Текст книги "Гептамерон. Том 1. День первый – День третий"

Флорида теперь только начинала понимать, сколь коварны мужчины. Но как ей ни было трудно поверить в порочность Амадура, которая в ней, увы, уже не вызывала сомнений, ей было еще труднее поверить в его благие намерения, которых в действительности он не имел, и она сказала:

– Дай бог, чтобы в словах ваших была правда! Но я ведь уже замужем и достаточно всего знаю, чтобы ясно понимать, на какой поступок толкнула вас страсть, которая вас ослепила. Ведь если бы Господь не поддержал меня, я уверена, что вы довели бы свое дело до конца. А так не может поступить тот, кто хочет испытать добродетель. Но не будем больше говорить об этом. Если раньше я по своему легкомыслию считала вас человеком честным, то хорошо, что я узнала наконец настоящую правду и теперь эта правда избавила меня навсегда от вашего общества.

С этими словами Флорида вышла из комнаты и, вернувшись к себе, всю ночь провела в слезах. Перемена, происшедшая в Амадуре, причинила ей безмерную боль, и сердце ее разрывалось от муки, в которую его повергла любовь. Ибо, несмотря на то, что разум заставлял ее отказаться от него и навеки позабыть об этой любви, сердце, распоряжаться которым мы не вольны, никак с этим не могло согласиться. И вот, видя, что она все равно не может любить его меньше, чем любила прежде, и зная, что не что иное, как любовь, было причиной его недостойного поведения, она решила, что, вняв голосу любви, будет по-прежнему любить его всем сердцем, но вместе с тем, повинуясь велению чести, скроет в своем сердце эту любовь и от него самого, и от всех на свете.

На другой день Амадур уехал, глубоко опечаленный всем, что случилось. Однако мужество его, которому равного не было в мире, не позволило ему впасть в отчаяние, и он стал думать о том, как увидеться еще раз с Флоридой и добиться ее прощения. Направившись к королю Испанскому, который в то время находился в Толедо, он поехал туда через графство Арандское, чтобы по дороге проведать графиню. Прибыв в замок поздно вечером, он застал графиню совершенно больной, и причиной ее болезни была разлука с дочерью. Увидев Амадура, она обняла его и поцеловала, как родного сына, ибо была очень к нему привязана. Давно уже догадавшись, что он любит Флориду, графиня стала расспрашивать его о дочери, и он постарался рассказать ей все, что мог,  – умолчав, однако, о том, что между ними только что произошло Он даже признался ей в своей привязанности к Флориде, о которой та никогда ничего ей не говорила, и попросил графиню как можно чаще писать ему о ней и взять ее поскорее к себе. На следующий день он уехал и, побыв у короля столько, сколько этого потребовали дела, отправился на войну. Но он настолько переменился и так плохо выглядел, что местные дамы, равно как и военные и все те, с кем он постоянно встречался, его просто не узнавали. Одевался он во все черное, и одежда его была сшита из фризского сукна, слишком грубого для обычного траура, который он носил по жене, в то время как в сердце его таилась другая печаль. Так Амадур прожил года три, а может быть и четыре, больше не возвращаясь ко двору короля. А графиня Арандская, до которой дошли слухи, что Флорида вся исхудала от тоски, послала за ней и стала просить ее к ней приехать. Но Флорида уже узнала, что Амадур рассказал ее матери о своей любви и что та, будучи женщиной благонамеренной, разумной и преисполненной доверия к Амадуру, одобрила его чувство. Флориду это привело в смущение: она увидела, что мать ее настолько уважает Амадура, что, если она ей расскажет всю правду, это может изменить ее отношение к нему, чего она ни за что не хотела, ибо чувствовала себя достаточно сильной, чтобы самолично наказать его за его безумство, не прибегая для этого к помощи кого-либо из родных. С другой стороны, она понимала, что, если вести себя при всех так, как будто Амадур не совершил ничего дурного, и мать ее и все друзья поставят ее в такое положение, что ей придется ласково его принимать, а этим она может дать ему повод дурно думать о ней. Но, узнав, что Амадур далеко, она не стала особенно препятствовать желанию матери и по ее просьбе написала ему несколько писем. Однако это были письма, в которых ясно сквозила покорность и меньше всего было собственной воли. Поэтому насколько он раньше радовался каждому новому ее письму, настолько теперь читать их стало для него мукой.

Года через два, через три, после того как он совершил столько подвигов, что их невозможно было бы все описать, Амадур придумал новую хитрость, чтобы овладеть Флоридой. О сердце ее он уже не мечтал, считая его потерянным навсегда,  – речь шла о том, чтобы одержать победу над врагом, каковым теперь для него она стала. Страсть его была так велика, что он не слышал голоса рассудка и даже позабыл о страхе смерти, ибо жизнь свою он ставил на карту. И вот что сделал Амадур. Он был в большой чести у верховного главнокомандующего, и тот послал его к королю, чтобы обсудить с ним тайный план нападения на местечко Левкату*; Амадур решил, что еще до переговоров с королем расскажет об этом предприятии графине Арандской и испросит у нее совета.

И он направился прямо в поместье графини, где, как ему было известно, в то время находилась Флорида; перед этим же послал к графине одного из своих друзей, чтобы известить ее о своем приезде, причем просил ее принять его у себя тайком и ночью – так, чтобы никто ничего не узнал. Графиня очень обрадовалась и тотчас же рассказала об этом Флориде, велев ей уйти в спальню мужа, раздеться и лечь в постель, для того чтобы можно было отослать всю прислугу, и сказала, что потом сама ее позовет. Флорида еще не вполне оправилась от страха, который ее однажды заставил испытать Амадур, но она ничего не сказала матери, а сразу же пошла в молельню, где она помолилась Господу нашему и, прося помочь ей сохранить сердце от злых помыслов, вспомнила, что Амадур нередко восхищался ее красотой, которая нисколько не уменьшилась и теперь, несмотря на то, что она так долго болела. И вот, решив, что лучше нанести урон своей собственной красоте, лишь бы не дать ей разжечь нечистое пламя в сердце столь благородного человека, взяла находившийся в молельне камень и, с силою ударив им себя по лицу, обезобразила свои черты. А для того, чтобы не подумали, что она сделала это нарочно, она, выходя из молельни, будто бы споткнувшись, упала и ударилась об пол лицом. Она стала громко кричать, и явившаяся на ее зов графиня увидела синяки у нее под глазом и под губой. Флориду тут же перевязали, и повязка закрыла ей все лицо.

Потом графиня отвела ее к себе и попросила, пока она еще занята делами, принять Амадура у нее в кабинете. Флорида повиновалась, полагая, что Амадур не один. Но когда двери за ней затворились и она увидала, что осталась вдвоем с ним, она обезумела от испуга Он же был вне себя от радости, решив, что теперь-то он наконец осуществит свое давнее желание и сумеет добиться ее любви, а если она ему откажет, то захватит ее силой. Он немного поговорил с ней и, когда увидел, что она столь же неприступна, как и была, и ничто на свете не может заставить ее изменить однажды принятое решение, в отчаянии воскликнул:

– Флорида, клянусь Богом, все ваше упорство бесполезно. Если любовь, терпение, смирение и мольбы мои бессильны сломить вас, то, клянусь, я не пощажу сил, чтобы овладеть тем, без чего я все равно потеряю всю мою силу.

Взглянув на него, Флорида ахнула: глаза его были безумны, лицо, на котором всегда играл только нежный румянец, было налито кровью. Взгляд его был неистов и страшен. Казалось, что какое-то пламя вспыхнуло у него в сердце и перекинулось на лицо. Охваченный яростью, он сжал своими крепкими, могучими руками нежные и слабые руки Флориды. А та, видя, что она теперь пленница, что бежать ей некуда и нечем себя защитить, сделала последнюю попытку спасти себя, воззвав к истокам его прежней любви и надеясь, что во имя этой любви он оставит свои жестокие замыслы.

– Амадур,  – воскликнула она,  – пусть даже вы считаете меня своим врагом, именем той благородной любви, которая, как я когда-то думала, теплилась в вашем сердце, прошу вас, прежде чем подвергать меня мучениям, выслушайте меня!

Когда она увидела, что он ее слушает, она продолжала так:

– Ах, Амадур, скажите же, что заставляет вас так домогаться того, что все равно не удовлетворит вас, а мне причинит только безмерное горе? В дни моей ранней юности, в пору расцвета моей былой красоты, ваша страсть могла еще находить себе оправдание. Но мне становится страшно при мысли, что теперь, когда я уже не девочка, когда со мной случилась беда и я так на себя не похожа, вы снова добиваетесь того же самого, хоть и знаете, что ничего не добьетесь. Я ведь уверена, что вы нисколько не сомневаетесь в том, что решение мое бесповоротно. А раз так, то вы и силой не добудете того, чего вам от меня хотелось. Взгляните только на мое лицо, оно ничем не напомнит вам о своей былой красоте, и вам даже не захочется подойти к нему ближе. А если в вас еще сохранилась крупица прежней любви, то можно ли себе представить, чтобы ваша бешеная страсть не сменилась самой простою жалостью? К этой-то жалости и к вашему благородству, которое я столько раз имела возможность испытывать, я и взываю сейчас и молю вас: пощадите меня, не мешайте мне жить спокойной и чистой жизнью, которую по вашему же совету я себе избрала. А если ваша былая любовь уже превратилась в ненависть и вы хотите сделать меня несчастнейшей из женщин не из любви ко мне, а из жажды мести, то, могу вас уверить, этому все равно никогда не бывать. Этим вы добьетесь только того, что о вашем злом умысле узнает та, которая пока еще о вас самого высокого мнения. Если же это случится, то поверьте – вам, может быть, придется ответить за все жизнью.

Не дав ей договорить, Амадур вскричал:

– Пусть же смерть наконец избавит меня от этой муки! Что же касается вашего лица, то, если не ошибаюсь, вы сами этого пожелали. А мне это не помешает хотеть того, чего я хочу. Ведь если бы мне достались одни только ваши кости, я бы до гроба не расставался с ними.

Когда Флорида увидела, что ни разумные речи, ни мольбы, ни слезы ни к чему не приводят и что он настолько упорен и злобен в своей жестокости, что у нее уже не хватает сил, чтобы с ним бороться, она решила прибегнуть к помощи, которой она боялась больше, чем смерти, и жалобным, полным отчаяния голосом, громко, как только могла, стала призывать графиню. Та, слыша, что дочь ее кричит не своим голосом, до смерти перепугалась и тотчас же прибежала. Амадур, которому в действительности вовсе не так уж хотелось умирать, как он говорил, вовремя успел отскочить, и вошедшая в комнату графиня нашла его уже около двери и довольно далеко от Флориды.

– Что случилось, Амадур? – спросила графиня.  – Скажите мне правду.

На это изобретательный Амадур, который был бледен и весь оцепенел от страха, ответил:

– Ах, сеньора, посмотрите только, что сталось с Флоридой! Я никак не могу опомниться от ужаса. Как вы уже знаете, я надеялся на ее благосклонность ко мне. Теперь я понял, что все надежды мои были напрасны. Мне кажется, сеньора, что раньше еще, с самого детства, она была всегда и добродетельной и скромной. Но ведь раньше она никогда не считала за грех взглянуть на мужчину и поговорить с ним. А сейчас она не допустила даже, чтобы я на нее взглянул. А когда я все-таки заглянул ей в лицо и увидел, как оно изменилось, мне показалось, что я все это вижу во сне. Когда же я попросил разрешения поцеловать ей руку так, как это у нас принято, она почему-то мне отказала. Должен вам признаться, сеньора, что я поступил нехорошо, и прошу вас простить меня за эту вольность – я кинулся к ней, схватил ее руку и поцеловал ее, больше ни о чем ее не прося. А она, как видно, решила меня за это казнить, если вдруг начала так громко вас призывать на помощь. Я не знаю, что заставило ее это сделать,  – должно быть, она испугалась, подумав, что я домогаюсь большего, чем хочу показать. Но, что бы то ни было, графиня, я признаю, что во всем виноват я сам. Судьбе было угодно, чтобы из числа всех ее слуг я, самый преданный, лишился вдруг ее милостей. Но я и с вами, и с ней останусь таким, каким был, и прошу вас, коль скоро я столь незаслуженно потерял ее расположение, теперь не лишать меня вашего.

Графиня, которая то верила его словам, то начинала в них сомневаться, подошла к дочери и спросила ее:

– Почему ты стала звать меня так громко?

На это Флорида ответила, что она испугалась,  – и, сколько потом графиня ни расспрашивала ее об этом, она больше ничего не сказала, ибо считала, что, если она сумела ускользнуть из рук своего врага и замысел его не удался, он этим одним за все уже наказан сполна.

После того как графиня долго говорила сама с Амадуром, ей захотелось узнать, как он теперь будет держать себя, и она предоставила ему возможность поговорить при ней с Флоридой. Но долго с ней разговаривать он не стал, дав ей понять, что благодарен ей за то, что она не рассказала обо всем матери, и попросил только, чтобы теперь, когда она изгнала его из своего сердца, она по крайней мере не допустила бы, чтобы место это занял кто-либо другой. На это она ответила:

– Если бы я располагала каким-либо другим средством защиты, кроме крика,  – поверьте, никто бы не услыхал моего голоса. Вместе с тем я этого никогда бы не сделала, если бы вы не вздумали применить силу. Что же касается вашей второй просьбы, то не бойтесь, что я смогу полюбить кого-то другого. Ведь если я разочаровалась в сердце, которое я считала самым благородным на свете, я теперь уже никогда не поверю, что благородство это можно найти в ком-то другом. И приключившаяся со мною беда будет порукой тому, что впредь я буду свободна от всех волнений, которые вселяет в сердце любовь.

Сказав это, она ушла. Мать, которая все это время пристально на нее смотрела, ничего не могла понять. Уразумела она только одно – что у дочери ее не осталось больше никаких чувств к Амадуру, что она возненавидела все, что любила. В глазах графини это было верхом безрассудства, и с этого дня она решительно изменила свое отношение к Флориде: целых семь лет она с нею не разговаривала. За это время Флорида, которая прежде боялась оставаться в обществе мужа, перестала избегать его,  – настолько сурова была к ней мать. Но, видя, что ничто не помогает, Флорида решила обмануть Амадура. Для этого она на день или два притворилась необычно милостивой к нему и посоветовала ему завязать дружбу с одной дамой, которой она, по ее словам, рассказывала об их любви. Лоретта – так звали эту даму – состояла при королеве Испании. Амадур поверил обманщице и, надеясь, что таким путем он сможет вернуть себе ее расположение, стал ухаживать за Лореттой, которая была замужем за одним из больших военачальников испанского короля. Лоретта, крайне польщенная тем, что приобрела столь прославленного в боях кавалера, не стала скрывать своей радости, и молва об этом разнеслась повсюду. Услыхала обо всем и графиня Арандская, приехавшая в то время ко двору короля, и с этих пор перестала гневаться на Флориду. Но вот однажды Флорида узнает, что военачальник, муж Лоретты, воспылал такою ревностью, что решил во что бы то ни стало убить Амадура. А так как, несмотря на все свое притворство, она не хотела ему никакого зла, она тотчас же предупредила его о грозящей ему опасности. Но тот сразу же вернулся к своим прежним помыслам и ответил Флориде, что, если только ей будет угодно каждый день проводить по три часа в его обществе, он больше не скажет Лоретте ни единого слова. Однако Флорида на это не могла согласиться.

– Но если вы не хотите дать мне жизнь, то зачем же вы предостерегаете меня от смерти? – спросил Амадур.  – Или только для того, чтобы терзать меня мучениями, которые для меня страшнее, чем тысяча смертей? Так знайте, сколько бы раз мне ни удавалось избежать смерти, я буду искать ее и в конце концов найду, ибо только тогда сердце мое обретет покой.

В это время пришло известие, что Гранада* затевает войну с Испанией. И случилось так, что испанский король отправил воевать принца, своего сына, и вместе с ним коннетабля Кастильского и герцога Альбу, двух старых и умудренных опытом вельмож. Герцог Кардонский и граф Арандский не захотели оставаться в стороне и попросили короля, чтобы он их отправил на войну. Король оказал им должное уважение и удовлетворил их просьбу, а сопровождать их на поле брани поручил Амадуру, который за время войны прославил себя великими подвигами и являл настоящие чудеса храбрости. В заключение должна вам сказать, что за свою величайшую отвагу он заплатил жизнью: ибо мавры сначала завязали бой, а потом, увидав, сколь велико войско христиан, сделали вид, что обратились в бегство. Испанцы бросились их преследовать. Но старик коннетабль и герцог Альба, подозревая, что со стороны мавров это не что иное, как военная хитрость, воспротивились намерению принца перейти реку и удержали его от этого рискованного поступка. Однако граф Арандский и герцог Кардонский, несмотря на запрещение, погнались за врагами. Когда мавры увидели, что преследователи их не столь уж многочисленны, они перешли в наступление и, ударив одновременно с двух сторон, уложили наповал герцога Кардонского, а графа Арандского так тяжело ранили, что он остался на поле битвы без признаков жизни. В это время подоспел Амадур. Он был в такой ярости, что стал крушить врага направо и налево; отбив бездыханные тела обоих военачальников, он приказал отвезти их в стан принца, который оплакивал их, как родных братьев. Когда тела освидетельствовали, оказалось, что граф Арандский еще дышит. Тогда его положили на носилки и отвезли в его замок, где он потом еще долго лежал больной, но в конце концов поправился. Тело же герцога было отвезено в Кардону. И в то время, когда Амадур старался вырвать эти два тела из рук врага, он так мало думал о себе самом, что дал себя окружить большому числу мавров. И, памятуя о том, что возлюбленная его не захотела отдаться ему, он также не захотел сдаваться врагу живым. А поелику однажды он уже нарушил из-за нее законы чести, он не захотел изменять чести своей и христианской вере, ибо знал, что, если его пленником приведут к королю Гранады и он не откажется от веры своих отцов, его ждет жестокая казнь. И он решил, что ни живым, ни мертвым не сдастся врагу. И вот, поцеловав крест на рукоятке шпаги, он поразил себя этой шпагой насмерть. Так погиб бедный Амадур; все скорбели о нем, и скорбь эту он вполне заслужил. Слух об его смерти облетел всю Испанию. Узнала об этом и Флорида, которая в это время была в Барселоне, ибо муж ее, герцог Кардонский, завещал похоронить себя именно там. А после того, как она подобающим образом похоронила мужа, она, ничего не сказав ни матери, ни свекрови, приняла монашество, избрав себе в супруги того, кто спас ее от чрезмерно страстной любви Амадура и от тоски, которая не покидала ее в замужестве. И отныне помыслы свои она устремила к Богу и полюбила его столь горячо, что после долгих лет монашеской жизни вручила ему душу свою в той превеликой радости, которую вкушает жена, готовясь после разлуки свидеться с мужем.

– Я отлично знаю, благородные дамы, что эта длинная новелла придется кое-кому из вас не по вкусу. Но тот, кто мне ее рассказал, был бы доволен, если бы она была еще длиннее и если бы я попросила вас, следуя примеру добродетельной Флориды, не быть столь жестокосердными, как она, и не считать, что мужчины столь уже добродетельны, дабы, убедившись в обратном, не обрекать их потом на жестокую смерть, а себя самих – на лишенную радости жизнь.

После того как все внимательно ее слушали и долго потом молчали, Парламанта сказала Иркану:

– Разве вам не кажется, что женщина эта была прижата к стене и что она оказала достойное сопротивление?

– Нет,  – ответил Иркан,  – ибо когда женщина кричит, это еще не значит, что она сопротивляется. А вот если бы они очутились в таком месте, где крика ее никто бы не услыхал, неизвестно еще, как бы она тогда поступила. К тому же, если бы любовь Амадура была сильнее, чем его страх, он бы так поспешно не отступил. Я и сейчас остаюсь при твердом убеждении, что какой угодно мужчина, по-настоящему любящий женщину и любимый ею, неизменно достигнет удачи, если только он как надо берется за дело. Вместе с тем я должен похвалить Амадура за то, что, как-никак, он частично исполнил свой долг.

– Какой долг? – недоуменно спросила Уазиль.  – Неужели же тот, кто вместо того, чтобы выказывать своей возлюбленной послушание и уважение, хочет завладеть ею силой, исполняет свой долг?

– Госпожа моя,  – сказал Сафредан,  – когда возлюбленные наши наподобие судей сидят в какой-нибудь гостиной или зале, мы преклоняем перед ними колена; мы боязливо приглашаем их на танцы, бережно ухаживаем за ними, мы стараемся предвосхитить каждое их желание. Мы так боимся чем-либо их огорчить и так хотим всем, чем можем, служить им, что те, кто нас видит со стороны, преисполняются жалости к нам и нередко даже считают, что мы попросту глупы, что мы совсем обезумели и себя не помним, и воздают должное нашим дамам, которые выглядят такими смелыми и с таким достоинством разговаривают с нами, что одним видом своим внушают мужчинам страх, почтение и любовь. Но стоит нам остаться с ними наедине, когда все решает только любовь, как мы видим, что они – женщины, а мы – мужчины. И тогда возлюбленная становится сразу подругой, а кавалер превращается в друга. Не об этом ли говорят известные стихи:

 
Тому, кто ловок, ей служа,
Служанкой станет госпожа.
 

У них не больше чести, чем у мужчин, ибо мужчинам дано и укреплять в них эту честь, и совсем их ее лишать. Они равнодушно глядят на то, с каким терпением мы переносим наши любовные муки. Но именно за эти-то муки нам следует вознаградить себя, когда честь уже ни при чем.

– Но вы позабываете о настоящей чести,  – возразила Лонгарина,  – когда человек сам бывает удовлетворен собою. Ибо пусть даже все на свете твердят мне, что я женщина честная,  – если я знаю, что на самом деле это не так, всякая хвала способна только усугубить мой стыд и повергнуть меня в еще большее смущение. Вместе с тем, если уделом моим станет хула и я буду знать, что я ни в чем не виновна, сама хула эта станет для меня источником радости, ибо главное – это то, как человек сам оценивает свои поступки.

– Послушайте,  – сказал Жебюрон,  – вопреки тому, что все вы сейчас говорили, мне кажется, что Амадур был честнейшим и благороднейшим из людей, и, хотя имена в вашем рассказе вымышлены, мне кажется, я догадался, о ком шла речь. Впрочем, коль скоро Парламанта не захотела сообщить нам его настоящего имени, я тоже не стану его называть. Но ежели это действительно тот, кого я имею в виду, то знайте, что сердце его никогда не ведало страха и всегда было преисполнено любви и отваги.

– Мне кажется, что мы так интересно провели сегодняшний день,  – сказала Уазиль,  – что, если все остальные принесут нам столько же радости, время пройдет совсем незаметно. Взгляните, солнце уже на закате, в монастыре давно уже звонят в колокол, призывая нас к вечерней службе, а я вам об этом даже не стала напоминать, видя, что вам больше хочется дослушать последнюю часть этого рассказа, чем слушать вечерню.

После этих слов все поднялись и, придя в монастырь, увидели, что монахи ждут их уже более часа. Прослушав вечерню, они пошли ужинать и в течение всего вечера продолжали еще обсуждать слышанные днем истории, и каждый старался извлечь из потаенных уголков своей памяти то, что знал, чтобы сделать следующий день столь же занимательным, как и этот. А потом, поиграв на лугу в различные игры, все отправились спать веселые и довольные своим первым днем.

Конец первого дня