Текст книги "Три жемчужины: Иссык-Куль, Валаам, Сплит. Где и как отдыхали советские люди"

«Темные предания Валаама особенно замечательны, что иноки его, как бы недовольные славою собственных великих угодников, подвизавшихся на острове, хотели иметь основателем самого Апостола, просветившего Россию, а в числе братии царственного врага ее, оружия коего некогда трепетали, и сии два сказания укоренились в их дикой пустыни под мраком средних веков» [4].

Посетили паломники и келию схимника Федора, который был келейником игумена Назария. Он рассказал о благой жизни своего учителя. И, по приглашению Андрея Николаевича, стал вместе с ними обходить пустыни, рассеянные по острову.

– Чтобы идти в пустыню, нужно иметь много веры и духа. Только это поможет преодолеть скуку и страх одиночества посреди лесов, зимнюю непогоду в убогих хижинах, и скудость пищи – только из хлеба и кореньев или плодов. А самое трудное – побеждать внутренние помыслы и искушения врага духовного: уверением в собственной святости или отчаянием в спасении, которые приводят к гибели.

Такие примеры имелись и среди пустынников Валаама. О. Федор поведал, как один 70-летний схимник, который многие годы подвизался в пустыне, для большего умерщвления плоти, недалеко от келии, устроил из веток на вершине высокой сосны лиственную хижину. И, несмотря на свою дряхлость, ежедневно лазил туда для молитвы. Игумен, опасаясь, чтобы он не упал, запретил ему это делать. Но схимник, повинуясь наружно, не смирился духом. Он переменил пустыню и стал помышлять о новом каком-либо необитаемом приюте. Братия, не видя его в церкви уже несколько праздников, на которые обязаны ходить все отшельники, забеспокоилась. А затем два послушника, закидывая сети на берегу протока, увидели в воде его разбитое тело. Стараясь иссечь себе келию на неприступном утесе, он поднялся к его вершине по ветвям соседнего дерева и начал уже долбить камень, но, видимо, закружилась голова, и он упал в пропасть. Во времена Назария, зная всю трудность такого подвига (он сам жил вне монастыря в пустыне), игумен велел схимникам приходить исповедовать друг другу все малейшие помыслы. Иногда даже насильно.

После гостеприимной паузы гости продолжили осматривать пустыни, плавая на лодке по каналу, который разделяет остров на два: Валаамов и Скитский. Вот как описывает это Муравьев: «Так живописны утесистые берега протока, поросшие соснами, кленами и березою, так разнообразны их зелень и виды, что нам казалось, мы плывем посреди величественного сада, в коем искусство воспользовалось местными красотами природы и, по своей прихоти, направило изгибы водяной стези».

В роще Скитского острова, на возвышенной поляне, увидели малую церковь Всех Святых и около нее несколько хижин – скит неусыпаемых. Там никогда не прерывается чтение псалмов, и восемь отшельников сменяются каждые два часа. Эта малая пустыня устроена игуменом Назарием для ищущих совершенного покоя, при самой строгой жизни, в подражание знаменитой обители Царьградской святого Маркелла. Церковь была отперта, и слышался внутри нее томный голос чтеца. Бледный, изнуренный, он стоял перед аналоем. Не обращая внимания на вошедших, продолжал Псалтырь за усопших.

Навестили и келию, которая принадлежала прежде игумену Варлааму. Она находится за версту от скита, в лесу и болоте. Варлаам оставил в наследство новому ее жильцу гроб, который сам устроил, для временного отдыха при жизни, для вечного – по смерти. В этом приюте в летнее время множество комаров не дают минуты покоя, но пустынник уверял, что они ему полезны, так как высасывают лишнюю кровь.

Вечером снова посетили игумена. Он строил для себя келию близ скита. Жаждал безмолвия пустынного. Говорил о душевной пользе уединения. Андрей Николаевич сказал, как оно трудно. «Согласен, что трудно, – отвечал тот, – но и стыдно, если не спасемся; ибо какой ответ дадим перед язычниками, во мраке жившими до искупления, – мы, столь ярко озаренные светом Евангелия, которое во всяком быту открыло нам пути к Царствию?»

Игумен подарил Муравьеву житие своего Ангела, пустынника Варлаама и обращенного им царевича Иоасафа. Это прекрасное сказание св. Иоанна Дамаскина писатель приводит в своей книге. Повесть о житии индийского Царевича, как отметил он, много сходствует с индийскими преданиями о царственном основателе учения буддийского, и весьма вероятно, что буддизм заимствовал ее у христианства…

На утренней обедне Андрей Николаевич увидел пред мощами Преподобных изнуренного инока, который едва мог стоять. Ему сказали, что это молчальник. Уже восемь лет как он наложил на себя по неизвестной причине обет безмолвия, беседуя только на исповеди с духовником. Столь тяжкий искус превышал даже строгий устав игумена Назария. Познакомился также с двумя занимательными монахами: Вениамином, искусным механиком, которого «хитроустроенные часы едва ли не будут загадкою для опытнейшего художника», и Гавриилом, бывшим начальником судна в американской компании.

Последний рассказал много любопытного о русской духовной миссии в американских колониях, которая вся состояла из валаамских монахов. Их настоятель был даже посвящен в Иркутске для просвещения христианством этого дикого края. Но возвращаясь в свою новую епархию, на Кодьяк, он потонул вместе с кораблем на берегах неизвестного острова. С его смертию уничтожился викариат. Из всех его спутников один только престарелый инок Герман долго жил на малом уединенном островке близ колоний, который назвал он новым Валаамом.

…Отправляясь в обратное плавание, пока благоприятствовала погода и лодка была уже готова отчалить, Муравьев со спутниками увидели, как на горе появился почтенный игумен. Он шел на сенокос разделять сельские труды с братиею, «ибо никто из них не уволен на покой на Валаам». «Картина сия, истинно трогательная, переносит воображение в первобытные времена иночества, когда вслед за великим Пахомием отшельники ходили добывать себе тростник на пустынных островах Нила».

Столь благосклонное внимание старца, который, опираясь на посох, спешил еще раз проститься, тронуло Муравьева, и он снова вышел на берег, чтобы принять его благословение. Напутствуемые его молитвою, достигли они границ острова и взошли в часовню Святителя Николая, где усердные иноки на прощание отслужили для них молебен Чудотворцу. Андрей Николаевич подумал, какими суетными и жалкими должны были казаться они отшельникам, которые могли сказать о себе:

Моря житейского шумные воды

Мы протекли;

Пристань надежную утлые челны

Здесь обрели;

Здесь невечернею радостью полны,

Слышим вдали –

Моря житейского шумные воды.

Обратное плавание оказалось счастливее, хотя оно длилось восемь часов. Не доезжая Сердобольского залива, остановились для отдыха гребцов близ малого острова Маргич и увидели на берегу каменный крест с надписью «Здесь отдыхал Император Александр в 1818 году». Память кроткого монарха священна Валааму. И несколько ниже – «Здесь отдыхал в том же году митрополит Михаил». Читая имена повелителя Европы и благого пастыря на пустынном утесе Ладожского озера, Муравьев горько размышлял об участи всего великого на земле. Каменная надпись служила красноречивым эпиграфом Валааму, поясняя отречение его иноков от преходящей славы мира.

А. Н. Муравьев, поэт-романтик, еще молодой, двадцативосьмилетний человек, воспитанный на западноевропейской культуре, и к восприятию мира Валаамской обители отнесся с присущим романтизму мировоззрением. С одной стороны, путешествие на Валаам было овеяно романтической мечтой, а ночное плавание в непогоду по Ладоге даже некой мистикой, с другой – было неприятие прозаичности и суровой реальности существования обитателей монастыря, кажущейся чрезмерной. «Для романтика важно не столько достижение, обладание, сколько само по себе стремление» (К. Бальмонт) [5].

В середине XIX века в русском мире произошло резкое размежевание монастырской и светской культуры. Образованное общество разделилось на два непримиримых лагеря. Одни считали монастырь, как и православие в целом, рудиментом патриархальной старины, другие – прообразом Святой Руси. Это особенно остро проявилось, как мы уже знаем, в судьбе Иннокентия Сибирякова. Хотя имелись и попытки соединения двух миров: народной культуры и культуры элитарной, западноориентированной: романтического мировосприятия и рационалистического взгляда человека, воспитанного на образцах светской западной культуры. Ярким примером этого и становится А. Н. Муравьев, который воспринимает духовную жизнь монастыря не только собственным опытом, что видит и слышит, но и обращается к уже известным ему письменным свидетельствам. Больше доверяет не устным народным преданиям, не древнерусским летописям, а иностранным источникам. Что и объяснимо. Ведь это был первоначальный опыт вхождения светского писателя в мир народной православной веры. О чем говорит и он сам. Не удивителен потому и скептический, но правдивый отзыв о его труде Н. Лескова.  В то же время «Путешествие по святым местам русским» привлекло внимание образованного русского общества к православию.

Последний раз в Российской империи материалы из наследия А. Н. Муравьева издавались кружком его почитателей в 1915 году. Советский читатель смог познакомиться с его творчеством спустя более полустолетия. С 1960-х годов имя Андрея Николаевича появляется в научных изданиях. Да и то как второстепенного романтического поэта и драматурга пушкинской эпохи. В начале 70-х в большой серии «Библиотеки поэта» переиздаются некоторые его стихи и отрывки из драматических произведений. Об Андрее Николаевиче Муравьеве как о духовном писателе начинают напоминать и редкие исследователи. В 2014 году книга была впервые переиздана в современной орфографии.

3. «…К ногам Христа навек прильнуть»

Федор Иванович Тютчев – личность многогранная. Он родился в счастливой семье древнего дворянского рода. С детства слыл вундеркиндом и баловнем судьбы. Получил прекрасное домашнее образование. С семи лет начал изучать иностранные языки. Его домашним учителем стал Семен Раич, который был знатоком древнегреческого, итальянского языка, латыни. Он познакомил своего ученика с античной литературой и тот «по тринадцатому году переводил уже оды Горация с замечательным успехом». За что Общество любителей русской словесности приняло его в свои ряды. В течение жизни Тютчев в совершенстве овладел пятью иностранными языками: немецким, французским, итальянским, латынью и древнегреческим.

 В раннем детстве проявился и его литературный талант. В 15 лет Федор поступил в Московский университет. Здесь близко общался с историком Михаилом Погодиным, поэтом Дмитрием Веневитиновым, писателями Владимиром Одоевским и Андреем Муравьевым (уже знакомым нам). И за три года закончил университет со степенью кандидата по специальности «словесность». Досрочному окончанию учебы поспособствовали не только выдающиеся способности молодого дарования. Уже тогда сыграла свою роль женщина: первая любовь поэта – дворовая девушка при усадьбе. «Огненный дух» юного мужчины и мятежная натура будущего гения явили себя в ранние годы. И своим пламенем обожгли не одну жертву. Но в то время он еще не принадлежал себе. Когда отношения зашли далеко, вмешались влиятельные родители. Используя связи, они выхлопотали для Федора разрешение министра народного просвещения князя Александра Голицына на досрочное окончание университета. И отправили подальше от дома. Бывшей возлюбленной позже дали вольную, обеспечили приданым и выдали замуж.

Тютчев переехал в Петербург и приступил к работе в Государственной коллегии иностранных дел. Вскоре, по рекомендации своего родственника – графа Остермана-Толстого, героя Отечественной войны, генерала, его направили в качестве внештатного атташе Российской дипломатической миссии в Мюнхене. С тех пор на долгие 22 года Тютчев стал «почти иностранцем» для россиян.  Он свободно говорил и писал на французском, чаще, чем на родном языке.  Да и всё в нем – от внешности до манер – было европейским.

Однако служебная должность была незначительной. Он получал небольшое жалование и жил небогато. Да и карьера мало интересовала 19-летнего «дипломата». Его больше привлекал литературный круг. В Германии Федор познакомился с философом Фридрихом Шеллингом, поэтами Иоганном Гете и Генрихом Гейне. С Гейне они стали друзьями. Он перевел на русский язык много стихов немецкого друга-поэта, в том числе первым знаменитый стих «Сосна» («На севере мрачном»). Хотя более известен перевод Лермонтова. Переводил также произведения немецких философов и писателей, посещал литературные вечера, переписывался с иностранными учеными, писал публицистические статьи на французском языке.

А еще ему нравилась светская жизнь. Балы, приемы… Он тотчас влюбился в 15-летнюю Амалию фон Лерхенфельд. Ее матерью была княгиня Тереза Турн-унд-Таксис. Тереза находилась в родстве с российской императрицей Александрой (тетка), женой Николая I. А отец девочки – не князь Карл Александр Турн-унд-Таксис, а дипломат граф Максимилиан-Эммануэль Лерхенфельд.

Амалия оказалась нежеланным ребенком. К тому же, граф скоро умер. Первое время малышку опекали родственники Терезы, и она даже носила их фамилию. Затем ее перевезли ближе к княгине в Регенсбург. И сменили фамилию. Но, по просьбе умирающего мужа, жена графа тоже не оставляла девочку без внимания и забот. Подрастающая Амалия перешла под опеку Лерхенфельдов. И стала жить то в мюнхенском дворце, то родовом замке графов. Когда Амалии исполнилось 15 лет, гессенский герцог Людвиг I разрешил именоваться ей графиней Лерхенфельд, но без права на герб и генеалогию.

Федор Тютчев сблизился с единокровным братом Амалии, молодым баварским дипломатом Максимилианом Лерхенфельдом-младшим, и часто бывал в их доме.  Девушка была красавицей. Она ответила молодому человеку взаимностью. Влюбленные 19-летний юноша и девочка-подросток часто встречались. Их отношения были полны романтики. Они обменялись шейными цепочками. Амалия – простым шелковым шнурком. Старый слуга Тютчевых Николай Хлопов сердился и докладывал родителям в Петербург, что Федор получил шелк в обмен на золото…

Вдохновленный любовью, молодой поэт посвящал возлюбленной стихи…

Но юной красавицей заинтересовался первый секретарь российского представительства барон Александр фон Крюденер. Маститый дипломат. Значительно старше Амалии. Крюденер происходил из старинного рода балтийских немцев, издавна российских подданных. Молодая графиня без родословной нуждалась в таковой связи. Сказалось и влияние двух матерей – родной, княгини Терезы, и приемной, графини Лерхенфельд. Их доводы были достаточно убедительны. И Амалия согласилась на брак с бароном.

Молодой Тютчев переживает. Это его первый негативный опыт взрослой жизни, первые разочарования. Любовные страдания, раненые чувства всегда вызывают потребность излить их и тем излечиться («От счастливой любви не родятся стихи»). У поэта есть такая возможность.

Твой милый взор, невинной страсти полный,

Златой рассвет небесных чувств твоих

Не мог – увы! – умилостивить их –

Он служит им укорою безмолвной.

 Сии сердца, в которых правды нет,

Они, о друг, бегут, как приговора,

Твоей любви младенческого взора,

Он страшен им, как память детских лет.

Но для меня сей взор благодеянье.

Как жизни ключ – в душевной глубине

Твой взор живит и будет жить во мне -

Он нужен ей, как небо и дыханье. <…> [6]

Немного позже он напишет еще одно стихотворение, как бы подводя итог этой любви. Но она еще долго будет напоминать о себе.

Поэт уезжает в длительный отпуск в Россию. 17-летняя Амалия становится баронессой Крюденер. Честолюбивые цели достигнуты: она – фактическая родственница прусской и российской монарших фамилий. Достойно принята при дворах Европы. Меркантильные интересы барона Крюденера, на которые он рассчитывал благодаря высоким родственным связям жены для своей карьеры, тоже оправдались. Их союз был по расчету. Но расчет у каждого свой.

Сразу после возвращения в Германию (через восемь месяцев) Тютчев женится на Элеоноре Петерсон, дочери немецкого дипломата, графа Карла-Генриха-Эрнеста фон Ботмера и его жены Анны, урожденной баронессы фон Ганштейн. Это была красивая светская барышня с безупречными манерами, свободно говорившая на немецком и французском языках. Элеонора получила классическое домашнее воспитание. Многие считали ее «бесконечно очаровательной». В 18 лет она стала женой русского дипломата, секретаря российской миссии в Мюнхене Александра Христофоровича Петерсона, который был старше ее на 41 год. В 25 овдовела и осталась с четырьмя сыновьями на руках.

Дом Петерсона находился рядом со зданием русской миссии, где часто устраивались вечера. Молодая, прелестная графиня-вдова познакомилась с Федором Тютчевым. Сближение происходило стремительно. Отверженный и униженный Тютчев и молодая вдова с четырьмя детьми. Ему 23 года, ей 26. Элеоноре надо устраивать свою жизнь, а избалованный Федор нуждался не только в женской любви, но и в материнской опеке.  Да и хотелось наконец стать взрослым, независимым человеком. После семи лет брака со старым мужем Элеонора влюбилась сразу и беззаветно. Обвенчались сначала «тайно». Только через два года, по свидетельству Генриха Гейне, состоялся юридический брак.

Дом Тютчевых, небольшой, но уютный, всегда полный гостей, стал культурным оазисом города. Сюда с радостью приходил Генрих Гейне, когда бывал в Мюнхене. Самозабвенная любовь Элеоноры к Федору сделала их жизнь абсолютно счастливой. Федор Иванович обрел любящую жену, преданного друга и неизменную опору в трудные минуты жизни. Позже он писал дочери Анне: «Первые годы твоей жизни <…> были для меня годами, исполненными самых пылких чувств. Я провел их с твоей матерью… Эти дни были так прекрасны, мы были так счастливы!» [7] Элеонора Федоровна взяла на себя все обязанности по дому, вела хозяйство, занималась детьми, самостоятельно решала все финансовые вопросы. Инфантильный Федор даже не задумывался, откуда появляются деньги. Элеонора сама обращалась за помощью к его родителям. Он занимался только тем, что ему интересно. Впрочем, типичная ситуация для многих мужчин… А уж для поэта…

Но… Через три года он напишет:

Так грустно тлится жизнь моя

И с каждым днем уходит дымом,

Так постепенно гасну я

В однообразье нестерпимом!..

О Небо, если бы хоть раз

Сей пламень развился по воле –

И, не томясь, не мучась доле,

Я просиял бы – и погас!

В 1830 году Элеонора проведет полгода в России. Ее сердечно примет вся семья Тютчевых. В это время Долли Фикельмон запишет в своем дневнике: «Забыла упомянуть о встрече с одной красивой женщиной – мадам Тютчевой… Она всё еще молода, но такая бледная, хрупкая, с таким печальным видом, что ее можно принять за прекрасное видение. Она умна и, мне кажется, с некоторым притязанием на остроумие, что плохо вяжется с ее эфирным видом; ее муж – маленький человек в очках, весьма некрасивый, но хорошо разговаривает» [8].

Долли Фикельмон – внучка Кутузова, урожденная Тизенгаузен, была замужем за австрийским посланником Фикельмоном. Мать ее – Лизавета Михайловна Хитрова. Долли известна как хозяйка петербургского салона и автор обстоятельного «светского дневника». Особый интерес к «современнице и другу Пушкина» вспыхнул почти сто лет назад и продолжился в наше, не знающее морали время, когда «респектабельную среду пушкинистов потрясла бомба редкостной силы» о «жаркой истории» Пушкина с графиней Фикельмон. И «респектабельные пушкинисты» долго и на все лады, словно сплетницы на завалинке, будут комментировать ее…

В это же время Тютчев, который всё еще не мог забыть Амалию (отверженная любовь длится долго), напишет:

Ты любишь, ты притворствовать умеешь –

Когда в толпе, украдкой от людей,

Моя нога касается твоей –

Ты мне ответ даешь – и не краснеешь!

Всё тот же вид рассеянный бездушный,

Движенье персей, взор, улыбка та ж…

Меж тем твой муж, сей ненавистный страж,

Любуется твоей красой послушной. <…>

Тепло юношеских встреч Амалия и Федор сохранят на всю жизнь. Поэт посвятит уже замужней Амалии лирический гимн быстротечности счастья и бытия – «Я помню время золотое…», о котором Некрасов скажет, что он «принадлежит к лучшим произведениям г. Тютчева, да и вообще всей русской поэзии». Композитор М. С. Вайнберг положит эти слова на музыку. Сегодня это известный романс.

Поэтическая душа жаждала новых ощущений. Вдохновения… Элеонора очень милая, женственная, заботливая… Она прекрасная жена, у них прекрасные дети, его любят… А он?..

«Никогда человек не стал бы столь любим другим человеком, сколь я любим ею, в течение одиннадцати лет не было ни одного дня в ее жизни, когда, дабы упрочить мое счастье, она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновения, умереть за меня» [9].

Так в конце концов и случилось.

Через три года Федор Иванович впервые встретится на балу с баронессой Эрнестиной Дернберг, первой красавицей мюнхенского общества. Мужчины тщеславны. Помимо красоты, она была умна, блестяще образованна. К тому же, поэт почувствовал с ней глубокую духовную близость. Она совершенно затмевала милую и обаятельную, но неяркую Элеонору. Тютчев страстно влюбился.

Элеонора делала всё возможное, чтобы сохранить семью. Но его ничто не могло остановить. Даже рождение еще двух дочерей – Дарьи и Екатерины. В отчаянии она даже пыталась покончить с собой. Несчастья не произошло – кинжал был от маскарадного костюма. Элеонора оправилась физически, но нервное потрясение не прошло. Муж раскаивался. Обещал порвать с любовницей. Событие получило огласку. Разразился скандал. Это переполнило терпение начальника Федора князя Г. И. Гагарина. Он докладывал в Петербург графу Нессельроде: «Во имя христианского милосердия умоляю Ваше превосходительство извлечь его отсюда…» [10]. Получив 4-месячный отпуск, Тютчев с семьей выехал в Россию.

Затем его назначили чиновником русской дипломатической миссии в Турине. По сути выслали… 25 сентября 1837 года Тютчев прибыл в Турин, к новому месту службы, оставив семью в России.

Но роман продолжился и здесь. Элеонора должна была приехать к нему весной следующего года, и влюбленные встречались в Германии и Италии. В Мюнхене он встретился с Эрнестиной, а в конце года они провели две недели в Генуе. Одна из встреч в Генуе должна была стать последней. В память об Эрнестине поэт написал ей прощальное стихотворение «1-ое декабря 1837»:

Так здесь-то суждено нам было

Сказать последнее прости…

Элеонора отправилась к мужу с тремя малолетними дочерьми на пароходе до Любека. Ночью на пароходе случился пожар.  Пассажиры с трудом переправились на берег – пять человек погибли, а пароход сгорел. Семья Тютчева была спасена. Об этом написал И. С. Тургенев в рассказе «Пожар на море». Ему тогда было 19 лет. Он тоже оказался среди пассажиров: «В числе дам, спасшихся от крушения, была одна г-жа Т., очень хорошенькая и милая, но связанная своими тремя дочками и их нянюшками; поэтому она и оставалась покинутой на берегу, босая, с едва прикрытыми плечами. Я почел нужным разыграть любезного кавалера, что стоило мне моего сюртука, который я до тех пор сохранил, галстука и даже сапог» [11].

Сама Элеонора почти не пострадала физически, но пережитое нервное потрясение требовало лечения. Она всё же не стала задерживаться в Германии и отправилась вместе с мужем в Турин.

В Италии возникли новые проблемы: все деньги, вещи и документы были утеряны во время пожара. Элеонора сумела найти самое дешевое жилье с мебелью в предместье.  Чувствительный поэт был в этом плохим помощником. Он был занят своими переживаниями. Ведь его ждала богатая Эрнестина.

Однако переутомление, сильная простуда и глубокое нервное потрясение от всего пережитого сломили женщину. Она угасала на глазах. В августе 1838 года Элеонора Федоровна скончалась. Ей было 37 лет. За одну ночь – последнюю, которую Федор Иванович провел рядом с женой, его голова поседела, как говорили современники…

Похоронили ее на простом сельском кладбище.

Спустя десять лет Тютчев напишет стихотворение «Еще томлюсь тоской желаний, еще стремлюсь к тебе душой…» Запоздалое страдание – благодатная почва для творчества. А еще через десять – стихотворение «В часы, когда бывает…» со словами: / Так мило-благодатна, / Воздушна и светла, / Душе моей стократно / Любовь твоя была…

Что имеем, не храним, потерявши – плачем. Чужая душа – потемки. А мужская особенно. Сказать последнее «прости» не получилось. А через полгода освободившееся место заняла Эрнестина.

Эрнестина Дернберг родилась в семье эльзасского барона Христиана Гюбер фон Пфеффель. Он был баварским дипломатом, послом в Лондоне и Париже. Ее мать – Каролина, урожденная баронесса фон Теттенборн – умерла рано, через три дня после рождения брата Карла. Отец женился на гувернантке своих детей, англичанке. Воспитывала сирот бабушка, потом мачеха. Отношения с мачехой не ладились, и с 11 лет Эрнестина жила в пансионах. Спасаясь от недружественной опеки мачехи, Эрнестина в 20 лет сочеталась браком с баварским дипломатом бароном Фридрихом фон Дернбергом. Он был старше невесты на 14 лет. Типичная практика для женщин высшего света в XIX веке. Брак по расчету. Любовь они обретали позже, похоронив мужа. Если обретали. Да и что такое любовь? Бывает ли она? Взаимная?.. Лучший пример тому вся жизнь Тютчева.

В Мюнхене у Теодора (так звали Федора немецкие друзья) был близкий товарищ Карл Пфеффель, который, как и многие его светские знакомые, «подпал под обаяние… чудесного ума». После смерти Федора Ивановича он говорил сестре: «Вы знаете, как я его любил и как им восхищался!» [12]. Возможно, это восхищение брата передалось и Эрнестине, которое выросло затем в любовь.

Эрнестина приехала в Мюнхен вместе с мужем, бароном Фридрихом фон Дернбергом. Здесь на одном из балов Карл и представил им своего знакомого – русского дипломата Теодора Тютчева. Муж Эрнестины во время бала плохо себя почувствовал и, уезжая домой раньше жены, обратился к новому знакомцу: «Поручаю Вам мою жену». Слова обычной светской любезности оказались сакраментальными. «Недомогание» оказалось серьезным. Барон скончался от тяжелой формы тифа в 37 лет. Эрнестине было 22 года.

Тремя годами ранее известный мюнхенский живописец Й. Штилер нарисовал ее портрет. Позже Г. Бодмер сделал с него литографию. А Иван Тургенев, еще один поклонник баронессы, написал об этой литографии: «Сходства много». Особенно выразительными были прекрасные черные глаза молодой женщины. В которых, как казалось, отражался весь ее внутренний мир в годы молодости. Цельность натуры с сильными чувствами, умом и глубокой религиозностью. Ее интересовали поэзия, история, философия.

После смерти Элеоноры Эрнестина приехала к Федору в Турин. Женитьба состоялась в Швейцарии. Тютчев самовольно оставил службу. Из-за этого его лишили звания камергера. После скандального происшествия в Мюнхене Федора Ивановича отправили в Италию. Но любвеобильный дипломат и здесь отличился. Что ему жалкое жалованье атташе? Его ждало безбедное будущее с состоятельной женой, которая от первого мужа получила богатое наследство. На ее иждивении, вместе со своими детьми от первого брака, поэт находился долгие годы. Стрельцы непрактичны. Или практичны?..  Но зато – как талантливы!

Затем Тютчев возвращается в Россию, в Санкт-Петербург. И вскоре его вновь назначают сотрудником Министерства иностранных дел и восстанавливают в звании. Немногим ранее сюда переехала и Амалия. Барон Крюденер получил повышение и отправился в Россию.  Появление красавицы-баронессы произвело фурор в петербургском высшем обществе. Даже Пушкин «схлопотал» звонкую пощечину от своей красавицы-жены, когда на одном из балов пытался за ней ухаживать. Женщины тоже ревнивы. Но, к счастью, не устраивают дуэлей. А сам император Николай I, известный поклонник женской красоты, как бы на правах кузины его супруги, подарил ей прекрасную соболью шубу, которая вызвала зависть всей женской половины света. Блистательная внешность Амалии позволяла ей осуществлять любые амбициозные планы. Страстным поклонником Амалии был стареющий граф А. Х. Бенкендорф. Главный жандарм России пригласил Федора Ивановича для беседы. И «был необыкновенно любезен <…> главным образом из-за госпожи Крюденер…» (сообщал Тютчев жене). Бенкендорф даже доложил о предложениях Тютчева Николаю I. Император также принял отставленного дипломата. Результат приема был благоприятным. Пользуясь своим положением, Амалия постоянно оказывала Тютчеву всякую возможную помощь. Что порой смущало и даже тяготило Федора Ивановича. «И в какой надо было быть мне нужде, чтобы так испортить дружеские отношения! – писал он Гагарину. – Всё равно, как если бы кто-нибудь, желая прикрыть свою наготу, не нашел бы для этого иного способа, как выкроить панталоны из холста, расписанного Рафаэлем… И однако из всех известных мне в мире людей она, бесспорно, единственная, по отношению к которой я с наименьшим отвращением чувствовал бы себя обязанным» [13].

Они увидятся еще раз уже в зрелом возрасте. В 1870 году, во время поездки в Германию, в Баден-Бадене. И поэт снова напишет стихотворение «Я встретил вас – и всё былое…» Позже композитор Леонид Малашкин положит эти слова на музыку. Так и появился романс. Ноты издали небольшим тиражом в 300 экземпляров, автора музыки забыли. Популярным романс «Я встретил вас – и всё былое…» станет после того, как его исполнит оперный певец Иван Козловский.

Федора Ивановича снова влечет круг литераторов. Он вступает в кружок Белинского, сближается с Тургеневым, Гончаровым, Некрасовым. Себя Тютчев не считал профессиональным литератором. И не стремился печатать свои произведения. Первые стихи Тютчева привезла в Петербург Амалия и передала их князю Ивану Гагарину. Тот отдал часть стихотворений Пушкину, издателю журнала «Современник». Восхищенный Пушкин их немедленно опубликовал. Так, благодаря Амалии, Тютчев стал широко известен на родине.

Несколько лет он вообще не писал стихи. Посещал светские салоны, балы. И быстро стяжал славу прекрасного рассказчика в среде петербургской знати. Который разбирался в политике и философии. «Когда он начинал говорить, рассказывать, все мгновенно умолкали, и во всей комнате только и слышался голос Тютчева» (по словам Владимира Сологуба).

Между тем, Некрасов назвал Тютчева «русским первостепенным поэтическим талантом». В журналах стали появляться его старые произведения. И он снова вернулся к стихам. Затем вышел первый сборник поэта тиражом в три тысячи экземпляров (большим по тому времени). Его тотчас раскупили.

В августе 1850 года Федор Иванович Тютчев с дочерью Анной и ее подругой по Смольному институту Еленой Денисьевой совершат поездку на Валаам.