Текст книги "Гептамерон. Том 1. День первый – День третий"

Когда война окончилась и бастард вернулся ко двору, Роландина по-прежнему не разговаривала с ним на людях и, чтобы увидеть его, отправлялась в одну из церквей, сказав, что идет туда исповедоваться, ибо она ни на минуту не забывала, что королева под страхом смерти запретила им всякие встречи и разговоры наедине. Но благородная любовь не знает никаких преград, и чем зорче стерегли их враги, тем искуснее они находили способ увидеться и поговорить друг с другом. И они перебирались из церкви в церковь, из монастыря в монастырь, лишь бы только взоры их могли встречаться. И так продолжалось до тех пор, пока король не отправился в свой охотничий замок близ Тура. Замок этот был расположен в уединенном месте; церквей поблизости не оказалось, и дамы слушали мессу в замковой часовне, где было очень тесно и не было никаких укромных уголков, в которых можно было бы укрыться от посторонних глаз. Но несмотря на то, что судьба им на этот раз не благоприятствовала, любовь их нашла другую лазейку. Ко двору приехала знатная дама, приходившаяся родственницей бастарду. Дама эта вместе с сыном* поселилась в королевском замке, причем комната ее сына была расположена в самом конце того крыла, где находились покои короля. А оттуда через окно отлично было видно окно комнаты противоположного крыла, которая была прямо над королевским залом; в этой-то комнате и поместились все придворные дамы. Заметив, что молодой принц несколько раз подходил к открытому окну, Роландина послала воспитательницу оповестить своего возлюбленного. Тот тщательно все разведал, а потом, зайдя в комнату принца, сделал вид, что увлекся чтением книги «Рыцари Круглого стола»*, которую он там нашел. И когда все отправились обедать, бастард из знатного рода остался там один и попросил слугу запереть дверь, сказав, что хочет дочитать начатую книгу и что за всем здесь присмотрит. А так как слуга знал, что это родственник его господина и человек, на которого вполне можно положиться, то он ушел, предоставив ему полную свободу. В это время к окну напротив подошла Роландина. Чтобы иметь повод задержаться и подольше поговорить с ним, она, притворившись, что у нее болит нога, обедала и ужинала отдельно от всех и проводила эти часы в одиночестве. Она придумала себе занятие – плести покрывало из тонкого ярко-красного шелка – и, оставшись одна, вешала это покрывало на окно в знак того, что, кроме нее, в комнате никого нет. Удостоверившись, что все ушли, она таким образом извещала своего возлюбленного, который подходил к окну напротив, и они могли тогда разговаривать достаточно громко, не боясь, что кто-нибудь их услышит. Когда же она замечала, что кто-то идет, она кашляла или делала ему знак, и он успевал вовремя скрыться. Те, кому было поручено следить за влюбленными, были уверены, что они давно уже охладели друг к другу, ибо Роландина никогда не выходила из комнаты, а ему вход туда был строго-настрого запрещен.

Однажды мать молодого принца подошла случайно к окну, возле которого лежала на столе упомянутая толстая книга, и, увидев в окне напротив одну из придворных дам, поздоровалась с ней и стала разговаривать. Мать принца спросила ее, как себя чувствует Роландина. Придворная дама ответила, что, если ей угодно, она может ее увидеть, и позвала Роландину. В ночном чепчике девушка подошла к окну, после чего, перекинувшись несколькими словами о ее здоровье, они попрощались и каждая ушла к себе. Взглянув на толстую книгу «Рыцари Круглого стола», дама сказала лакею, которому было поручено смотреть за этою книгой:

– Удивляюсь, как это молодые люди тратят столько времени, читая подобные пустяки!

Лакей ответил, что его еще больше удивляет, что люди уже в летах и к тому же очень умные восторгаются ею еще более, чем молодые, и тут же упомянул об ее родственнике – бастарде,  – который ежедневно пять или шесть часов проводит за чтением этой книги. Дама сразу же догадалась, что все это неспроста, и велела лакею спрятаться и последить, как будет вести себя бастард, оставшись наедине. Тот так и поступил и обнаружил, что книгой, особенно интересовавшей бастарда, было окно, к которому подходила Роландина, чтобы поговорить с ним, и услыхал, как любезно они говорят друг с другом, будучи уверены, что их никто не слышит. На другой день лакей обо всем рассказал своей госпоже, а та призвала к себе бастарда и впредь запретила ему приходить в комнату ее сына. В тот же вечер она пригрозила Роландине, что, если это безрассудство не окончится, она расскажет об ее недостойном поведении королеве. Роландина же нисколько не смутилась и поклялась, что, с тех пор как королева запретила ей видеться с ее возлюбленным, она не сказала ему ни слова и что все это одни лишь сплетни лакеев. Что же касается до разговора через окно, то она уверяла, что у нее в мыслях не было прибегать к такому способу. Бастард же, боясь, что его тайна будет раскрыта, поторопился уехать и долгое время не возвращался ко двору. Но он все же находил возможность писать Роландине, и переписка их велась так хитро, что ежедневно она получала от него по два письма и, несмотря на все старания королевы, ни одного из этих писем перехватить ей не удалось.

Переписка эта велась сначала через посредство монахов, а потом, когда этой возможности больше не стало, бастард стал посылать письма с маленьким пажом, одетым в цвета то одного, то другого дворянина; паж этот толкался у дверей, где проходили придворные дамы, и в общей суматохе всегда улучал минуту, чтобы передать письма Роландине. Однажды, когда королева отправилась на прогулку, один из ее придворных, которому было поручено следить за влюбленными, повстречал дорогой маленького пажа и, заподозрив его, тут же кинулся за ним вслед. Но мальчуган был хитер и, сообразив, что его будут обыскивать, забежал в первый попавшийся дом, где в это время старуха хозяйка готовила на очаге обед, и за одно мгновение сжег все письма. Гнавшийся за ним придворный ворвался в этот дом; он раздел бедного пажа донага, обыскал его одежды, но ничего не нашел и отпустил его. Когда мальчик убежал, старуха спросила, почему он так строго его обыскивал.

– Я искал письма, которые у него должны были быть,  – отвечал придворный.

– Напрасно вы так усердствовали,  – сказала старуха,  – он их хорошо спрятал.

– Спрятал? Так скажи мне, где они? – стал упрашивать ее придворный, надеясь что-то найти. Но когда он узнал, что письма сожжены, он должен был признаться, что мальчишка его перехитрил. И он немедленно рассказал обо всем королеве. С этого дня бастард не стал больше посылать к Роландине пажей, а поручил это дело своему старому слуге, который, невзирая на то, что королева под страхом смерти запретила кому бы то ни было оказывать помощь влюбленным, о чем он отлично знал, тем не менее взялся доставлять Роландине письма бастарда. Однажды прибыв в замок, старик стал ждать возле дверей, открывавшихся на широкую лестницу, по которой проходили все придворные дамы. Но один из лакеев, который однажды его уже видел, сразу его опознал и сообщил об этом стольничьему королевы, который, долго не раздумывая, велел тотчас же его схватить. Старый слуга был человеком опытным и осторожным и, заметив, что за ним следят, повернулся к стене, как бы собираясь отправить свою нужду, и там, разорвав письмо в мелкие клочки, выбросил его за дверь. Старика тут же схватили и тщательно обыскали. Когда же убедились, что при нем ничего нет, его заставили поклясться, что он не вез с собою никаких писем, и всячески пытались заставить его признаться в том, что он нарушил запрет королевы. Но ни обещания, ни угрозы не возымели на него ни малейшего действия, и он ничего не сказал. Об этом было доложено королеве, и тогда кто-то из придворных посоветовал хорошенько поискать, не осталось ли каких следов за дверью, возле которой был схвачен старик. Так и сделали и действительно обнаружили там то, что искали,  – разорванное на мелкие клочки письмо. Позвали духовника короля, и тому удалось, разложив все бумажки на столе, прочесть письмо, где черным по белому была написана правда о влюбленных. Из этого письма явствовало, что они поженились, ибо бастард каждый раз называл Роландину не иначе как своей женой. Королева, у которой не нашлось должной снисходительности к проступку ближнего, подняла большой шум и распорядилась, чтобы любыми средствами старого слугу заставили признаться в том, что он вез это письмо и собирался передать его Роландине. Они думали, что, увидев собранные воедино клочки письма, он уже не посмеет отпираться. Но, невзирая ни на какие доводы и доказательства, старик ни в чем не признался. Тогда стражи свели его на берег реки и посадили в мешок, сказав, что, не признав того, что действительно было, он солгал и Богу и королеве. Но верный слуга был согласен скорее умереть, чем выдать своего господина, и попросил, чтобы к нему вызвали духовника. И после того как тот исповедовал его и старик покаялся во всем, в чем был грешен, он сказал:

– Скажите господину моему, что я вручаю ему жизнь моей жены и моих детей, свою же я со спокойной совестью кладу за него. А теперь делайте со мной все, что хотите, я все равно не скажу ни слова против моего господина.

Тогда, чтобы еще больше его напугать, его кинули в мешке прямо в реку, продолжая кричать:

– Скажи всю правду – и жизнь твоя спасена!

Но, не получив от него и на этот раз никакого ответа, истязатели вытащили его из воды и доложили о его стойкости королеве. Тогда та сказала, что ни супругу ее, королю, ни ей самой не выпало счастья иметь таких верных слуг и что счастье это досталось тому, кто ничем не может за эту верность вознаградить. И она сделала все, что было в ее силах, чтобы переманить старого слугу к себе на службу, но тот ни за что не соглашался покинуть своего господина. Однако в конце концов бастард все же его отпустил, он поступил на службу к королеве и прожил остаток своих дней в покое и счастье.

Узнав из этого письма о том, что влюбленные стали мужем и женой, королева послала за Роландиной и, вне себя от гнева, стала позорить ее, называя ее не «моя кузина», как прежде, а «негодница», и всякий раз пеняя ей, что она осрамила свою семью и родных тем, что втайне от всех вышла замуж, больше же всего оскорбила этим ее – свою госпожу, не испросив на это ее согласия. Но Роландина давно уже знала о неприязни к ней королевы и сама отвечала ей тем же. А раз у нее не было к ней любви, то не могло быть и страха. К тому же она была уверена, что, выговаривая ей в присутствии других, королева делает это не из любви к ней, а лишь из желания перед всеми ее опозорить и гораздо больше радуется возможности публично ее унизить, чем огорчается, узнав о ее падении. Поэтому Роландина отвечала своей госпоже с веселым лицом и слова ее были тверды; королева же была и смущена и разгневана.

– Ваше величество, если бы вы сами не знали, что творится у вас в сердце, я бы напомнила вам, какую неприязнь вы питали к моему отцу и ко мне. Но вы настолько хорошо это знаете, что для вас не должно быть неожиданностью и то, что ото всех остальных ваше отношение к нам никак не укрылось. Что же до меня, ваше величество, то я заметила это себе на горе. Ведь если бы вы были благосклонны ко мне, как к другим, которые не состоят ни в каком родстве с вами, я давно бы была уже замужем, к чести своей и вашей. Но вы отказали мне в этой милости, и все хорошие партии, которые мне предлагались, прошли мимо меня из-за нерадивости моего отца и из-за того, что вы не хотели отнестись ко мне благосклонно. От всего этого я впала в такое отчаяние, что, если бы только здоровье мое позволило мне вынести все тяготы монашеской жизни, я с величайшей радостью удалилась бы в монастырь, лишь бы избавить себя от жестоких мучений, которые вы столько времени мне причиняли. И вот, когда я была в полном отчаянии, мне повстречался дворянин, который происхождением своим был бы не менее благороден, чем я, если бы только в свете не делали разницы между любовью и узаконенным браком,  – вы ведь знаете, что его отец еще более знатен, чем мой. А вы, ваше величество, за всю жизнь не простили мне ничтожнейшего проступка, вы считали, что я не способна ни на что хорошее и не заслужила ни в чем вашей похвалы, но вы же отлично могли убедиться сами, что я сторонилась любви и чуждалась всего мирского и что я вела жизнь скромную и благочестивую. И вам показалось странным, что я вдруг заговорила с человеком, столь же несчастным в этой жизни, как и я, в чьей дружбе я искала лишь одного – утешения в моем горе, ибо в мыслях моих другого ничего не было. И когда я увидела, что меня лишают этой последней радости, отчаяние мое было так велико, что, хотя вы и пытались отнять у меня покой и счастье, я решила за них бороться. И тогда мы с ним стали говорить о том, чтобы пожениться, и обручились, обменявшись кольцами. Вот почему мне кажется, ваше величество, что, называя меня негодницей, вы крайне ко мне несправедливы. Ведь наша с ним дружба была так велика, и столько раз мне представлялся случай быть с ним ласковее и ближе,  – и, несмотря на это, кроме поцелуев, между нами ничего не было. Я упорно надеялась, что Господь будет милостив ко мне и еще до того, как мы поженимся, мне удастся как-нибудь убедить отца согласиться на этот брак. И ни в чем я не нарушила воли Господа Бога и не прегрешила против совести. До тридцати лет я все ждала, каково будет ваше решение и что надумает мой отец, и, смирив сердечный жар, долгие годы берегла свою чистоту и невинность, и никто не может ни в чем меня упрекнуть. И наконец, вняв разумному совету, который мне дал Господь, и видя, что годы мои уходят и мне так и не найти супруга, равного мне по происхождению, я решила выйти замуж по собственной воле. Не искала я в этом браке услады для глаз – вы ведь знаете, что возлюбленный мой не отличается красотой; не искала я и плотских утех, ибо никакой плотской связи у нас с ним не было; и влекли меня не гордость и не тщеславие,  – он ведь беден и невысокого положения. Мне нужна была только его доброта – а в этом ему нельзя отказать,  – и великая любовь, которую он ко мне питает и которая позволяет мне надеяться, что я буду жить с ним в мире и счастье. И вот, взвесив в уме все хорошее и дурное, что мне может принести брак с этим человеком, я решила остановить свой выбор на нем, считая, что для меня это лучшая из всех партий. Я раздумывала над этим целых два года и сказала себе, что остаток дней моих проведу только с ним. Решение мое столь непоколебимо, что никакие муки, ни даже сама смерть не заставят меня от него отступить. Поэтому я молю вас, ваше величество, простите мне то, что вполне заслуживает прощения, и не лишайте меня счастья и покоя, которые я надеюсь найти с ним.

Видя решимость на ее лице, слыша, как уверенно она говорит, королева не нашла никаких разумных доводов, чтобы ей возразить. Дав волю гневу, она продолжала всячески поносить ее, а потом, заливаясь слезами, воскликнула:

– Несчастная, вместо того чтобы вести себя со мною смиренно и раскаяться в столь великом проступке, ты говоришь дерзко, и в глазах у тебя нет ни слезинки. Ты выказываешь этим только свое жестокосердие и упрямство. Но если король и твой отец захотят послушать моих советов, они запрячут тебя в такое место, где ты заговоришь совсем иначе.

– Ваше величество,  – сказала Роландина,  – вы корите меня тем, что я говорю слишком дерзко,  – я готова умолкнуть, если вам не будет угодно разрешить мне вам отвечать.

Когда же королева приказала ей говорить, она сказала:

– Мне ведь не пристало, ваше величество, говорить с вами, моей госпожой и самой могущественной из всех королев, дерзко и без должного уважения. Я этого не хотела и отнюдь не собиралась этого делать. Но коль скоро у меня нет адвоката, который бы стал меня защищать, единственная защитница моя – это истина. Я одна ее знаю и решилась высказать ее вам без всякой боязни, надеясь, что, когда вы ее услышите, вы не станете думать обо мне так, как думали до сих пор. Мне совсем не страшно, что кто-то узнает, как я вела себя, ибо я убеждена, что ни Господа, ни чести своей я не оскорбила. Вот почему я говорю без всякой боязни: я уверена, что тот, кто видит сердце мое, сейчас со мною. А если Великий судия стоит за меня, то чего же мне бояться тех, кто сам подлежит его суду? Зачем же я стану плакать, если совести моей и сердцу не в чем меня упрекнуть и я настолько далека от всякой мысли о покаянии, что, если бы все началось сначала, я снова поступила бы так, как поступала доселе? А вам, ваше величество, действительно есть о чем плакать,  – вы ведь отравили мне самые лучшие годы моей жизни. Теперь вот вы вините меня перед людьми за то, в чем не я, а сами же вы виноваты. Уж если бы я оскорбила Господа, короля, вас, родных моих и поступила наперекор моей совести и после всего этого не раскаялась и не разрыдалась, вы действительно могли бы считать меня жестокосердной. Но чего же ради мне плакать и раскаиваться в поступке благом, справедливом и бескорыстном, о котором никто не мог бы сказать ничего дурного, если бы вы раньше времени его не разгласили, показав тем самым, что ни моя честь, ни честь моих родных, ни вашего собственного дома для вас не столь уже много значит, что важнее всего для вас – меня опозорить. Ну что же, если так вам было угодно, государыня, я не стану ни в чем вам перечить. И если вы придумали для меня какое-нибудь наказание, которого я вовсе не заслужила, я столь же радостно приму эту муку. Поэтому укажите только отцу, как он должен меня наказать, и он не преминет все сделать так, как вы захотите. Мне станет легче, если я буду знать, что отец выполняет вашу волю, причиняя мне зло; я помню, что, когда речь шла о моем счастье, он по вашей же воле медлил, а теперь, опять-таки чтобы угодить вам, он поспешит. Но есть отец в небесах, и я убеждена, что он дарует мне терпение, чтобы вынести все страдания, которые вы мне уготовили, в это я твердо верю.

Разгневанная королева приказала, чтобы Роландину увели с глаз ее и заперли в комнате, где бы она не могла ни с кем разговаривать. Но воспитательница ее осталась при ней, и через нее Роландина сообщила своему мужу о том, что произошло и что она собирается делать. Бастард считал, что услуги, которые он некогда оказал королю, могут ему теперь помочь в его деле, и немедленно отправился ко двору. Встретив короля на прогулке, он рассказал ему все и стал умолять, чтобы он помог ему: успокоил королеву и сделал так, чтобы его брак с Роландиной вступил в законную силу. Король ничего ему не ответил и только спросил:

– А вы с ней действительно поженились?

– Да, государь,  – ответил бастард,  – покамест еще мы только дали друг другу клятву, но, с вашего соизволения, мы исполним все остальное.

Король опустил голову и, не говоря ни слова, направился прямо в замок. Там он призвал капитана стражи и приказал ему арестовать несчастного. Но один из друзей бастарда, догадавшись о намерениях короля, вовремя предупредил своего друга о грозящей опасности, посоветовав ему укрыться у него в доме неподалеку от замка. Он обещал бастарду, что, если король станет его разыскивать, он немедленно ему об этом сообщит и даст ему возможность покинуть пределы страны, если же все успокоится, то пошлет за ним, чтобы вернуть его ко двору. Бастард поверил ему и так ловко спрятался, что начальнику стражи не удалось его разыскать.

Король и королева никак не могли решить, что им делать с девушкой, которой выпала на долю честь быть их родственницей. Наконец, по совету королевы, было решено отправить ее к отцу и рассказать тому обо всем, что произошло. Но прежде чем отправлять ее туда, к ней послали нескольких священников и членов Государственного совета. Те и другие уверяли Роландину, что брак, в который она вступила, ничем не связывает ее, что она и ее возлюбленный вправе нарушить данную друг другу клятву. Ее уговаривали расторгнуть этот союз и расстаться с бастардом, как того хочет король, дабы честь ее дома ничем не была запятнана. Она ответила, что во всем готова слушаться короля, но никогда не пойдет против совести и что тех, кого соединил Господь, люди разъединить не вольны. И она попросила их не искушать ее так безрассудно, ибо любовь и добрая воля, которая зиждется на страхе Божьем, и есть истинные узы любви, а узы эти так крепко привязывают ее к любимому человеку, что и огонь, и вода, и железо перед ними бессильны. Порвать их может только смерть, и только ей одной позволено взять обратно и кольцо и клятву. Она просила их больше не обращаться к ней с такими речами.

И в решении своем она была так тверда, что согласна была скорее умереть, лишь бы не нарушить свое обещание. Посланцы вернулись к королю и объявили ему о непреклонном решении Роландины. Когда король и королева убедились, что нет силы, которая заставила бы ее отречься от мужа, они отправили ее к отцу, и вид у нее был такой печальный, что, кого бы она ни встречала в пути, все плакали от жалости к ней. Будь она даже действительно виновна, наказание было так велико и она так стойко его переносила, что самый проступок ее стал в глазах людей добродетелью. Когда весть о поведении Роландины дошла до отца, он не пожелал видеть дочь и отправил ее в замок*, расположенный среди лесов, замок этот он построил незадолго до этого по особому случаю, который стоит того, чтобы о нем рассказать отдельно. Он посадил ее под стражу и долгое время держал там, обещав, что выпустит на свободу и снова признает своей дочерью, как только она откажется от мужа. Но Роландина была непоколебима; она готова была сносить тюремные узы, лишь бы не расторгать священных уз брака, и ее не прельщала никакая свобода, если ради этой свободы она должна была отречься от самого дорогого на свете. И, глядя на нее, можно было подумать, что все страдания были для нее лишь приятным времяпрепровождением, ибо страдала она за того, кого любила.

Но чего стоят мужчины? Бастард, который, как вы видели, был ей многим обязан, уехал в Германию, где у него было немало друзей. Вел он себя там легкомысленно и этим только доказал, что алчность и тщеславие имели над ним больше власти, чем истинная любовь. Он влюбился там в какую-то даму – и столь сильно, что даже забывал писать той, которая ради него пошла на такие муки. Ибо, как ни жестока была к ним судьба, им все же удавалось писать друг другу, и мешало этому только безрассудное и вероломное увлечение, которое возымело над ним власть на чужбине. Роландина не могла об этом не догадаться. Видя, что письма его стали намного холоднее, чем были, и совсем не похожи на прежние, она заподозрила, что какая-то новая любовь стоит стеной между ними и разлучает их так, как не могли разлучить ни страдания, ни беды. Но ее собственная любовь была так велика, что всякое подозрение само по себе было для нее нестерпимо. Поэтому она нашла способ послать тайком в Германию одного верного слугу, и не для того, чтобы он передал мужу какое-либо поручение, письменное или устное, а чтобы последил за ним и рассказал ей потом всю правду. Вернувшись, слуга сообщил ей, что бастард действительно без памяти влюблен в одну знатную немку и что даже ходят слухи, что он собирается на ней жениться, ибо она богата. Известие это так опечалило бедную Роландину, что, не в силах справиться со своим горем, она тяжело захворала. Те, кто знал причину этой болезни, стали от имени отца твердить, что, коль скоро она убедилась в вероломстве бастарда, она теперь могла бы легко расстаться с ним, и пытались ее всячески к этому склонить Но, как ни тяжко она страдала, не было никакой возможности заставить ее изменить свое решение. Это было последним испытанием, которое доказало, сколь велики добродетель ее и любовь. Ибо, по мере того как его чувство к ней ослабевало, ее любовь росла и, несмотря ни на что, оставалась беззаветной и самозабвенной, восполняя собою все, чего недоставало в любви бастарда. И когда она увидела, что чувство, которое еще недавно они делили между собой, сосредоточилось теперь только в ее сердце, она решила, что будет свято оберегать его до тех пор, пока один из них не умрет. Но благость Господня, которая есть истинная любовь и совершенное милосердие, сжалилась над ее страданием и долготерпением,  – в скором времени, домогаясь любви другой женщины, бастард умер. Когда те, кто присутствовал на его похоронах, сообщили ей об этом, она послала сказать отцу, что просит его поговорить с ней. Отец, который с того дня, как заточил ее в замок, ни разу ее не видел, тут же отправился к ней. Внимательно ее выслушав, он не стал ничем корить ее и уже не угрожал убить, как это делал раньше, а вместо этого обнял ее и со слезами сказал:

– Дочь моя, правда на твоей стороне, ведь если ты и совершила проступок, виноват в этом я сам. Но, коль скоро Господь так рассудил, я не стану вспоминать прошлое.

И, приведя Роландину к себе в дом, он окружил ее всей той заботой, на которую она имела право как старшая дочь. И к ней посватался один дворянин, состоявший с ними в родстве и имевший тот же герб, человек рассудительный и достойный. Часто бывая в их доме, он проникся к ней великим уважением и воздавал ей хвалу именно за то, за что другие ее порицали, ибо понимал, что помыслы ее возвышенны и чисты. Брак этот был по душе как самой Роландине, так и ее отцу,  – и, долго не раздумывая, они поженились. Правда, брат ее, бывший единственным наследником, не хотел выдать причитающуюся ей часть наследства под предлогом того, что она ослушалась отца. И когда старик умер, он так плохо с ней обошелся, что Роландине и мужу ее, который был младшим в роде и не имел никакого состояния, жить было очень трудно. Но Господь милостив: брат, который хотел присвоить все отцовское состояние, неожиданно умер, и в один прекрасный день им досталось все наследство отца. Таким образом Роландина стала владелицей большого, хорошего дома, где она достойно и благочестиво прожила остаток дней своих, любимая мужем. И уже после того, как она вырастила двоих сыновей, которых ей и супругу ее послал Господь, она радостно отдала свою душу тому, в кого свято верила всю свою жизнь.

– А теперь, благородные дамы, я хочу, чтобы мужчины, которые столько твердят о нашем непостоянстве, рассказали о ком-нибудь из них, кто был бы достойным супругом и добродетелью своей и верностью мог соперничать с этой женщиной. Я уверена, что сделать это так трудно, что лучше уж, пожалуй, оставить их в покое и не обременять столь непосильной задачей. А вас я молю, не порочьте нашу славу – или не любите нас вовсе, или любите истинною любовью. И не говорите, пожалуйста, что девушка эта запятнала чем-нибудь свою честь,  – напротив, стойкостью своей она возвеличила честь всех нас, женщин.

– Право же, Парламанта,  – сказала Уазиль,  – вы рассказали нам историю женщины поистине благородной и великодушной. Но ее достоинства еще больше выигрывают оттого, что муж ее оказался человеком бесчестным и способным покинуть ее ради другой.

– По-моему, труднее всего ей было вынести именно это,  – сказала Лонгарина.  – Нет такого тяжкого груза, которого любовь не могла бы поднять легко, если оба любят с равною силой. Но если один уклоняется и всю тяжесть готов взвалить на другого, тому никак не справиться с этой ношей.

– Вы должны бы пожалеть нас,  – сказал Жебюрон,  – ведь это мы несем на себе всю тяжесть любви, а вы и пальцем не пошевелите, чтобы нам стало полегче.

– Полноте, Жебюрон! – воскликнула Парламанта.  – Ноши, которые достаются мужчинам и женщинам, часто совсем не одинаковы. Ведь любовь женщины зиждется на благочестии и на благородстве, она так справедлива и так разумна, что тот, кто отказывается от нее, скорее всего труслив и подл и перед людьми, и перед Богом. Любовь же большинства мужчин нашего круга настолько явно зиждется на удовольствии, что, не зная об их дурных намерениях, женщины нередко заходят сами довольно далеко. Когда же Господь сподобит их вовремя узреть вероломство тех, кого они почитали порядочными людьми, они еще могут спасти честь свою и доброе имя, ибо безрассудства, которые длятся недолго, не могут принести много зла.

– Хорошо же вы рассуждаете,  – сказал Иркан,  – вам пришло в голову доказывать, что благородные женщины вправе, не запятнав своего благородства, оставлять мужчин, мужчины же, по-вашему, так поступать не должны, как будто сердце у тех и у других сделано из разного материала. Но, как ни различны лица их и одежда, я думаю все же, что желания их весьма схожи, разве только что искусно скрытое коварство женщины опаснее.

Парламанту это несколько рассердило, и она сказала:

– Если я правильно поняла, вы считаете, что коварные женщины, когда козни их раскрыты, уже не опасны.

– Довольно об этом говорить,  – сказал Симонто,  – чего нам спорить о том, чье сердце выше: сердце женщины или сердце мужчины. По правде говоря, лучшее из них – и то ничего не стоит. Давайте-ка спросим, кому Парламанта передает сейчас слово, чтобы мы могли услышать еще один интересный рассказ.

– Я передаю его Жебюрону,  – объявила Парламанта.

– Ну, раз я начал уже говорить о францисканцах*,  – сказал Жебюрон,  – я не обойду молчанием и бенедиктинцев* и расскажу о том, какими они стали сейчас. Но при этом, рассказывая о недостойном монахе, я вовсе не хочу поколебать ваше уважение к людям, которые его вполне заслужили. Впрочем, поелику царь Давид сказал: «Всякий человек лжец»; и в другом месте: «Нет делающего добро, нет ни одного»,  – принимать человека, мне кажется, надо таким, каков он есть; если в нем и есть что-то благое, то оно идет от Источника всего, а не от самого творения. Если же начать сверх меры хвалить человека, он возомнит о себе больше чем следует и этим поддастся обману. А для того, чтобы вы поняли, что и под самой большой строгостью может скрываться самое необузданное вожделение, послушайте о том, что приключилось в царствование короля Франциска Первого.