Текст книги "Лакомый кусочек"

– Нет, только не в спальне, – поспешно возразила я.

Я прошла по полу, шагая прямо по бумагам, и заглянула в кухонный отсек за стенкой. Мне в нос ударил странный запах: там в каждом углу стояли мешки с мусором, а все остальное пространство занимали кастрюли и чайники, частью чистые, а частью давно не мытые.

– Думаю, на кухне нет места, – предположила я и, нагнувшись, начала расчищать ковер от бумаг – так собирают грязь с поверхности пруда.

– Думаю, не стоит тебе этого делать, – подал он голос. – Некоторые бумаги не мои. Ты можешь их перепутать. Лучше нам пойти в спальню.

Ссутулившись, он пересек комнату и пошел по коридору. Делать было нечего – я последовала за ним.

Его спальня походила на вытянутую коробку с белыми стенами, и здесь, как и в гостиной, царил полумрак: жалюзи тоже были плотно закрыты. Мебели не было никакой, кроме гладильной доски с утюгом, в углу на полу валялась шахматная доска и несколько разбросанных шахматных фигур, еще я заметила пишущую машинку и картонную коробку вроде бы с грязным бельем, которую он, когда я вошла, ударом ноги задвинул в стенной шкаф. И еще была узкая кровать. Он натянул серое солдатское одеяло на скомканные простыни, забрался на него и, скрестив ноги, сел в углу. Он включил бра над кроватью, вынул сигарету из пачки, которую сразу же сунул обратно в штаны, закурил и замер с сигаретой в сложенных ладонях – ни дать ни взять голодающий будда, воскуряющий благовония.

– Можем начать, – сказал он.

Я присела на край кровати – больше в спальне сесть было не на что – и стала зачитывать опросник. При каждом вопросе он откидывал голову назад, упирался затылком в стену и, закрыв глаза, отвечал, после чего открывал глаза и, устремив на меня взгляд, выслушивал следующий вопрос, причем я не могла точно сказать, насколько внимательно.

Дойдя до рекламного радиоролика, мы отправились в кухню к телефону, и он набрал номер. Я вышла, а он пробыл там так долго, что мне показалось, прошла целая вечность, так что мне даже пришлось вернуться и удостовериться, что все в порядке: он стоял, прижав трубку к уху, а его губы искривились в подобии улыбки.

– Прослушать надо только один раз, – укоризненно сказала я.

Он нехотя повесил трубку на рычаг.

– А можно я после твоего ухода снова наберу этот номер и прослушаю ролик? – произнес он робко и просительно тоном маленького мальчика, выпрашивающего лишнюю конфетку.

– Можно, – кивнула я, – но только не на следующей неделе, ладно?

Мне не хотелось, чтобы он занимал линию, когда начнут звонить плановые респонденты.

Вернувшись в спальню, мы приняли те же позы, что и раньше.

– Теперь я буду повторять фразы из ролика, а ты скажешь, какие мысли у тебя возникают после каждой из них.

В этой части опросника использовалась методика свободных ассоциаций с целью определить спонтанные реакции на ту или иную ключевую фразу.

– Первое, что скажешь про «насыщенный мужской аромат»?

Он откинул голову к стене, закрыл глаза и после паузы задумчиво произнес:

– Пот, кроссовки, спортивная раздевалка в подвале, мужские трусы с защитной накладкой.

Интервьюер всегда должен дословно записывать ответы респондента, я так и поступила. И подумала: а не подложить ли мне потом это интервью в стопку плановых, чтобы внести хоть какое-то разнообразие в монотонную работу кого-то из наших дам с цветными карандашами – возможно, миссис Вимерс или миссис Гандридж. Она зачитает его вслух остальным, и те отметят, что ответ дан всесторонний, и им будет о чем поговорить по крайней мере в трех перерывах на кофе.

– А как тебе «долгий глоток холодного напитка»?

– Не особо. Хотя постой. Это птица, белая, падающая с большой высоты, ее подстрелили прямо в сердце, зимой. Перья летят во все стороны, медленно опускаются вниз… Это вроде тех тестов на ассоциации к словам, которые дает психиатр. – Парень открыл глаза. – Они мне всегда нравились. Это интереснее, чем тесты с картинками.

– Думаю, они применяют один и тот же принцип, – сказала я. – А что скажешь про «здоровый вкус – этот дар от всего сердца»?

Мой респондент обмозговывал ответ несколько минут.

– Сердечный приступ. Нет, это неправильно. – Он наморщил лоб. – А, вот. Это сказка про людоедов. – Он впервые за время интервью занервничал. – Я узнал шаблон, такой встречается в «Декамероне» и пару раз в сказках братьев Гримм. Муж убивает любовника жены или, наоборот, вырезает сердце и делает из него жаркое или пирог с мясной начинкой и подает его на серебряном блюде, а другой ест. Хотя тут нет никакой связи со «здоровым», так? Шекспир, – добавил он уже более спокойно. – У Шекспира есть нечто подобное. В «Тите Андронике» есть одна сцена, правда, еще идут споры, действительно ли Шекспир написал эту пьесу…

– Спасибо. – Я деловито записала его ответ.

Теперь я уже не сомневалась, что он компульсивный невротик и что лучше мне сидеть тихо и не показывать страха. Правда, я не слишком испугалась – не было похоже, что он склонен к насилию, – но мои вопросы безусловно заставили его напрячься. А вдруг он сейчас на грани срыва, и в таком состоянии от любой моей фразы может легко слететь с катушек. Психи они такие, подумала я, вспомнив о паре историй, которые мне рассказывала Эйнсли; любая мелочь, вроде случайного слова, может их вывести из себя.

– А теперь «щекочущий вкус, пьянящий аромат, внезапный, как снегопад»?

Эти слова погрузили его в долгие раздумья.

– Вообще никаких мыслей, – заметил он. – Тут концы с концами не сходятся. Первое словосочетание заставляет подумать о человеке со стеклянной головой, по которой бьют палочкой, – это как поющие бокалы. Но какая связь с «внезапным, как снегопад»? Мне кажется, – сделал он печальный вывод, – для вас это утверждение бесполезно.

– Отлично! – похвалила я и подумала, как бы на этот опросник ответила вычислительная машина IBM. – И последнее: «Ощути пикантный укус дикой природы».

– О, – тут его голос исполнился энтузиазма, – тут все просто. Эти слова меня сразу поразили, как только я их услышал. Это цветной фильм про собак или лошадей. «Укус дикой природы» – речь, конечно, идет о собаке, метисе волка и хаски, которая трижды спасает своему хозяину жизнь – однажды во время пожара, второй раз во время наводнения, а в третий раз при нападении на него плохих людей, – в наши дни это скорее белые охотники, чем индейцы, но в конце концов ее убивает из винтовки жестокий траппер, и хозяин ее оплакивает. Возможно, он зарывает труп собаки в снегу. Панорамный кадр заснеженного леса на закате. Затемнение.

– Отлично, – повторила я, лихорадочно записывая каждое его слово, стараясь ничего не пропустить. – Так, мне неловко это спрашивать, но все же… насколько, по-твоему, эти фразы применимы к описанию пива? Ответь по шкале: очень хорошо применимы – средне – совсем не применимы.

– Не могу сказать. – Он сразу потерял интерес к опросу. – Я не пью это пойло. Только виски. Никакое пиво не может сравниться с виски.

– Но, – с удивлением заметила я, – ты же на карточке шкалы потребления выбрал цифру шесть. Это соответствует семи-десяти бутылкам пива в неделю.

– Ты же попросила меня выбрать цифру. А шесть – мое счастливое число. Я даже попросил поменять мне номер квартиры. На самом деле я живу в первой. К тому же это занудство меня утомило. Было ощущение, что я с кем-то беседую.

– Это значит, что я не смогу учесть твое интервью, – свирепо произнесла я. На мгновение я забыла, что опрос был понарошку.

– О, а тебе понравилось, – криво улыбнулся он. – Но знаешь, каждый второй ответ полная туфта. Хотя ты должна признать, я тебя развлек.

Меня распирало от раздражения. Я-то ему так сочувствовала, считая, что этот страдалец находится на грани нервного срыва, и вот на тебе: он признался, что все это было представлением чистой воды. Я могла встать и уйти, выразив свое неудовольствие, или признать, что он прав. Я нахмурилась, решая, что предпринять, но тут услышала, как хлопнула входная дверь и раздались голоса.

Он подался вперед и прислушался, потом снова привалился к стене.

– Это Фиш и Тревор. Мои соседи по квартире. Та еще парочка зануд. Тревор – суперзануда: он будет в шоке, увидев, что я у себя в спальне сижу без рубашки в обществе девушки с большой буквы «Д».

Со стороны кухоньки раздалось шуршание пакетов с едой, и чей-то бас протянул:

– Боже, ну и жарища!

– Думаю, мне пора, – заторопилась я.

Если и те двое такие же чудаки, как этот, пожалуй, мое терпение лопнет. Я собрала листки опросника и встала – и в этот момент голос произнес:

– Эй, Дункан, пивка хочешь? – И в дверях показалось лицо с кудлатой бородой.

Я возмущенно ахнула.

– Так ты все-таки пьешь пиво?

– Боюсь, что пью. Извини. Не хотел по-быстрому сворачивать интервью. Оно было невыносимо занудным, и я просто сказал все, что я о нем думаю. Фиш, – обратился он к бородачу. – Это Златовласка.

Я сдержанно улыбнулась. Я не блондинка.

Над головой бородача показалась еще голова: белое лицо, редеющие светлые волосы, небесно-голубые глаза и изящный точеный нос. При виде меня у него отвалилась челюсть.

Пора было бежать.

– Спасибо, – холодно, но учтиво бросила я сидящему на кровати. – Вы мне очень помогли.

Он улыбнулся, наблюдая, как я выхожу из спальни. Оба его соседа, пропуская меня, в испуге отпрянули от дверного косяка. Дункан крикнул мне вслед:

– Слушай, на фига тебе такая дебильная работа? Я думал, только старые толстые тетки занимаются подобной ерундой!

– О! – ответила я с достоинством, не собираясь ни оправдываться перед ним, ни объяснять, что у меня высокий – ну ладно, более высокий – профессиональный статус в маркетинговой компании. – Всем хочется кушать. Да и чем еще в наше время заниматься девушке с гуманитарным образованием?

Выйдя на улицу, я поглядела на опросник. Записи его ответов казались почти неразборчивыми при ярком солнечном свете: мои каракули слились на странице в сплошное серое пятно.

7

Строго говоря, мне еще не хватало полтора интервью, но для итогового отчета и для правки опросника и этого было вполне достаточно. Кроме того, мне не терпелось принять ванну и переодеться, прежде чем идти к Питеру: интервью заняли куда больше времени, чем я планировала.

Я вернулась в квартиру и швырнула опросники на кровать. Потом пошла искать Эйнсли, но ее дома не оказалось. Я собрала в охапку мочалку, мыло, зубную щетку и пасту, надела купальный халатик и спустилась вниз. В нашей квартирке нет своей ванной, чем и объяснялась низкая арендная плата. Возможно, дом был выстроен еще до того, как ванными стали оборудовать все квартиры, а может быть, тогда считалось, что прислуге ванная без надобности; как бы там ни было, нам приходилось пользоваться ванной на втором этаже, а это иногда создавало свои трудности. Эйнсли вечно бросает свои кольца где попало, что домовладелица считает осквернением своего храма. Она оставляет на самых видных местах забытые Эйнсли дезодоранты, и лосьоны для лица, и щетки для волос, и губочки для снятия макияжа. На Эйнсли это никак не действует, а вот меня бесит. Иногда я спускаюсь вниз после того, как Эйнсли помылась, и мою за ней ванну.

Сейчас мне хотелось вволю понежиться в горячей воде, но не успела я смыть с кожи пленку пота, пыль и смрад автобусных выхлопов, как домовладелица начала скрестись и кашлять за дверью. Так она дает понять, что ей нужно срочно войти в ванную: она никогда не стучится и не говорит об этом. Я снова поднялась наверх, оделась, выпила чашку чаю и отправилась к Питеру. Застекленные предки, поджав бледные губы над стоячими воротниками, следили со своих пожелтевших дагерротипов, как я спускаюсь по ступенькам.

Обычно мы ужинали где-нибудь в центре, а когда оставались дома, план обычно такой: по пути к Питеру я покупаю что-нибудь на ужин и готовлю у него на кухне – забегаю в одну из убогих лавчонок, которые частенько можно найти в старых жилых кварталах. Конечно, он мог бы заехать за мной в своем «Фольксвагене», но обычно такие поездки его раздражают, к тому же мне не хотелось давать домовладелице пищу для досужих домыслов. Я не знала, пойдем мы ужинать в ресторан или останемся дома, – Питер ничего на этот счет не сказал, – поэтому на всякий случай зашла в продуктовый. Наверное, после вчерашней свадьбы у него похмелье, и вряд ли он настроен на ужин в ресторане.

Дом Питера довольно далеко от меня, и добираться до него общественным транспортом через весь город то еще удовольствие. Это к югу от нас и к востоку от университета, в обветшалом, почти трущобном, районе, который через несколько лет планируется застроить жилыми многоэтажками. Несколько новых зданий уже возведено, но будущий дом Питера все еще строится. Питер – единственный жилец в недостроенном доме, он там на временном договоре аренды и платит лишь треть той суммы, которую ему придется платить после завершения строительства. Въехать в недостроенный дом на таких щадящих условиях ему удалось благодаря клиенту, которому он помог провернуть какие-то махинации с договорами аренды. Питер первый год работает адвокатом-стажером и еще не успел заработать солидные деньги – например, он еще не может позволить себе снимать квартиру за полную цену; он сейчас трудится в небольшой адвокатской фирме, но продвигается в ней семимильными шагами.

Все лето, когда бы я ни приходила, мне нужно было пробираться к его квартире мимо пирамид бетонных блоков перед входом в подъезд, мимо груд накрытых пыльным брезентом стройматериалов на первом этаже, и подниматься пешком по лестнице, нередко переступая через корыта с цементом, стремянки и штабеля водопроводных труб, потому что лифты в здании еще отключены. Иногда меня останавливали рабочие, которые понятия не имели, что в недостроенном здании обитает какой-то Питер, и прогоняли со словами, что посторонним вход на стройплощадку воспрещен. И мне приходилось вступать с ними в спор и доказывать существование некоего мистера Уолландера, а однажды я добралась вместе с ними до седьмого этажа и продемонстрировала им Питера во плоти. Я знала, что ни одна живая душа не станет здесь работать в субботу вечером: у строителей наверняка такие же выходные, как и у всех. Обычно они работали спустя рукава, что Питера вполне устраивало, потом была забастовка или массовое увольнение, из-за чего все работы были приостановлены. Питер надеется, что так оно и будет идти ни шатко ни валко: ведь чем дольше продолжается строительство, тем дольше он будет экономить на аренде.

В целом дом уже построен, осталось нанести последние штрихи. Все двери и нижние окна уже застеклены, и на всех мылом нацарапаны знаки – чтобы люди не наткнулись на стекла. Двери поставили несколько недель назад, и Питер заказал набор ключей для меня – скорее по необходимости, чем для удобства, потому что домофоны еще не подключили. Внутри все блестящие поверхности – покрытые плиткой полы, крашеные стены, зеркала, светильники, – которые позже придадут зданию дорогой лоск и поместят в прочную раковину комфорта, еще не начали отгораживать интерьер от внешнего мира. Повсюду виднелась грубая серая подкорка здания – первичная стяжка пола и предварительно оштукатуренные стены, из розеток торчали длинные провода, точно оголенные нервы. Я осторожно поднималась по ступенькам, стараясь не касаться замызганных перил, думая о том, что уже привыкла ассоциировать выходные с этим недостроем, с запахом свежеструганного дерева и сухого цемента. Поднимаясь с этажа на этаж, я проходила мимо раззявивших пасти будущих квартир, пустых, еще без дверей. Подъем был длинный. Дойдя до квартиры Питера, я запыхалась. Скорей бы уж запустили лифты.

Квартира Питера, естественно, была практически закончена. Он бы ни за что не стал жить без нормальных полов и электричества, какой бы низкой ни была аренда. Его клиент-застройщик использует эту квартиру как образец и показывает ее потенциальным арендаторам, заранее предупреждая Питера по телефону. Эти смотрины не создают Питеру неудобств: он часто отсутствует и не возражает, когда чужие заходят осмотреть его жилье.

Я толкнула дверь, вошла и положила продукты в холодильник. Судя по шуму льющейся воды, Питер принимал душ. Он часто это делает. Я прошла в гостиную и выглянула в окно. Квартира удобно расположена: из окон открывается приятный вид на озеро или город – причем с такой высоты видна только мозаика темных улочек и двориков, а чем там занимаются люди, отсюда не разобрать. Питер еще не обставил гостиную. Тут есть диван в скандинавском стиле, кресло ему под стать, современный музыкальный центр – и больше ничего. Он говорит, что разумнее подождать и потом купить хорошие вещи, чем забивать комнату дешевым барахлом, – он этого не любит. Наверное, Питер прав, но, конечно, будет лучше, когда он приобретет что-нибудь еще: два предмета мебели в пустом просторном помещении выглядят грустно и одиноко.

Когда приходится кого-то ждать, я становлюсь беспокойной, начинаю бесцельно ходить туда-сюда. Вот и сейчас я вошла в спальню и тоже выглянула в окно, хотя там пейзаж примерно такой же. Питер почти закончил спальню, как он мне сказал, хотя, на мой вкус, обстановка в ней довольно спартанская. На полу большая овечья шкура, в углу простая массивная кровать, тоже большая – хоть и не новая, но в хорошем состоянии – и всегда аккуратно застеленная покрывалом. У окна скромный письменный стол, квадратный, темного дерева и офисное кожаное кресло с высокой качающейся спинкой, тоже подержанное и, как говорит Питер, очень удобное для работы. На письменном столе лампа на регулируемой ножке и пресс-папье, россыпь карандашей и ручек и еще выпускной портрет Питера в рамке. Над столом висят полки, на нижней – его книги по юриспруденции, батарея дешевых детективов на верхней и разные книги и журналы на средней. Рядом на стене – деревянная панель с крючками, на которых красуется оружие Питера: его маленький арсенал включает два ружья, пистолет и несколько устрашающего вида ножей. Он говорил мне, как все это называется, но я забыла. Никогда не видела, чтобы Питер чем-то пользовался, хотя, конечно, в городе для этого возможностей немного. Скорее всего раньше он часто ходил на охоту с друзьями. Тут же висят фотоаппараты Питера – их стеклянные глаза накрыты кожаными крышками. Еще в спальне стоит большой платяной шкаф с зеркалом в полный рост, в шкафу хранится вся одежда Питера.

Видимо, он услышал, как я брожу по квартире, и крикнул из ванной:

– Мэриен? Это ты?

– Да, – крикнула я в ответ. – Привет!

– Привет! Налей себе что хочешь! И мне – джин с тоником, ладно? Я буду через минуту.

Я знала, где что стоит. В кухонном шкафу отдельная полка отведена под бутылки со спиртным, и он никогда не забывает наполнить водой формочки для льда. Я отправилась на кухню и аккуратно смешала нам напитки, причем украсила край его стакана лимонной долькой, как он любит. У меня обычно уходит много времени на это дело: в отличие от прочих я всегда отмеряю нужное количество спиртного.

Шум воды в душе прекратился, потом по полу зашлепали мокрые ноги, и когда я обернулась, Питер, с которого вовсю капала вода, уже стоял в дверях кухни, завернувшись в красивую темно-синюю простыню.

– Приветик, – повторила я. – Твой стакан на стойке.

Он молча шагнул вперед, взял у меня из пальцев мой стакан, отхлебнул из него добрую треть и поставил на стол позади меня. Потом обвил меня руками.

– Ты меня всю вымочишь, – тихо заметила я и прижала еще холодные от кубиков льда пальцы к его голой пояснице, но он не поежился. После душа его кожа была теплая и скользкая.

Он поцеловал мое ухо.

– Пойдем в ванную, – предложил он.

Я устремила глаза через его плечо на душевую занавеску – она была пластиковая, серебристого цвета c розоватыми лебедями, плавающими в пруду по трое среди белоснежных кувшинок; рисунок был совсем не во вкусе Питера, но он купил эту шторку в спешке и выбрал первую попавшуюся не слишком ужасную. Интересно, зачем ему понадобилось звать меня в ванную. Идея не показалась мне удачной – я предпочитала заниматься этим в кровати и точно знала, что у маленькой и неудобной ванны твердые стенки и острые края, но не стала возражать: пожалела из-за Триггера. Правда, я схватила напольный коврик и подложила себе под спину, чтобы края ванны не так врезались мне в плечи.

Я думала, что Питер будет в депрессии, но, хотя он явно был не в своей тарелке, ни в какую депрессию не впал. Зачем все-таки понадобилось идти в ванную, я не могла понять. Я стала вспоминать его реакцию на два других обескураживших его брака. После первого он уложил меня на овечью шкуру на полу в спальне, после второго – на колючее одеяло в чистом поле, до которого мы ехали четыре часа кряду и где я то и дело опасалась появления фермера со стадом коров. Я решила, что и теперь сработал тот же самый алгоритм. Возможно, так он пытался себе доказать, что все еще молод душой и такой же безбашенный, как раньше, или так бунтовал против безрадостной жизни с грязными чулками в раковине и застывшим в сковородках беконным салом, как он ее себе представлял по опыту своих женатых друзей. Такие странные и внезапные фортели навели меня на мысль, что ему нравилось вести себя именно так, потому что он об этом где-то прочитал, но я не могла понять, где именно. Историю с полем, сообразила я, он нашел в каком-то мужском журнале; я даже вспомнила, что одно время он пристрастился носить клетчатую куртку. Овечью шкуру его надоумил использовать эротический журнал – какая-нибудь статейка о страсти в пентхаусе. Но ванна откуда? Вполне возможно, из какого-нибудь детектива с убийством, он обожает читать такую, как он ее называет, «эскапистскую литературу»; правда, в таких детективах в ванне, скорее, кого-то топят. Женщину. Такой поворот сюжета дает издателям отличный повод эффектно оформить обложку: абсолютно голая женщина в ванне, чуть прикрытая куском мыла или резиновой уточкой, или с кровавым пятном на груди, чтобы обложка прошла цензуру, с плавающими по поверхности воды прядями волос, ее тело в белоснежном склепе, холодное, как айсберг, потому что она мертва, и ее пустые глаза устремлены в упор на читателя. Ванна как гроб. Вдруг у меня в голове промелькнула мысль: а что, если мы оба уснем, и кран сам собой откроется, из него потечет теплая вода, но мы и не заметим, и вода постепенно наполнит ванну и убьет нас? Вот будет сюрприз для клиента Питера, когда тот придет утром показывать квартиру очередной группе будущих съемщиков: пол залит водой, и два голых трупа, лежащих в обнимку в ванне. «Самоубийство, – решат все. – Умерли ради любви». А летними ночами наши привидения, обернутые в банные простыни, будут являться на лестничных пролетах жильцам многоквартирного здания…

Устав от вида розовых лебедей, я повернула голову и стала разглядывать серебристую лейку душа. Я ощущала аромат мокрых волос Питера – аромат чистоты и мыла. От него всегда пахло мылом, не только после душа. Этот запах ассоциировался у меня со стоматологическим кабинетом и медикаментами, но мне он нравился. Питер никогда не пользовался противно приторными лосьонами после бритья или другими мужскими заменителями парфюма.

Я видела его руку, обнявшую меня: волоски на ней росли рядами. Рука была под стать ванной: чистая и белая, как новенькая, а кожа необычно гладкая для мужчины. Лица его я не видела, потому что его голова лежала у меня на плече, но я попыталась себе его представить. Он был, как заметила Клара, «красавчик» – вот что, видимо, сразу меня в нем и прельстило. На него обращали внимание, но не потому, что у него была мужественная или яркая внешность, но потому что она олицетворяла собой доведенную до совершенства заурядность – как моложавые ухоженные лица на рекламе сигарет. Иногда мне в его лице недоставало естественного изъяна: бородавки или родинки, или налета грубоватости, чего-то такого, на чем бы взгляд мог задержаться, а не просто скользнуть.

Мы познакомились на банкете после моего окончания колледжа. Он был знакомым знакомого, и мы сели вместе в тенечке и ели мороженое. Он держался довольно скованно и спросил, чем я собираюсь заниматься дальше. Я что-то начала ему плести про свои планы, причем в моем изложении они выглядели куда четче, чем в моей голове, и уже позднее он признался мне, что вот этот ореол независимости и здравого смысла его и привлек: он увидел во мне девушку, которая не станет посягать на его свободную жизнь. Недавно у него был неприятный опыт с, как он тогда выразился, «особой совсем другого рода». На таком принципе выстраивания своей жизни мы и сошлись, и меня это вполне устраивало. Мы сразу восприняли друг друга без иллюзий, благодаря чему и поладили. Конечно, мне приходилось подстраиваться под его меняющиеся настроения, но так бывает с любым мужчиной, а его настроение менялось так явно, что трудностей у меня не возникало. За лето он стал моей приятной привычкой, и поскольку мы виделись только по выходным, первоначальный глянец наших отношений не успевал поблекнуть.

Впрочем, первый раз, когда я пришла к нему в квартиру, чуть было не стал последним. Питер потчевал меня своим обалденным музыкальным центром и бренди, полагая, что он коварен и неотразим, и я позволила ему заманить себя в спальню. Мы поставили свои бокалы на письменный стол, а потом Питер, сделав неловкое движение рукой, смахнул на пол один из бокалов, и тот разбился вдребезги.

– Да оставь ты эту фигню! – воскликнула я, вероятно, не слишком дипломатично, но Питер тут же включил свет, принес веник и совок и стал собирать осколки, причем самые крупные он поднимал аккуратно и методично двумя пальцами, как голубь – крошки с земли. Атмосфера была безнадежно испорчена. Мы скоро распрощались, довольно раздраженно, и он не звонил мне целую неделю. Ну, теперь у нас все гораздо лучше.

Питер потянулся и зевнул, больно придавив мою руку к фаянсовой стенке. Я поморщилась и мягко вытащила ее из-под его тела.

– Ну как тебе? – спросил он небрежно, не отрывая губ от моего плеча. Он всегда задавал мне этот вопрос.

– Изумительно, – промурлыкала я, а он что, не видел? Как-нибудь мне надо будет ответить: «Отвратительно» – хочу посмотреть, что он сделает. Но я заранее знала, что он мне не поверит. Я подняла руку и погладила его мокрые волосы, потом слегка почесала шею сзади, ему это было приятно, не ах, но нравилось.

Может быть, он решил залечь со мной в ванне, чтобы самоутвердиться? Я пыталась понять, что бы это значило. Аскетизм? Современный вариант ношения власяницы или возлежания на доске с гвоздями? Умерщвление плоти? Но, разумеется, все это было не в характере Питера: он любил бытовой комфорт, и к тому же если чья плоть и умерщвлялась, то не его: он-то был сверху.

А может быть, этот поступок должен был продемонстрировать его мальчишескую бесшабашность, вроде прыжка в бассейн в одежде или жонглирования рюмками на вечеринке? Но и это не соответствовало темпераменту Питера. Я была рада, что у него больше не осталось друзей-холостяков, а то в следующий раз он попытается запихнуть нас в платяной шкаф или залезть внутрь кухонной мойки и застыть там в экзотической позе.

А может, – эта мысль заставила меня похолодеть – он вознамерился самоутвердиться за мой счет? И перед моим мысленным взором распахнулись многочисленные окна возможностей: неужели он воспринимал меня как аксессуар санузла? Но кем же он меня тогда считает?

Он стал пальцами завивать мне волосы на затылке.

– Тебе пойдет кимоно, – шепнул он мне на ухо и куснул за плечо. Я усмотрела в этом признак того, что он не на шутку раздухарился: обычно Питер не кусается.

В ответ я тоже укусила его за плечо, а потом, удостоверившись, что рычаг подачи воды переключен на душ, дотянулась до крана ногой – у меня гибкие ноги – и включила холодную струю.