Текст книги "Лакомый кусочек"

8

В полдевятого мы поехали на встречу с Леном. Настроение Питера, каким бы оно ни было раньше, опять незаметно изменилось, причем я не смогла интерпретировать эту перемену и сочла за лучшее не вступать с ним в разговор. Мы ехали в молчании. Питер смотрел на дорогу, не притормаживая, сворачивал в переулки и, как многие водители, что-то злобно бурчал себе под нос. Он не был пристегнут…

Поначалу новость, что я договорилась о встрече с Леном, его не обрадовала, не помогли даже слова: «Думаю, он тебе понравится».

– Кто это такой? – подозрительно поинтересовался Питер.

Если бы я не знала его как облупленного, я могла бы решить, что он ревнует. Но Питер не ревнивый.

– Старый знакомый, – ответила я с невинным видом. – По колледжу. Недавно вернулся из Англии. Он вроде продюсер на телевидении или что-то в этом роде.

Я знала, что Лен вовсе не так высоко взлетел в телевизионной иерархии, но Питера очень впечатляют должности. Поскольку я решила, что Лен должен отвлечь Питера от грустных мыслей, мне хотелось сделать вечер приятным для всех.

– А, он из этих… творческих. Наверняка, гомик.

Мы беседовали за кухонным столом и ели копченое мясо с горошком – горошек я вынула из морозилки, он лежал в пластиковом пакете, который нужно было бросить на три минуты в кипящую воду. Питер отказался ужинать в ресторане.

– А вот и нет, – с жаром возразила я, защищая Лена. – Совсем наоборот.

Питер оттолкнул от себя тарелку и спросил сварливо:

– Послушай, ты можешь хоть раз что-то сама приготовить?

Я обиделась. Это было нечестно. Я как раз люблю готовить, но специально не делала этого в квартире у Питера, опасаясь, что он увидит в этом посягательство на личное пространство. Кроме того, раньше он обожал копченое мясо, оно же очень питательное. Я собралась было сделать резкое замечание, но прикусила язык. В конце концов, Питер и так страдал. И я спросила:

– Как тебе свадьба?

Застонав, он откинулся на спинку стула, закурил и с загадочным видом уткнул взгляд в стену. Потом встал и смешал себе еще один джин с тоником. Он начал было мерить шагами кухоньку, но она была чересчур узкая, и он вернулся за стол.

– Боже, – протянул он, – бедняга Триггер. Он выглядел ужасно. И как он допустил, чтобы его так глупо поймали? – Он продолжал сыпать бессвязными фразами, и в его рассказе Триггер представал последним из могикан, благородным и свободолюбивым, как последний динозавр, обреченный судьбой стать добычей более слабого вида, как последний дронт, оказавшийся слишком глупым, чтобы избежать клетки. Потом он перешел на невесту, назвав ее злонамеренной хищницей, коварно засосавшей Триггера в семейную трясину (тут я мысленно представила себе ее в виде пылесоса), изрек напоследок несколько скорбных фраз, предрекая свое одинокое будущее, и умолк. Под «одиноким» он имел в виду жизнь без друзей-холостяков.

Я проглотила последнюю горошину. Раньше я уже дважды слышала эту самую речь или нечто подобное, и знала, что сказать мне нечего. Согласиться с ним – тогда его депрессия усугубится, а не согласиться, так он станет подозревать, что я на стороне невесты. Когда он произнес эту тираду впервые, я развеселилась, начала острить и даже попыталась его утешить.

– Ну теперь-то уж ничего не попишешь, – рассудила я тогда. – Но ведь может так случиться, что все у него будет хорошо. В конце концов, она же не младенца совратила. Ему ведь двадцать шесть?

– Это мне двадцать шесть, – мрачно ответил Питер.

Так что на сей раз я ничего не сказала. Только подумала: «Хорошо, что Питер разразился этой речью до нашей встречи с Леном». Я встала и подала ему мороженое в креманке, что он воспринял как выражение моего сочувствия, обнял меня за талию и печально прижал к себе.

– Боже, Мэриен, – пробубнил он, – не знаю, что бы я делал, если бы ты меня не понимала. Многие женщины не поняли бы, но ты такая чуткая.

Я нагнулась над ним и гладила его волосы, пока он ел мороженое.

Мы оставили машину там, где обычно: в переулке за «Парк-плазой». Зашагали к входу в отель, я продела руку Питеру под локоть, и он рассеянно улыбнулся. Я улыбнулась в ответ и обрадовалась: хорошо, что он не пребывает в мрачнейшем расположении духа, таком, когда только что не зубами скрежещет, – и тут он положил другую свою руку на мою. А мне захотелось тоже положить другую свою руку сверху, и я подумала, что когда моя рука окажется над его, он вынет свою и положит сверху, а потом я выну свою и положу сверху – так мы в школе играли на переменках. И я с нежностью сжала его ладонь.

Мы дошли до «Парк-плазы», и Питер галантно открыл мне тяжелую, с зеркальным стеклом, дверь, как делает всегда. Он вообще очень щепетилен в таких мелочах: он и дверцы машины для меня распахивает. Иногда кажется, что он вот-вот щелкнет каблуками и отдаст мне честь.

Пока мы ждали лифт, я разглядывала наше отражение в гигантском зеркале. Питер был одет нарочито неброско: коричневато-зеленый летний костюм, покрой которого подчеркивал функциональную соразмерность его фигуры. Все аксессуары были подобраны в тон костюму.

– Интересно, Лен уже там? – спросила я, не отрывая взгляда от своего отражения в зеркале. Пожалуй, я вполне соответствую ему по росту.

Открылись двери лифта, и Питер бросил девушке-лифтеру в белых перчатках: «На крышу, пожалуйста». Кабина мягко поплыла вверх. Вообще «Парк-плаза» – это отель, но наверху есть бар, одно из излюбленных мест Питера, где можно посидеть и спокойно пропустить стаканчик – потому-то я и предложила Лену встретиться там. Когда сидишь на самой верхотуре, возникает ощущение вертикали, что редко бывает в городе. Помещение хорошо освещено: здесь нет той кромешной тьмы, как в других таких же заведениях, и тут чисто. Никто, похоже, не напивается до безобразия, и можно нормально говорить, не вопя друг другу в уши: нет ни ревущих колонок, ни живой музыки. Кресла удобные, интерьер оформлен в стиле восемнадцатого века, и все бармены знают Питера в лицо. Эйнсли рассказывала, что однажды, когда она была там, кто-то пригрозил покончить с собой, спрыгнув вниз со стены патио перед баром, но не исключаю, что она придумала эту байку.

Мы вошли. Народу было немного, и я сразу же заметила Лена за одним из черных столиков в зале. Мы подошли, и я представила ему Питера, они обменялись рукопожатием: Питер коротко, а Лен радушно. Около нашего столика вырос официант, и Питер заказал нам два джина с тоником.

– Мэриен, как же я рад тебя видеть! – произнес Лен и, перегнувшись через столик, поцеловал меня в щеку: эту привычку, решила я, он приобрел в Англии, потому что раньше так не делал. Лен немного располнел.

– Как тебе Англия? – спросила я. Мне хотелось, чтобы он заговорил и развлек немного Питера – потому что тот сидел, надувшись.

– Да вроде ничего. Очень много народу везде. И каждый раз натыкаешься на кого-нибудь отсюда. Иногда возникает мысль, а зачем вообще туда ехать: от чертовых туристов продыху нет. Впрочем, я жалею, – продолжал он, обращаясь к Питеру, – что мне пришлось уехать. У меня была интересная работа и кое-что интересное помимо работы. Но с этими женщинами, когда они начинают висеть у тебя на хвосте, надо держать ухо востро. Они спят и видят, чтобы ты их взял в жены! Так что тут, главное, сделать свое дело – и наутек. Облапошить их до того, как они облапошат тебя, и бежать без оглядки. – И он широко улыбнулся, сверкнув безупречно отбеленными зубами.

Лицо Питера заметно прояснилось.

– Мэриен говорит, ты работаешь на телевидении.

– Да, – кивнул Лен, и положив свои непропорционально крупные руки на столик, стал рассматривать квадратные ногти. – Сейчас у меня здесь нет работы, но мне надо найти что-то стоящее. Здесь нужны люди с моим опытом. В службе новостей. Я бы хотел делать в нашей стране хорошую политическую программу, качественную, но вы даже не представляете, сколько бюрократических препон надо преодолеть, чтобы хоть чего-то добиться.

Питер расслабился: человек, которого интересует работа в новостях, – вероятно, думал он, не может быть гомиком.

Тут кто-то тронул меня за плечо, и я обернулась. За моей спиной стояла незнакомая девушка. Я уже открыла рот спросить, что ей нужно, как вдруг Питер произнес:

– О, это же Эйнсли. А ты не сказала, что она тоже придет.

Я снова взглянула на девушку: и правда Эйнсли!

– Боже ты мой, Мэриен, – задыхаясь, театрально зашептала она, – ты не сказала, что это бар! Надеюсь, меня не попросят показать свидетельство о рождении.

Лен и Питер поднялись из-за столика. Я представила ее Лену, преодолевая сильное внутреннее сопротивление, и она села в свободное кресло. Судя по выражению лица Питера, он был озадачен. Он был знаком с Эйнсли, но она ему не нравилась, потому что она придерживалась «неопределенно-радикальных» взглядов, как выразился Питер после того, как Эйнсли прочитала ему лекцию о пользе высвобождения бессознательных влечений. В политическом плане Питер – консерватор. Она обидела его, назвав одно из высказанных им суждений «традиционалистским», а он ей отомстил, назвав какое-то ее суждение «нецивилизованным». И теперь он, наверное, подозревал, что она задумала какую-то пакость, но не определив, какую именно, пока не собирался ее подначивать. Ему требовалось веское подтверждение его подозрений.

Подошел официант, и Лен поинтересовался у Эйнсли, что ей заказать. Задумавшись на мгновение, она робко произнесла:

– А можно мне… просто стакан имбирного лимонада?

Лен просиял.

– Я знал, что ты снимаешь квартиру с кем-то на пару, Мэриен, но ты мне не говорила, что она настолько юная!

– Она под моим присмотром, – коварно заявила я, – по просьбе ее родителей.

Я была просто в ярости. Ведь Эйнсли поставила меня в крайне неловкое положение. Можно было поломать ей всю игру, сообщив, что она уже закончила колледж и на самом деле старше меня на несколько месяцев, или же держать язык за зубами и принять участие в ее проделке. Я прекрасно понимала, с какой целью она заявилась: Лен был потенциальным кандидатом, и она решила изучить его поближе, осознав, что ей в любом случае не удастся заставить меня их познакомить.

Официант принес имбирный лимонад. Сначала я удивилась, как это он не попросил ее показать свидетельство о рождении, но потом сочла, что любой мало-мальски опытный официант способен понять, что скромно одетая девушка, какой бы юной она ни выглядела, не зайдет в бар и закажет простую газировку, если она на самом деле несовершеннолетняя. Обычно подозрения вызывают расфуфыренные подростки, а Эйнсли вовсе не была расфуфырена. Откуда-то из недр своего гардероба она выудила белую летнюю рубашку в розовую и голубую клеточку с оборкой на шее. Волосы собрала в хвостик, закрепив на затылке розовым бантиком, на запястье красовался серебряный браслетик с подвесками. Макияжем она не стала злоупотреблять: веки были аккуратно, не слишком заметно, покрыты тенями, отчего ее глаза стали чуть не вдвое больше, круглее и голубее. Она даже пожертвовала своими длинными овальными ногтями: обгрызла их чуть не под корень, и теперь они были неровные, как у школьницы. Сразу стало понятно: она настроена серьезно.

Заведя с Эйнсли беседу, Лен засыпал ее вопросами с явным намерением выпытать у нее все, что можно. Она потягивала свой имбирный лимонад и отвечала коротко и робко. Она явно боялась вывалить ему больше необходимого в присутствии Питера, в котором видела угрозу для себя. Когда же Лен поинтересовался, чем она занимается, Эйнсли дала вполне честный ответ:

– Я работаю в компании по производству электрических зубных щеток, – и при этих словах, очень правдоподобно изобразив смущение, запунцовела.

Я чуть не поперхнулась.

– Прошу прощения. – Я встала. – Хочу выйти на патио, подышать свежим воздухом.

На самом деле мне нужно было решить, как поступить – вообще-то, я сочла неэтичным позволить Эйнсли облапошить Лена, – и она, должно быть, это почувствовала, потому что, когда я вышла из-за столика, бросила на меня предупреждающий взгляд.

Выйдя на воздух, я положила руки на парапет, который доходил мне почти до ключиц, и стала глядеть на город. Внизу подо мной плыл поток огоньков, который натыкался на темное пятно парка и потом огибал его, и еще один, перпендикулярно первому, двигался в разные стороны, исчезая далеко во мраке. Что я могла сделать? Мне-то вообще какая разница? Я знала, что, вмешавшись, нарушу некую негласную договоренность, и Эйнсли мне наверняка как-нибудь отомстит через Питера. Она была мастерица в таких делах.

Далеко на восточном горизонте сверкнула молния. Похоже, надвигалась гроза.

– Вот и отлично, – сказала я громко. – Воздух очистится.

Даже если я и не предприму каких-то осмысленных шагов, мне нужно постараться сохранять самообладание и не брякнуть случайно чего-нибудь. Я прошлась по патио раза два, пока не поняла, что готова вернуться, и с легким удивлением заметила, что меня покачивает.

Наверное, в мое отсутствие снова подходил официант, потому что я увидела перед своим креслом очередной джин с тоником. Питер был настолько поглощен беседой с Леном, что оставил без внимания мое возвращение. Эйнсли помалкивала, потупив глаза и позвякивая кубиком льда в стакане с имбирным лимонадом. Я внимательно изучила ее внешность в нынешней версии: розовая и белая, она смахивала на сидящую в рождественской витрине большую пухлую куклу с упругой моющейся кожей, стеклянными глазищами и искрящимися искусственными волосами.

Я прислушалась к голосу Питера: он звучал как будто издалека. Он рассказывал Лену историю, связанную, как мне показалось, с охотой. Я знала, что раньше Питер увлекался ей, любил ходить с большой компанией старых друзей, но мне он мало что об этом рассказывал. Он как-то обмолвился, что они никого не убивали, кроме ворон, кротов и прочих мелких хищников.

– …В общем, я ее вспугнул и – бабах! Один выстрел, прямо в сердце. Остальные кролики бросились врассыпную. Поднимаю я эту крольчиху с земли, а Триггер говорит: «Ты же сможешь ее освежевать? Просто вспарываешь ей брюхо, хорошенько встряхиваешь, и внутренности сами вываливаются». Достаю я свой нож – у меня хороший нож, немецкая сталь, – вспарываю ей брюхо, беру за задние лапы и так трясу, как будто хочу душу вытрясти. Кровь, внутренности – во все стороны, и я тоже весь в этом дерьме, представляешь, с веток свисают кроличьи кишки и все деревья вокруг красные от крови…»

Он рассмеялся. Лен обнажил зубы. У Питера изменился тембр голоса – до неузнаваемости. Но тут в моей голове промелькнул девиз «ТРЕЗВОСТЬ»: нельзя, предупредила я себя, чтобы мое восприятие Питера было искажено под воздействием алкоголя.

– Боже, ну и весело же было. Хорошо, что мы с Триггером захватили с собой старые фотоаппараты, и эту картину удалось запечатлеть во всей красе. Вот что я хотел спросить: ты же по роду занятий наверняка разбираешься в фотоаппаратуре… – И они с Леном пустились самозабвенно обсуждать японские объективы.

Питер говорил все громче и быстрее – теперь было просто невозможно уследить за потоком его слов. Я отвлеклась от их разговора и стала разглядывать картину с лесным пейзажем. Она представилась мне слайдом, демонстрируемым на стене через проектор в темной комнате: цвета сочные – зеленый, бурый, красный, и ярко-голубое небо. Ко мне спиной стоит Питер в клетчатой рубашке, с ружьем на плече. Группа его закадычных друзей, тех, с кем я никогда не встречалась, окружили его, их лица озарены солнечными лучами, пробивающимися сквозь кроны непонятных деревьев, и забрызганы кроличьей кровью, а губы искажены веселым смехом. Но крольчиху на картине я не увидела.

Прижав ладони к черной столешнице, я подалась вперед. Мне хотелось, чтобы Питер повернулся и заговорил со мной, хотелось услышать его обычный голос. Но он ко мне не повернулся. Я стала смотреть на три других отражения в черной полированной поверхности, похожей на дождевую лужу: одни подбородки, ничьих глаз не видно, кроме глаз Эйнсли – она спокойно смотрела на стакан с лимонадом. Через какое-то время я с легким удивлением обнаружила, что около моей руки на столике образовалась большая капля. Я потрогала ее кончиком пальца и слегка размазала по поверхности, прежде чем поняла, что это слеза. Выходит, я плакала! Я ощутила, как внутри беспорядочно, как головастик, задергалась паника. Это что еще такое – я сейчас сорвусь и устрою сцену? Никогда!

Я соскользнула с кресла, стараясь действовать незаметно, пересекла бар, осторожно лавируя между столиками, и отправилась в дамскую комнату. Удостоверившись предварительно, что там, кроме меня, никого нет – только свидетелей мне не хватало! – я заперлась в розовой кабинке и несколько минут поплакала. Я не понимала, что со мной и почему я плачу; мне это показалось абсурдным: ведь раньше со мной такого не бывало.

– Возьми себя в руки, – шептала я, – не будь дурой!

Я посмотрела на рулон туалетной бумаги – он, беспомощный, белый и мягкий, обреченно дожидался, когда я закончу плакать. Я оторвала несколько квадратиков и высморкалась.

Послышались шаги, и к двери кабинки приблизились чьи-то ноги. Затаив дыхание, я устремила взгляд на туфли под дверью моего убежища. «Должно быть, это Эйнсли», – подумала я.

– Мэриен! – позвала она. – Ты в порядке?

– Да! – ответила я. Вытерла глаза и вышла. – Так. – Я постаралась придать своему голосу уверенность. – Уже прицелилась?

– Пока не знаю, – невозмутимо ответила Эйнсли. – Сначала надо понять, что он за фрукт. Ты же, конечно, ни слова не скажешь.

– Не скажу, – сказала я. – Но это неэтично с твоей стороны. Это все равно что ловить птиц на клей или приманивать рыб фонарем.

– Я же ничего с ним не сделаю, – сердито заявила она. – И не причиню ему никакого вреда.

Она сняла с затылка розовый бантик и причесалась.

– А с тобой-то что? Я видела, как ты расплакалась за столом.

– Ничего. Ты же знаешь, я не могу много пить. Наверное, тут слишком влажно. – Я уже полностью успокоилась.

Мы вернулись к столику вдвоем. Питер с пулеметной скоростью рассказывал Лену о разных способах делать автопортреты: используя отражение в зеркале, кнопку автоспуска, которая позволяет установить камеру и затем быстро занять нужное положение перед объективом, а еще с помощью спуска на длинном кабеле или воздушного спуска с грушей. Лен вставлял замечания о правильной фокусировке изображения, но через несколько минут после того, как я снова заняла свое кресло, бросил на меня выразительный взгляд, как бы говоря, что он разочарован моим выбором. И как ни в чем не бывало вернулся к разговору с Питером.

Что он имел в виду? Я смотрела то на одного, то на другого. Не переставая говорить, Питер мне улыбнулся, нежно, но как-то отстраненно, а потом я, кажется, поняла. Он воспринимал меня как сценическую бутафорию: я была для него бессловесным аксессуаром, двухмерным предметом. Он меня не игнорировал, как мне, вероятно, казалось (а иначе чем еще объяснить мое смехотворное бегство в туалет?), а зависел от меня! И Лен посмотрел на меня с таким выражением, потому что подумал, будто я намеренно пытаюсь держаться в тени, стараюсь казаться невидимой, а если это так, то, значит, мои отношения с Питером гораздо серьезнее, чем я их описала. Лен никогда никого не склонял к браку, особенно тех, кто ему нравился. Но мою ситуацию он не понял, он ее неверно интерпретировал.

Внезапно меня вновь охватила паника. Я схватилась за край столика. Квадратное помещение бара с его стянутыми тесьмой шторами, толстым ковровым покрытием и хрустальными канделябрами таило в себе нечто неприятное: в шепчущем воздухе витала мягкая угроза. «Держись! – приказала я себе. – Не двигайся». Я украдкой бросала взгляд на двери и окна, мысленно измеряя расстояния. Надо отсюда выбираться.

Освещение замигало, и один из официантов объявил: «Время, джентльмены!» Раздалось шарканье ножек отодвигаемых кресел.

Мы спустились на лифте вниз. Едва мы вышли из кабины, как Лен предложил:

– Еще рано, давайте зайдем ко мне, выпьем по одной. Заодно покажу мой телеконвертер.

– Отлично. Я с радостью! – отозвался Питер.

Пройдя через стеклянные двери, я взяла Питера под руку, и мы пошли вперед. Эйнсли завладела Леном и шла с ним позади нас на приличном расстоянии. На улице было прохладнее, дул легкий ветерок. Я отпустила руку Питера и побежала.

9

Я бежала по темному тротуару. Прошла минута, прежде чем я с удивлением заметила, что мои ноги перешли с шага на бег, и недоумевала, как это произошло, но не остановилась.

Остальные были так поражены, что на мгновение потеряли дар речи. Потом Питер крикнул мне вслед:

– Мэриен! Куда это, черт возьми, ты собралась?

В его голосе послышалась ярость: и это был непростительный грех, потому что он позволил себе орать на меня при всех. Я не ответила, но обернулась и на бегу поглядела через плечо. Питер и Лен помчались за мной. Но вскоре оба остановились, и я услышала, как Питер сказал:

– Сбегаю за машиной, обгоню ее и заеду спереди. А ты проследи, чтобы она никуда не свернула.

Он развернулся и кинулся в противоположном направлении. Это меня расстроило: я-то ждала, что Питер бросится меня догонять, но не тут-то было: за моей спиной послышался тяжелый галоп Лена. Я повернула лицо вперед – и как раз вовремя, чтобы не столкнуться со стариком, выползшим из ресторана, а потом опять оглянулась. Эйнсли постояла в нерешительности, не зная, за кем ей увязаться, но в конце концов побежала следом за Питером. Я заметила, как ее розовато-белая фигурка метнулась за угол.

Я сбилась с дыхания, но у меня была хорошая фора на старте. И теперь можно было сбавить скорость. Фонарные столбы, мимо которых я пробегала, казались вешками на моем маршруте, и для меня было достижением, своего рода доказательством успеха то, что я оставляла их за собой один за другим. В это время бары и рестораны уже закрывались, и на улицах было много людей, я приветственно улыбалась им и даже махала, и от того, с каким изумлением они смотрели мне вслед, я с трудом сдерживала хохот. Меня обуял восторг скорости: это было похоже на игру в салки.

– Эй, Мэриен! Постой! – то и дело выкрикивал Лен.

Потом из-за угла передо мной вынырнула машина Питера. Чтобы попасть на главную улицу, ему, видимо, пришлось объехать кругом весь квартал. Очень хорошо, подумала я, теперь ему придется пересечь улицу и заехать на дальний ряд, так что заблокировать меня ему не удастся.

Машина ехала навстречу мне по противоположной стороне улицы, но тут в потоке машин образовался разрыв, и Питер, резко газанув, сделал лихой разворот. Теперь его машина, оказавшись вровень со мной, притормозила, и я заметила в заднем окне круглое лицо Эйнсли, которая пялилась на меня, как луна.

И тут вдруг все перестало быть игрой. На меня угрожающе надвигалась тупая металлическая туша автомобиля. А угроза была в том, что Питер не погнался за мной бегом, а сел в машину, словно надел на себя броню; впрочем, его выбор был вполне логичным. Вот сейчас машина остановится, распахнется дверца и… куда же мы поедем?

К этому моменту я уже миновала магазины и рестораны и оказалась среди стареньких домов, стоящих поодаль от проезжей части, большинство которых, я знала, уже давно не жилые, а переоборудованы в стоматологические кабинеты и ателье. Передо мной выросли распахнутые чугунные ворота. Я юркнула в них и побежала по гравийной аллее.

Вероятно, это был какой-то частный клуб. Над входом торчал козырек, все окна были освещены. Остановившись в сомнении перед дверью, я услышала со стороны тротуара приближающиеся шаги Лена, и тут дверь медленно отворилась.

Нельзя было, чтобы меня тут поймали: как-никак это частная собственность. Я перепрыгнула через зеленую изгородь вдоль подъездной аллеи и дала стрекача по диагонали через лужайку, надеясь спрятаться в тени. Я представила себе картину: Лен доходит до конца аллеи и сталкивается с разгневанными пожилыми дамами в вечерних платьях, – и меня тут же ненадолго одолели угрызения совести. Он же мой друг. Но… он принял не мою сторону и теперь должен ответить по всей строгости.

Спрятавшись во мраке возле дома, я стала обдумывать сложившуюся ситуацию. Позади меня был Лен. Справа от меня – дом, слева и за домом угадывалось нечто более осязаемое, чем ночная тьма, и оно преграждало мне путь. Это оказалась кирпичная стена, тянувшаяся от чугунных ворот. Казалось, она стоит не только перед фасадом, но и опоясывает весь дом. Придется через нее перелезать.

Я продралась к стене сквозь колючие кусты. Стена была мне по плечо. Я сняла туфли и перекинула их на ту сторону. Потом, подтянувшись, стала карабкаться, хватаясь за ветки деревьев и упираясь пальцами ног в выбоины кирпичной кладки. Тут раздался хруст. Кровь стучала у меня в висках.

Добравшись до вершины стены, я закрыла глаза, встала на колени лицом к дому и, ощутив легкое головокружение, грохнулась назад.

Потом я почувствовала, как чьи-то руки подняли меня с земли, усадили и встряхнули. Это был Питер: он шел за мной, не отставая, и ждал со стороны переулка, зная наверняка, что я буду перелезать через стену.

– И что это на тебя нашло? – бросил он сердито. В свете фонарей выражение его лица казалось не то злобным, не то встревоженным. – Ты в порядке?

Я прильнула к нему и, подняв руку, дотронулась до его шеи. Я почувствовала огромное облегчение оттого, что меня поймали и держат в объятиях, и что наконец я услышала нормальный голос Питера и точно знала, что он настоящий. Я невольно рассмеялась.

– В полном, – произнесла я, не в силах сдержать смех. – Конечно, я в порядке. Я не знаю, что на меня нашло.

– Тогда надень туфли, – протягивая их мне, скомандовал Питер. Он был раздражен, но не хотел устраивать сцену при всех.

Лен взобрался на стену и шумно спрыгнул вниз. Он тяжело дышал.

– Поймал ее? Хорошо. Давайте-ка по-быстрому сделаем ноги, пока они не вызвали полицию.

Машина стояла неподалеку. Питер открыл для меня переднюю дверцу, и я залезла внутрь. Лен сел сзади рядом с Эйнсли. Мне он только сказал:

– Вот уж не думал, что ты из этих истеричек!

Эйнсли ничего не сказала. Питер отъехал от тротуара и свернул за угол, Лен показывал ему дорогу. Я бы с удовольствием отправилась домой, но мне не хотелось в тот вечер еще больше действовать Питеру на нервы. Я выпрямилась и сложила руки на коленях.

Мы припарковались у многоэтажки, где жил Лен: насколько я смогла различить в темноте, это была темная кирпичная развалюха с пожарными лестницами снаружи. Лифта в здании не было, и нам пришлось топать по скрипучей лестнице с темными деревянными перилами. Мы чинно поднимались парами.

Его квартирка оказалась крошечной, с большой комнатой, откуда одна дверь вела в ванную, а другая – в кухню. Внутри царил легкий беспорядок: чемоданы на полу, повсюду разбросаны книги и одежда: Лен явно еще находился в процессе переезда. Кровать, выполняющая еще и функцию дивана, стояла слева от входной двери. Я скинула туфли и забралась на нее с ногами. Только теперь мои легкоатлетические упражнения дали о себе знать, и все тело болело от усталости.

Лен щедро разлил коньяк по трем бокалам для нас, порылся на кухне в поисках кока-колы для Эйнсли, потом поставил пластинку. После чего они с Питером принялись возиться с камерами, прилаживая к ним съемные объективы, глядя в окошечко видоискателя и обсуждая разные режимы выдержки. Я была как выжатый лимон. Меня переполняло чувство горького раскаяния, но ему не было выхода. Если бы я осталась наедине с Питером, наверное, все было бы по-другому: он бы мог меня простить.

От Эйнсли не было никакого проку. Я чувствовала, что она будет продолжать как ни в чем не бывало гнуть свою линию: мол, нас, маленьких девочек, все должны видеть, но не слышать. Она устроилась на круглом плетеном стуле – точно таком же, как у Клары во дворе, с той лишь разницей, что у этого была еще стеганая вельветовая подушка сочного желтого цвета. Знаю я эти подушки. Они крепятся к сиденью резинкой и имеют свойство, если ты вертишься на стуле, выезжать из-под тебя и загибаться вверх. Но Эйнсли сидела неподвижно, держа стакан с кока-колой на коленях и, заглядывая внутрь, изучала свое отражение на поверхности коричневой жидкости. По ее виду было невозможно сказать, весело ей или скучно: своей терпеливой невозмутимостью она напоминала насекомоядное растение на болоте, которое, раскинув свернутые трубочкой листья, чуть наполненные водой, дожидается, когда на них сядет муха, чтобы съесть ее и переварить.

Я сидела, откинувшись к стене, и попивала коньяк, мужские голоса и звуки музыки набегали на меня, как прибой. Наверное, под тяжестью моего тела кровать чуть отъехала от стены; во всяком случае, совершенно бездумно я отвернулась от людей в комнате и стала глядеть вниз, в темную щель между стеной и кромкой кровати. Что-то меня привлекло в прохладе тьмы.

«Наверное, там очень тихо, – думала я, – и не так влажно». Я поставила свой бокал на телефонный столик рядом с кроватью и украдкой обвела взглядом комнату. Все были при деле, никто не заметит.

Через минуту я втиснулась между кроватью и стеной, став незаметной, – правда, нельзя сказать, что поза была удобная. «Нет, так не пойдет, – подумала я, – надо сползти под кровать. Там я буду чувствовать себя как в палатке». Мне не пришло в голову выбраться обратно. Я тихо-тихо, используя тело, как рычаг, еще дальше отодвинула кровать от стены, приподняла край покрывала и проскользнула под кровать, словно письмо, сунутое в щель почтового ящика. Но расстояние от каркаса до пола оказалось слишком маленьким, и мне пришлось лежать плашмя. Я снова придвинула кровать вплотную к стене.

Мне было жутко тесно. К тому же я лежала на пухлом слое крупных комков пыли, похожих на кусочки плесневелого хлеба (я сначала злобно подумала: ну и свинья этот Лен, совсем не подметает под своей кроватью, но потом сама же за него и вступилась: он же в этой квартире давно не жил, и эта пыль наверняка осталась от того, кто обитал здесь раньше). Но полумрак, подернутый оранжевыми бликами света, который струился сквозь защищавшее меня с четырех сторон покрывало, прохлада и одиночество были мне приятны. Пронзительная музыка, резкие взрывы смеха и убаюкивающий рокот голосов заглушались матрасом и доносились словно издалека. Несмотря на пыль и тесноту, я была рада, что мне не надо сидеть там наверху с ними, в оглушающем грохоте и изнуряющей духоте. Хотя я находилась всего фута на два или три ниже их, я мысленно называла комнату «там наверху». А сама я была как бы под землей. Вырыла себе личную нору. И упивалась собой.

Мужской голос – наверное, Питера – произнес:

– Э, а где Мэриен?

И другой ответил:

– Может, в сортире?