Текст книги "Новая жизнь Нефертити"

– А дальше? – спросила будто бы не я, а мои губы на автомате.

– Как почувствуешь.

Мне было всё равно. Хотелось к нему – источнику моей вибрации, мурашек и энергии! Кем бы он ни был и как бы его ни звали! Только к нему, и будь что будет!

Я пошла к алтарю, как было велено, точнее, тело пошло, а я… парила. Какая-то часть меня считала: один шаг, два, три…

Кажется, он увидел меня! Да, сегодня он был обижен и, на мой взгляд, чересчур. Но почему-то сейчас это было неважно.

Десятый шаг.

Браслеты на запястьях жали, как кандалы. Я скинула капюшон. Свет упал на меня. Им словно играл кто-то, хотя мы же не в сказке, тут светооператоры…

Финн широко раскрыл глаза. Ошеломлённо, словно не видел вечность. И ринулся ко мне, прекратив петь. С его плеч упал чёрный плащ, Финн оказался в футболке и джинсах. Откуда-то вступил невидимый мужской хор, повторяющий ту же строку под ту же вибрацию на нескольких аккордах оргáна.

От ощущения мистерии по моей коже пробегал холодок. От того, что Финн бросился ко мне – тепло. Холод и жар смешались во мне, закрутились жгутами, как две змеи на кадуцее. Мраморные лики святых безразлично смотрели на нас.

Три шага. Я расстегнула плащ. Он упал к моим ногам в тот момент, когда Финн с лицом, узнавшим в толпе ту, кого потерял сто тысяч лет назад, обхватил мои плечи.

– Ты! – горели его глаза. – Ты! Ты! Моя Нефертити! Ты! Я люблю тебя!

Во все окна разом, как взрывом, ворвался свет, солнечный, разноцветный слоистыми пятнышками от внезапно прозревших витражей. Красные, жёлтые, синие лучи мешались в его волосах, запутывались в гофрированных складках моего платья. А на затянувшихся паутиной паникадилах, свисающих с потолка на металлических цепях в одно мгновение зажглись свечи. Магия! Он любит?!

От волнения дышать стало невозможно, но зелёные глаза в пушистых ресницах, слегка безумные, искрились любовью и нежностью.

Финн повторил как-то особенно, даже гордо:

– Я люблю тебя! Ты – моя Нефертити!

– И я тоже, – выдохнула, наконец, я. – Я люблю тебя!

Его лицо стало светлее. Финн подхватил меня на руки, закружил радостно. Только б не слетел этот парик с головы!

Счастливый, Финн опустил меня на древний кафель. И поцеловал. Я обхватила руками его стриженный затылок, шею, плечи. Мы не виделись с ночи, мы не виделись тысячелетия.

Кажется, нас снимали… Кажется музыка изменилась… Кажется, это был просто клип… Кажется…

Глава 13

«Стоп. Снято!» Музыка встала колом и исчезла. А хотелось, чтобы продолжала струиться – под кожу и в кровь. Беспардонный свет прожекторов превратил таинственную церковь в обычную съёмочную площадку, ткнул носом в неприглядные трещины в стенах, пыль и паутину, выявил засаду киношников с оборудованием, восторженную Арину, мадам Беттарид, Макарова. Они всё это видели?

Хотя какая разница? Для меня ничего не закончилось. Финн обнимал мои плечи так же нежно. Я люблю его – и это факт!

– Люблю тебя, – шепнул он мне на ухо снова.

Моё сердце пело. Разве хоть что-нибудь ещё важно?

Мадам Беттарид с удовлетворённым видом поплыла к нам, хлопая в ладоши. Остальные эхом вторили ей. Чему они аплодируют? Нашему поцелую? Но ведь ничего не могло быть естественнее в этот момент! Это не было игрой!

– Молодцы, ребята! – приблизилась мадам Беттарид и всем вокруг благосклонно махнула: – C'était superbe! Merci à tous![10]10
  Это было великолепно! Спасибо всем! (Фр.)


[Закрыть]

Видимо, так просто принято, – догадалась я и снова вернулась всем вниманием к Финну. Господи, какой он красивый! Каждая чёрточка будто выточена. Улыбка в уголках губ. Сияющие глаза. Чёткая линия скул и волевой подбородок. Сильная шея. Выемка у её основания. Цепочка, спускающаяся под футболку по ключицам. Широкие плечи и атлетическая грудь, рельеф которой так хорошо угадывался под белым трикотажем. Я вдруг поняла, что мне мало, что я хочу видеть больше. Его всего. Словно поцелуй и признание были таким откровением, после которых не страшно…

Я подняла глаза и встретилась с ним взглядом. В лучистых радужках Финна читалось то же самое. Как и тогда, в Лувре! Я будто поймала его мысли, и они мурашками продолжили путь по моему телу.

Зачем все эти люди? Они мешают. Жаль, нельзя было сказать это вслух!

Однако Финн произнёс целую тираду по-французски и, не обращая внимание на ответы и на жест несогласия Катрин, взял меня за руку и увлёк за собой. Моё сердце билось, тело переполнялось предчувствиями, но больше не мрачными, наоборот!

Мы вышли на свет и сощурились. Вибрация затихшей музыки ещё била по венам, как головокружительное послевкусие после терпкого вина. Как зачарованная, я шла за Финном и закрывалась рукой от солнца, будто не несколько минут, а столетия провела в подземелье.

С присущей ему уверенностью Финн оккупировал одну из чёрных представительских машин, кинул пару фраз темнокожему водителю.

– Куда мы?

– Подальше!

Он помог мне сесть. И автомобиль тронулся.

– Наконец, без чужих глаз! – выдохнул Финн и вновь припал к моим губам.

Моё «да» исчезло в его дыхании, оно переливалось волнами бесконечности, пока мы не оторвались друг от друга, совершенно пьяные и шальные. Финн громко вдохнул и откинулся на спинку, я тоже. Счастьем, казалось, можно было захлебнуться.

Наши мизинцы касались друг друга на кожаном сиденье, и этого хватало, чтобы мимолётное электричество, которое носилось в воздухе, искрило алчным нетерпением большего.

– Где мы? – спросила я.

– Санс.

– Какой милый дом, пряничный, – сказала я просто так, глядя на угловое здание на старой площади с грузной крышей и шоколадными балками, с такого же цвета крестами на выбеленных стенах, словно кто-то играл в крестики-нолики на весь дом.

– Бургундия… вроде типично…

Любые слова звучали излишне, в моей голове продолжало вибрировать Kyrie eleison. И волшебство! Пальцы переплелись, Финн снова меня поцеловал. Я не успела заметить, как мы оказались у двухэтажного бело-кремового особняка, высившегося на фоне деревенских пасторалей. За послушно открывшимися воротами нас встретили аккуратные дорожки сада. Стриженная трава, яркие всполохи цветника, тонкие деревца у фасада, как породистые жеребята, привязанные к опорам, чтобы не убежали. Вблизи дом с деревянными рамами окон, ставнями с прорезями голубых жалюзи, изумрудное пятно плюща на северной стене и алые пеларгонии в горшках под окнами. Буржуазная пастораль. На задворках моего сознания всплыла «Госпожа Бовари»[11]11
  Роман Гюстава Флобера.


[Закрыть].

Финн отдал распоряжения водителю. Тот послушно кивнул и, заглушив двигатель, ушёл в дом. По дороге увлёк за собой мсьё, выходящего навстречу, почтенного, как мажордом. За кустами жасмина скользнул силуэт садовника с синим шлангом в руках и исчез. Все повиновались нашему стремлению быть наедине. Финн открыл дверцу автомобиля:

– Прошу, моя царица!

– Это гостиница?

– Нет. Один из домов Катрин. Здесь никого нет и не будет…

– Хорошо, – выдохнула я.

Кто угодно был бы лишним.

Я вышла из машины, расправила длинный подол. Финн коснулся ладонью моей щеки. Заглянул в глаза.

– Поразительно! Совсем такая же. Только…

– Что только? – удивилась я, будто ныряя в глаза цвета тенистой зелени и понимая, что мне там хорошо.

– Нет высокомерия.

– А разве должно быть?

Он провёл меня внутрь дома, вверх по широкой, старинной лестнице, за двери, в комнату, будто предназначенную для вечерней игры в покер с важными буржуа. Финн повернулся к идеально чистому зеркалу на одной из стен, вновь отразившему не меня – Нефертити.

– Смотри сама!

Здесь, в щедро залитом светом помещении с двумя зеркальными стенами друг напротив друга, создающими странный эффект тоннеля, всё выглядело иначе. Оказалось, белый эфир плиссированной ткани слишком плохо скрывал полукружия грудей, выглядывающих из-под края широкого египетского воротника, пупок и бёдра. Я ахнула и закрылась, чувствуя прилив смущения. Меня все видели такую?! Боже…

– Не надо стесняться, – сказал Финн, мягко убирая мои руки. – Ты соблазн во плоти, в этом твоя суть!

– Разве? – опешила я.

Фоном в голове пролетела мысль, что я тороплюсь, что надо иначе, что подумают те, кто остался на съёмках… А впрочем, они уже думают это. Мистерия продолжалась, и мне, словно пьяной, всё казалось сейчас неважным. Он сказал, что любит! Это превратило в пыль намёки мадам Беттарид, слова Арины. Важно было то, что сейчас! А сейчас глаза самого красивого на свете мужчины сияли так, что я позволила себе почувствовать кожей касание его взгляда, как нечто материальное.

– Божественна! – с придыханием произнёс он.

Взвились светлые шторы на окнах, зеркала в зеркалах повторили происходящее, как эхо. Я потянулась к конструкции на голове, чтобы снять, но Финн запротестовал:

– Нет, прошу! Я хочу видеть тебя такой! Оставь.

Я подчинилась. Он стоял завораживающе близко, по моим ногам разливалась тёплая нега и блаженство.

– Люблю тебя! – повторил он.

Взглянул на приоткрытую дверь. Отошёл, чтобы закрыть её. И всё моё я потянулось за ним, словно от поцелуев и взглядов наши энергии переплелись раньше, чем тела.

Финн вернулся, нежно коснулся губами губ, взглянул в глаза без слов. А затем вдруг медленно опустился на колени передо мной. Снял по одному с моих ступней золотые сандалии. Приподнял мне ногу, лаская, как клавиши, перебрал пальцы на ногах. Дрожь волнами вверх пронеслась по моему телу. Я взялась рукой за спинку кресла, развёрнутого в другую сторону.

– Что ты делаешь? – прошептала я.

Он поцеловал ступню.

– Восхищаюсь…

Моё сердце забилось взволнованно. Воздух разлился вокруг нас, как тёплое масло. Я коснулась пальцами его волос. Руки Финна проникли под полупрозрачный подол моего платья. С нежной лаской его пальцы осторожно поднялись вверх по голеням, к бёдрам и выше…

– Финн, нет…

– Не бойся, моя хорошая.

И он начал прокладывать дорожки чувственных поцелуев от колена по внутренним сторонам моих бёдер, удерживая от попыток отступления. Я всхлипнула, потеряв слова в волнах испуга и блаженства, потому что он припал губами к самому чувствительному месту и заставил меня задрожать. Стон. Голова закружилась.

– Не надо, мы торопимся…

– Нет, всё вовремя, – тихо ответил он, взглянув снизу вверх хмельными глазами. И лишил меня воли и логики своими губами и руками.

Затем встал, вернул с пылким напором мой собственный вкус. И заставил забыть обо всём – ртом и пальцами изучая моё тело, раскрывая, трогая, лаская. Я вздрагивала то и дело, и воздух над нами дрожал, словно над костром. И мистерия продолжалась. В этот огонь хотелось броситься, даже если выжить не удастся…

Финн стянул футболку, скинул джинсы. Безупречное тело: ни грамма лишнего, ни одной диспропорции. Так прекрасен, что я отшагнула, упёрлась спиной в кресло. Он обнаженный, и я, как иллюстрация из истории Древнего мира отразились в дорожке зеркал на стене. В голове мимолётной тенью мелькнуло ощущение дежавю.

Финн прижал меня к себе и посадил на руки. Сходя с ума от его жара и запаха, я обвила его талию ногами, а руками – шею. Основание моего тела горело и пульсировало.

Он пронёс меня до массивного овального стола и положил на него. Провёл рукой по груди, по животу, вызывая волны мурашек. Наклонился, поцеловал, совсем пьяный от страсти. Горячий. А затем резко выпрямился, приподнял платье и раздвинул мои ноги. Мгновение боли, а затем тело приняло его, словно ключ, который открывал во мне ощущения. Я широко раскрыла глаза, а затем зажмурилась, прислушиваюсь к тому, что чувствую. К нему.

– Люблю тебя, моя Нефертити, – шептал Финн, медленно раскачивая моё тело и подчиняя своему. Прошёлся губами по моей шее, мазнул по виску. Развёл мои руки и овладел мной напористо, заставляя чувствовать лопатками поверхность стола. Огонь скручивался жгутами в моём животе, рвался наружу, стремясь пробить контуры и заставить меня исчезнуть в этом мужчине хотя бы на мгновение! Ведь мы любим, – я чувствую! Я люблю!

Жадность к чему-то большему сталкивалась со страхом выглядеть пошлой, разочаровать его. И я закусила губу, сжав руки в кулаки, потому что скоро волнение взвилось по позвоночнику и стянулось к низу живота, как нечто дикое, невыносимое.

– Остановись. Перестань… – тихо простонала я.

– Боже, какая ты ещё девочка! Глупышка, – удивился Финн приказал: – Кричи! Никто не услышит. Кричи!

Его ладонь легла мне на лоно и сдерживаться было не возможно, я себя отпустила. Изогнулась в мужских руках, как продолжение его тела, и закричала. И с этим криком в буржуазный дом выплеснулось всё, что так долго сдерживалось во мне: стыд, страх позора, страх чувствовать и быть собой, страх хотеть и получать, и самая тайная, огромная, из глубины клеток боль: я не хочу быть одна!! На грани слёз!

Волны дрожи пронеслись по моему телу, напряжение достигло пика, и я поплыла в безмыслии и пустоте, словно меня и не было. Кажется, Финн продолжил двигаться, не выпуская меня, совершенно растекшуюся по столу, из рук. Кажется, он крутил моё тело, настраивая под себя, как сдавшуюся скрипку. Я была его, полностью. До последней клетки.

Вдруг его лицо исказилось, в нём промелькнула агрессивность зверя, судорога, и наступило расслабление. Финн лёг на меня, прижав всем телом. Он дышал мне в ухо горячим воздухом, словно дракон, притиснув к себе всем чем можно, словно боялся, что я выпорхну и улечу в окно. И я лежала, постепенно приходя в себя и слушая его дыхание и сердце. Я с ним одно. Почти одно… Как жалко, что не до конца…

Финн приподнялся на сильных руках. Блаженный, уставший. И, глядя мне в глаза, с глухим удовлетворением сказал:

– Теперь ты никуда не уйдёшь.

Это было так неожиданно, что я очнулась.

– Я и не собиралась!

Он погладил мою щеку, поцеловал меня в нос и рассмеялся:

– Лгунишка.

Затем встал и подал мне руку.

– Прекрасная лгунишка…

– Почему ты так говоришь? – удивилась я, опираясь на его крепкую ладонь, села. Тело ещё дрожало, зыбкое, будто после морского шторма. – Я же люблю тебя!

– И я… – хрипло сказал Финн и, возвышаясь рядом, взглянул вопросительно, как если бы хотел убедиться.

Я была искренней. Он придвинулся и поцеловал со всей страстью так, что в моём животе всё снова свернулось жгутом, а ноги стали ватными. Но Финн отстранился, гибкий, сильный и вдруг другой. Поднял с персидского ковра штаны.

– Разве ты не спрашивала всех подряд, как разорвать контракт? – спросил он куда-то в зеркальный тоннель.

Я моргнула: как удивительно закончилась сказка. Или ещё не закончилась?

– Я ведь не из-за тебя…

Он начал натягивать джинсы. Обернулся. Вернулся ко мне, коснулся пальцем моих губ, подбородка. В его глазах читался новый вопрос.

– Мне сказали, что ты уехала. Психанула на Катрин и уехала. Сказали, что на съёмки приедет дублёрша – та, которую подобрали до тебя. А ты вернулась…

– Но я не уезжала… – опешила я. – Кто сказал? Я звонила тебе, а ты не брал трубку.

– Я снимался.

– Но не перезвонил.

– Потом у меня было три интервью подряд.

Он взял мою руку, увенчанную кольцами и старинными браслетами, посмотрел на линии ладони.

– В дороге? – спросила я.

– По Скайпу. Прямо в машине, пока ехали из студии в Санс. Мне не дают даже выдохнуть сейчас спокойно. И это хорошо. Я этого ждал. Но мне сказали, что ты уехала, и… Я думал, меня разорвёт к чертям…

Финн обвил мою талию сильными руками, в его глазах играло нечто похожее на торжество.

– Ты осталась, – повторил он. – И больше я тебя не отпущу.

– Как странно, я не уезжала… – пробормотала я. – Прости… Ты не обиделся на то, что я накричала?

Он помрачнел.

– Я никому не позволяю на себя кричать.

– Прости…

– Уже простил.

– Правда?

Финн посмотрел на меня долго и нежно, затем сказал:

– Правда. Но больше не делай так. Потерять тебя снова невозможно.

– Снова?

– Как Эхнатон Нефертити…

– Но мы – не они! Зачем ты повторяешь это всё время?

Он погладил меня по щеке, повернул моё лицо к зеркальной стене и снисходительно усмехнулся:

– А они не мы? Но ты кого в отражении видишь?

– Тебя. И себя.

– Упрямая.

– Как королевский осёл, – хмыкнула я и примирительно погладила его по плечу. – Не сердись, просто я люблю факты. И не верю в реинкарнации.

Финн посмотрел куда-то вдаль за окно, затем резко подался ко мне с сомнением в глазах:

– Но я думал… Неужели ты ничего не почувствовала?! Совсем ничего?! Когда я пел Гимн Атону?!

– Я думала, это что-то католическое…

Кажется, он расстроился.

– Нет, эту мелодию грегорианцы привезли из Египта и сделали своей, – ответил Финн. – Точнее, им привезли, чтобы сохранить. Французские историки-музыковеды доказали, что опевание гласных и построение тактов в Kyrie eleison не типично для всех прочих грегорианских молитв и духовных песнопений. Но как звучали египетские слова, никто не знает. Я бы спел иначе…

– Это тебе Катрин сказала? – спросила я робко.

Лицо Финна исказилось, словно я оскорбила его. Все гении такие? То, что петь он может гениально я почувствовала там, в храме. Как никогда. Вибрации его пения что-то переключили во мне, заставили видеть и чувствовать иначе, забыть весь ужасный сегодняшний день.

– Я и без неё умею читать. А ещё без всяких доказательств чувствую, – Финн положил руку себе на грудь. – Здесь все вибрации отдаются ответом – это Оно! Не веришь мне?

– Верю.

– Это тот самый гимн, – я знаю. Потому что настоящее остаётся! Ты же слышала про то, что «рукописи не горят»? – глаза Финна сверкнули.

– Да…

– Это только истинных произведений касается. Так вот слова и не сгорели. Один из псалмов царя Соломона практически полностью совпадает со словами, которыми воспевали Бога в наши с тобой времена.

– Я что-то слышала…

– Именно! Думаешь, музыка меньше слов?

– Нет.

– И правильно! – обрадовался он. – Мало кто понимает, но я знал, что ты поймёшь! Потому что слишком долго ждал тебя…

Это прозвучало так искренне, что я призналась:

– Ты был совсем другой там, в церкви. Мне показалось, будто знаю тебя вечность. И я бы хотела, чтобы ты всегда пел так.

– Моя Нефертити!

Финн опустил меня на пол и прижал к себе так пылко, словно по-прежнему боялся, что испарюсь. А я скользнула взглядом за его плечо и по столу, на котором пару минут назад лежала, распластанная и растворённая. Замысловатый орнамент на окантовке столешницы из красного дерева, похожий на пиктограммы или магические символы, залитые чёрным лаком, бросился мне в глаза.

– Что это, Финн? – испугалась я.

Он обернулся и равнодушно пожал плечом.

– Да кто его знает? Катрин привезла эту громадину из какой-то поездки. То ли из Судана, то ли из Индии, я не помню…

Моё сердце ёкнуло и почему-то болезненно сжалось.

Глава 14

Пентаграмма… Что он сделал со мной?! Что это? Это алтарь? Я почувствовала себя преданной.

– Зачем? – прошептала я. На глазах проступили слёзы.

Финн изобразил недоумение.

– Какая разница? Стол-не стол… Я хотел тебя. И хочу ещё.

– Нет! – Я оттолкнула его и вылетела из комнаты.

– Что случилось? Чего ты испугалась? – спросил он, догнав меня на лестнице.

– Я не могу! Не хочу! – вскрикнула я, и едкие слёзы обиды брызнули из глаз.

Теперь спину жгло, будто я несколько минут назад лежала не на столешнице из красного дерева, а на раскалённой сковородке. Тело горело от предательских касаний и поцелуев, словно они впечатывались под кожу.

Финн попробовал обнять меня, я резко высвободилась.

– Ну что ты, малышка?

– Дамира, – перестала плакать я. – Я Дамира! Ты же мог отвести меня куда угодно, почему не в спальню? Почему сюда?

– Что за допрос? – обиделся он. – Тут зеркало. Хотел показать тебя и видеть. В чём ты меня подозреваешь? Что я такого сделал?!

– Всё! – выдохнула я и бросилась к машине.

«Эхнатон не так хорош», – всплыли в голове слова мадам Беттарид. Финн намеренно вёз меня сюда, вёл в эту комнату с зеркалами и магическими знаками. Захотелось его ударить.

Я села в машину, никого не дожидаясь. Закрыла руками просвечивающую сквозь ткань грудь. Я пахла им. Но теперь мне было плохо, словно он взял меня силой.

Ужасно, что у меня нет с собой сумки, нормальной одежды, даже мобильного телефона. И я не знаю тут ничего. Дурацкое положение! Никогда хуже не было…

Из дома вышел чернокожий водитель, что-то дожевывая на ходу. Финн за ним. Он распахнул дверцу и сел рядом. Я отодвинулась. Обхватила себя ещё крепче. Он попытался улыбнуться, будто всё в порядке.

– Дамира, я понял! Дело в твоём имени. Звуки, они, знаешь ли, имеют значение – поверь мне как музыканту. В твоём имени все согласные звонкие – дзынь, и голова с плеч. Конечно, ты хочешь сражаться, прекрасный мой клинок! Тонкий, восточный, звенящий!

– Я хочу любить, – тихо возразила я.

– Так люби.

– Это сложно.

– Почему? – с искренним сожалением спросил он.

– Потому что вокруг сплошное… – я не могла подобрать слов от возмущения, – враньё!

Финн нахмурился.

– Интересно, в чём же оно? Если ты про дурацкий стол, не ищи страшилок там, где их нет. Катрин тащит со всего мира всё, что ей нравится: от дверей до безделушек. В любом её доме ты можешь наступить на плитку на полу, которая лежала в чёрт-знает-каком храме тысячу лет назад. И что теперь? По ней ходят все, даже уборщицы и курьеры. Думаешь, у них после копыта отрастут?

Не верю! Не могу верить! Эта проклятая Катрин мерещилась рядом, словно продолжала ставить спектакль в театре кукол. Вспомнился Роберт Лембит, и я взглянула на браслеты. С чем ещё она играет?

– Что Катрин сказала тебе перед уходом? – буркнула, наконец, я.

– Что на вечеринке мы должны присутствовать. До девяти у нас была ещё куча времени… – с досадой сказал он.

– Для чего? – резко повернулась к нему я.

– Чтоб околдовать тебя, наверное! Или для чего ты думаешь?

Я поджала губы и отвернулась от него. Парик и корона, как тыква на голове, выводили из себя. Я начала стягивать громадину, она не поддавалась. От злости хотелось снова плакать, но я упрямо продолжала дёргать конструкцию вверх, чтоб избавиться хоть от неё. Мужские руки легли на мои.

– Правда упрямая. Успокойся. Помогу.

Он поддел заколку и легко избавил меня от этого дома на голове. Я дёрнула липкую ленту с волосах, втянула воздух через зубы от боли, но дёрнула снова. Несколько шпилек долой, и голова моя освободилась. Финн расправил мои волосы. Как заботливо! Предатель!

И мы поехали дальше молча, глядя на французские поля, мало чем отличающиеся от наших, разве что надёжной оградой платной дороги.

«Эхнатон не так хорош» – продолжало звенеть в моей голове. И я вспоминала всё, что знала об этом персонаже. Давно мёртвом, но… Я повернулась к Финну. Он сидел, хмурый, уткнувшись в телефон.

– Это было не честно, – отчеканила я.

Финн поднял голову, в зелёных глазах горела обида.

– Не знаю, что ты себе напридумывала.

– А ты считал, что я буду счастлива… делать это… там? – Я взглянула на водителя и прикусила губу – кто знает, на каких языках тот говорит.

– Я не буду оправдываться, я ничего не замышлял.

– А она?

– Кто она? – фыркнул Финн.

– Катрин. Она очень хороший режиссёр.

– И продюсер, – ответил Финн. – А ты…

Я усмехнулась.

– Хочешь сказать, я никто?

– Я не говорил…

Он не закончил, мне стало больно.

– Ты не предохранялся, – сказала я отчуждённым тоном. – Мне нужны противозачаточные. И моя сумка. Позвони Арине, спроси, где она.

Финн не ответил. Набрал что-то в телефоне, затем буркнул:

– Они в Париже. Мы тоже едем туда.

И снова зависла тишина. Пять минут, десять, пятнадцать, и вдруг он заговорил:

– Ты снилась мне. Давно. Ещё когда мне было семнадцать, и в одну ночь мне надо было решить: ехать в Москву или оставаться. Отец сказал, что выгонит из дома, если попрусь, что поют только геи, он такого сына не хочет и обратно с конкурса не примет. Я и так хотел уехать вопреки ему, злой, уставший после скандала, прилёг на часок, но во сне увидел тебя. С короной этой, Эйфелеву башню. Ты стояла там с моей гитарой. Махнула рукой, будто позвала. И это было такое чувство… Я проснулся и удрал из дома, пока все спали, уехал ночным поездом. Я знал, куда мне надо и зачем. А когда встретил тебя в Лувре, так обалдел, что не сразу понял, а потом щелчок, и всё сложилось – ты – это она. Она – это ты. Все эти истории – правда, нумерологи, астрологи, Катрин, всё правда – ты есть, и я тебя встретил. А ты говоришь, не честно. Не честно что?

Он посмотрел на меня взглядом обиженного мальчишки и, кажется, не обманывал.

От неловкости я прикусила губу, сердце в груди немного распустилось. Со вторым вздохом раскрылось сильнее, и захотелось плакать. Слезы сами скатились из глаз.

– Я испугалась, – призналась я.

– Но повода не было, – глухо сказал Финн.

– Правда?

– Да.

Он вытер мои слёзы. Посмотрел с болезненной надеждой и протянул мне раскрытую ладонь. Моё сердце перевернулось от боли, но я всё же опустила в неё пальцы.

– Ледяная, – ахнул Финн и накрыл другой рукой. – Ты замёрзла? Сейчас вырубим кондиционер.

Он что-то крикнул вперед по-французски.

– Я волнуюсь, – вздохнула я.

– Не надо.

– Ладно.

– Давай вторую. Хотя…

Финн придвинулся и обнял меня, окутав собой, как горячим облаком.

– Нефертити, а такая глупенькая, – тихо рассмеялся он.

Я поморщилась.

– Давай не будем, а?

– Почему?

– Потому что я не хотела бы, чтобы ты был Эхнатоном.

– Великим фараоном?

– Эхнатон был капризным, мстительным, деспотичным, злым и… не верным.

– Вот как?

– Эхнатон – это скорей история болезни, а не повод гордиться.

– Ты так это видишь? – поразился Финн. – По мне, так он крутой реформатор, который перекроил Египет на свой лад. Круче Петра Первого. Он заставил всех верить в одного Бога, послал к чертям жадных жрецов, построил свою столицу.

– И сделал Богом себя. Знаешь, сколько статуй с ликом Эхнатона было в его храме Солнца в Ахетатоне? Там все статуи были с его лицом! Знаешь, что он начал казнить за поклонение старым богам? А людям полагалось молиться на него и Нефертити? Да, они так и стояли в «красном углу» каждого дома.

– Он просто гнул свою линию. И при нём процветало искусство – реальное искусство, а не каноническое, вот что важно. Он был сильным царём.

– А ты знаешь, что он обрушил к чертям экономику и испортил дипломатические отношения с соседями?

– Обалдеть, насколько ты по-своему на всё смотришь!

– …как и целая плеяда историков. Но больше всего в этом мне нравится, – вздохнула я, – что ты говоришь «он», а не «я».

Финн хмыкнул.

– Имеешь в виду, что я не совсем съехал с катушек?

– У всех своя норма, – вздохнула я. – Кто вас, гениев, знает?

– Ты считаешь меня гением? – просиял Финн.

– Но я не твоя фанатка! – грозно сдвинула брови я. – Имей в виду!

И он счастливо рассмеялся.

⁂

В Бель Руже мы проникли тайком от всех в мою комнату и заперлись, шепча, как воры. Моя сумка лежала на тумбочке, вещи, оставленные у гримёров, – на стуле. Арина позаботилась. Финн и не собирался оставлять меня одну, и большая кровать ждала нас, как новобрачных. Я, наконец, избавилась от фараонских одеяний – Финн помог снять ожерелье и тунику, избавил от тяжёлых украшений, и, голую, к счастью, больше не Нефертити, погрузил в пену белых простыней. Можно было быть собой в обычной, почти гостиничной спальне.

– Красивая, – прошептал он, нависнув надо мной, сам прекрасный, как античный герой.

– И ты, – ответила я и потянулась к нему.

– Я хочу, чтобы тебе было хорошо, ни о чём не беспокойся!

– Ладно…

– Иди ко мне.

Он целовал меня долго и трепетно. Чувствовать жар его атласной кожи, упругость мышц, приятную силу бёдер теперь ничего не мешало. Волшебство поцелуев, касаний. Его ладони наполнялись тяжестью моей груди, гладили живот, опускались ниже. Мои изучали его в ответ. Без запретов.

Финн был жаден, нежен, силён. Мы меняли позы и любили, пили друг друга. Я немного неуклюже, восхищая его своей неопытностью и боясь разочаровать, он уверенно и неутомимо. И лёгкий страх, временами просачивающийся вместе со сквозняком и странными мыслями о магических символах, Катрин и Эхнатоне, делал ощущения острее.

Но я хотела быть с этим мужчиной. Любить. И не думать о знаках, ведь иногда значимое ничего не значит.

⁂

Это было верное решение. Всё изменилось внутри и снаружи, жизнь снова заиграла красками, и я почувствовала себя живой. «Ты моя женщина», – повторял Финн многократно, закрепляя поцелуями. И я поверила.

С наступлением сумерек нам пришлось прерваться. «Будет премьера песни для своих» – сказал Финн и ушёл в душ. Я задержалась взглядом на тяжёлых браслетах и кольцах, лежащих на тумбочке у кровати. Надо было их отдать из рук в руки самой владелице, не дай Бог потерять! Но пока взяла один из них, покрутила и потянулась за телефоном. Отчего-то захотелось сравнить их с теми, что множились в интернете.

И я устроила украшениям фотосессию – всё-таки они были невозможно красивы, несмотря на выпавшую бисерину из бирюзы на окантовке, на пару царапин на панцире синего скарабея и одну – на сердолике.

Кольца тоже были потрясающие: с «глазом Гора», выделяющимся золотом на крашеной чёрной эмали; с миниатюрным скарабеем и сфинксами. Как удивительно соблюдена египетская стилистика! Подушечкой пальца я надавила на золотую печатку и почувствовала отшлифованные выемки – тонкая работа!

«Целое состояние, если настоящие», – подумалось мне, но сфотографировать я их не успела. Финн зашумел в ванной, и мне стало неудобно, словно я шпионю, хотя и не собиралась. Я спрятала телефон, сгребла драгоценности в сумку. Потом передумала и надела их на себя – сниму и вручу Катрин. И плевать на интерполовца! Тем более, что он явно фальшивый.

Рассказать Финну про Лембита не удалось. Ничего, у нас есть ещё завтра и много прекрасных дней впереди…