Текст книги "Все дело в попугае"

IX

Рассказала Ритка про рижское приключение, как обычно, одному Димке Смирновскому, с которым и после его свадьбы продолжала очень близко дружить. А довольно скоро нашла на шее странную шишку. Она продолжала сходить с ума, жила на Сайгоне1515
  «Сайго́н» – неофициальное название легендарного кафе в Ленинграде, на углу Невского и Владимирского проспектов, место обитания тусовки андеграунда и так называемых «неформалов». «Жить на Сайгоне» – означало: жить в одной из квартир, снимаемых рядом с кафе на паях молодежью из сайгоновской тусовки.


[Закрыть], меняла кавалеров, – а шишка росла себе и плевать на всех хотела.

Несмотря на димкины понукания, к врачу со своей шишкой Ритка не торопилась. Напротив, страх заставлял ее выпендриваться еще больше. У Ритки тогда начался какой-то странный полуроман с парнем, жившем на «сайгоновском флэту», питерцы должны помнить это явление. Дикая квартира, которую посвященные называли «Общежитие имени монаха Бертольда Шварца»1616
  Так в шутку называл дикое московское общежитие Остап Бендер, герой романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев».


[Закрыть]. Располагалась она в квартале от «Сайгона», на улице Стремянной, рядом с кожно-венерическим диспансером, в доме, идущем на капремонт, на последнем этаже под самой крышей. Это было обширное ободранное помещение из шести комнат, одна из которых была завалена мусором, а в пяти остальных жили по одному молодые люди. Девушки прилагались к обитателям комнат, итого получалось десять человек постоянных обитателей, не считая неиссякаемого потока гостей. Комнаты были почти пустыми, окна заклеены газетами. Спали на пружинных полосатых матрацах, поставленных на кирпичи. С потолка свисали лампы в низких пыльных абажурах пятидесятых годов. В квартире было электричество, газ, вода и телефон. Правда, вход в ванную комнату был заложен кирпичами – поэтому единственный кран функционировал на кухне, к плите было страшно подойти, а телефонный аппарат регулярно распадался на составные части, но все же это был очень и очень цивилизованный флэт! Так получилось потому, что формально здесь еще проживала последняя упрямая квартиросъемщица, не согласная с предложенными ей вариантами расселения. Квартиросъемщица давно уехала к дочери, сдав официально квартиру студенту физфака по имени Антон. У него-то в комнате, где стояли самый настоящий диван и даже трехногий стол, поселилась Ритка.

Странное это было место. Ключей от квартиры ни у кого не было, потому что снаружи дверь не закрывалась, и внутри обязательно кто-то должен был оставаться. Дверь открывали отверткой изнутри на кодовый звонок. Обычно приходящие приносили «хавки» – то есть, еды на всех: холодные пышки, салаты в узкогорлых трехлитровых банках, батоны, сосиски из кулинарии, дешевые конфеты… Оставляли друг другу записки горелыми спичками на обоях. Сидели на полу, читали самиздат. Отсыпались, если находилось свободное место. Под низкими пыльными лампами медленно и пыльно текло время, жизнь «за бортом» казалась ненастоящей, можно было обо всем, обо всем позабыть… Наверное, Ритке казалось, что такое место может, как «стасис» у Шекли1717
  Стасисное поле, где для человека останавливается время, описано Р. Шекли в повести «Билет на планету Транай».


[Закрыть], остановить реальное время и отвратить неотвратимое…

Но время все-таки шло. Там, в «общежитии», под звон будильника выпив из жестяной кружки водку с содой, Ритка встретила новый, восемьдесят пятый год. Месяцем раньше Димку Смирновского призвали после института в армию на полтора года, в стройбат. Месяцем позже Ритке удалили шишку, и, по результатам гистологии, она попала в радиологическую клинику на Песочной с милым диагнозом «лимфогранулематоз1818
  Иначе: болезнь Ходжкина, злокачественная гранулёма – злокачественное заболевание лимфоидной ткани, в просторечии «рак лимфы».


[Закрыть] степени 3-А».

Только что она тусовалась на Сайгоне, ставила спектакли в институтской самодеятельности, кого-то любила, кого-то отвергала, – и вдруг оказалась в странном заснеженном здании, где, словно прокаженные, молодые люди жили в медленном стариковском ритме: лимфогранулематоз – болезнь молодых.

Дело было даже не в физиологической стороне того тяжелого быта – ее Ритка и не успела по-настоящему прочувствовать в первые дни. Но эмоционально она сразу была подавлена ощущением, что люди тут не живут, а – доживают отпущенное судьбой. Особенно страшно становилось ночью, в пригородной жуткой тишине, среди звезд и сосен, качающихся в безмолвном снежном море… В первую такую ночь Ритка написала стишок, более или менее передающий состояние души:

 
Окно – обрыв, там сверкают снега и звезды.
О, вечный мир в беспамятстве от зимы!
В красе, неподвластной слову, ты Богом создан,
Чтоб, уходя не в срок, не роптали мы.
Чтоб, на пороге самом лучшего света,
Своих нерожденных детей, непрожитых лет
Не проклинали, падая взглядом в _это_,
Не понимая вообще, есть смерть, или нет..
 

X

Во второй половине февраля Ритку выгнали из больницы за нарушение режима. Застукали болтающей на подоконнике второго этажа с мальчиком из хирургии, в двенадцать часов ночи.

Их долго ругали за аморальное поведение. И выписали – обоих. Мальчику-то что, он уже «досиживал», а вот Елена Семеновна чуть с ума не сошла.

Но врачи ее успокоили, все устроили, и продолжали облучать Ритку амбулаторно. Теперь она каждый будний день по три-четыре часа проводила в транспорте, ездила в Песочную. Но зато в оставшееся время могла хоть на голове стоять. Если силы были. А они были. В пятницу отблюется за всю неделю, трахею спаленную как следует откашляет, напьется подсолнечного масла от стоматита, и в субботу – на гулянку, пли-и-из. Матричное облучение предполагает разрисовку организма несмывающейся краской, для прицеливания. Ритка была в верхней части размечена красными полосами до самого подбородка и ушей. На шее слева шрам от биопсии – Ритка говорила, что это ее из ревности, любовник полоснул. Р-романтика!! Мальчикам почему-то страшно нравилось. Она ж была рыжая – прозвали Геллой, получились Гелла и Маргарита в одном флаконе.

Но, поскольку верх облучать заканчивали, и нужно было решать вопрос об операции, – в середине марта Ритку положили снова.

Встречали ее как героя. В первый же день в палате собралась молодежь, было много смеха, танцев, попозже придумали играть в фанты. Народ проявил фантазию, и из первой же шляпы, после исполненных заданий типа «петь», «кукарекать» и «бросить тапок в дежурку», Сережа Кунаков вытащил записку «объясниться в любви холодильнику». Добросовестный Сережка встал на колени… Это было очень смешно. Народ оторвался, хохотавши. Поэтому никого не удивило «продолжение банкета» в следующей шляпе, когда семнадцатилетний мальчик Васечка вытащил фант «поцеловать телевизор». Но с телевизором было труднее. В отделении их было два. Один – риткин переносной – еще с прошлого «срока» стоял в прежней ее палате, где Вале Минской было совсем плохо. Так что туда идти никак не годилось. Поэтому все отправились в холл, где чинным полукругом сидели старушки с соседнего отделения. Мимоходом удивились, как их много сегодня. Хихикающая компания осталась в коридоре, а к телевизору подошли трое: сам Васечка – герой момента, – и Ритка с Маринкой Завадской в качестве контролеров качества. Под риткин и маринкин одобрительный хохот Васечка обнял телевизор, он прижал его к сердцу, и нанес смачный, влажный поцелуй в самую середину экрана…

И земля разверзлась.

Было девять часов вечера одиннадцатого марта тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. По всем телевизионным каналам передавали траурный митиг, посвященный безвременной кончине верного ленинца Константина Устиновича Черненко.

Наутро всех троих вызвали на заседание парткома, где зачитали полное пламенного возмущения письмо старых коммунисток с соседнего отделения. Письмо было направлено в десяток серьезных инстанций. В письме гневно осуждалась безнравственная и антисоветская выходка, выражающая злорадство мирового империализма, указывалось на ее провокационный характер, и четко объявлялось, что подлецам и отщепенцам не место среди честных людей советского лечебного учреждения в такое сложное для страны время.

Это был поразительный документ. В нем провозглашалось, что подлецам и отщепенцам, собственно, и среди живых не место, потому что добрые коммунистические бабушки начисто лишали подлецов и отщепенцев морального права лечиться в приличном советском учреждении.

Ритка до самого конца не могла поверить, что все это обсуждается всерьез.

Ну до Черненко ли им было?! Ритка и не заметила, что он помер.

Лечащие врачи сидели тут же, закрывая руками красные от сдерживаемого смеха лица, но взгляды, которыми они обменивались, были тревожными. Ребятам было велено написать объяснительные. Те написали: про фанты, про холодильник, про телевизор. Когда Ритка последней выходила в коридор, ее лечащий врач Петя Амосов, Петр Максимович, закрывая за ней дверь, дал выход душившему его почти истерическому хохоту, проводив ее выразительным пинком в зад.

Петя отстоял Ритку тогда, не дал выписать снова, поклявшись головой и своей должностью заведующего отделением, что она будет тише воды и ниже травы. Еще две недели, следуя его строгому приказу, Ритка не показывалась в холле, где можно было встретить коммунистических бабушек, даже ночью. Маринку, в промежутке между химиями, и Васечку, с недолеченной пневмонией, образцово наказанных, в тот же день выпихнули домой.

Маринка Завадская умерла спустя два года. У нее остался одиннадцатилетний сын.

Васечку Ритка больше никогда в жизни не видела. И ничего ни у кого о нем не спрашивала. Хотела думать, что у него все хорошо.

XI

Сашке Агафонову по прозвищу «Черт» было тридцать два года. Прозвище свое он получил за прелестных чертей, которых в разнообразии творил из пластиковых одноразовых капельниц и раздаривал всему отделению. Рыбок умели делать многие, а вот чертей на проволочном каркасе – только Сашка. Впрочем, попозже все заметили, что глаза у него тоже чертячьи: большие, черные, миндалевидные, диковинного разреза. До больницы Сашка был очень счастливым человеком. Он водил междугородние автобусы и обожал свою работу. У него была красивая любимая жена и девятилетняя дочка Женька.

Любимую жену Сашки Агафонова никто так ни разу и не увидел. Этим в отделении никого было не удивить. Ребят, к которым, несмотря ни на какие диагнозы, продолжали приезжать супруги или возлюбленные, было меньшинство; им завидовали отчаянно.

Молодой человек Антон, который до больницы считался «при Ритке», появился у нее один раз. Привез ей орхидею в пластмассовой коробочке. Зато двое ребят, которых она в тот период не рассматривала даже как близких друзей, навещали ее с удивительной регулярностью, притаскивали в термосах обожаемые Риткой пышки, и выгуливали, выгуливали ее, развлекая дурацкими байками… Одним из этих ребят, кстати, был ее одноклассник Вовочка… Но это, братцы, о другом1919
  Реминисценции к «Песенке о комсомольской богине» Б. Окуджавы.


[Закрыть].

Если Сашка Агафонов и страдал, то об этом никто не знал. По вечерам у его кровати собирался «форум»: молодые девчонки, страдающие кто жестоким стоматитом, кто резями в облучаемом желудке, кто бесконечной рвотой, садились полукругом и смотрели, как Черт с прибаутками, причмокивая от аппетита, делает себе, например, бутерброд с салом и огурцом, как он ест его, как закатывает глаза от удовольствия, словно самого его ничто не брало… Он буквально гипнотизировал окружающих. И часто заклятие сваливалось со зрителей, из холодильника доставались такие полезные икра или печенка, и еще сало, и салями, и помидоры, и гранаты, и, бывало, у других тоже получалось что-то съесть, и это было хорошо, и это было здорово.

В апреле Ритке становилось лучше. Ей купили шляпу, и она закрывала начинающий лысеть затылок, поджили лучевые ожоги на плечах. За Риткой часто приезжал Лев Петрович, увозил тихонько в город на машине. (Черт умолял дать ему поводить.) Возвращалась Ритка веселая, городская, небольничная…

Черту становилось хуже. Пока немного, пока слегка. В какой-то точке они с Риткой встретились на одном уровне. Были сумерки, Ритка вернулась в синей кофте, Сашка смотрел-смотрел, и вдруг поцеловал ее. Выходящий из палаты Михалыч хитро оглянулся и погасил свет.

– Ты что? – сказала Ритка. – Разве я могу теперь нравиться?…

Потом Ритка прокралась к нему в два часа ночи. В жизни не слышала она такого старательного храпа, какой издавали трое сашкиных соседей…

На следующий день у Черта сильно поднялась температура. Свидание их так и осталось единственным.

В мае Ритке неожиданно стало резко хуже, а потом резко лучше. Она выписалась на месяц. В июне, когда легла на химию2020
  То есть, была госпитализирована для прохождения очередного курса химиотерапии.


[Закрыть], заходила к Черту, посидела с ним. Он был белый и отекший от преднизолона. Мало вставал, но много шутил. Химию ту Ритка переносила тяжело, поэтому с Сашкой больше не увиделась. В июле родители увезли ее в деревню, где больница две недели выходила из нее стихами и тяжелыми, чугунными слезами, потом – к родным в Ригу.

Сашка Агафонов по прозвищу «Черт» умер от лучевой пневмонии восемнадцатого августа. Ритка узнала об этом только в октябре.

В Песочной не афишировали смерти. В самом отделении не умирали, самых тяжелых переводили в закрытую реанимацию или выписывали домой. Незаметно исчезали ребята и до этого, узнавала Ритка о чьем-то уходе и после. Но почему-то именно эта смерть бабахнула так жестоко. Так больно… так рядом… Наверное, потому, что она помнила те апрельские сумерки, и новую шляпу, и синюю кофту… И потому, что – первый раз в жизни – «было» и «не было» стали совсем одинаковы, ведь там, с другой стороны поцелуя, больше никого, никого нет…

В течение сорока дней, пока сашкина православная душа металась над землей и, может быть, опекала и Ритку среди прочих, Ритка встретилась со своим будущим первым мужем. И вот в октябре, с опозданием в семь недель, риткин уже жених стоял бледный на больничной лестнице, беспомощно глядя на Ритку – сидящую перед ним на ступеньке и отчаянно, с воем, рыдающую выздоравливающую дуру…

 
…В Песочной ясно, кочки колки,
И солнце ярко – не смотри…
Черт умер в августовский полдень,
Едва отмерив тридцать три.
Живет в моем воображеньи,
И где-то ходит по земле,
По папе плача, дочка Женька:
Ей только-только десять лет.
 

Два года спустя как-то раз, в рейсовом автобусе, Ритка увидела в кабине под зеркалом так хорошо знакомого пластикового черта. Простояв полчаса за плечом водителя и проехав отчаянно свою остановку, она так и не решилась спросить, не от Сашки ли это запоздалая весточка…

 
Его душа рассталась с телом,
Мы ей попали под крыло.
Нам доля счастья отлетела,
Того, что Сашку не нашло…
 

Позже Ритке, так никогда и не забывшей пустые коридоры безнадежности, часто снился под утро сон. Ей снилось, что – никого нет. Что ее жизнь пуста и выхолощена, как больничный халат, что она никому не нужна. Это была тоска, пришедшая к ней однажды в заснеженном аду Песочной и не отпустившая ее окончательно никогда.

Но этот сон никогда не был самым страшным риткиным сном, потому что рано или поздно его сменяло пробуждение.

Сон, который Ритка многие годы считала самым страшным, приходил к ней тогда, в больнице. Ей снилось счастье. Цвета, запахи, звуки. Что-то было, кто-то был, она смеялась,… и – просыпалась.

XII

– Наши махинаторы, воинство, решили покончить с риском одним сокрушительным ударом. И совершенно не учли характер своей подопечной. Раньше девятнадцатилетняя девчонка даже не задумывалась еще о всяких взрослых вещах вроде продолжения рода. И именно в больнице, воинство, ситуация переменилась кардинально…

XIII

Здоровый молодой человек склонен воспринимать себя в полном и нерасторжимом единстве. Это не значит, что он в себе всем доволен, но это значит, что у него нет проблемы определить, что такое есть он сам. Форма пальцев и толчковая нога, вовлеченность в политику и устойчивость к алкоголю, наличие или отсутствие способности видеть цветные сны и скорость чтения, – все это он и есть, все это признаки и составляющие единого человеческого существа. Существо это себя минимально или максимально любит, ценит, думает, что оно знает, что оно такое есть, и не склонно, даже в качестве вечернего духовного упражнения, рассматривать себя-любимого как, например, малофункциональный комок протоплазмы. Конечно, у существа есть проблемы «разрыва» между тем, как оно само себя воспринимает, и тем, как его воспринимают окружающие. Но этот разрыв, часто кажущийся молодому и глупому существу драматичным, на самом деле весьма невелик. Скажем, существо думает, что девушки его любят за ум, а они его любят за красивые бицепсы. Ужас, кто спорит. При этом обе стороны видят в существе молодого человека, который не прочь.

Вот Ритка – красивая девушка девятнадцати лет от роду, которую все вокруг хотят. Весь, пока не очень большой, опыт сосуществования со своим взрослым телом научил ее, что ее тело есть приз, вожделенное Золотое Руно, что оно прекрасно, что оно зажигательно, что оно таинственно. И хотя девушка знает, что тело видоизменяется естественным путем в течение жизни, но пока не умеет препарировать целостную себя, ее тело и душа живут в единстве, им, счастливым, не нужно искать смысл, не нужно оправданий для существования: толпы поклонников заключают в себе это оправдание, «если звезды зажигают – значит, это кому-нибудь нужно»2121
  Цитата из стихотворения В. Маяковского «Послушайте!», 1914 г.


[Закрыть].

И вот такая девушка попадает в место, где:

– Молодые мужчины-врачи полностью абстрагированы от факта, что она красивая женщина. Работает тут команда энтузиастов, они спорят друг с другом, и могут, например, в продолжение спора поймать юную нашу красавицу на лестнице и принародно раздеть да ощупать, страстно доказывая один другому, что подмышкой нечто увеличено сильнее, чем в паху.

– Красота перестает быть ее постоянным признаком. Практически в первый же день нашу красавицу весело на бегу информируют, что волосы у нее на затылке выпадут все, и голова станет лысая, как колено, «но только на затылке и ненадолго, потом вырастет». Рушатся основы: так она красива или нет? До понедельника еще да, а со среды уже полулысая?

– Понятия стыда и интимности вообще перестают работать, ее нагота перестает быть призом. Два молодых парня с шутками и прибаутками ковыряются у нее в паху, открывая для диагностики бедренную артерию. Третий, высунув язык от усердия, рисует на ее обнаженной груди разметку для облучения, деловито перекладывая молочные железы туда-сюда.

– Ее лишают шанса на обычное женское будущее. Врачи даже против того, чтобы пациентки с ее диагнозом выходили замуж : при регулярной половой жизни, якобы, меняется гомеостаз, и это может спровоцировать рецидив. Любые изменения в женском организме могут спровоцировать рецидив. О детях вообще никто слышать не хочет: «Деточка, ты что, дура? Ты думай, как выжить. Рожать уже теперь другие будут, обойдутся без тебя. Какая из тебя теперь мать?»

И наша героиня, потрясенная, садится думать. Расчленять бытие. Волосы отдельно – детородные функции отдельно. Кто я. Зачем я. Как жить без волос, и стоит ли. Как жить без детей, и получится ли вообще жить. И так далее. И так далее.

…В те страшные дни в феврале восемьдесят пятого Ритка поняла, что останется ее тело красивым или нет, никакого смысла нет в нем, если она не сможет родить ребенка. Что без этого она сама себе не нужна, и жизнь ей не нужна без этого. Бедные риткины родители. Они не были для нее тогда достаточным якорем, Ритка была слишком молода…

XIV

– Очень может быть, воинство, что если бы тогда у подопечной столь бесцеремонно не отнимали право на материнство, она никогда бы так сильно не захотела его отстоять. Очень может быть.

– А она захотела его отстоять?

– Увы. Не будем забегать вперед.

– Мы бы хотели узнать об этом подробнее, Вашблистательство!

– Ну что ж… Одним из самых близких людей для Ритки был по-прежнему Дима Смирновский. Димка служил в своем, тоже не сахарном, стройбате, и они писали друг другу письма. Двое приговоренных к казенному дому: он – к казарме, она – к больнице. Уходила из больницы – и возвращалась в нее снова. Вот несколько фрагментов из ритиных писем, внимайте.

XV

 
Знаешь, я тут вычитала умную фразу: «По сравнению с картотекой все смешно». Ну так вот, по сравнению с настроением в этой больнице все смешно, все остальное. Достаточно сказать, что то, что в клинике Первого Мединститута называлось «операция», здесь называется «процедура»…
 
 
…Тешимся мы всю жизнь какими-то детскими фокусами. Потому что у нас много времени. Жизнь кажется бесконечной. До этой больницы. Здесь человек сразу начинает доживать отпущенное, сколько бы он ни прожил…
 
 
…Побросали меня все мои друзья. Осталось – по пальцам можно пересчитать. Я их понимаю, им со здоровыми интереснее. А мне если изредка звонят, то начинают с вопроса о здоровье и им же заканчивают. Противно.
 
 
…Ты пишешь, что меня окружают неплохие люди? Это фикция, Дима! Нет со мной рядом никого. Постоянно живу под гнетом: вылечусь ли, смогу ли рожать? Процедуры всякие унизительные… Впервые в жизни чувствую от молодых мужчин очень своеобразное отношение: «это не женщина, а онкологический больной»…
 
 
…Страшно за бегущие секунды. А ты в одиночку. И ничто не может тебе помочь. И все на воле очень быстро привыкают обходиться без тебя. …И скоро начнут лезть мои драгоценные волосы. Ну ты-то понимаешь, что это значит для меня?!
 
 
…Сия больница меня, наверное, от очень многого излечит. Пришла очень здравая мысль: если хочешь что-то иметь, не надо испытывать это на прочность постоянно и под критическим напряжением. Это относится и к вещам, и к людям, и к отношениям между ними.
 
 
…Ночами снится Невский, переход у Дома Книги, толпа народу и я – красавица на каблучках. Помада. Лето.
 
 
…Никто сегодня ко мне не придет. Знаю это точно, но все время смотрю на дорогу, просто глаз отвести не могу. Магия какая-то. Дорога магнитит.
 
 
…Удивительное состояние – ни о чем не думаю. Даже «продержаться» не думаю, а осталось именно продержаться. Неохота говорить. Раздражает сам процесс. Все время хочу спать. Мне правда хреново. Я поняла, что значит «человек, прикованный к постели». Это очень большая дрянь. Но пока я должна писать тебе, я выдержу.
 
 
…впала в совершенно страшное состояние… Это было состояние тупой скучной ненависти ко всему, от вилки до тапочек. Я опускалась, Димка! Теперь я знаю, как это бывает. А сегодня – я могу читать! И что-то варится в моей черепушке! И все время есть хочется, а не спать, как раньше.
 
 
…Я словно упиваюсь воскресшей способностью излагать что-либо внятно. Получила еще одно твое письмо. Неприятно, наверное, все время по системе «если бы да кабы…». Кончай ты это. Думай лучше о светлом будущем. Пост-фактум ничего не решишь.
 
 
…Пиши мне путаные письма. Каждая твоя ассоциация понятна и близка. Здесь это такая недостижимая роскошь – разговор на ассоциативном уровне! Вообще, только путаные письма стоят того, чтобы их писать.
 
 
…Все понимаешь, да? И что до весны двенадцать, нет, тринадцать дней, и что как в небо посмотришь – мерзнут глаза, и что первого марта мне будет страшно не хватать твоего «перезимовали, крошка»…
 
 
…Кругом весна! И я читаю «Мастера»! Снова, в который раз, а первый раз прочла из твоих рук! И все уже названы настоящими именами, ты ведь помнишь, как в курилке роли делили?… Не ругайся, Мессир, ты единственный, кому я позволяю себе сознаться, что не уверена, увижу ли я весну следующую. И много ли их увижу вообще. Веснища!!!!
 
 
…Прошлая и будущая неволя – господи! Я-то теперь знаю, что такое неволя, и почему звери в неволе дохнут. Над аллеями Песочной мертвый снег. Проклятые богом леса, которые были последним, что видели в своей жизни многие и многие, расплываются тусклой, виноватой акварелью. От этой боли я научилась всему. Не разберу, проклятие это господне, или благословение. Над аллеями Песочной мертвый апрель. Сидит у окна Ритка и ревет.
 
 
…Оттаивает озеро, в котором живут караси. Хоть с карасями, может, удастся побеседовать. Год назад это были дни кошмарного, неправдоподобного солнца… Терпеть, мой дорогой, можно абсолютно все. Посему я не жалуюсь на телесные неудобства. Хрен с ними! Дело не в этом, как всегда.
 
 
…Сегодня сидела на окне, смотрела в преддождевой туман. Первый раз в жизни не умозрительно, а совершенно физически захотела полететь. Что раньше? – «И зависти не будят птичьи крылья, моя отрада – мысленный полет» – «Но две души живут во мне»2222
  Обе цитаты из поэмы Гете «Фауст».


[Закрыть], сегодня громко кричали в небе чайки. Какая-то песня на подлете. Фантастическая акварель, человеку такого не придумать, на этом основании я начисто опровергаю Беркли2323
  Джордж Беркли (1685 – 1753) – английский философ, известный своей системой спиритуалистической философии; по учению Беркли только дух существует на самом деле, весь же материальный мир является одним обманом чувств.


[Закрыть]. Хочу крылья!
 
 
…Стихи – это лучшая часть меня. Но последнее время мне кажется, что стихи пьют мою кровь. В них уходит предназначенная мне доля гармонии, все отпущенное на мою долю прекрасное уходит в них…