Текст книги "Все дело в попугае"

XX

– Ну все, кончаем шуметь, воинство. Неправильно угадали. Это не была сужденная пара. Не была. Но она стала таковой. … Тише. Тише. Сложите длани. 515-ультрамарин, успокойтесь, не надо парить так высоко, меня нервирует. Я не ошиблось, и могу повторить: пара стала сужденной, то есть, приобрела все ее признаки: мгновенное чувство и практическая нерасторжимость. … Да, это немыслимо. Да, это катастрофа. Да, этого никто не ожидал. Так затем я и веду этот семинар, воинство! Затем вам все это и показываю…

XXI

В риткином восьмом «Б» классе появился юноша, с которым Ритка близко подружилась. Звали его Вовочка. Было достаточно забавно, когда в ответ на вопрос: «Как тебя зовут?» – этот новенький ухмыльнулся и представился недвусмысленным басом: «Вовочка». Класс захихикал уважительно и опасливо, что как раз зря: Вовочка был парень интеллигентный, и очень неглупый, кстати. Но вид! В 15 лет это был уже взрослый огромный мужик, не мальчик-акселерат, а именно мужик, – мускулатура там, повышенная лохматость, повадка хулигана, сила страшная, и невыносимо – для ровесниц – обаятельный ироничный цинизм…

Впоследствии он еще периодически брил себе череп наголо, и Ритка, прогуливая с ним уроки, всегда отпихивала его подальше в подворотню, чтобы спокойно узнать у прохожих, который час: при одном появлении бритого Вовочки – метр восемьдесят восемь, горилла с переразвитым плечевым поясом, – они теряли дар речи и начинали искать глазами милиционера.

Ритка испытала настоящее потрясение на кавголовском пляже, после экзамена по алгебре за восьмой класс, когда Вовочка впервые при ней разделся. Это были какие-то совершенно новые ощущения. Они висели вчетвером на буйке: Танька, неразлучный тогда с ней Цукер, Ритка и Вовочка.

И как трудно было поверить, что этот взрослый, терпко и опасно пахнущий мужик – просто сосед по парте… Вовочка вызывал у Ритки странное чувство, которому она не могла найти определения. Никакой романтикой тут и не пахло, обычных грез о белых лошадях и хрустальной обуви не возникало даже близко. И в то же время… Ритке нравилось просто сидеть с ним рядом за партой. Близость его нравилась. Она еще не знала тогда слова «волновал». И к голосу подсознания вовсе не умела прислушиваться.

Были у Ритки такие полгода, в девятом, когда она зачем-то перешла от своих в другую школу, в английскую. Очень несладко ей там пришлось. Но пришлось бы куда хуже, когда бы не Вовочка. Он встречал Ритку после уроков, огромный и загадочный, стоял с риткиным пальто в вестибюле, потрясая общественность до глубины души (в школе учились почти одни девицы, причем одна гнуснее другой). Подавал Ритке перчатки и уводил, скользя презрительно взглядом по зрителям, картинно подхватив под руку, – наш человек!

А как танцевали они!… Это были уже не детские разборки на тему «кто кого пригласит». Ритку как-то пригласил танцевать признанный красавец Лагутин, все девицы заахали, а Ритка ничего не поняла. Паттерн не тот был! Взглядом убравший Лагутина с дороги опоздавший Вовочка дышал, двигался, прикасался, – все иначе, от его запаха кружилась голова, Ритка начинала сама себя бояться, когда он неумело прижимал ее к себе…

Неясно, как это все совмещается в мозгах пятнадцатилетних дурочек, но, как достоверно известно, Ритка была тогда безнадежно романтически влюблена в Костика Васильева. Поэтому то, что получалось у нее с Вовочкой, считала дружбой. Вовочка молчал, но не очень-то был с ней согласен. Как-то раз с пивом прогуливали уроки в девятом: Ритка, Вовочка, и близнецы Меерсоны. Контраст был огромный, конечно. Близнецы хоть и вымахали уже метр девяносто с хвостиком, но зато в Вовочке не было ни тени меерсоновской неуклюжести, этих ножек, знаете, «буквой ксю»… Ах, как он шел, поддерживая Ритку под локоток: узкобедрый, мощный в плечах, с ленивой грацией и опасной оттяжечкой в движениях, ах, подумала Ритка, кося глазом вверх и влево, ах, ах!

И вот топали они вчетвером, с пивом и мороженым, по проспекту Науки, мимо «Детского мира», и молодые люди взялись Ритку допрашивать, за кого она вышла бы замуж.

А Ритка им с изумительным апломбом и говорит: мой муж будет блондин, дворянин и спортсмен, с синими глазами и на 15 сантиметров выше меня. Меерсоны говорят: что за фигня? Дворян вообще нету уже давно, а среди спортсменов и подавно не найдешь. А Ритка им, заводясь: для меня найдется какое-нибудь исключение. А Меерсоны: а почему на 15 сантиметров? А Ритка им: десять сантиметров каблуки, и пять – прическа. И тут молчавший до сих пор Вовочка, шатен и мастер спорта по волейболу, потомок петровских немецких гренадеров, спрашивает: а какой у тебя рост? Ритка: метр шестьдесят пять. Вовочка: ладно, подрастай сантиметров на восемь, и я тебя беру… Близнецы захихикали было, но он только глянул на них коротко один раз – тут же заткнулись.

Хотите верьте, хотите нет: глупая Ритка опять ничего не поняла.

XXII

В те же исторические 16 лет, зимой, Ритка отличилась снова. Вовочка рассказал, что его друг и сосед Антон поссорился со своей девушкой. Окончательно. И очень переживает в одиночестве.

Антошкину девушку Ритка как-то видела. Имела представление о вкусах и пристрастиях, так сказать. Поэтому Ритке сразу, уже совершенно сознательно, пришла в голову ее подруга из английской школы, Юлька, как раз, с риткиной точки зрения, тратящая время на романы явно того не стоящие. Вовка с Антоном заехали к Летичевским домой, и Ритка показала Антону маленькую Юлькину фотку. Он сразу сказал «Да». Почему-то Ритку это тогда ну просто совершенно не удивило.

Ритка не могла сама познакомить ее с Антоном, так как была поверенной ее очередной «большой любви» с неимоверной жлобоватости двадцатисемилетним слесарем Серым с Металлического Завода. Поэтому Ритка и мальчишки стали действовать конспиративно с двух сторон.

Ритке нужно было как-то отвлечь Юльку от ее слесаря, точнее, от высоких переживаний на тему их полусексуальных досугов. И она придумала вполне гениальную штуку. Как раз юлькина мама жаловалась Ритке, что Юлька сильно запустила учебу (10 – выпускной – класс английской школы).

Сама Юлька объясняла, что ее Серый – «настоящий мужчина», считает, что женщина должна сидеть дома на кухне, а не высшее образование получать… короче, «три Ка»55
  Или «Kinder, Küche, Kirche» – немецкое устойчивое выражение, описывающее основные представления о социальной роли женщины в германской консервативной системе ценностей.


[Закрыть]. Тогда Ритка преложила Юльке поспорить на мороженое, что элементарно сделает из ее Серого главного надзирателя по части юлькиной учебы, и он быстро забудет все свои принципы, потому как дурак (Ритка выражалась нежнее, щадя юлькины чуЙства).

Девицы побились об заклад, Ритка взяла у Юльки телефон товарища серо-буро-малинового.

На следующий день – было солнце в январе, слесарь Серый работал во вторую смену, – Ритка прогуляла школу и назначила ему свидание у местного пивного ларька. По телефону она разговаривала с ним с такой изысканной вежливостью, какую только в кино видала. Попросила уделить ей время, так как нужно поговорить с ним о важном. Ничего больше не объясняла, но подпустила такую нотку… как бы это выразить… комитетскую, что ли… В общем, Ритка разговаривала с ним так, что дала понять: отказ на предполагается. Шуточки, конечно, те еще: на дворе-то восемьдесят первый год. Короче, он прискакал. Был он молодой, еще не спившийся, с успешно оконченным ПТУ, после армии, и без огранических интеллектуальных дефектов, просто «конституционально тупой». Это предполагалось, и это Ритку устраивало.

Ритка представилась Машей, девятнадцати лет, студенткой МГИМО, в Питере на каникулах (под шубой имея школьную форму, на этой нахалке даже косметики не было!). Намекнула на высокую должность папы и на неофициальное поручение поговорить с ним, с Серым. И это еще что – дальше она понесла такое!

Сказала, что заинтересованные органы внимательно наблюдают за выпускниками хороших английских школ, с тем, чтобы выявить заранее тех, кто впоследствии может быть полезен в работе Министерству иностранных дел. Что его подруга Юля – ни в коем случае, никто не может вмешаться в ваше светлое чувство, но ведь именно вы старше, мудрее, и имеете влияние на девочку, – давно рассматривается, как один из лучших кандидатов на дальнейшую карьеру в этой области. Что в последнее время она, видимо, от переживаний, сильно запустила учебу, и даже собственно английский язык. И что Серого очень просят отнестись ответственно к их с Юлей, возможно, общему будущему, и проследить, чтобы Юля успешно закончила школу, – это в его силах, и более ни в чьих. И, естественно, хранить этот разговор в строгой тайне, особенно от самой Юли.

Ритка говорила четко, резко, внятно, безупречно серьезно, улыбалась, как посол на приеме, упрощала формулировки, если ей казалось, что юноша не врубается. Не давала ему вставить слово. Никаких вопросов не задавала. Употребляла конструкцию «нам известно». Смотрела на него сверху вниз, при том что он был выше головы на две. Прощаясь, спросила:

– Вам понятно? – и добавила: – Мы надеемся на ваше благоразумие.

Сняла связанную бабушкой варежку и протянула ему руку в чернилах, с обкусанными ногтями.

Он ничего не заметил. Руку сделал попытку поцеловать. Отнимая руку, Ритка просто окончательно отвязалась, и брякнула что-то типа: «Что вы, что вы, соблюдайте конспирацию». Уверена была, что он долго смотрел ей вслед, и даже пожалела, что не на что поймать такси – в кармане у Ритки лежало шестнадцать копеек.

Он поверил всему. Каждому слову.

Вечером, при встрече, он первым делом спросил Юльку про уроки. Она – по риткиному наущению – ответила крайне небрежно, в стиле «да и хрен с ним, с английским». То, что произошло дальше, обескураженная Юлька в разговоре с Риткой назвала милым словом «раскудахтался». Неизвестно, как в точности развивались события, но Серый в тот вечер от Юльки быстренько отвалил, и назавтра тоже только звонил с категорическим требованием: исправить сначала не только все тройки, но и все четверки по английскому.

Неделю или две раздосадованная Юлька приставала к Ритке с вопросом, какая муха укусила ее возлюбленного. Ритка отмалчивалась, однообразно реагируя неполиткорректной фразой: «Я ж тебе говорила, что он круглый дурак». Когда Ритка, наконец, раскололась (ужасно жалея, что теперь зря пропадет такой спектакль), то неожиданно еще улучшила уже достигнутый результат. Юлька, услышав подробности, несколько раз обошла вокруг подруги, недоверчиво изучая со всех сторон (Ритка была в той самой шубе и в тех самых варежках), и, наконец, изрекла:

– …Я не понимаю, как он мог?! Как он мог в такое поверить?! Нельзя же, в самом деле, быть таким идиотом?!…

Начало было положено.

«В общем, сволочь я, конечно,» – порефлексировала Ритка слегка. – «Но с другой стороны: разве я кого-то разлучала насильно?? Разве настоящее чувство могло бы рухнуть от такой ерунды??»

Эта мысль как-то утешала.

«Да нет, ничего страшного я не сделала,» – решила Ритка. – «Ну, подключила ей слегка объемное зрение. А то ошалела там известно от чего…»

Мальчишки действовали паралельно. Антошка уже был первокурсником военного училища. Увольнительные у него были нечасты, и их старались использовать на всю катушку. Ритка снабжала Вовку точными сведениями о юлькиных перемещениях, а уже вовкина задача была – сначала подстроить случайное знакомство, потом организовать супер-романтическое и загадочное «преследование». Кстати, интересно, что Ритка все время требовала, чтобы сам Вовочка как можно меньше попадался Юльке на глаза. Ритке казалось, что он куда привлекательнее Антона: высоченный, светловолосый, мощный в плечах. Антошка рядом с ним, хоть и был на год старше, выглядел как-то по-детски: черноглазый, круглощекий и румяный, Ритке он лицом напоминал спелый арбуз. Значительно позже Ритка узнала от Юльки, что волновалась совершенно напрасно: Юлька сразу из этих двоих обратила внимание именно на Антона.

Эта фаза операции для Ритки осталась на уровне чистых отчетов. Все получилось, все состыковалось, слесарь Серый получил отлуп, а Антошка получил девушку. Кстати, на прощанье зловредная Юлька не преминула передать Серому привет от московской девушки Маши. Потом Юлька сильно удивилась, встретившись с Риткой у Вовки на дне рождения. На том же дне рождения эта парочка со всеми разругалась, поэтому о дальнейшей их судьбе Ритка знала мало. Только то, что они поженились через месяц после юлькиного восемнадцатилетия, и позже уехали в гарнизон, где Юлька работала учительницей английского.

XXIII

– Вопиющий случай, Воинство! Юля должна была выйти именно за слесаря. Ну, жизнь ей, конечно, не показалась бы сахарной, но что делать, существовали… эээ … высшие соображения…

– Ох уж эти высшие соображения!… Садисты!…

– Вот-вот, сердобольное наше 312-пурпур, подопечная тоже Юлю пожалела, и идея ей откровенно не понравилась. И как же легко она совершила то, что до сих пор считалось невозможным! Неразрушимый сужденный брак разлетелся в секунду, и она тут же прицепила освободившуюся валентность туда, куда считала нужным! Пересудила!

– Вашблистательствуо, нуо все же…

– Воспарите. Слушаю вас, 515-ультрамарин.

– Ведь дуолжны же были ангелы пуонимать, чтуо пруоисходящее выхуодит из-пуод куонтруоля! Пуочему уони пруодуолжали упуорствуовать в свуоем… в свуоих… ну, пруодуолжали эксперимент? На чтуо уони рассчитывали?

– А вы знаете, это правильный и точный вопрос. Ангелы-растратчики именно рассчитывали. Они прикидывали пропорцию. Им казалось, что случаев вопиюще неправильного поведения их подопечной несопоставимо мало, если иметь в виду приносимую ею пользу. Кроме того, махинаторы вели учет случаев, когда подопечная демонстрировала явное непонимание своих особых способностей. Этих случаев было сравнительно много, и ангелам хотелось верить, что обратное – скорее, исключение.

XXIV

Риткину учительницу биологии Анну Петровну все называли Сурепкой. Это была простая и незлобная женщина, но невероятно тупая. Предмет свой знала по учебнику от сих до сих, шпарила наизусть, вопросов по содержанию просто не понимала. На оргвопросы ответы давала четко и ясно, как армейский старшина. Когда изучали половое размножение, кто-то из свежеподросших наглецов спросил с подкруткой:

– Анна Петровна! А по этой теме практическая работа будет?

– Нет, Иванов-Петров-Сидоров, – ласково отвечала Сурепка. – Только самостоятельная.

Многие пытались детишкам потом разъяснить, что это она так тонко пошутила и отбрила мальчика. Глупости все это. Ученики-то знали Анну Петровну. Те, кто ее лично знал, ничего такого даже не предполагали.

Риткин десятый класс «Б», апрель, биология. Солнышко выглянуло. Внизу, на школьном огороде, трудится шестой «В» – у них Сурепка классная. В окно их видно, и видно, что безобразничают. В середине урока Сурепка не выдерживает, срывается и бежит вниз. Выходя из класса, поворачивается, и выпаливает по десятиклассникам из главного калибра:

– Если кто встанет в мое отсутствие с места, два в журнал сразу!

Апрель, между прочим, месяц. Впереди аттестат. Угроза нехилая, а Сурепка, как человек простой и простодушный, что говорит, то и делает, обыкновенно.

Тем не менее, трое мальчишек, немедленно после отбытия Сурепки, вскакивают и начинают играть чьим-то мешком в футбол. Они носятся по классу совершенно произвольно. В момент появления на горизонте Сурепки наступает крайне интенсивная паника. Двое успевают достичь мест своей постоянной дислокации. Но вот Цукер…

Цукер – это прозвище «от фамилии» в ежедневном общении. Мальчик он веселый и нетрусливый, в классе его любят, что важно.

Место Цукера на уроках биологии – на первой парте колонки у окна, со стороны прохода. Вплотную к этой парте стоит учительский стол, стул повернут лицом к классу. Со стороны окна за партой сидит соседка Цукера, Валька Мащенко.

Внезапное появление Сурепки застигает Цукера в самом дальнем от двери углу класса, между последней партой и окном. А за партой этой сидят Ритка с Вовочкой, Ритка ближе к проходу, поэтому тоже не сразу заметила, что произошло. В момент появления Сурепки Цукер лег. Наверное, он сделал это рефлекторно. Но когда лег, уже было поздно.

Исчезновения какого-то там Цукера с первой парты Сурепка не заметила. Обвела глазами класс, убедилась, что нарушителей не видно, и продолжала урок. Урок идет, Цукер лежит и смотрит на Вовку снизу вверх вопросительным взглядом. Вовка, зажимая рот рукой, пихает Ритку в бок. Ритка поворачивается, видит Цукера и ложится на парту в пароксизме довольства66
  Тут и ниже неоднократно, скрыто и явно, цитируется повесть братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Далее в примечаниях: «Стругацкие, ПНвС».


[Закрыть]. Больше пока Цукера никто не видит.

Между тем, ситуация серьезная. Цукер и Вовочка шепотом совещаются. Вовочка пользуется в классе большим авторитетом у парней. «Чего делать?» – шепчет Цукер. – «Ну, ползи,…» – невозмутимо отвечает Вовочка. – «Куда?» – Вовочка делает длинный жест вдоль окна.

Впереди узкий проход, заваленный портфелями. В двух местах, там, где выступают межоконные балки, парты примыкают к стене почти вплотную. Но у Цукера нет выбора. И, не пытаясь разобраться, шутит сволочь Вовка, или говорит серьезно, Цукер делает первое движение вперед. Ритка видит, как Вовка в ужасе закрывает себе рот руками. Поздно.

Цукер достигает парты впереди и дергает за штаны левого из сидящих за ней близнецов Меерсонов. Близнецы обнаруживают Цукера. Длинная пауза с подергиваниями. Близнецы сопят так громко, что Ритка перегибается через столешницу и бьет их сзади под лопатки. Хрип, синхронный стук лбов об дерево. Левый близнец поднимает и переставляет из прохода портфель. На легкий шум поворачиваются головы сидящих сзади на других колонках. Тишайший стон, и две задние парты в каждой колонке, в полном составе, ложатся лицами на столы. Тем не менее, в классе тихо. В классе так тихо, что Сурепка довольна. Она в этот момент стоит в проходе с риткиной стороны, совсем недалеко от места боев.

Между тем, Цукер достигает третьей парты от конца. Она стоит вплотную к простенку, а перед ней с другой стороны стоит Сурепка. Короткое беззвучное совещание с Дутовым и Лагутиным: оба люди большого личного мужества, один стал впоследствии офицером, а другой – крупным российским книгоиздателем. Лагутина (он сидит справа), очень красивого парня, – обожают все стареющие учительницы. Глядя прямо в глаза Сурепке масляным взором, он внезапно резко сдвигает парту на полметра вправо, буквально ей под ноги.

Сурепка прерывается в речениях. Большая часть класса недоуменно оборачивается, но им пока не видно. Остальные замирают в тревоге.

– Лагутин, – произносит Сурепка.

Лагутин встает, гипнотизирует взором, улыбается подобострастно.

– Да, Анна Петровна.

– Что?

– Ничего, Анна Петровна.

– Садись.

Лагутин садится. Цукер ползет дальше, раздраженно отпихивая под парты портфели и мешки. По мере его продвижения вперед, соответствующий порядковый номер парт на всех колонках укладывается в тихую истерику на столы. Второй простенок минуется куда как легче, так как Сурепка у доски.

И вот Цукер под ногами у своей соседки Валентины. Но и Сурепка переместилась, она уселась за свой стол, глаза в глаза с Валькой, в полутора метрах по косой от Цукера, скрытого от нее столом, партой и Валентиной. У доски корчится вынужденный что-то отвечать Лешка Баринов. Класс в прострации, все ждут, когда бабахнет.

Беззвучно посовещавшись с Цукером, Валька, прямо перед глазами Сурепки, перемещается на соседнее, пустое цукерово, место. Сурепка задумчиво следит за ней взглядом. Теперь стул над головой Цукера свободен. В следующую секунду Сурепка задает Баринову вопрос, всем корпусом повернувшись в сторону доски. Цукер, не будь дурак, четко вписывается в этот промежуток времени: в два идеально лаконичных движения он встает и садится на опустевший валькин стул.

Сурепка поворачивается и видит Цукера перед собой. Господи, в каком он виде! С него клочьями свисает мусор, физиономия в серо-буро-малиновых разводах…

Тишина мертвая.

Очень долгая.

Очень мертвая и очень длинная.

– Цукерман, – произносит Сурепка.

Цукерман встает, и два передних ряда чихают от взметнувшейся пыли.

– Почему ты улыбаешься?

…Звонок прозвенел через две минуты. Все это время Сурепка испуганно пыталась выяснить причину странной эпидемии мозгового паралича и колик, охватившей класс. Никто не пострадал. Если, конечно, не считать того, что, во время напряженного всматривания в лица участников, Ритке вдруг понравилось, как совмещаются на одной зрительной оси Валька Мащенко на первой парте и Баринов у доски. Правда, увлеченная событиями, она быстро забыла об этом. Мащенко в тот момент была смертельно влюблена в Лагутина. Баринов вообще интересовался не девушками, а авиамоделями. Так что до этой свадьбы оставалось еще добрых шесть лет.