Текст книги "Тайная жизнь Дилана Бладлесса"

Глава 16

Существует утверждение, что жить нужно сегодняшним днём. Когда я был подростком, я был с ним полностью согласен. Сейчас – нет. Нужно жить, не оглядываясь на вчерашний день, но всегда помнить о завтрашнем. Мне уже не пятнадцать лет, чтобы я не беспокоился о будущем.

Я уже не могу быть беззаботным, я следую принципу: «Сделай сегодня, сколько сможешь – и завтра ты сможешь сделать больше». Но все чаще меня посещает мысль, что «завтра» может не наступить. Я не знаю, что делать, как убежать от этого. Я должен выкладываться сейчас. Я должен оставить след.

«Наша тесная компания будет жить вечно».

Следующие несколько концертов проходят как по маслу. Я уже несколько недель не принимал клонопин, у меня улучшилась память, и я не забывал слова на сцене. А если это и происходило, я умело выкручивался. Толпа пела вместе со мной, прыгала, когда я взмахивал рукой, замолкала, когда я прикладывал палец к губам.

Я и сейчас смотрю на это неспокойное море из людских тел, повинующееся каждому моему движению, и думаю, что нашел идеальный способ управления. Неужели, раньше никто не замечал его? Чтобы заставить людей делать то, что тебе хочется, одни – запугивают, другие – подкупают, третьи – шантажируют. А ведь достаточно заставить толпу любить себя, и они будут готовы выполнить любую твою просьбу. Они сами будут хотеть этого. Но заставить любить тоже не так просто. Я смог. И теперь у меня есть армия, которая множится с каждым днем. Число пользователей моего сайта действительно растет. Значит им интересны мои идеи. Администратор Джон Смит в личной переписке уже пообщался с несколькими девушками и молодыми людьми, готовыми стать активистами в разных уголках страны.

Любовь – сильный двигатель, она способна сворачивать горы. Но чтобы стать ещё сильнее, она должна быть взаимной. И она такая. Я люблю своих поклонников. Без лицемерия и желания быть милым, я просто их люблю. Без них я не был бы тем, кто я есть. Я бесконечно благодарен им за поддержку и веру в меня.

Смотрю по сторонам. Слева от меня Лейтон, справа – Майк. Лучшие гитаристы, которых я когда-либо слышал. Бегу к противоположному краю сцены, там Энди усердно дергает струны своей бас-гитары. Одной рукой обнимаю его за шею, другой держу микрофон. В паузе между куплетами, целую его в щёку и бегу к Джею. Толпа ликует. Барабанщик наблюдал за мной и ждёт, что же я сделаю дальше. Чтобы его не разочаровывать, легонько хлопаю ладонью по одной из его тарелок, но этого достаточно, чтобы произвести резкий неожиданный звук. Джей нарочито злобно смотрит на меня, я подмигиваю и возвращаюсь на своё место.

Мы в Чикаго, в одном из самых лучших концертных залов города. Вспоминаю одну любопытную деталь – администрация площадки очень ревностно относится к помещению, и посетителей охрана выводит из зала за малейший неверный шаг. Встали в обуви на кресло – выводят, закурили в неположенном месте – выводят, пытаются влезть на сцену и стэйдждайвить – выводят.

Но сегодня выступают Children of Pestilence. Подобные штуки не пройдут. У нас в райдере, в разделе, касающемся охраны чётко сказано, что охранники должны уважать нашу публику, не применять силу, если Артист не против происходящего. Я никогда не против. А иногда, чтобы добавить драйва выступлению, сам затаскиваю несколько человек на сцену. Сейчас, похоже, подходящий момент для этого. Я люблю делать безвредные мелкие пакости, вот и сейчас высматриваю в первом ряду подходящие кандидатуры. Три девушки и один парень через секунду оказываются на сцене, за ними следуют ещё пятеро, а потом ещё двое.

Фотографы щёлкают камерами, я пою в полный голос, предлагаю оказавшимся на сцене счастливчиками разделить со мной микрофон. Получается у них мимо нот, но это неважно. Музыканты удивлены моим поступком, но, похоже, одобряют его. Ищу глазами кого-нибудь из администрации площадки, очень хочу посмотреть, как из их задранных носов идёт пар. Самое приятное – они не смогут ничего сделать сейчас и не посмеют сказать ни слова после шоу. У нас полный солд-аут, за полтора часа Children of Pestilence принесли им столько денег, сколько они зарабатывают за неделю на концертах рядовых групп. Сегодня мы на коне, и играть все будут по нашим правилам.

Мы завершаем выступление массовыми обнимашками и селфи-фотосессией, наши поклонники спрыгивают со сцены, всё до неприличия прилично и цивилизованно. Где тот дух старых добрых, настоящих рок-концертов девяностых? Я думаю, он исчез вместе с легендами тех лет, и никогда не вернётся.

Мы идём в гримёрки, мне что-то одобрительно кричат, хлопают по спине, но я не чувствую. Я хочу остаться один. Перемены настроения стали моим вторым Я. Третьим Я. Сажусь в кресло, откидываюсь на спинку, закрываю глаза. Вокруг меня ходят люди, что-то говорят, но это всё сливается для меня в один сплошной гул.

– Дилан, – надо мной склоняется Дуглас.

Открываю глаза.

– Ты уже написал речь?

– Какую ещё речь?

– Которую ты будешь произносить, когда тебя объявят Вокалистом года, – терпеливо разъясняет тур-менеджер.

– А меня объявят? – из-под полуопущенных век смотрю на Дугласа.

– Откуда я знаю? – тот начинает раздражаться. – Но если объявят, ты должен быть к этому готов.

– Я готов, – вздыхаю.

Дуглас машет рукой, словно я безнадёжен, и уходит.

Чёрт, ну конечно же, я написал речь. Я даже репетировал её несколько раз перед зеркалом, но ему не нужно знать об этом. Я уже решил, что надену на церемонию. Выбирал долго, но в итоге остановился на классических кедах Converse, синих скинни-джинсах и белой футболке с нашим логотипом. Хочу этим показать, что данная награда не только моя. Это общая заслуга всей группы. Я без них – ничто. Как и они без меня.

Сморю на музыкантов и понимаю, что ехать отдыхать они не собираются. Они хотят сидеть здесь, пить пиво и упражняться в словоблудии. Участвовать в этом я не собираюсь.

– Я хочу вернуться в отель, – встаю.

– Тебе вызовут такси, – отвечает Дуглас. – Мне поехать с тобой?

– Не нужно.

– Тогда я направлю с тобой представителя организаторов.

– Не нужно, – повторяю с большим нажимом.

Тур-менеджер вопросительно-недовольно смотрит на меня.

– Я просто хочу остаться один! Неужели мне и в этом будет отказано?

Тот несколько секунд размышляет, затем просит промоутеров вызвать такси и поворачивается ко мне:

– Но охранник тебя до машины проводит.

– Будь по-твоему, – говорю.

Не хочу спорить, не хочу разговаривать.

Через несколько минут, мне сообщают о том, что прибыла машина. Беру сумку и ветровку и следом за охранником, иду к выходу. Пытаюсь его обогнать или идти рядом, но он чётко выполняет свою работу, оставляя меня позади, как бы я не изворачивался.

На нём куртка из болоньи и, когда он двигает руками, ткань противно шуршит. Этот звук меня раздражает. Пытаюсь отвлечься. Не получается.

Наконец, охранник закрывает за мной дверь машины, и я, вздохнув с облегчением, откидываюсь на спинку сидения. Но звуковая пытка на сегодня не закончена.

Водитель немолод и у него явно проблемы с легкими. Он шумно вдыхает и выдыхает со свистом. Это меня тоже раздражает настолько, что я готов выпрыгнуть из машины на полном ходу, лишь бы не слышать этот ужасный хрип умирающего. Я представляю, как открываю дверь и вываливаюсь на дорогу, и меня сбивает едущая за нами машина. Такое видение мне не нравится и картина в моей голове меняется: вот я протягиваю руки и смыкаю их на шее это тщедушного человечка. Вот теперь он будет хрипеть по-настоящему. Он отпускает руль, пытаясь стряхнуть с себя мои руки, мы вылетаем на встречную полосу. Столкновение. Взрыв.

Смотрю в зеркало. У меня под глазами мешки и фиолетовые круги. Их раньше не было. Я стараюсь избавиться от них, но всё безуспешно. Протираю дисками с тоником виски и щёки, втираю в нижние веки освежающий гель, но тёмные пятна не уходят. Даже пробовал класть на глаза чайные пакетики – бесполезно.

Читал в Интернете, что причиной может быть застой жидкости в организме, но как такое возможно? При том, сколько пота выливается из меня на каждом концерте, о каком застое жидкости может идти речь?

Массирую кожу кончиками пальцев. Мой образ жизни не идёт на пользу моей внешности.

Я раздражён. Мысль о том, что придётся в который раз выходить на сцену с мешками под глазами, меня просто убивает. Мне нужно улететь на Бали, полежать на пляже несколько дней, выспаться, восстановить силы, восстановить душевный баланс. В одиночестве.

Одиночество. Оно не пугает меня. Я нашёл в себе целый мир, и этот мир стал моим всем. У меня уже нет потребности в постоянном обществе. Я самодостаточен. Внутри своей Вселенной я не потеряю ничего, я только приобрету.

Надеваю тёмные очки. Выхожу из номера, группа уже ждёт меня в фойе.

– Дилан! – приветствует меня Джей. – Как спалось?

– Нормально, – вру.

Я даже припомнить уже не могу, когда нормально спал в последний раз, не говоря уж о хорошем сне.

– А мне показалось, кровати там слишком мягкие, – Майк включается в разговор. – Вредно для позвоночника.

– Всё лучше, чем ворочаться на этих ортопедических матрасах, – Лейтона тоже заинтересовала эта тема. – Спал сегодня, как младенец.

– Храпел, наверное, на весь номер, – говорю и отхожу в сторону.

Разговор про матрасы мне неинтересен.

Садимся в машину, едем на площадку. Я давно не принимал успокоительных и снотворных и сейчас раздражаюсь от каждой мелочи: встали на светофоре, соседняя машина громко сигналит, в салоне холодно. Меня выводит из себя буквально всё. Подавляемая ярость вредна для организма. Я знаю, что рано или поздно взорвусь, и взрыв будет разрушителен.

Вчера прочитал в Интернете статью о том, как испортилась наша экология за последние десять лет. Это действительно страшно. Стараюсь не думать об этом, но картинки с высохшими реками и мёртвыми лесами стоят перед глазами.

В гримёрке нас ждут сэндвичи, пиво, конфеты, вода и полотенца. Я сажусь на диван, раздумывая, чем заняться, пока парни готовятся к саундчеку. Каждый день одно и то же, но я люблю эту рутину. Люблю смотреть на новые города, новые площадки, возвращаться на старые, подмечать перемены. Я ничего не делаю сам, я даже не думаю сам. Мне говорят: «иди» – я иду, мне говорят: «ешь» – я ем.

Значит ли это, что я деградирую? Или уже дальше некуда? Делать решительно нечего, собираюсь поспать, но тут вижу картину, которая просто выводит меня из себя. Вот сейчас, похоже, будет взрыв. Майк берёт со стола запечатанную бутылку воды, открывает, делает глоток и ставит её обратно. Я не обратил бы на это внимания, но ровно десять минут назад он проделал это же с другой бутылкой, которая до сих пор там, где он её оставил, а именно – на противоположном конце стола.

– Майк, – начинаю нарочито мягко. – А чем тебе не угодила та вода, которую ты пил несколько минут назад?

– Не понял, – хмурится гитарист.

Указываю на начатую им бутылку:

– Я говорю, почему не допив первую, ты начал вторую?

Тот продолжает удивлённо смотреть на меня.

– Майк!

– Что?

– Какого чёрта ты открываешь новую бутылку воды, не допив старую? На вкус не подходит?

– А что такого? – гитарист окончательно сбит с толку, и меня это бесит.

– Что такого, ты спрашиваешь! А кто будет допивать за тебя то, что ты оставил? Я? Или может, кто из группы?

– Не надо допивать, её потом просто выбросят.

– Отлично! Её выбросят! Воду выльют в унитаз! Воду, которую ты, мать твою, мог выпить, но какого-то чёрта не стал!

– Я не был уверен, что это моя бутылка.

– А что так? Память отшибло?

На мой крик прибегают остальные музыканты и нерешительно топчутся в дверях. Майк смотрит на них, ища поддержки.

– Что случилось? – осторожно спрашивает Лейтон.

– Случился пример халатного отношения к ресурсам нашей планеты.

Все смотрят на меня вопросительно. Тот факт, что они не замечают очевидных вещей, раздражает ещё больше, чем безразличие Майка.

– Проклятье! – ору. – Запасы пресной воды на Земле исчезают на глазах, в мире дефицит, подземные воды расходуются быстрее, чем восстанавливаются! Когда нам станет нечего пить, я посмотрю на вас, умники! Надеюсь, Майк, ты будешь первым, кто сдохнет от обезвоживания!

Это все я выпалил на одном дыхании и теперь стою, пытаясь отдышаться. Грудь вздымается и опускается, натягивая принт на футболке.

Энди открывает рот, собираясь что-то сказать, но сразу закрывает его.

– Дилан, мне кажется, ты преувеличиваешь, – говорит Джей.

– Преувеличиваю? Серьёзно? Действительно, кому к чёртовой матери, нужна вода? Тогда, думаю, никто не обидится, если я сделаю так! – беру по бутылке в каждую руку и начинаю выливать их содержимое на пол.

Басист и барабанщик бросаются ко мне, отнимают бутылки, выкручивают руки. Вырываюсь. Лейтон прикладывает руку ко лбу, качает головой.

– Господи Иисусе, ты свихнулся, Дилан? – спрашивает Майк.

Конвульсивно дергаюсь, парни немного ослабляют хватку.

– Я просто хочу… – голос надламывается. – Сделать мир лучше.

– Вам пора на сцену, – на пороге появляется Дуглас.

Выражение его лица мгновенно меняется:

– Что у вас опять случилось?

– Ничего, Дуг, – уверяет его Лейтон.

– Всё в порядке, – кивает Энди.

Я благодарен им за это, хотя и вёл себя как дурак.

– Что за лужи? – подозрительно спрашивает тур-менеджер.

– Воду разлили, – отвечает Майк.

И он не обманывает, просто не уточняет – при каких обстоятельствах. Дуглас переводит взгляд с одного лица на другое, наконец, ещё раз напоминает, что пора на сцену и удаляется.

Поправляю на себе пиджак и, не взглянув на музыкантов, надеваю ушной мониторинг. Мы готовы, и мы снова здесь. Публика приветствует нас радостными воплями.

– Дилан, я хочу от тебя ребенка! – кричит какая-то девушка из зала.

Прячу улыбку за микрофоном. Ты готова родить чудовище?

Глава 17

Приближается Рождество. По всей стране уже наряжены ёлки, Санта-Клаусы раздают на улицах конфеты, моллы переполнены, люди сметают с витрин все подчистую, и я благодарю судьбу за то, что не являюсь частью этого сумасшествия.

Ребята обсуждают, где и как они будут проводить праздники. Не хочу знать об их планах, но обрывки разговора всё равно долетают до меня. Майк собирается поехать с женой и детьми во Флориду, в Диснейленд, Энди отправится в Нью-Йорк, чтобы там отметить Рождество и встретить Новый год на Таймс Сквер.

– А ты чем займешься, Дилан? – спрашивает вдруг Джей.

– Я?

Барабанщик кивает.

С минуту рассеянно смотрю перед собой, и тут приходит решение, простое и лёгкое.

– Я поеду в Спрингс, – говорю.

– Вот это правильно! – одобрительно восклицает Лейтон.

Правильно ли? Почему вообще я ответил на этот вопрос именно так? Я давно хотел съездить домой, чтобы там переосмыслить свою жизнь и наше творчество, понять кто я, и куда я двигаюсь, но сейчас перспектива провести рождественские каникулы с семьёй меня пугает.

– В Спрингс, – медленно повторяет ударник. – Думаю, мне тоже стоит съездить туда.

Закатываю глаза. Надеюсь, он не предложит поехать вместе. Начинаю на всякий случай придумывать отговорки, но тема разговора уже меняется. Сегодня очередь Майка зачитывать новостную сводку, и мы наблюдаем, как меняется выражение его лица, в зависимости от того, читает ли гитарист о подготовке к Рождеству или пожаре на фабрике картонных изделий.

– О, – вдруг выдаёт он.

– Что такое? – спрашивает Энди.

– «В Лос-Анджелесе двое подростков-неформалов насмерть забили бездомного», – Майк хмурится и продолжает. – «Это произошло вчера ночью в Уилшире. Несовершеннолетние подростки сначала избили жертву, нанеся множество ударов по голове и груди, вследствие которых пятидесятилетний мужчина потерял сознание. После чего они совершили тридцать два удара ножом, который бросили рядом с телом, и который уже передан на экспертизу. Подростков, не имеющих при себе документов, задержали почти сразу и отвезли в участок. Оба отказываются называть свои имена, поэтому личности малолетних преступников до сих пор не установлены. Следов борьбы на месте убийства не обнаружено, что исключает версию о самообороне. В данный момент проводится следствие».

– Да уж, – говорит Джей.

Он хочет продолжить, но Майк восклицает:

– Твою мать!

– Что такое? – спрашивает Лейтон.

Тот разворачивает к нам планшет. В самом верху страницы красуется надпись: «Если кто-то узнал задержанных, просьба немедленно связаться с нами», далее данные и телефон полицейского участка, а ниже фотография мальчишек. И угадайте, что на них надето? Правильно – наш мерч.

– Это плохо, – говорит Дуглас. – Это очень плохо.

Все погружаются в молчание.

– В городе, где вы живете, ваши поклонники…

– Но мы же не должны отвечать за любую выходку, которую наши фанаты учинят, – разводит руками Джей.

– Общество считает по-другому.

– Подожди, Дуг, – Лейтон кажется сбитым с толку. – Но ведь, наверное, каждый второй убийца в Штатах отдает предпочтение той или иной музыкальной группе. Не думаю, что все артисты отдуваются за подобные вещи.

– Вы будете, – с уверенностью заявляет Дуглас.

– Вот спасибо.

– Как вы думаете, почему так происходит, что наши фанаты убивают бездомных? – спрашивает Энди. – Наши песни содержат призывы к насилию? Или что?

– Экспертиза текстов покажет, – Дуглас мрачен.

– И не надо говорить во множественном числе, – Джей недовольно смотрит на басиста. – Это единичный случай, который, я надеюсь, не повторится.

У меня вырывается смешок.

– Тебе это кажется забавным, Дилан? – тур-менеджер испепеляет меня взглядом.

– Нет. Вовсе нет.

Он отстаёт. Не желаю вступать с ним в полемику. Единичный случай, ну, конечно. Машина запущена, цепная реакция уже пошла.

– Вот что у них в головах? – Майк никак не может успокоиться. – Не могу представить, как можно идти по улице, увидеть бездомного и ни с того, ни с сего убить его.

– Может, он их оскорбил? – предполагает Лейтон. – Или, действительно, мальчики защищались.

– Защищались и тридцать два раза пырнули беднягу ножом, предварительно избив, – саркастически говорит Джей. – Не придумывай.

Тот пожимает плечами, а я вспоминаю слова Сьюзан Аткинс на допросе (американская убийца, член «Семьи Мэнсона», которую возглавлял Чарльз Мэнсон. – прим. автора). Она сказала: «Он представлялся мне Богом, и был так прекрасен, что я сделала бы для него что угодно. Я сделала бы что угодно для Бога.

Даже убийство, если я верю, что это правильно. Как это может быть неправильно, если это сделано с любовью? Я не раскаиваюсь за то, что совершила то, что было правильным для меня. Во мне нет вины».

С неба сыплется мелкий снежок, на улицах сугробы, снегоуборочная техника работает, пыхтя и обдавая меня выхлопами. Всего тысяча двести километров от Лос-Анджелеса, а я попал в настоящую зиму, какой помнил её с детства и которой мне, наверное, не хватало. Рождественская атмосфера здесь ощущается гораздо сильнее, чем в Калифорнии.

Иду по Хилтон Лейн, наслаждаясь пустынностью улицы, поворачиваю на Сандхилл серкл, ещё пять минут пешком, и вот я стою перед домом, в котором вырос. С карниза свисают мигающие гирлянды, наверное, дядя Джо постарался, в саду все кусты увешаны мишурой. Хочу заглянуть в окно, занавески задернуты.

Сегодня двадцать пятое декабря. Вечер. Вся семья, наверняка, уже в сборе за рождественским ужином. Колеблюсь, прежде чем нажать на кнопку дверного звонка. Ждут ли меня там? Есть ли за столом место для малыша Дила? Когда я был ребенком и подростком, я был очень привязан к моей семье, проводил с ними много времени. Мне тяжело дался переезд в Лос-Анджелес, а сейчас я чувствую себя так, словно пришел на ужин к кучке незнакомцев.

Звоню в дверь.

Открывает мама, одетая в платье бирюзового цвета.

– Дилан! – похоже, она в шоке. – Почему не предупредил о приезде? Мы бы встретили тебя в аэропорту!

– Хотел сделать вам сюрприз.

– Он удался, – констатирует мама, помогает мне снять пальто и шапку, вешает всё на вешалку, поправляет мне волосы и неодобрительно смотрит на мою толстовку. – Дорогой, ну ты же не на концерт пришел, а на рождественский ужин. Неужели не нашлось другой одежды?

Вздыхаю. На мне толстовка с надписью Fuck the system.

– Я просто надел то, в чём будет тепло и удобно.

Мама поджимает губы и идёт в комнату. Следую за ней.

– Смотрите, кто к нам пришёл! – восклицает она, как только я появляюсь на пороге, и толкает отца в бок. – Подвинься, я принесу ещё один стул, чтобы Дил мог сесть.

Смотрю на рождественский стол, который ломится от обилия блюд. Моя мама обожает готовить, она всегда готовит больше, чем люди способны съесть. Потом отец отказывается есть еду, которая пролежала хотя бы день в холодильнике, и маме приходится всё выбрасывать. Такое иррациональное использование продуктов меня всегда злило, а сейчас, когда я вижу на столе несколько видов горячего, три салата, множество закусок и нарезок, и подавно. Стараюсь отогнать от себя эти мысли, сажусь на принесённый мне стул, благодарю маму. Все в сборе: бабушка, тётя, кузины, дядя Джо. Они галдят так, что я с трудом понимаю, о чём идёт речь, жестикулируют и накладывают себе на тарелки такие порции, словно не ели неделю.

Фальшиво улыбаюсь, позволяю маме за мной поухаживать, и на моей тарелке тут же появляется косок ростбифа, щедро политый подливой.

– Помолимся, – говорит отец, складывая руки замком.

Все следуют его примеру. Не хочу молиться, не хочу ругаться с отцом. Золотой середины не найти, поэтому я тоже сцепляю ладони, закрываю глаза и сижу так с минуту, пока снова не раздаётся звяканье приборов, возвещающее о том, что молитва окончена.

– Ты помолился, Дилан? – будто прочитав мои мысли, спрашивает отец.

– Конечно, – отвечаю, вонзая зубы в мясо.

– Возьми хлеб, – предлагает мне тётя, сидящая рядом.

– Спасибо, не хочу.

– Очень зря, Дилан, – вмешивается мама. – Я, конечно, слышала о раздельном питании, или как его там, но хочу тебе сказать, что это всё-таки неправильно.

– Каждому своё, – говорю.

– Надеюсь, ты не сидишь на каких-нибудь диетах? Ты выглядишь болезненно худым.

– В Лос-Анджелесе все сидят на диетах, – отец не даёт мне ответить. – Помешаны на своих фигурах.

– Дилан прекрасно выглядит, что вы такое говорите? – восклицает моя кузина, которую я вижу только по праздникам. – И я обожаю Children of Pestilence, вы, ребята, очень крутые!

– Спасибо, – улыбаюсь и нагло лгу. – Ты тоже в отличной форме.

– Уж я-то нет, – та прикладывает руки к животу. – Я поправилась на пять килограммов.

Еле сдерживаюсь от того, чтобы не закатить глаза, и чтобы сменить тему, обращаюсь к её пятилетней дочери, которую кузина впервые взяла с собой на семейное торжество.

– Что тебе принес Санта-Клаус в этом году?

– Новый смартфон!

– Здорово, – говорю без особого энтузиазма.

– Дядя, а покажи мне свой.

Не зазывай меня дядей, девочка, я тебя первый раз вижу. И надеюсь, последний.

– Я оставил его в пальто, – на самом деле это не так, просто я терпеть не могу, когда мой телефон оказывается у кого-то в руках.

Разглядываю родственников одного за другим. Мне кажется, что я случайно зашел на ужин к незнакомцам. Я не желаю здесь находиться, я хочу вернуться в Калифорнию.

– Пойду покурю, – встаю, отодвигаю стул.

– Ты опять куришь? – мама с ужасом смотрит на меня.

На моём лице появляется снисходительная улыбка. Да, и не только сигареты.

– И давно? – не унимается мама.

– Давно.

Она шумно вздыхает.

– И ты вот так, демонстративно встаёшь и идёшь курить у нас в доме?

– Мама, отвали, – хмуро смотрю на неё.

Если я сейчас не покурю, я вряд ли смогу выносить это сумасшествие дальше.

Родители с ужасом смотрят на меня. Повисает пауза. Бабушка, у которой плохой слух, тщетно расспрашивает всех, что произошло, но никто ей не отвечает, кузина фальшиво покашливает, дед ест салат с таким видом, будто это самая важная вещь на свете, девочка играет со своим телефоном.

– Составлю ему, пожалуй, компанию, – дядя Джо поднимается из-за стола и идёт со мной на улицу.

Я сажусь на ступеньки, прикуриваю и передаю ему зажигалку.

– Переборщил, похоже, – говорю.

– Ты уже большой мальчик и курить или не курить – это твой личный выбор.

– Да, но я вроде приехал порадовать вас, а вместо этого – расстроил.

Дядя отмахивается.

Я молча выпускаю изо рта дым и смотрю, как он рассеивается в свете садового фонаря. Это не моя семья отдалилась от меня, это я изменился. И если подобное можно списать, на то, что я их давно не видел, то как быть с группой? Их я тоже теряю.

Полностью истлевшая сигарета обжигает мне пальцы, возвращая меня к реальности.

– Чёрт, – бормочу я, тряся рукой.

Дядя Джо уже вернулся в дом. Я замерз, тоже иду внутрь, где полным ходом идёт обмен подарками. Для меня никто ничего не приготовил, но я не обижаюсь.

Раздаю всем конвертики с деньгами, это лучшее, что я смог для них придумать, прощаюсь, иду одеваться.

– Дилан, куда же ты? – мама семенит за мной. – Останься, твой самолет ведь только утром.

– Хочу прогуляться.

Выхожу из родительского дома, бреду по улице. Почти бесцельно. Снова по Хилтон лейн, но уже в обратном направлении, поворачиваю на Лонгвью серкл, потом перестаю читать названия улиц, я вырос здесь, мне не нужно читать таблички, чтобы сориентироваться.

Снег красиво падает в свете фонарей, я всё иду и иду, пока не оказываюсь перед тем самым зданием, которое раньше видел только на картинках в Интернете. Прожив полжизни в Стимбот-Спрингс, я никогда не добирался до этого места, сейчас обхожу вокруг с телефоном в руке, ищу хороший ракурс, чтобы сделать фото.

Готово, фотография выложена в Инстаграм, скоро пойдут уведомления о лайках. Я смотрю на стену и читаю строки, которые когда-то сочинил вместе с Лейтоном, и которые теперь увековечены не только у нас на CD, но и здесь, на каменной стене этого здания.

«И мы всегда будем возвращаться домой» – так заканчивается первый куплет.

– Домой, – повторяю вслух, словно пробую это слово на вкус.

Домой – это куда? Я нигде не чувствую себя дома, гражданин мира, Дилан Бладлесс, вокалист Children of Pestilence, автор текстов, фронтмен. Человек.