, что я должна беспокоиться, – напомнила она себе. – Мне следует заботиться о душе моего дорогого мужа».

Ее внутренний голос почти утонул в навязчивом шуме неутоленных желаний Дарнли. Он лежал на ней, дрожащий и пребывающий в нерешительности, не зная, следует ли боготворить ее или учинить грубое насилие над ней. Мария поцеловала его со всей доступной ей видимостью страсти, чтобы наконец подтолкнуть его к действию. Теперь она могла это вынести.

Он отреагировал как двадцатилетний юнец, которым и являлся на самом деле. Она откинулась на спину и позволила ему заниматься любовью с ней, стараясь думать о чем-то еще. О ястребах, паривших в небе над головой, о темной воде между валунами, где остановились они с Босуэллом… При мысли о Босуэлле ее мышцы непроизвольно напряглись, и это испугало Дарнли. Он издал невнятный возглас и перестал двигаться, но она быстро успокоила его.

«Думай о голубом небе над бегущими облаками… думай о том домике, вернее, о хижине… об этих людях, которые выглядели гораздо старше своего возраста… Отдадут ли они Босуэллу своих щенков? Собаки выглядели странно, но хозяева говорили, что они хорошие охотники. Как они на бегу не путаются в своей длинной шерсти?..»

Дарнли вскрикнул и судорожно стиснул ее. Значит, все закончилось? Она поцеловала его в лоб, покрытый испариной. Да, он сделал свое дело.

«Слава Богу и всем святым, особенно девственным! Я все-таки выдержала это!»

– Мария, Мария, – шептал Дарнли. – Ах, моя Мария!

– Теперь засыпай, – сказала она. – Спи здесь, рядом со мной.

Довольный, он прильнул к ее плечу и мгновенно заснул.

Через несколько минут она выскользнула из-под него и потянулась к ночной рубашке, лежавшей на полу. Натянув ее, она подошла к окну и выглянула наружу. Строй облаков рассыпался, и теперь они были разбросаны опаловыми комками по всему небосводу.

Невдалеке мерцала река Твид, хорошо различимая при свете полной луны. Если бы Мария находилась ближе, то услышала бы шепот и плеск мелкой воды на перекатах. Какой стишок о Твиде она сегодня узнала от Босуэлла?

 
Твид сказал однажды Тиллу:
«Ты, дружок, течешь вполсилы».
Отвечает Твиду Тилл:
«У меня побольше сил.
Я теку неторопливо,
Но не упущу поживу;
Где утопишь ты двоих,
Проглочу я четверых».
 

Значит, Твид может быть опасным, хотя здесь, рядом с домом, он казался ручным. По вечерам они часто лакомились лососем и форелью, выловленными в его холодных водах, и река выглядела доброй соседкой.

Луна сияла во дворе, высвечивая каждый круглый камень на мостовой. Деревья слегка раскачивались на ветру, шелестя густой августовской листвой, словно огромными веерами.

Во всем доме было темно, даже в комнатах Босуэлла – на его окна она посмотрела отдельно.

На следующее утро все собрались на каменном дворе, где сэр Джон расставил стулья и столы. Солнце уже играло в листве и обещало прекрасную погоду; поблекшая луна только что на западе зашла за горизонт.

– Прошу вас, угощайтесь, – любезно предложил сэр Джон, пока слуги разносили подогретый эль в небольших кружках и тарелки с яйцами под горчичным соусом и холодной бараниной.

Босуэлл взял тарелку и легко опустился на стул. Закинув руку за спинку стула, он принялся неторопливо глотать эль, а когда осушил кружку, облизал губы и отодвинул ее в сторону.

– Вчера у вас была долгая прогулка, – утвердительным тоном произнес сэр Джон.

– В самом деле, – ответил Босуэлл, прожевавший кусок баранины и проглотивший его, прежде чем ответить. Он улыбнулся, показав ровные белые зубы. – Расстояние не так велико, но с подъемами, спусками и поворотами путь занимает несколько часов. Правда, я увидел то, что собирался, – он взял другую кружку.

«Как и я», – подумала Мария.

За то время, пока она не видела его, ее чувства к нему не исчезли, а, наоборот, волшебным образом усилились. Интерлюдия с Дарнли никак не повлияла на них.

Во Франции наставник однажды учил ее, что для прочного запоминания образа, чтобы он сохранился во всех подробностях и можно было вызвать его усилием воли, она должна тщательно перечислить и описать все аспекты запоминаемой вещи, как если бы описывала их слепому человеку.

«Ибо, дитя мое, непостоянство человеческого ума таково, что он вскоре забывает обо всем, что видит. Если ты хочешь сохранить что-то, то должна закрепить это с помощью слов».

Она попробовала и обнаружила, что этот метод хорошо работает для запоминания цветов, комнат, лиц и церемоний.

Теперь, когда ей захотелось навсегда сохранить Босуэлла в своей памяти таким, каким он был в этот момент, сидящим у входа в охотничий дом в ясный августовский день, она начала мысленно описывать его черты.

За ним находится стена кремового цвета, частично увитая плющом над прямоугольными окнами. Солнце освещает ее, но Босуэлл все еще находится в длинной тени деревьев вокруг дома.

Его голова круглая и довольно большая для его туловища. Волосы почти рыжие, но не вполне: там достаточно каштановых прядей, чтобы смягчить цвет. Стрижка по-солдатски короткая, и его уши хорошо видны. Они имеют красивую форму и прилегают к голове. Мочки ушей широкие.

Кожа на лице туго натянута, загорелая и чисто выбрита, а челюсть немного выпячена. Губы широкие, изогнутые, бледно-розового цвета.

Мощная шея, такая же загорелая, как и лицо, переходит в широкие плечи. Он носит кожаную охотничью рубашку ржавого цвета, но, несмотря на длинные рукава, можно видеть выпирающие мышцы. У него большие ладони с короткими сильными пальцами.

Она перевела взгляд на его мускулистые бедра, хорошо очерченные под облегающими кожаными штанами для верховой езды, и ноги с широкими икрами, обутые в короткие сапоги с низким каблуком.

Потом она снова посмотрела на его лицо.

Над его правым глазом виден шрам, оставшийся после схватки с Кокберном из Ормистона. Но других шрамов нет, зато есть длинные ресницы. У него зелено-карие глаза цвета зимнего мха.

– Чего-то не хватает? – услышала она голос Босуэлла. – Вы так смотрите на меня, как будто по мне ползает какое-то насекомое.

– Там был жук, но он улетел, – ответила Мария, смущенная сверх всякой меры. – Он сидел на вашем… на вашем…

Все засмеялись, и Мария залилась краской.

– Так вот почему твой взгляд был прикован к его… к чему? – ехидно произнес Дарнли.

– Ни к чему, – отрезала Мария.

– Ладно, ладно, – поспешно вмешался сэр Джон. – Чем мы займемся сегодня? Может быть, попробуем поохотиться в Эттрикском лесу? Будем надеяться, браконьеры не побывали там раньше нас. Вчерашнее происшествие крайне огорчило меня.

– Боюсь, я вынужден проститься с вами, – сказал Босуэлл. – Передышка была приятной, но меня зовет долг, на этот раз принявший вид Эллиота. Они еще далеко не разбиты, и остается мало времени, – он встал и сделал последний глоток эля. – К октябрю я собираюсь отдать их на вашу милость.

– Может быть, тогда поохотимся вместе? – обратился Дарнли к Марии. – То есть, если ты думаешь, что сможешь усидеть в седле после прошлой ночи.

– Ее Величество – превосходная наездница, и вчерашняя прогулка даже не стала для нее серьезным испытанием, – заметил Босуэлл.

– Я имел в виду после наших скачек в постели вчера ночью, – сказал Дарнли, едва ли не лопаясь от гордости.

Мария ахнула от чудовищного оскорбления. Не только от мерзкого хвастовства Дарнли, но – и это осознание еще сильнее потрясло ее – от стыда, что Босуэлл узнал о том, что она отдалась Дарнли в этом доме, когда их разделяло лишь несколько комнат. Она ненавидела его за это знание.

– Пожалуй, ты снова беременна! – воскликнул Дарнли. – И, добрые люди, – он похотливо подмигнул Босуэллу и сэру Джону, – разве не полагается обхаживать кобылу, когда она жеребится? Мы будем скакать, скакать, скакать!

Он визгливо засмеялся и сам начал прыгать вокруг, расплескивая содержимое своей кружки.

– Ты пьян! – крикнула Мария, как будто это было для нее новостью. – Значит, мне говорили правду и твое пьянство стало еще хуже – твое поганое, непристойное пьянство! Сейчас лишь девять утра, а сколько ты уже выпил? – она толкнула кружку, которая покатилась по камням на траву. – Ты, пьяная скотина! Ты больше никогда не прикоснешься ко мне!

Она влепила ему такую оплеуху, что Дарнли завертелся вокруг своей оси. У него заплелись ноги, и он рухнул как подкошенный.

Слуги, стоявшие у крыльца, застыли в нерешительности, готовые выполнить приказ.

Внезапно Мария почувствовала на плечах сильные руки и услышала властный голос возле своего уха. Босуэлл наклонился так близко, что его губы почти касались ее щеки:

– Успокойтесь. Оставьте его лежать здесь. Не надо унижаться.

Он отпустил ее и отступил.

– Сэр Джон, мне пора ехать. – он презрительно посмотрел на Дарнли, валявшегося на земле. – Ваше Величество, могу ли я предложить свежий сидр или молоко для ваших будущих завтраков? Доброго вам дня.

Он повернулся и направился в дом, чтобы собрать вещи перед своим отъездом.

Когда он ушел, Мария спрятала лицо в ладонях и горько расплакалась. Она чувствовала себя более несчастной, чем могла представить. Потом она вытерла слезы и приказала себе больше не плакать.

Трясущийся и хныкающий Дарнли продолжал лежать на том же самом месте.

«Мне тоже нужно уехать отсюда, – подумала она. – Я заберу маленького принца, отвезу его в Стирлинг и отдам на попечение Эрскинов».

Оказавшись в своих покоях, она взяла спящего малыша из колыбели-качалки, украшенной красивой резьбой, которую ей подарил хозяин дома. Он была изготовлена из темного дерева и обита бархатными подушечками изнутри. Двухмесячный ребенок, чье лицо стало уже округлым, а щечки налились румянцем, пошевелился и открыл ясные голубые глаза.

Волна неистовой любви и гордости захлестнула Марию, когда она смотрела на него. Значит, она не зря вынесла все, что ей пришлось испытать ради того, чтобы этот ребенок появился на свет? Слушая его дыхание и держа на руках маленькое теплое тело, она не сомневалась в ответе.

– Оденьте его для поездки, – велела она леди Ререс. – И упакуйте его вещи, – она повернулась к сэру Джону, который сопровождал ее. – Его нужно доставить в замок Стирлинг, где он будет в безопасности, как и я в детстве. Это обычная процедура для наследника престола. И время уже почти пришло – какое значение имеют несколько недель? Соберите ваших людей и подготовьте в течение часа для меня эскорт.

– Ваше Величество, не делайте это в спешке или в гневе…

Они услышали, как Дарнли ввалился в прихожую и стал подниматься к ним по лестнице.

– И заприте его! – крикнула она.

Сэр Джон выглядел как человек, испытывающий нешуточные страдания.

– Ваше Величество, мне не дозволено прикасаться к нему. Он король, разве вы забыли?

– Да, жена, разве ты забыла? – донесся от двери невнятный голос Дарнли.

Мария крепче прижала к себе ребенка.

– Я не забыла, что даровала тебе королевский титул. Но ты не был помазан, коронован или признан парламентом. И никогда не будешь! – она повысила голос и позвала стражу: – Как единственный помазанный монарх этого королевства, приказываю вам задержать здесь графа Росса и герцога Олбанского. Он должен оставаться в своих покоях, пока не оправится от недавнего припадка. Если он начнет буйствовать, свяжите его.

Стражники посмотрели на сэра Джона, на Дарнли, потом на Марию, затем неохотно двинулись вперед и схватили Дарнли за руки. Тот попытался стряхнуть их, но не смог.

– Я собираюсь препроводить маленького принца в Стирлинг, где он будет расти в безопасности. Когда придешь в себя, можешь последовать за нами, – сказала она Дарнли и повернулась к стражникам. – Уведите его.

– Ты ответишь за это! – прорычал Дарнли. – Ты присоединишься к своему возлюбленному Риччио, и от тебя ничего не останется для похорон! Ты больше не нужна, после того как родила принца! Не нужна, не нужна, твоя жизнь ничего не стоит…

Голос Дарнли стих в отдалении, когда стражники уволокли его.

– Жалкие позорные угрозы труса, – бросила Мария, изображая равнодушие, которого не чувствовала.

– Прошу вас, будьте бдительны, – встревоженно сказал сэр Джон. – Трус может оказаться самым опасным врагом.

Прежде чем передать няне ребенка, Мария еще раз обняла его.

– Трус опасен лишь в том случае, если у него есть сообщники, – ответила она. – Теперь, когда он предал всех, никто больше не будет интриговать с ним, – она вздохнула и нервно разгладила верхнюю юбку. – А если меня убьют до того, как он получит титул полноправного монарха и соправителя, он будет не мужем королевы, а обычным вдовцом. – Она хрипло рассмеялась. – Тогда ему придется носить белую вуаль!

Она услышала стук копыт во дворе, выглянула из окна и увидела Босуэлла верхом на гнедой лошади. Его рыжеватые волосы блеснули на солнце, когда он развернул лошадь и посмотрел на нее.

– Всего хорошего! – крикнул он. – Увидимся в Джедбурге![8]8
   Город, расположенный недалеко от границы Шотландии, юго-восточнее Эдинбурга. (Прим. пер.)


[Закрыть]

Он смотрел на нее так, как если бы знал обо всем, что только что произошло в доме.

– Храни вас Бог! – крикнула она в ответ, чувствуя, как ее сила уходит вместе с ним. Мария помахала ему; он отсалютовал ей и отвернулся.

«Я использовала тебя, – внезапно поняла она. – Но я не делала этого ни для кого, кроме моей матери, ребенка и теперь уже бывшего мужа.

А теперь он воспользовался этим».

* * *

– Я отдаю вам свое сердце, – сказала Мария лорду и леди Эрскин и вручила им сверток, где лежал ребенок, который был гарантией независимости для Шотландии. Когда ее руки опустели, она испытала почти такую же сильную боль, как при его рождении.

«Бедным женщинам не приходится расставаться со своими малышами, – подумала она. – И Джону Ноксу не пришлось отдавать своих сыновей на содержание в другую семью».

– Мы будем охранять его, как собственного ребенка, – пообещал Эрскин. Он кивнул камергерам, облаченным в официальные наряды: дородная матрона вышла вперед и взяла ребенка. Джеймс заворковал и протянул ручку к ее лицу. – Она заменит леди Ререс примерно через два дня, – сказал Эрскин.

«Нет, нет, я этого не вынесу!» – безмолвно вскричала Мария. Вслед за этим пришла другая мысль: «Теперь ты знаешь, что чувствовала твоя мать».

– Полно, вы знаете, что все равно не разлучитесь с ним, – сказал Эрскин. – Вы можете приезжать сюда и проводить с ним столько времени, сколько пожелаете. Вы выберете ему наставников и будете советоваться с ними о его учебе.

«Но я не буду здесь, чтобы видеть, как он сражается со своими заданиями и учится новым играм. Мне покажут все это лишь после того, как он станет умелым и смышленым. Меня не будет рядом, чтобы утешить его, когда чьи-то слова обидят его, или отвечать на его неожиданные вопросы обо всем на свете…»

– Тюремщик Сократа сказал: «Старайся легко относиться к тому, чего нельзя изменить», – произнес Эрскин.