Текст книги "Орикс и Коростель"

5

Повар

Снежный человек в драной простыне сидит сгорбившись на опушке, где трава, вика и морской виноград переходят в песок. Стало прохладнее, и отчаяние немного отступило. И хочется есть. У голода есть свой плюс: если ты голоден, значит, еще жив.

Над головой шелестит листьями бриз; скрежещут и зудят насекомые; красное заходящее солнце освещает башни в воде, уцелевшие стекла вспыхивают, будто кто-то зажег гирлянду лампочек. Кое-где сохранились сады на крышах – теперь там разрослись кусты. К ним по небу летят сотни птиц – домой, к насестам. Ибисы? Цапли? Черные – бакланы, это Снежный человек знает точно. Они устраиваются в темной листве, каркают и ссорятся. Теперь он знает, где искать гуано, если понадобится.

На опушку, к югу, выбегает кролик, скачет, прислушивается, останавливается пощипать траву гигантскими зубами. Он светится в сумерках, зеленоватое сияние, иридоциты какой-то глубоководной медузы, давний эксперимент. Кролик в полумраке мягок, почти прозрачен, словно рахат-лукум, – будто мех можно слизать, как сахар. Зеленые кролики существовали, еще когда Снежный человек был мальчиком, хотя тогда были не такие огромные, еще не выбрались из клеток, не скрещивались с дикими и не причиняли неприятностей.

Кролик Снежного человека не боится, хотя вызывает массу плотоядных желаний: хочется ударить животное камнем, голыми руками разорвать на части и запихать в рот вместе с шерстью. Но кролики – дети Орикс, и к тому же ее священные животные; а огорчать женщин не стоит.

Сам виноват. Наверное, он был вдупель пьян, когда сочинял законы. Надо было сделать кроликов съедобными, по крайней мере для себя, но теперь уже поздно. Он почти слышит, как Орикс над ним смеется, снисходительно и немножко злорадно.

Дети Орикс, Дети Коростеля. Надо было что-то придумать. Излагай проще, не распыляйся, не запинайся: вот так, должно быть, советовали адвокаты преступникам на скамье подсудимых. Коростель сделал кости Детей Коростеля из кораллов, что лежали на пляже, потом сделал плоть их из манго. А Дети Орикс вылупились из яйца, огромного яйца, которое снесла сама Орикс. Вообще-то она снесла два яйца, в одном были птицы, звери и рыбы, а в другом – слова. Но яйцо, в котором были слова, проклюнулось первым, а Дети Коростеля тогда уже были созданы, они съели все слова, потому что хотели есть, и когда проклюнулось второе яйцо, слов уже не осталось. Поэтому звери не умеют говорить.

Главное – внутренняя логика. Снежный человек давно это понял, еще когда ему сложнее давалось вранье. Теперь, даже если его ловят на мелких противоречиях, он может убедительно соврать, потому что эти люди ему верят. Нынче из всех живущих на свете лишь он один видел Коростеля в лицо, и в этом его преимущество. Над его головой реет незримая хоругвь Коростельства, Коростеления, Коростельшества, освящая любой его поступок.

Всходит первая звезда.

– Звездочка светлая, звездочка ранняя, сделай, чтоб сбылись мои желания, – произносит он. Опять какая-то учительница из начальной школы. Толстозадая Салли. А теперь зажмурьтесь. Крепче! Крепко-крепко! Видите падающую звезду? А теперь загадаем желание, попросим того, чего хотим больше всего на свете. Только тссс! Никому не говорите, что загадали, а то не сбудется.

Снежный человек крепко зажмуривается, закрывает глаза кулаками, кривит лицо. Ну вот – падающая звезда; голубая.

– Звездочка ясная, первая зоренька, пусть все исполнится скоренько, скоренько, – заканчивает он.

Держи карман шире.

– О, Снежный человек, а почему ты ни с кем разговариваешь? – говорит чей-то голос. Снежный человек открывает глаза. Трое Детей Коростеля, из тех, что постарше, стоят поодаль и с интересом за ним наблюдают. Видимо, подкрались в сумерках.

– Я говорю с Коростелем, – отвечает он.

– Но ты говоришь с Коростелем через свою блестящую штуку! Она что, сломалась?

Снежный человек поднимает левую руку, показывает им часы.

– Это чтобы слушать Коростеля. А говорить с ним надо по-другому.

– А почему ты говоришь с ним о звездах? Что ты говоришь Коростелю, о Снежный человек?

Действительно, что это я говорю Коростелю, думает Снежный человек. Когда имеете дело с аборигенами, заводится запись у него в голове – на этот раз более современная, конец двадцатого века, голосом уверенной в себе женщины, – следует попытаться уважать их традиции и ограничивать свои объяснения простыми концепциями, которые могут быть поняты в контексте туземной системы верований. Какая-нибудь самоотверженная работница из гуманитарной службы, в костюме-сафари с миллионом карманов и сетчатыми подмышками. Снисходительная, самодовольная сучка, думает, у нее есть ответы на все вопросы. В студенческие годы он знал барышень такого типа. Окажись она здесь, ей пришлось бы пересмотреть смысл слова «аборигены».

– Я сказал ему, – отвечает Снежный человек, – что вы задаете слишком много вопросов. – Он подносит часы к уху. – А он говорит, если не перестанете, он с вами разделается, как повар с картошкой.

– Пожалуйста, о Снежный человек, скажи, а что такое повар с картошкой?

Еще одна ошибка, думает Снежный человек. Нужно избегать невразумительных метафор.

– Повар с картошкой, – говорит он, – это такая очень, очень плохая штука. Такая плохая, что я даже описать не могу. А теперь вам пора спать. Уходите.

– Что такое повар с картошкой? – спрашивает Снежный человек сам себя, когда они убегают. Картошка – это клубень растения. Его растили на полях. Что такое поля? Это мы пропустим, слишком сложно. Картошку едят – только сперва ее чистят, потом жарят… – Пожалуйста, скажи, зачем ее надо жарить? Почему нельзя просто съесть растение? – Это мы тоже пропустим. Слушайте внимательно. Повар срезает с картошки кожуру, режет картошку на куски и кладет на сковородку, это такая круглая железная коробка, она нагревается на плите… – Что такое плита? – Не важно. Пока картошка лежит на сковородке, повар достает масло… Масло – это желтый жир, он делается из выделений молочных желез… ладно, масло тоже пропустим. Итак, повар жарит картошку на сковородке, а потом подбрасывает, и картошка слетает со сковородки и падает на пол…

– Ладно, – говорит Снежный человек. – Попробуем еще раз. Картошка – бесполезное изобретение Темных Времен. Картошка была орудием пытки, и все, кого пытали картошкой, в вербальной форме изрыгали свои грехи и преступные деяния из прошлых жизней. Картошка была предметом культа, ее пожирали фетишисты, которые верили, что она увеличит их кинетическую и сексуальную силу. Повар же необъясним доступными рациональными средствами.

Повар – это я.

И мне крышка.

Рыба

Небо темнеет, из ультрамарина в индиго. Благослови Господь тех, кто давал названия масляным краскам и дорогому женскому белью, думает Снежный человек. Розовый лепесток, кармазин, маренго, умбра, спелая слива, индиго, ультрамарин; все эти слова и фразы – фантазии. Утешительно помнить, что когда-то Homo sapiens sapiens так изобретательно обращался с языком – и не только с языком. Виртуозен, куда ни плюнь.

Обезьяньи мозги, считал Коростель. Обезьяньи лапы, любопытство мартышки, все сломать, вывернуть наизнанку, понюхать, пощупать, измерить, улучшить, сломать, выбросить – все это из-за обезьяньих мозгов – усовершенствованная модель, разумеется, но обезьяньи мозги есть обезьяньи мозги. Коростель был невысокого мнения о человеческой изобретательности, несмотря на то что в избытке обладал ею сам.

Со стороны деревни, точнее – того, что могло бы называться деревней, будь в ней дома, слышен гул голосов. Точно по расписанию – мужчины несут факелы, за мужчинами следуют женщины.

Всякий раз, видя этих женщин, Снежный человек поражается. Кожа у них всех известных цветов, от чернее черного до белее белого, все разного роста, но каждая безупречно сложена. Зубы крепкие, кожа гладкая. Никакого жира на талии, никаких «велосипедных покрышек», никакой целлюлитной апельсиновой корки на бедрах. Ни волосков на ногах, ни зарослей между. Как отретушированные фотографии моделей или реклама дорогого фитнеса.

Может, потому они и не вызывают в Снежном человеке даже проблеска похоти. Его всегда трогали отпечатки человеческого несовершенства, мелкие изъяны: кривая улыбка, бородавка возле пупка, родинка, синяк. Эти места он выискивал, их целовал. Хотел утешить, целуя рану, дабы ее излечить? В сексе всегда есть капля меланхолии. Когда неразборчивая юность миновала, он полюбил печальных женщин, нежных и ранимых, покалеченных жизнью, женщин, которым он был нужен. Ему нравилось утешать их, ласкать их, подбадривать. Делать их чуть счастливее, пускай ненадолго. И себя заодно, разумеется – такова награда. Благодарная женщина на многое способна.

А эти новые женщины не грустят, у них не бывает кривых улыбок: они безмятежны, точно ожившие статуи. Они его замораживают.

Женщины несут его рыбу, еженедельную рыбу, поджаренную, как он учил, завернутую в листья. Он чует эту рыбу, он истекает слюной. Они выносят рыбу, кладут ее на землю перед ним. Прибрежная рыба, мелкая и безвкусная – ее никто не ел, поэтому ее не ловили и не выловили окончательно; или же придонный мутант, прыщавый от токсинов, но Снежному человеку плевать, он что угодно съест.

– Вот твоя рыба, о Снежный человек, – говорит один мужчина, тот, которого зовут Авраам. Как Линкольна: Коростель развлекался, называя своих Детей в честь видных исторических деятелей. Тогда казалось, что это все достаточно невинно.

– Это рыба, которая избрана для тебя сегодня, – говорит женщина, держащая сверток; Императрица Жозефина, или Мадам Кюри, или Соджорнер Трут[16]16
  Соджорнер Трут (наст. имя Изабелла Бомфри, 1797–1883) – видная американская общественная деятельница XIX века, проповедница, аболиционистка.


[Закрыть], она стоит в тени, и Снежный человек не видит, кто именно. – Это рыба, которую дает тебе Орикс.

Какое счастье, думает Снежный человек. Улов Дня.

Каждую неделю по лунному календарю – новолуние, первая четверть, полнолуние, третья четверть – женщины заходят в озерца на пляже и зовут невезучую рыбу по имени – просто рыба, ничего конкретнее. Затем они показывают на эту рыбу, а мужчины забивают ее камнями и палками. Таким образом, неприятное занятие – охота – делится поровну между всеми, как и чувство вины за пролитую рыбью кровь.

Случись все, как хотел Коростель, таких убийств больше бы не было – никакого людского хищничества, – но он не учел Снежного человека и его зверские аппетиты. Снежный человек не может питаться клевером. Эти люди рыбу не едят, но раз в неделю ловят ее и приносят ему, ибо он утверждает, что так приказал Коростель. Они приняли жестокость Снежного человека, они с самого начала знали, что он – существо иного порядка, так что не удивились.

Идиот, думает он. Надо было заставить их ловить рыбу трижды в день. Он разворачивает теплую рыбину, пытаясь сдерживать дрожь в руках. Лучше б ему не забываться. Но он всегда забывается.

Люди пятятся и отводят глаза, пока он запихивает эту квинтэссенцию рыбности в рот, высасывает глаза и щеки, рыча от удовольствия. Наверное, похоже на львиный рык в зоопарке, – когда еще были зоопарки и еще были львы, – растерзанная добыча, хруст костей, пожирание, заглатывание – и, как и посетители канувших в небытие зоопарков, Дети Коростеля все равно подглядывают. Эта демонстрация порочности интересна даже им, хоть они, казалось бы, целиком очищены хлорофиллом.

Окончив трапезу, Снежный человек облизывает пальцы, вытирает их о простыню и заворачивает кости в листья – кости вернутся в море. Он сказал Детям Коростеля, что так хочет Орикс – чтобы из костей своего чада сделать новое. Они это приняли без вопросов, как и все, что он говорит про Орикс. На самом деле то была одна из лучших его выдумок: незачем оставлять объедки на земле, приманивать скунотов, волкопсов, свиноидов и других падальщиков.

Люди придвигаются, и мужчины, и женщины, толпятся вокруг, их зеленые глаза светятся в полутьме, как светился кролик: тот же самый медузин ген. Все вместе они пахнут, точно ящик цитрусовых, – эту деталь придумал Коростель, надеялся, что запах отпугнет москитов. Может, он был прав, потому что все здешние москиты, на много миль вокруг, похоже, кусают исключительно Снежного человека. Он подавляет желание прихлопнуть москита – свежая кровь только раздразнит остальных. Он пересаживается левее, чтобы оказаться в дыму факелов.

– Снежный человек, пожалуйста, расскажи нам про деяния Коростеля.

За каждую убитую рыбу они требуют историю. Ладно, я им должен, думает Снежный человек. Не подведи меня, Бог Херни.

– Какую часть истории вы бы хотели услышать сегодня? – спрашивает он.

– Вначале, – говорит чей-то голос. Они любят повторы, заучивают наизусть.

– Вначале был хаос, – говорит он.

– Покажи нам хаос, пожалуйста, Снежный человек!

– Покажи нам картинку хаоса!

Сначала они не могли понять, что такое картинки – цветы на выброшенных морем бутылочках из-под лосьонов, фрукты на банках из-под сока. Это настоящее? Нет, это не настоящее. А что это такое – ненастоящее? Ненастоящее может поведать нам про настоящее. И так далее. Но теперь они, кажется, постигли это понятие.

– Да! Да! Картинку хаоса, – требуют они.

Снежный человек знал, что его об этом попросят – все истории начинаются с хаоса, – и успел подготовиться. Из-за бетонного тайника он приносит одну из своих находок – оранжевое пластмассовое ведерко, оно выцвело, стало розовым, но целехонькое. Он старается не думать, что случилось с ребенком, который когда-то с этим ведерком играл.

– Принесите воды. – Он протягивает им ведерко. В круге факелов суета, тянутся руки, в темноте шлепают шаги.

– Когда был хаос, все было перемешано, – говорит он. – Было слишком много людей, и люди смешались с грязью. – Ему возвращают ведерко, в котором плещется вода, Снежный человек ставит его в круг света. Кидает туда пригоршню земли, размешивает палкой. – Вот, – говорит он. – Это хаос. Его нельзя пить…

– Нет! – кричат они хором.

– Его нельзя есть…

– Нет, его нельзя есть. – Смех.

– В нем нельзя плавать, на нем нельзя стоять…

– Нет! Нет! – Этот пассаж им очень нравится.

– Люди, которые жили в хаосе, и сами были полны хаоса, и хаос заставлял их делать плохие вещи. Они все время убивали других людей. Они пожирали всех детей Орикс, не слушали Орикс, не слушали Коростеля. Они каждый день ели их Детей. Они все время убивали их, убивали и ели, ели и убивали. Они ели их, даже когда не были голодны.

Ахи, распахнутые глаза – очень драматический момент. Такое зло! Он продолжает:

– А Орикс хотела только одного – она хотела, чтобы люди жили счастливо, жили в мире, чтобы они перестали есть ее детей. Но из-за хаоса люди не могли быть счастливы. И тогда Орикс сказала Коростелю: «Давай избавимся от хаоса». Тогда Коростель взял хаос и вылил его. – Снежный человек показывает, как это было, выливает воду на землю, переворачивает ведерко. – Вот. Пустое. Так Коростель совершил Великую Перемену и создал Великую Пустоту. Он вычистил грязь, он освободил место…

– Для своих детей! Для Детей Коростеля!

– Правильно. И для…

– И для детей Орикс!

– Правильно, – говорит Снежный человек. Неужто не будет конца его бесстыдным изобретениям? Ему снова хочется плакать.

– Коростель создал Великую Пустоту… – говорят мужчины.

– Для нас! Для нас! – говорят женщины. Все вместе уже похоже на литургию. – О, хороший, добрый Коростель!

Их преклонение перед Коростелем бесит Снежного человека, хотя он сам это преклонение насадил. Коростель, которого они славят, – выдумка Снежного человека, и притом не лишенная ехидства: Коростель был против идеи Бога или пантеона, и ему, разумеется, было бы противно смотреть, как постепенно обожествляют его.

Будь он здесь. Но его нет, и слушать этот неуместный подхалимаж приходится Снежному человеку. Почему они не прославляют его? Хороший, добрый Снежный человек, который больше заслуживает славословий, – куда больше – ибо кто их вывел оттуда и привел сюда, кто за ними всю дорогу присматривал? Ну вроде как присматривал. Никакой не Коростель. Почему Снежный человек не может пересмотреть мифологию? Благодарите меня, а не его! Потешьте мое эго!

Но пока обиду нужно проглотить.

– Да, – говорит он. – Хороший, добрый Коростель. – Он кривит рот, надеясь изобразить благостную милостивую улыбку.

Сначала Снежный человек импровизировал, но теперь им потребна догма: любое отступление от канона грозит неприятностями. Может, он не лишится жизни – эти люди не склонны к жестокости и кровожадному возмездию, – но лишится аудитории. Они отвернутся от него, они уйдут. Он стал пророком Коростеля, нравится ему это или нет; он стал пророком Орикс. Пророк – или никто. «Никто» ему не подходит, он не вынесет мысли, что он никто. Ему нужно, чтобы его слушали, чтобы его услышали. Чтобы его понимали – хоть иллюзорно.

– О, Снежный человек, расскажи нам, как родился Коростель, – говорит какая-то женщина. Что-то новенькое. Он не готов, однако это стоило предусмотреть – этих женщин сильно интересуют дети. Осторожно, говорит он себе. Если создать им мать Коростеля, и сцену рождения, и Коростеля-младенца, они потребуют деталей. Захотят узнать, когда у Коростеля прорезался первый зуб, когда он сказал первое слово, когда съел первый корень, и прочие банальности.

– Коростель не рождался, – говорит Снежный человек. – Он спустился с неба, как гром. А теперь, пожалуйста, уходите. Я устал. – Позже он додумает эту легенду. Возможно, снабдит Коростеля рогами, огненными крыльями и еще хвостом в придачу.

Бутылка

Дети Коростеля уходят, забрав с собой факелы, а Снежный человек забирается на дерево и пытается заснуть. Вокруг сплошной шум: плеск волн, жужжание и стрекотание насекомых, щебет птиц, хриплое кваканье амфибий, шелест листьев. Слух его подводит: ему чудится джазовая труба и ритм ударных, будто ночному клубу вставили кляп. Откуда-то издалека, с побережья, доносится гулкий рев: а это еще что? Он не представляет себе животное, способное издавать такие звуки. Может, крокодил сбежал с кубинской фермы, где из него хотели сделать сумочку – работники перемерли, а крокодилы разбежались, и теперь он пробирается вдоль берега на север. Плохая новость для купающихся детишек. Снежный человек прислушивается, но звук не повторяется.

Вдалеке, в деревне, мирно бормочут человеческие голоса. Если их можно назвать человеческими. Пока они не начинают петь. За свою сгинувшую жизнь Снежный человек не слыхал ничего, подобного этому пению: оно выше человеческих возможностей, а может, ниже. Будто кристаллы поют; нет, тоже не то. Будто разворачиваются вайи – листья папоротников – древние, каменноугольные, однако новорожденные, благоухающие, зеленеющие. Это пение выматывает, навязывает слишком много ненужных эмоций. Он чувствует себя лишним, будто его не пригласили на праздник и ни за что не пригласят. Стоит шагнуть в свет костра, и к нему обратится кольцо внезапно опустевших лиц. Воцарится тишина, как в театральных трагедиях давно минувшего, когда на сцене появляется герой, за которым чумным шлейфом тянутся плохие новости. Наверное, на подсознательном уровне Снежный человек – напоминание этим людям, и не очень приятное напоминание: он – то, чем они могли быть когда-то. Я ваше прошлое, будто провозглашает он. Я ваш предок, пришедший из земель мертвых. Я заблудился, я не могу вернуться, я брошен здесь, мне одиноко. Пустите меня к себе!

О, Снежный человек, чем мы можем помочь тебе? Кроткие улыбки, вежливое удивление, изумленное дружелюбие.

Не обращайте внимания, скажет он тогда. Они не могут ему помочь – никак, ничем.

Дует холодный ветер; простыня волглая; его трясет. Вот если б здесь был термостат. Может, он придумает, как развести маленький костер, прямо тут, на дереве.

– Спать! – приказывает он себе. Толку ноль. Снежный человек долго мечется, ворочается и чешется, потом спускается с дерева, чтобы взять из тайника бутылку виски. Света звезд достаточно, чтобы примерно видеть, где что. Снежный человек уже не раз совершал прогулки по этому маршруту: первые полтора месяца, убедившись, что можно расслабиться и спать по ночам, он каждую ночь напивался вдрызг. Не самое зрелое и мудрое решение, это правда, но, с другой стороны, зачем ему теперь мудрость и зрелость?

Каждый вечер он гудел – гудел в одиночку. Точнее, каждую ночь, когда было спиртное – Снежный человек находил очередную алкогольную заначку поблизости, в заброшенных домах плебсвилля. Сначала он прочесал все окрестные бары, потом рестораны, потом дома и трейлеры. Он пил микстуру от кашля, лосьон для бритья, медицинский спирт; за деревом собралась целая батарея пустых бутылок. Иногда попадалась трава, и ее он тоже употреблял; нередко она оказывалась отсыревшей или беспонтовой, но ему удавалось покайфовать и от нее. Не нашлось ни кокаина, ни крэка, ни героина – видимо, все это было вколото в вены и вынюхано раньше, в последнем пароксизме carpe diem[17]17
  Лови момент (лат.).


[Закрыть]; что угодно, только бы уйти от реальности – вполне понятное желание при сложившихся обстоятельствах. Повсюду валялись пустые контейнеры от «НегиПлюс», незаменимые, когда нужна оргия в режиме нон-стоп. К счастью, эта публика не успела вылакать все спиртное, хотя во время поисков он не раз видел, что кто-то здесь уже побывал, оставив только битое стекло. Наверное, невообразимая вакханалия продолжалась, пока последний из веселящихся не откинул копыта.

Внизу темно, как у негра под мышкой. Снежному человеку пригодился бы заводной фонарик. Надо смотреть в оба. Он, спотыкаясь, ощупью бредет в нужном направлении, изучая землю – не появятся ли злобные белые земляные крабы, которые выползают из нор по ночам – эти твари кусаются так, что мало не покажется, – и, сделав крюк через кусты, он наконец обнаруживает бетонный тайник, треснувшись об него ногой. Ругаться нельзя, мало ли кто бродит рядом, в темноте. Он открывает тайник, наугад роется там и достает свою треть бутылки шотландского виски.

Он берег это виски, боролся с искушением закатить пирушку, хранил бухло как талисман – пока он помнит, что оно есть, время тянется не так мучительно долго. Наверное, больше виски он не найдет. Он точно изучил все возможные места в радиусе одного дня ходьбы от дерева. Но Снежного человека одолевает безрассудство. Зачем копить, хранить на черный день? Зачем ждать? Что стоит его жизнь и кого она волнует? Он уже сыграл свою роль в эволюции, как и предполагал сука Коростель. Он спас детей.

– Коростель, сука! – не выдержав, орет он.

Зажав бутылку в одной руке, нащупывая дорогу другой, он возвращается к дереву. Чтобы залезть наверх, понадобятся обе руки, и он завязывает бутылку в простыню. Наверху он садится на своей платформе, глотает скотч и воет на звезды – Уууу! Уууу! – пока снизу не начинает подвывать хор.

Кажется, это глаза блестят? Он слышит частое дыхание.

– Здравствуйте, мои пушистые друзья, – окликает он. – Кто желает быть лучшим другом человека? – В ответ раздается жалобное повизгивание. Это худшее, что есть в волкопсах: они все еще похожи на собак, ведут себя как собаки, ставят уши торчком, скачут и играют, словно щенки, виляют хвостами. Подманивают, а потом набрасываются. Немного потребовалось, чтобы свести на нет пятьдесят тысяч лет дружбы человека с псовыми. Что касается обыкновенных собак, у них не было ни единого шанса: волкопсы убили и съели всех, в ком проявлялись рудименты одомашнивания. Снежный человек видел, как волкопес подошел к тявкающему пекинесу, дружелюбно обнюхал ему зад, потом перегрыз горло, встряхнул, точно швабру, и убежал с обмякшим тельцем в зубах.

Поначалу вокруг бродили удрученные домашние животные, отощавшие, хромые, с тусклой свалявшейся шерстью, озадаченным взглядом умоляя, чтоб их взял к себе человек, любой человек. Дети Коростеля их не устраивали, собакам подозрителен был их запах – какие-то фрукты на ножках, особенно на закате, когда включался репеллент с запахом цитрусового масла, – да и сами Дети Коростеля не интересовались собаками, так что те сконцентрировались на Снежном человеке. Пару раз он почти сдался – сложно сопротивляться их заискиванию, их жалостливому скулежу, но он не мог позволить себе их кормить; в любом случае проку от них никакого.

– Каждый за себя, – сказал он им. – Простите, ребята. – В первые дни он отгонял их камнями, чувствуя себя последним дерьмом, а в последнее время они уже не возвращались.

Вот дурак. Он дал им пропасть задаром. Надо было их съесть. Или взять одну и натаскать на кроликов. Или сделать сторожевой собакой. Что-нибудь такое.

Волкопсы не умеют лазить по деревьям, и на том спасибо. Если они расплодятся и станут чересчур настойчивы, ему придется прыгать по лианам, как Тарзану. Это смешно, и он смеется.

– Вам нужно только мое тело! – кричит он им. Потом осушает бутылку и кидает ее вниз. Визг, суета: ракетную дипломатию они по-прежнему уважают. Но сколько это будет продолжаться? Волкопсы умные, скоро поймут, что он беззащитен, и начнут охоту. И тогда он никуда пойти не сможет – во всяком случае, не сможет ходить туда, где нет деревьев. Им останется только выманить его на открытую местность, окружить и убить. С помощью острых палок и камней особо ничего не добьешься. Нужно, обязательно нужно найти еще один пистолет-распылитель.

Волкопсы уходят, Снежный человек ложится на спину на своей платформе и сквозь шелестящую листву смотрит на звезды. Они вроде близко, но ведь на самом деле далеко, так далеко. Их свет устарел на миллионы, миллиарды лет. Послания без отправителя.

Время идет. Ему хочется что-нибудь спеть, но в голову ничего не приходит. Старая музыка возникает внутри, затихает – слышна только перкуссия. Может, он бы вырезал себе флейту из какой-нибудь ветки, стебля или еще чего, только бы найти нож.

– Звездочка светлая, звездочка ранняя, – говорит он. А дальше? Вылетело из головы.

Луны нет, сегодня лунная темень, но она все равно где-то там, и сейчас, наверное, всходит над горизонтом, большой невидимый каменный шар, гигантский ком гравитации, мертвый, но могущественный, притягивает море. Соки земные сосет. Человеческое тело на девяносто восемь процентов состоит из воды, вещает книга у него в голове. На этот раз голос мужской, таким голосом начитывали энциклопедии; незнакомый – во всяком случае, Снежный человек не припоминает знакомства с хозяином этого голоса. Оставшиеся два процента – это минералы; наиболее важным из них является железо в крови и кальций, который входит в состав зубов и костей скелета.

– Да кому какая, на хрен, разница? – спрашивает Снежный человек. Его совершенно не волнует железо в его крови и кальций в костях, он устал быть собой, он хочет стать кем-нибудь другим. Перетрясти все клетки, добыть новые хромосомы, обменять свою голову на чужую, в которой воспоминания лучше – например, как его тела касаются пальчики, скажем, пальчики с овальными ногтями, крашеными – спелая слива, или кармазин, или розовый лепесток. Сделай, чтоб сбылись мои желания. Пальцы, рот. Тупая тяжелая боль просыпается у основания позвоночника.

– Орикс, – говорит он. – Я знаю, что ты здесь. – Он повторяет ее имя. И это даже не ее настоящее имя, того он никогда не знал; это только слово. Мантра.

Иногда ему удается вызвать ее дух. Сначала она бледна и призрачна, но если вновь и вновь повторять ее имя, может, она скользнет в его тело и будет с ним в его плоти, и его рука, которой он ублажает сам себя, будет ее рукой. Но она всегда была неуловима, ее не поймать. Сегодня так и не материализовалась, и он снова один, в темноте, жалкий, хнычущий, дрочащий уродец.