Текст книги "Орикс и Коростель"

Ливень

Снежный человек просыпается от грома и порыва ветра: накрыла послеобеденная гроза. Он выкарабкивается из раскладушки, хватает простыню. Налетит в мгновение ока, а металлическая раскладушка – последнее место, где стоит находиться в грозу. В лесу он соорудил островок из автопокрышек, надо заползти туда, покрышки будут изоляцией между ним и землей, пока гроза не кончится. Порой идет град, каждая градина – как мячик для гольфа, но листва замедляет их падение.

Снежный человек добирается до покрышек, и тут же начинается гроза. Сегодня только дождь, всегдашний потоп, такой мощный, что воздух превращается в туман. Сверху рушится вода, трещат молнии. Над головой хлещут ветки, по земле текут ручьи. Становится прохладнее, воздух заполняется запахом свежевымытых листьев и мокрой земли.

Дождь превращается в изморось, раскаты грома затихают где-то вдали, и Снежный человек возвращается к тайнику – взять бутылки из-под пива. Потом идет к бетонному навесу, который был когда-то частью моста. Под навесом – оранжевый знак с черным силуэтом копающего человека. Прежде это означало «Работают люди». Странно думать о бесконечном труде, копании, ковке, резьбе, поднятии тяжестей, бурении, день за днем, год за годом, век за веком; а теперь сплошная разруха – наверное, везде. Песочные замки на ветру.

Вода течет сквозь дыру в бетоне. Снежный человек встает под струю, открывает рот и жадно глотает – в воде полно песка, веточек и еще какой-то дряни, о которой и думать не хочется: вода, наверное, текла сюда через заброшенные дома, подвалы, грязные канавы, да где угодно. Снежный человек моется и полощет простыню. Особо чистым не станет, но хотя бы смоет верхний слой грязи. Неплохо бы обзавестись мылом, Снежный человек в каждом своем мародерском набеге забывает.

В конце концов он наполняет водой пивные бутылки. Надо раздобыть емкость поудобнее, термофлягу или ведро – побольше что-нибудь. К тому же бутылки неудобные: скользкие и неустойчивые. Но ему все кажется, что он чувствует запах пива – хотя это всего лишь плод воображения. Давайте поиграем, как будто это пиво.

Зря он об этом. Нечего себя мучить. Хватит дразнить себя недостижимым, словно он запертая, истыканная проводами лабораторная крыса, вынужден ставить бесполезные извращенные эксперименты над собственными мозгами.

Выпустите меня на свободу! – слышит он свои мысли. Но ведь он не заперт, не в тюрьме. Свободнее некуда.

– Я не нарочно, – по-детски хнычет он, в таком настроении он всегда хнычет. – Так получилось, я ведь не знал, все вышло из-под контроля! Что я мог сделать, ну что? Кто-нибудь, послушайте, ну услышьте же меня, кто-нибудь!

Отвратительный спектакль. Даже он не поверил. Зато теперь снова плачет.

Очень важно, говорит книга у него в голове, игнорировать незначительные источники раздражения, избегать тщетного роптания и направить всю ментальную энергию на реальность данного мига и на задачи, которые она ставит. Наверное, прочел где-то. В его мозгу вряд ли бы родилось тщетное роптание – наверняка он откуда-то это позаимствовал.

Он вытирает лицо краем простыни.

– Тщетное роптание, – повторяет он вслух. Ему вновь чудится, будто его слушают, будто кто-то невидимый прячется в листве и лукаво наблюдает.

4

Скунот

У него и впрямь есть слушатель: молодой скунот. Теперь Снежный человек видит: из-под куста на него уставились блестящие глаза.

– Хорошая девочка, иди сюда, – ласково говорит он. Скунот тут же исчезает. Если задаться такой целью, если очень постараться, можно приручить скунота – будет с кем поболтать. Всегда приятно с кем-нибудь поболтать, говорила ему Орикс.

– Ты бы как-нибудь попробовал, Джимми, – говорила она, целуя его в ухо.

– Но я с тобой болтаю, – возражал он.

Еще поцелуй.

– Неужели?

Когда Джимми исполнилось десять лет, отец подарил ему скунота.

Как выглядел отец? Снежный человек не может вспомнить, как ни пытается. Мать Джимми – четкий образ, с белой блестящей рамкой, будто на полароидных фотографиях, но отец вспоминается обрывками: кадык прыгает вверх-вниз, когда отец глотает, уши просвечивают на фоне кухонного окна, левая ладонь лежит на столе, отрезанная манжетой. Отец – словно коллаж. Может, Джимми не удавалось отдалиться, чтобы рассмотреть картинку целиком.

Наверное, скунот появился, потому что у Джимми был день рождения. Джимми полностью вытеснил воспоминания о своих днях рождения: они не праздновались – по крайней мере, с тех пор, как уехала Долорес. Она-то всегда помнила про его день рождения, готовила торт или покупала, но все равно то был самый настоящий деньрожденный торт со свечками и сахарной глазурью – правда же? Снежный человек цепляется за реальность этих тортов, как утопающий за соломинку, закрывает глаза и вызывает в памяти торты, они парят перед ним, горящие свечи вкусно пахнут ванилью, как и сама Долорес.

А вот мать никогда точно не помнила, сколько Джимми лет и когда у него день рождения. Ему приходилось напоминать за завтраком; тогда мать выныривала из своего транса и покупала ему какой-нибудь ужасающий подарок – детскую пижаму с кенгуру или медведями, диск, который не станет слушать ни один человек младше сорока, белье с нарисованными китами, – заворачивала в бумагу и совала ему за ужином, все страннее улыбаясь. Словно кто-то закричал «Улыбайся!» – и ткнул ее вилкой.

А потом отец терзал их неуклюжими оправданиями, мол, эта правда-правда особенная и важная дата как-то вылетела у него из головы, и спрашивал Джимми, все ли в порядке, и присылал ему электронную открытку – стандартный дизайн «ОрганИнк»: пять крылатых свиноидов танцуют конгу, подпись «С Днем Рождения, Джимми, пусть все твои мечты сбываются», – а на следующий день приносил подарок – не подарок, по сути дела, а очередной инструмент, или интеллектуальную игру, или еще какое скрытое требование, а Джимми должен был соответствовать. Только чему? Стандарта не было, а если и был, то настолько размытый и необъятный, что его никто не мог разглядеть, в особенности Джимми. Чего бы он ни достиг, всё было не то, всё мало. По шкале результатов «математика-химия-прикладная биология», принятой в «ОрганИнк», Джимми, видимо, был удручающе нормален. Может, поэтому отец перестал говорить, что можно добиться большего, если постараться, и начал хвалить сына – с плохо скрываемым разочарованием, словно у того черепно-мозговая травма.

В общем, Снежный человек забыл про десятый день рождения всё, кроме скунота, которого отец принес в дорожной клетке. Очень маленький скунот, самый маленький из второго поколения, отпрыск первой пары, которую построили генным сплайсингом. Остальной помет тут же раскупили. Отец Джимми дал понять, что ему пришлось потратить много времени и практически все свое влияние, чтобы раздобыть этого зверя, но это все ерунда, оно того стоило, ведь он никаких усилий не жалеет ради такого очень-очень важного дня (который, как всегда, по странной случайности уже прошел).

Поначалу скуноты были баловством, их в свободное время выводили какие-то подающие надежды сотрудники из биологической лаборатории «ОрганИнк». В те дни все дурачились: так забавно создавать новых животных, говорили эти ребята, богом себя чувствуешь. Результаты некоторых экспериментов пришлось уничтожить, они оказались слишком опасны – кому нужна жаба ага с цепким, как у хамелеона, хвостом, которая через окно заберется в ванную и ослепит вас, пока вы чистите зубы? Еще был змеекрыс, неудачная помесь крысы и змеи, его тоже пришлось ликвидировать. Но скуноты обрели популярность у сотрудников «ОрганИнк». Они были не из внешнего мира – мира вне охранямых поселков, – поэтому не являлись переносчиками чужеродных микробов и не представляли опасности для свиноидов. К тому же они были миленькие.

Маленький скунот позволил Джимми взять себя на руки. Черно-белый – черная маска на морде, белая полоса на спине и черно-белые кольца на пушистом хвосте. Скунот лизнул пальцы Джимми, и тот влюбился.

– Он не воняет, как скунсы, – сказал отец. – Чистый зверь с добрым нравом. Добродушный. Взрослые скуноты в домах живут плохо, они агрессивные, могут дом запросто развалить. Но этот вроде поспокойнее. Посмотрим, как у него дела пойдут. Да, Джимми?

Последнее время отец словно извинялся перед Джимми, будто несправедливо наказал за что-то, а теперь жалеет. Он слишком часто говорил: «Да, Джимми?» Джимми это не нравилось – не нравилось, что теперь он должен ставить другим хорошие оценки. У отца были и другие неприятные привычки – неожиданные шутливые удары под дых, взъерошивание волос, слово «сынок» особо задушевным голосом. И эта фальшивая сердечность становилась все менее убедительной, будто отец прослушивался на роль отца в кино, но без особой надежды на успех. Джимми сам немало притворялся, так что, как правило, различал притворство в других. Он погладил маленького скунота и промолчал.

– А кто будет его кормить и чистить за ним туалет? – спросила мама. – Потому что я этим заниматься не собираюсь. – Она не злилась, сказала это невозмутимо, сухо, будто она только наблюдатель, в стороне; будто Джимми и рутинная забота о нем, и его неудовлетворительный отец, и грызня между ними двумя, и багаж их жизней, что с каждым днем тяжелее, – все это не имело с ней ничего общего. Она больше не злилась, не выбегала из дома в одних тапочках. Она будто специально притормозила, и ее действия стали намеренными.

– А Джимми тебя и не просил. Он этим сам займется. Да, Джимми? – сказал отец.

– Как ты его назовешь? – спросила мама. Ее это вообще-то не интересовало, она просто цеплялась к Джимми. Ей не нравилось, когда он привязывался к подаркам отца. – Наверное, Бандитом?

Джимми как раз про это имя и думал – из-за черной маски.

– Нет, – ответил он. – Это скукота. Назову Убийцей.

– Хороший выбор, сынок, – сказал отец.

– Ну, если твой Убийца наделает лужу, не забудь подтереть, – сказала мама.

Джимми отнес Убийцу в свою комнату, и скунот устроил себе гнездо в подушке. Он все-таки пахнул, странно, однако не противно, острый запах кожи, как дорогое мыло для мужчин от какого-нибудь дизайнера. Джимми спал в обнимку с Убийцей, нос к носу.

Через пару месяцев отец Джимми сменил работу. Его нашли охотники за головами из «НоваКожа» и предложили работу на уровне заместителя – на вице-уровне, как выразилась мама. Рамона, лаборантка из «ОрганИнк», перешла на новую работу вместе с отцом Джимми; Рамона была частью сделки, потому что она очень ценный кадр, сказал отец, его правая рука. («Шутка», – объяснил он – мол, он в курсе, что на самом деле Рамона никакая не рука. Но Джимми это и без него знал.) Джимми, в общем, радовался, что по-прежнему сможет видеть Рамону за обедом – хоть кто-то знакомый, – хотя обедов этих было все меньше, и случались они все реже.

«НоваКожа» была дочерней компанией «Здравайзера», и Джимми с родителями переехали в охраняемый поселок «Здравайзер». На сей раз дом – в стиле итальянского Возрождения, крыльцо с аркой, изразцы цвета натуральной керамики, крытый бассейн побольше. Мама Джимми называла дом «этот сарай». Она жаловалась на службу безопасности у ворот «Здравайзера» – охранники грубее, подозревали всех и любили устраивать личный досмотр, особенно женщинам. Им это в кайф, говорила она.

Она делает из мухи слона, возражал отец. К тому же, прибавлял он, пару недель назад тут произошло ЧП – какая-то фанатичка, женщина, с агрессивной биоформой в баллончике из-под лака для волос. Какой-то ужасный укрепленный сплайс, «эбола» или «марбург», вызывает геморрагическую лихорадку. Она атаковала охранника – тот вопреки правилам снял маску, потому что жарко стало. Разумеется, женщину тут же обезвредили пистолетом-распылителем и нейтрализовали в цистерне с хлоркой, а бедного охранника тут же переместили в отдел агрессивных биоформ и заперли в изоляторе, где он превратился в лужицу слизи. Больше никто не пострадал, но неудивительно, что охранники теперь нервничают.

Мама Джимми говорила, что все равно чувствует себя как в тюрьме. Она не понимает, какова ситуация, отвечал отец. Она что, не хочет быть в безопасности, не хочет, чтобы ее сын был в безопасности?

– Так это все ради меня? – спросила мама. Она неторопливо резала французский тост на ровные кубики.

– Ради нашего блага. Ради нас.

– Ну, знаешь ли, я не согласна.

– Тоже мне новость, – сказал отец Джимми.

Если верить маме Джимми, телефон их прослушивался, электронная почта перехватывалась, а крепкие молчаливые уборщицы, которые приходили дважды в неделю – всегда парами, – были шпионами. У нее уже паранойя, сказал отец, и в любом случае скрывать им нечего, зачем волноваться.

Охраняемый поселок «Здравайзер» был новее, чем «ОрганИнк», и больше. Два торговых центра вместо одного, больница получше, три ночных клуба и даже поле для гольфа. Джимми пошел в местную школу, где поначалу никого не знал. Несмотря на одиночество, вполне терпимо. На самом деле даже хорошо: можно по новой опробовать старые шутки и трюки, в «ОрганИнк» дети уже привыкли к его выходкам. Он уже не подражал шимпанзе, как в детстве – теперь он изображал, что его тошнит или что он подавился чем-то и задохнулся до смерти. Оба трюка были весьма популярны. Был у него еще один трюк – он рисовал на животе голую девушку, чья промежность находилась точно на пупке, и заставлял ее извиваться.

Он больше не приходил домой обедать. Утром уезжал на школьном этанол-солнцебусе, а домой возвращался вечером. В школе была столовая со стенами веселенькой расцветки, где подавали сбалансированную еду, этноменю – пироги, фалафель, – а еще кошерную пищу и вегетарианские соевые блюда. Джимми был на седьмом небе – не нужно больше обедать с родителями. Он даже немного потолстел и больше не был самым тощим в классе. Если оставалось время в обеденный перерыв и нечем было заняться, Джимми ходил в библиотеку и смотрел старые учебные диски. Он больше всего любил Попугая Алекса из «Классических исследований поведения животных». Джимми нравилась та часть, в которой Алекс изобретал новое слово для миндаля – пробковый орех, – а больше всего та серия, где Алекса доставали упражнения про синие треугольники и желтые квадраты, и он говорил: «А теперь я улетаю». – «Нет, Алекс, немедленно вернись! Где синий треугольник – нет, синий треугольник?» Но Алекс уже смылся. Пять баллов Алексу.

Однажды Джимми разрешили принести в школу Убийцу, где она – теперь это официально была она – стала хитом сезона.

– Ой, Джимми, как тебе повезло, – сказала Вакулла Прайс, первая девочка, в которую он влюбился. Она погладила Убийцу – темная рука, розовые ногти, – и Джимми задрожал, будто пальцы касались его тела.

Отец Джимми все больше пропадал на работе и все меньше о ней говорил. В «НоваКоже» были свиноиды, как и на «Фермах ОрганИнк», только помельче, их использовали для биотехнологий, имеющих отношение к коже. Основная задача – найти способ заменять старый эпидермис новым, который не истончен лазером и не обновлен ненадолго дермабразией; совершенно новой кожей, без морщин и пятен. Для этого требуется вырастить молодую, сочную кожную клетку, которая поглотит старые и заменит их собственными копиями – как водоросли в пруду.

В случае успеха отдача неимоверна, объяснял отец Джимми во время мужских разговоров по душам, которые практиковал в последнее время. На свете живут богатые, некогда молодые и красивые мужчины или женщины, подсевшие на гормональные добавки, объевшиеся витаминами, но измученные бескомпромиссным зеркалом. Они продадут все: собственные дома, виллы в охраняемых поселках для богатых пенсионеров, собственных детей и даже душу, лишь бы снова обрести товарный вид. «НоваКожа» для стариков, гласил броский логотип. Нельзя сказать, что уже нашли стопроцентно эффективный метод: десяток добровольцев, подвергшихся разрушительному действию времени, но исполненных надежды, сдались для опытов: они ничего не платили за лечение, но подписали отказ от права подавать в суд. Они превратились в Плесень из Далекого Космоса: пятнистые, буро-зеленые, кожа слезает рваными лоскутьями.

Но в «НоваКоже» имелись и другие проекты. Однажды вечером отец Джимми вернулся домой поздно, навеселе и с бутылкой шампанского. Джимми хватило одного взгляда на него, чтобы убраться куда подальше. Он спрятал маленький микрофон за морским пейзажем в гостиной и еще один на кухне за настенными часами, которые каждый час вопили голосами разных птиц, – и слушал то, что его не касалось. Джимми собрал микрофоны на неотехнологии в школе из стандартных деталей беспроводных микрофонов для диктовки – чуть подправить, и выйдет неплохая прослушка.

– Это по какому поводу? – спросил мамин голос. Она про шампанское.

– У нас получилось, – ответил голос отца. – Я думаю, нужно отпраздновать. – Звуки борьбы – наверное, пытается ее поцеловать.

– Получилось что?

Хлопает пробка.

– Иди сюда, оно не укусит. – Пауза – наверное, отец разливает шампанское. Да: звякают бокалы. – За нас.

– Получилось что? Мне нужно знать, за что пью.

Снова пауза. Джимми представил себе, как отец глотает, кадык прыгает вверх-вниз, буль-буль.

– Проект по нейрорегенерации. Мы вырастили внутри свиноида великолепные ткани человеческого мозга. Наконец-то, после всех неудач! Ты подумай, какие возможности для тех, кто перенес инсульт и…

– Только этого нам и не хватало, – сказала мама Джимми. – Еще куча народу со свиными мозгами. Нам мало тех, что уже есть?

– Ты хотя бы раз в жизни можешь думать позитивно? Весь этот негатив – это нехорошо, то нехорошо, – послушать тебя, так ничего никогда не бывает хорошо!

– Про что мне думать позитивно? Вы изобрели метод обобрать еще кучу отчаявшихся людей, – медленно сказала мама Джимми своим новым голосом, без капли гнева.

– Господи, ты конченый циник!

– Это ты циник. Ты и твои умники-партнеры. Твои коллеги. Это все неправильно, вся ваша организация аморальна, это нравственная выгребная яма, и ты это прекрасно знаешь.

– Мы дадим людям надежду. Надежда – никакая не обдираловка.

– По расценкам «НоваКожа» – обдираловка. Вы себя рекламируете, обдираете людей как липку, а кончаются деньги – кончается и спасение. Люди будут гнить, а вам наплевать. Забыл уже, о чем мы раньше говорили, чего мы хотели? Чтобы людям лучше жилось – и не только людям с деньгами. Ты раньше был таким… у тебя идеалы были.

– Разумеется, – устало сказал отец Джимми. – Они и сейчас есть. Только я не могу их себе позволить.

Пауза. Мама, наверное, обдумывает сказанное.

– Как бы там ни было, – говорит она – верный признак, что сдаваться она не собирается. – Как бы там ни было, исследования исследованиям рознь. Ты пытаешься подкрутить отверткой самые кирпичики, основы жизни. Это аморально. Это… святотатство.

Бам! по столу. Не рукой. Бутылкой, что ли?

– Ушам своим не верю! Какой ереси ты наслушалась? Ты же образованный человек, ты же сама этим занималась! Это всего лишь белки, ты сама отлично знаешь! Нет ничего святого в клетках и тканях, это просто…

– Я знакома с теорией, спасибо.

– В любом случае мы живем за счет этих исследований. Вряд ли ты, в твоем положении, можешь быть судией.

– Я знаю, – говорит голос мамы. – Поверь мне, это единственное, что я знаю. Почему ты не найдешь другую работу, честную? Что-нибудь простое.

– Например, какую и, например, где? Хочешь, чтобы я канавы копал?

– По крайней мере, твоя совесть будет чиста.

– Нет, это твоя совесть будет чиста. Это ты невротик, у тебя чувство вины. Может, тебе самой пару канав выкопать, хотя бы делом займешься. И курить, может, бросишь – ты же ходячая фабрика эмфиземы, ты в одиночку табачную промышленность поддерживаешь. Подумай об этом, раз ты такая высокоморальная. Эти ребята подсаживают шестилетних детишек, бесплатные образцы раздают.

– Я все это знаю. – Пауза. – Я курю, потому что у меня депрессия. Меня огорчают табачные компании, меня огорчаешь ты, меня огорчает Джимми, он превращается в…

– Ну так прими таблетки, если у тебя, блять, депрессия!

– Ругаться необязательно.

– А мне кажется, обязательно! – Что отец умеет кричать, для Джимми не стало новостью, но поразило сочетание крика с руганью. Может, они наконец хоть что-нибудь сделают, хоть стекла побьют. Он испугался – в животе снова заворочался холодный ком, – но не слушать дальше не мог. Если будет катастрофа, окончательный крах, он должен это наблюдать.

Но ничего не произошло, только шаги – кто-то вышел из комнаты. Который из двух? Кто бы это ни был, сейчас он поднимется наверх, убедится, что Джимми спит и разговора не слышал. А потом поставит очередную галочку в списке подвигов Замечательных Родителей, который оба вели в голове. Джимми злило не плохое, что ему делали, а хорошее. Точнее, то, что родители делали якобы для его блага. Или то, что, по мнению родителей, для него и так сойдет. То, за что они могли одобрительно похлопать себя по спине. Они ничего не знали о нем, о том, что ему нравится, что он ненавидит, чего хочет. Им казалось, он лишь то, что видно на поверхности. Милый ребенок, правда, слегка туповат и любит кривляться на публику. Не вундеркинд, не технарь, но, в конце концов, нельзя же иметь все и сразу – по крайней мере, не полное ничтожество. Не пьет, не сидит на наркотиках, в отличие от многих сверстников, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Он слышал, папа однажды так сказал, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, словно однажды Джимми непременно облажается, скатится на самое дно, просто пока до этого дело не дошло. А о другом, тайном человеке, что жил внутри Джимми, они абсолютно ничего не знали.

Он выключил компьютер, выдернул наушники, погасил свет и залез в кровать, тихо и очень осторожно – там уже спала Убийца. Лежала у него в ногах, ей там нравилось; она часто лизала ему пятки – слизывала соль. Это было щекотно; он залезал с головой под одеяло и беззвучно смеялся.