Текст книги "Тайная жизнь Дилана Бладлесса"

Глава 14

Всегда хорошо быть дома. Пусть и не в прямом смысле слова, но родную страну я тоже называю домом. Это вам не чопорная Европа, где люди стараются придерживаться каких-то странных правил, которые сами же и выдумали. Здесь, в Штатах, народ более открытый, непосредственный, я бы сказал.

Мы провели уже пять концертов на западе страны и теперь двигаемся вглубь, чтобы закончить турне в Нью-Йорке. И там же, на церемонии вручения наград, забрать свои золотые статуэтки. Поддержка фанатов просто колоссальная, и я уверен, мы получим их все. Children of Pestilence заявлены в номинациях «Группа года», «Выступление года», наша, ещё не вышедшая, пластинка, номинирована на «Альбом года», а я – Дилан Бладлесс, готовлюсь получить звание «Вокалист года».

Мы отсняли клип и продолжили движение на северо-восток страны. Мне начинает казаться, что в Штатах приятнее выступать, чем в Европе. Мы ещё не добирались с концертами до Японии и России, и я размышляю, каково было бы играть там.

Очень не люблю, когда происходят разного рода непредвиденные ситуации. Вот и сейчас некий богач (понятия не имею – кто), решил заняться благотворительностью, пожертвовал какому-то скаутскому лагерю кругленькую сумму и пригласил группу Children of Pestilence, чтобы мы пообщались с детишками, поотвечали на их вопросы, сделали фото, подарили им подарки, заранее купленные этим богачом.

Нам он тоже заплатил. Мы согласились, но я не хотел этих денег. Я не хотел никуда ехать, не хотел общаться с детьми.

Этот выезд не нарушал расписание тура, идеально вписывался туда, но это не планировалось с самого начала, и это меня раздражало. Ребята обрадовались легкому заработку, Дуглас посчитал, что будет хороший пиар-ход, меня, как обычно, никто не спросил, и вот мы едем туда.

Я сижу в автобусе, прислонившись спиной к оконному стеклу и вытянув ноги на соседнее сидение. В ушах наушники, перед глазами – планшет. Музыканты сзади смеются и шутят.

– Дилан, – Дуглас стучит ногтем по экрану моего планшета, привлекая к себе внимание. – Только улыбайся, ладно? Не смотри на детей волком, как на меня сейчас.

Выражение моего лица заменяет все слова, которые я мог бы сказать, но не стал.

– Дил, – тур-менеджер аккуратно вынимает наушник у меня из уха. – О хороших поступках надо не только петь, надо их совершать.

– Ты лицемер, Дуглас, – отвечаю.

Тот вздыхает, но я продолжаю:

– Тогда, может, обналичишь пару чеков из своей чековой книжки и отнесёшь детям? Это не мы совершаем хороший поступок, а тип, который тащит нас туда!

– Да. Но СМИ сообщат, что именно Children of Pestilence приехали к скаутам, а этого «типа» лишь упомянут между делом.

– Так что для тебя важнее: совершить хороший поступок или нарисоваться перед камерами?

Дуглас снова вздыхает и до конца пути уже ничего не говорит.

Как назло, нам достается самая младшая группа скаутов – от восьми до одиннадцати лет. У всех в Children of Pestilence, кроме меня, есть дети. Ребята чувствуют себя в их обществе абсолютно нормально. Я же иду и содрогаюсь от одной только мысли о том, что сейчас они начнут прикасаться ко мне руками, которыми только что выкапывали дождевых червей.

– Дилан Бладлесс!

Я поднимаю голову и вижу, что на меня летит мальчик лет десяти с явным намерением обнять. Сзади же идёт оператор с камерой. Ни убежать, ни оттолкнуть его.

Руки ребёнка смыкаются вокруг моей талии, лицом он утыкается мне в живот. Если он обслюнявит моё поло от Фреда Перри, я оторву ему голову, клянусь. Оператор обходит вокруг меня, натянуто улыбаюсь в объектив и неуклюже похлопываю мальчика по макушке. Тот поднимает голову, смотрит прямо мне в лицо и, со смущенным видом, отходит. Бросаю обеспокоенный взгляд на Дугласа. Что я сделал не так? Но тур-менеджер лишь качает головой.

Мы перемещаемся на поляну, где по вечерам у скаутов проходят посиделки у костра. Рассаживаемся на выложенные кругом и отполированные сотнями задниц, бревна. Оператор устанавливает камеру на штатив, его помощники расставляют свет. Где-то неподалёку включается генератор. Его гул, голоса детей, смех моих коллег – всё сливается в один сплошной и раздражающий звук.

Я хочу убраться отсюда. Нет, серьёзно, а что мешает мне сейчас развернуться и уйти, сославшись на головную боль? Дуглас сверлит меня глазами и жестами показывает, что надо улыбаться. Отворачиваюсь.

Нас снимают. И это один из тех редких моментов, когда под прицелом камеры мне неуютно. Хочется спрятаться. Я смотрю на Энди, у него на коленях сидят два мальчишки, и басист что-то увлеченно им рассказывает.

– Правда Порше Кайман? – спрашивает другой скаут у Майка.

– Да. Жёлтый, как на картинках, – отвечает тот, крутит перед собой воображаемый руль.

Детям всё интересно. Они раньше видели нас только по телевизору, и теперь каждый хочет поговорить с нами, потрогать, сфотографироваться.

Мы – звёзды, и они тянутся к нам.

Ещё один скаут с интересом рассматривает яркие татуировки Джея, а барабанщик рассказывает, больно ли их было делать, правда ли, что они останутся навсегда, что каждая из них значит.

На меня наваливается мысль, что мы для них, словно звери в зоопарке. Эй, кто желает фото с обезьянкой на память? А ещё они задают вопросы. Да такие, что не знаешь, как отвечать.

– Вам нравится быть рок-звездой?

– Да.

– А почему?

Задумываюсь. Потому что мне многое достается бесплатно, потому что я сплю с красивыми девчонками, пью в любое время суток, у меня полная гардеробная брендовой одежды и мне нравится наслаждаться всенародной любовью.

– Потому, что нет ничего прекраснее, чем писать музыку и делиться ею с людьми, – говорю.

– А у вас много денег?

Ещё один ввергающий в ступор вопрос. Денег много не бывает. Я не могу позволить себе купить яхту или футбольный клуб. Но шикарный Астон Мартин стоит в гараже моего неплохого коттеджа. А вот возможность поторговаться в тату-салоне я никогда не упускаю.

– Средне, – ворчу я себе под нос.

– А… – начинает мальчишка, но я испепеляю его взглядом, и он молча отходит.

Выдыхаю. Чёрт, как же я хочу убраться отсюда. Немного погодя начинаю замечать, что дети перестали подходить ко мне. Они сидят с Майком, Лейтоном, Энди и Джеем и даже с Дугласом! Но не со мной. И только один мальчик продолжает с упоением рассказывать мне, что он скачивает новую игру на свой смартфон, а у него загрузилось лишь тридцать девять процентов.

– Надо подождать, – равнодушно бросаю я.

Тур-менеджер сверлит меня недовольным взглядом, Лейтон подходит к нему и что-то тихо говорит ему на ухо. Тот кивает, смотрит на меня. Гитарист показывает ему что-то в телефоне, Дуглас переписывает это в свой. Они ещё с минуту переговариваются, глядя на меня и прикрывая рты рукой от камер. Какого чёрта?

Музыканты так легко и непринужденно общаются с детьми. Я не знаю, завидовать мне или облегченно вздыхать. Они стали отцами. Они больше не мои друзья. Вечеру со мной в пабе каждый из них предпочел бы посиделки со своими сыновьями или дочерьми. Они изменились, а я остался тем же. И останусь. Мне тридцать пять лет. Я не хочу детей. Как писал Монтень: «Иметь много детей – великое счастье; что до меня и ещё некоторых, мы считаем столь же великим счастьем не иметь их вовсе».

Внезапно всё заканчивается. Оператор убирает расставленный свет, нас сгоняют в кучу для общего фото. Энди, словно Санта Клаус, раздаёт детям подарки из мешка. Мы прощаемся, ещё раз фотографируемся уже на фоне баннера с изображением скаутской эмблемы – трилистника. Садимся в автобус. Уезжаем.

Я долго размышлял о том, что же на самом деле есть добро и зло. Вопросы этих детей, на которые у меня не было ответа, заставили заглянуть в глубину себя. Кто я? Я Дилан Бладлесс – фронтмен Children of Pestilence. Я хочу оставить след в истории. Я пишу музыку и слова. Иногда мне кажется, что за все эти годы никто никогда не воспринимал меня серьёзно. Но я всегда оставался сильным, даже, когда был слаб. У меня есть цели. Всегда были. Я добивался их и никогда не останавливался, чтобы насладиться разочарованием и удивлением людей, которые говорили, что у меня ничего не получится. Я всегда двигался вперёд. Иногда мне кажется, что я так ничего и не достиг, что я хожу по кругу.

У меня есть группа, которую я люблю, которая для меня – всё. И я сделаю всё ради её процветания, я никогда не оставлю её. Иногда бывает тяжело, но наша музыка, возможность создавать её и делиться ею – это действительно всё, что мне нужно. Я мог бы сказать, что если у меня отнимут сию возможность – это убьёт меня. Но эти слова были бы ложью. Меня ничто никогда не убьёт. Я Дилан Бладлесс. Непобедимый. Я добился столь многого, и я готов к большему.

Я сижу в гримёрке и крашу ногти. Вдруг кто-то хлопает дверью, я вздрагиваю, и чёрный лак размазывается по пальцу.

– Дуглас! – укоризненно восклицаю я. – Ты не мог бы меня не пугать?

– Прости, я не хотел, – тур-менеджер тянется к пузырьку с ацетоном. – Я всё исправлю.

– Я сам! – говорю, проворно выхватывая пузырек прямо у него из-под носа. – Что ты хотел?

– Поговорить.

– Слушаю тебя.

– Дил, я понимаю, тур – это напряжённая работа, недосып, уставшие голосовые связки…

Я перестаю тереть палец и удивлённо смотрю на него.

– Я тут подумал, – продолжает он. – Только не пойми меня неправильно. Ты очень утомляешься, я это вижу. Плохо спишь, плохо ешь… Надо заботиться о своём здоровье. Не только физическом, но и моральном, так сказать…

Молчу.

– Я могу дать тебе контакты человека, он работает не только лично, но и по скайпу.

– Ты что хочешь сказать?

– Дил, только не горячись, – поднимает руки Дуглас.

– В задницу засунь свои контакты, – медленно произношу я. – Решил, в психи меня записать?

– Дилан, нет! Чёрт! Не обязательно быть психом, чтобы изредка консультироваться со специалистом! Миллионы совершенно нормальных людей делают это!

– Мне это не нужно!

– Дилан, я…

– Считаешь меня сумасшедшим? Что ж, может сразу упечёте меня в дурку? Нет? Почему же? Ах, да, ты же зарабатываешь на мне деньги!

– Дилан… – предпринимает последнюю попытку тот.

– Оставь меня.

Но Дуглас поступает совершенно противоположно, он подходит ближе и пытается положить руку мне на плечо.

– Я сказал: оставь меня! – ору я, хватаю первое, что попадается под руку, это оказывается лак для ногтей, и бросаю в него.

Тур-менеджер уворачивается, пузырёк попадает в стену и разлетается вдребезги. На обоях расползается чёрное пятно. Чёрт, а я так и не накрасил вторую руку.

– Совсем спятил? – кричит Дуглас.

– Пытаюсь соответствовать твоему мнению обо мне!

– Администрация площадки предъявит нам за это, – он указывает на стену. – И я, чёрт побери, вычту указанную ими сумму из твоего гонорара!

– Хоть весь его забери!

Тур-менеджер разворачивается на пятках и, хлопнув дверью, уходит. Я несколько секунд смотрю на стекающий по стене лак, потом подхожу ближе и погружаю пальцы в липкую густую жидкость. Первый порыв – просто размазать всё к чертям, но вместо этого я вывожу пальцем: Children of Pestilence были здесь. Автографов хотели? Подавитесь.

Глава 15

Я не помню, когда это началось. Я даже этого не замечал. А заметил лишь тогда, когда в социальных сетях фанаты стали обсуждать, что я забываю слова посреди концерта. Они задавались вопросом, с чем это может быть связано, осуждали, оправдывали, судили.

Есть выражение, что в семье не без урода. Так вот и наша дружная семья Children of Pestilence не стала исключением. Как он может забывать слова, которые сам же сочинил и повторяет каждый день вот уже несколько лет? Раньше за ним такого не наблюдалось. А может, на наркотики сел? Или уже память сбои дает? Память сама по себе не дает сбоев в таком возрасте, это точно наркотики. Или алкоголь. Перестаньте, человек просто переутомился. Мы платим не за то, чтобы смотреть, как он забывает слова! Не нравится смотреть на это – не ходите на концерты! Дилан, что же с тобой стало? Я помню тебя другим. Где красные волосы? Где пирсинг в губе? А может эти песни уже и не он сам пишет, вот и не помнит ничего? Да, Children of Pestilence уже не те.

Становится тошно. Эти люди обсуждают мои проблемы, словно прогноз погоды на завтра. Никто не думает о том, каково мне это читать, какие я испытываю эмоции, что чувствую. Да всем плевать!

Может, действительно стоит обратиться к тому парню, которого советовал Дуглас? Но я слишком горд, чтобы признать, что был неправ, а тем более – что у меня проблемы. Где тонкая грань между гордостью и гордыней? А между настойчивостью и упрямством, гениальностью и безумием? Я не знаю. Грань стёрта. Её нет.

Я понимаю, что должен что-то с этим сделать, перечитываю свою лирику, прекрасно понимая, что это не решение проблемы, а жалкая попытка сделать вид, что я что-то предпринимаю. Всё бесит, все бесят. Чтобы оставаться тем же милым и приветливым Диланом, которого все привыкли видеть, я горстями ем клонопин.

Перед одним из концертов, когда я уже третий раз красил глаза карандашом и третий раз стирал всё, потому что мне не нравилось как это смотрится, ко мне подошёл Майк:

– Дил, через пятнадцать минут на сцену, – осторожно, словно опасаясь, что я взорвусь, произнёс он.

Я смотрю на него в зеркало.

– Понял, – говорю настолько мягко, насколько могу.

Майк. Он ни в чём не виноват, чтобы я на него срывался. Никто не виноват. Гитарист выходит, смотрю на своё отражение: бледная кожа, неровно накрашенные глаза, вокруг валяются перепачканные влажные салфетки. Вытряхиваю на ладонь несколько таблеток клонопина, глотаю, ищу, чем бы запить. Дуглас уже унёс всю воду на сцену, поэтому я беру стоящую на столе бутылку водки и делаю несколько больших глотков.

Наверное, это было зря. Клонопин начинает действовать практически мгновенно, водка на голодный желудок тоже быстро ударяет в голову. Я, придерживаясь за стену рукой, выхожу в бэкстейдж.

Все кто там находится, взволнованно смотрят на меня.

– Дилан, ты в порядке? – спрашивает Лейтон, глядя на меня чуть ли не с ужасом.

– В полном, – отвечаю я.

В эту секунду у меня в глазах темнеет, ноги подкашиваются, и я падаю на пол. Ещё какую-то долю секунды я чувствую своей щекой линолеум, потом всё погружается во тьму.

Я лежу на диване. Надо мной склонилась вся группа. Чья-то рука, не знаю – чья, у меня на пульсе.

– Долго я был в отключке?

– Восемь минут, – говорит Энди.

– Что же с тобой такое? – спрашивает Лейтон куда-то в пустоту, в голосе его такая горечь, что я невольно вздыхаю.

– Концерт надо начинать, – пытаюсь встать с дивана, но Джей мягко толкает меня обратно.

И очень вовремя, потому что резкая боль пронзает мне желудок, а следующую секунду меня начинает выворачивать наизнанку.

– О, господи! – с отвращением восклицает басист.

Дуглас подсовывает мне мусорное ведро. Запах, выброшенных после нашего обеда, объедков делает своё дело и меня снова рвёт.

– Это интоксикация, – говорит кто-то.

Майк приносит бутылку воды и протягивает мне, я за один присест осушаю почти пол-литра.

– Ты знаешь, что делать, – гитарист кивает на бутылку.

Я неохотно кладу два пальца в рот, даже не успеваю толком надавить на язык, как меня опять обильно тошнит. У Дугласа в руках волшебным образом появляется чашка мятного чая, которую он и протягивает мне. Благодарю его кивком, делаю несколько глотков. Теплая жидкость приятно греет горло, чувствую, как она идёт по пищеводу в пустой желудок.

– Лучше? – спрашивает он.

Снова киваю. Говорить тяжело.

– Ты споёшь?

– Спою, – я промокаю салфеткой лицо и делаю ещё глоток чая.

– Уверен?

– Полностью, – встаю с дивана, и все музыканты делают шаг ко мне, готовые поймать меня, если вдруг я снова решу потерять сознание.

Улыбаюсь и жестом показываю им, что всё в порядке. На их лицах читается облегчение, но всё равно они обеспокоенно переглядываются.

– Дайте мне три минуты, и я выйду на сцену, – говорю.

Подхожу к зеркалу. Лицо раскраснелось, а карандаш вокруг глаз размазался, но сейчас он смотрится именно так, как я и хочу. Стаскиваю заблёванную футболку и бросаю в ведро. Смотрю на свою грудь и торс. У меня красивое тело. Я поправляю джинсы на бедрах, немного разминаю плечи и уже достаточно твёрдым шагом иду на сцену.

Меня не сломать просто так. Небольшая тошнота не помешает мне провести концерт на том уровне, на каком всегда работают Children of Pestilence. Привычным движением откидываю чёлку со лба, девочки в первых рядах кричат. Подмигиваю одной из них и начинаю ритмично двигаться под музыку. Сегодня я не позволю себе забыть ни строчки.

Я кричу в микрофон до хрипоты, бегаю по сцене, словно заведённый, чувствую, как вместе с потом из меня выходят все токсины и негативные мысли. Воды не хватает, и Дуглас приносит ещё.

Зал неистовствует, нас не хотят отпускать и, отыграв весь положенный сет, мы выходим на незапланированный бис. Я стою на краю сцены и тянусь к первому ряду, чтобы пожать каждому руку. Почему-то чувствую себя счастливым идиотом. Музыканты, понимая, что не могут так просто уйти, не желая выглядеть неприветливыми, следуют моему примеру. Поклонники в первых рядах суют нам постеры и открытки, чтобы мы расписались. Джей запускает в зал свои палочки, Энди снимает прикрепленные к микрофонной стойке медиаторы и отправляет их следом.

Техники уже унесли инструменты Лейтона и Майка, и они не могут порадовать поклонников трофеями, поэтому второй берёт своё полотенце и тоже бросает его в зал. Улыбкой злобного гения улыбаюсь гитаристу. Он корчит рожицу. Это маленькая пакость организаторам от группы Children of Pestilence. Не хочу думать о том, как эти полотенца после нас, возможно, даже не стирая, подложат другой группе.

Всё это длится не более трёх минут. Этот простой и в то же время очень тонкий акт общения артиста со своей аудиторией. Сколько эмоций выплескивается в подобные моменты, какой потрясающий обмен энергией происходит!

У входа на сцену переминается с ноги на ногу Дуглас. Он протягивает мне полотенце, кивком благодарю его, вытираю волосы, грудь, подмышки. Иду в гримёрку. Тур-менеджер семенит следом.

– Ты выйдешь раздавать автографы? Им отпускать охрану?

– Конечно, выйду, – отвечаю, щедро поливая тело дезодорантом и надевая чистую футболку.

Тот, похоже, удовлетворён этим ответом. Что-то бормоча и кивая самому себе, он уходит.

Только сейчас замечаю стоящий на столе поднос с сэндвичами. Раскрываю каждый в поисках лосося. Курица, ветчина, овощи. Рыбы нет.

Раздосадовано стучу рукой по столу. Передо мной теперь поднос с ворохом хлеба, салата и прочего.

Понимаю, что сейчас сюда войдут музыканты. Возможно, они захотят поесть. Неловко пытаюсь привести сэндвичи в их первоначальное состояние, выходит кое-как. Ругаюсь.

За этим занятием меня и застает Майк.

– Что ты делаешь? – спрашивает он, озадаченно глядя на меня.

– Ничего, – отряхиваю крошки с ладоней.

Гитарист берёт с подноса только что собранный мной сэндвич.

– Как ты? – интересуется он и откусывает.

– Отлично, – немного помолчав, добавляю. – Правда.

Тот улыбается. Чёрт, почему же так неловко?

– Классно сыграли сегодня, – говорит он.

– Да.

Повисает пауза. Майк жуёт, глядя куда-то сквозь меня, а я пытаюсь заполнить пустоту между нами и не могу. Хочется сказать ему, что сегодняшний шикарный концерт – это наша общая заслуга, что я на протяжении всего выступления ощущал их поддержку и безумно им за это благодарен. Слова застревают в горле, в носу начинает неприятно щипать. В других обстоятельствах я принял бы пару таблеток клонопина и лёг бы спать, но сейчас мне не хочется этого делать. Мне кажется, это будет выглядеть, как предательство по отношению к группе, к своему организму.

Я беру баночку и отправляю в мусорное ведро. Майк одобрительно смотрит на меня, но ничего не говорит. Выхожу. Чувствую, что безумно голоден. Всё бы отдал за чашку горячего ароматного супа.

Часом позже мы раздаём автографы у входа в клуб. Мы никуда не торопимся, обмениваемся с поклонниками шутками, у каждого спрашиваем имя, прежде чем подписать диск или плакат. Фотографируемся со всеми по отдельности, делаем селфи. Я снова ощущаю себя частью чего-то большего, чем просто группа. Мы – семья. С несколькими фанатами разговариваю дольше обычного, рассказываю о своих идеях, приглашаю посетить мой сайт и, оказывается, что они там уже зарегистрированы. Прошу написать мне личные сообщения.

При упоминании о сайте, Джей как-то странно смотрит на меня, но вопросов не задаёт. Думаю, ему это неинтересно. У каждого из нас есть свои увлечения вне группы, и мы не лезем друг к другу с просьбами посвятить нас в них более детально. Барабанщик, например, профессионально занимается фотосъемкой. Пейзажной, портретной, какой угодно. У него галереи на нескольких сайтах, он принимает заказы на фотосессии, а на готовых снимках в углу красуется водный знак Джейсона Флетчера, который он сам нарисовал в Автокаде. Я иногда ставлю ему лайки на Фейсбуке, но никогда не донимаю вопросами, типа, какой объектив он использовал или как зовут ту или иную модель.

Лейтон бредит итальянской кухней. Он постоянно скачивает рецепты из Интернета, а дома, на пару с женой, готовит. Иногда он приносит свои кулинарные изыски нам на пробу. Я всегда хвалю его стряпню, хотя он скромно отмахивается и говорит, что до знаменитых итальянских шеф-поваров ему далеко. Недавно он загорелся идеей открыть итальянский ресторан недалеко от своего дома в Лос-Анджелесе. Я поддерживаю его идею, но не интересуюсь, насколько разнообразным будет меню, и как гитарист желает оформить интерьер.

За пределами Children of Pestilence у каждого своя жизнь и каждый оставляет за собой право впускать или не впускать туда остальных участников коллектива. Моя дверь закрыта, но не заперта на ключ. Каждого, кому станет действительно интересно, я готов пригласить в гости. Но я не гарантирую, что вам не захочется убежать из моего мира.

Мы стоим с фанатами на улице почти час, пока вечерний ветерок не становится неприятно-прохладным. Волшебство исчезает, мы садимся в фургон. Я опять забираюсь на заднее сидение, вытягиваю ноги, то ли потому что мне так удобно, то ли потому, что не хочу, чтобы кто-то сел рядом, укутываюсь в толстовку, прячу руки в рукава, натягиваю капюшон до самых глаз.

Кажется, что всё рушится. Всё, что я так долго строил. Между мной и моими друзьями стена, которую я не могу пробить, гастроли не приносят былого удовольствия, мне скоро тридцать шесть, у меня нет ни семьи, ни детей. Я хорошо зарабатываю тем, что я делаю, но деньги никогда не были моей главной целью. Я пишу и исполняю песни, но делаю ли я это достаточно хорошо? Заслуживаю ли я той любви, которую мне дарят мои поклонники?

Дорога до отеля занимает совсем немного времени, и я не успеваю полностью погрузиться в тёмные глубины своего сознания.

На улице уже прохладно. Ёжусь.

– Дил, ты как? В порядке? – озабоченно спрашивает Дуглас, когда мы поднимаемся по лестнице в гостиницу.

– В полном, – демонстрирую ему поднятый вверх большой палец.

Собираюсь уже зайти внутрь, но он меня останавливает. С вымученным видом оборачиваюсь и встречаю такую теплую улыбку, от которой почти физически согреваюсь.

– То, что было сегодня, – говорит тур-менеджер. – Было очень круто. Ты превосходный профессионал.

Пытаюсь отмахнуться, но он жестом меня останавливает и продолжает:

– Ты не раскис, словно капризная звезда, ты переоделся и вышел на сцену. Это было круто, Дилан.

– Спасибо.

«Я плох даже в том, что делаю лучше всего».