Текст книги "Тайная жизнь Дилана Бладлесса"

Автобус останавливается у небольшого ресторанчика довольно приятного вида. Администраторы проводят нас в вип-зал и тут же закрывают проход туда, чтобы нас не беспокоили другие посетители. Перед каждым появляется меню.

Я считаю себя гурманом, поэтому мне всегда очень трудно выбирать блюда. Смотрю на яркие картинки. Всё равно то, что принесут, будет от них отличаться. Читаю составы и пограммовку.

Интересно, в какой пропорции здесь ингредиенты? Псевдо-итальянские блюда типа карбонары и фетуччини отметаю сразу. Их сейчас готовят в каждой забегаловке, каждый по-своему и каждый ужасно. Последний раз я пробовал достойную карбонару в Милане, после чего мне позволили пообщаться с шеф-поваром и узнать у него несколько секретов. Бегло пролистываю салаты: Цезарь, Греческий – это, пожалуй всё, на чём можно остановить выбор. Дальше идут какие-то странные, словно сваленные в одну кучу овощи, вкусовое сочетание которых мне страшно даже представить.

– У них нет даже капрезе, – бормочу, но никто мне не отвечает.

Супы. В каждом ресторане одно и то же, всё пробовал миллион раз, ничего не нравится. Но нужно что-то съесть, иначе придётся довольствоваться сэндвичами в гримёрке.

Сейчас также очень странная мода на воки и лапшу. Я, ради интереса, пробовал блюда на воке в Пекине и могу сказать, что они кардинально отличаются от американских и тем более – европейских. Но здесь они довольно неплохие, только блюдами на воке я называть бы их не стал. Мало просто положить мясо и лапшу в круглую сковороду и уже считать себя мастером азиатской кухни.

Десерты. Тирамису – сразу нет. Это одно из самых известных итальянских пирожных, и с ним такая же печальная история, как и с пастой карбонара. Я знаю, чего хочу – нежнейший чизкейк, именно то, что мне сейчас нужно.

– Лейтон, – зовёт Дуглас. – Лейтон.

Поднимаю голову.

– Ваш заказ? – приветливо улыбается мне официант.

Я смотрю на ребят и понимаю, что они уже определились, а я до сих пор растерянно пялюсь в меню.

– Куриные крылышки с картофелем фри и салат Цезарь, – говорю, мысленно махнув на всё рукой.

– Будете что-нибудь пить?

– Чай.

– У нас есть чёрный, зелёный, улун, ромашковый, фруктовый.

– Чёрный.

Официант кивает и уходит.

– Чёрный чай, крылышки, картофель фри и Цезарь? – переспрашивает Джей. – Ты над этим так долго думал?

Не отвечаю.

После обеда едем на автограф-сессию. Желающих получить автографы и сфотографироваться с нами, как обычно, хоть отбавляй.

– Кажется, мы здесь зависли часа на два, не меньше, – констатирует Джей.

– Времени у нас достаточно, – уверенно заявляет Дилан.

Дуглас, похоже, с ним не согласен. Качает головой, ворчит.

Мы, как обычно, будем раздавать автографы до последнего человека, и при виде очереди, выстроившейся у магазина, где всё будет проходить, я уже хочу, чтобы сеанс общения с фанатами подошел к концу.

Увидев нас, поклонники кричат и машут руками, мы машем в ответ, проходим внутрь и рассаживаемся за столом. Я грустно смотрю на лежащий передо мной маркер.

– Говорят, организаторы хотели сделать вход на авторгаф-сессию только для тех, у кого есть билеты на шоу, – наклоняется ко мне Майк.

Я думаю, что возможно, это и правильно, и тут начинают пускать людей. Мы расписываемся и фотографируемся, а Дуглас всё это время стоит у нас за спинами с видом секьюрити и недовольно поглядывает на часы.

– Давайте потихоньку закругляться, – говорит он Дилану. – Судя по тайм-листу, который мы согласовали с организаторами, мы уже должны выезжать на площадку.

– Плевать я хотел на тайм-лист, – заявляет тот. – Если они не выполняют наш райдер, почему мы должны следовать их расписанию?

Тур-менеджер делает шаг назад. Возразить ему нечего.

Я, конечно, преувеличу, если скажу, что у меня болит рука от бесконечных автографов, но у каждого есть какое-то определенное количество человек, которое он может пропустить через себя, к примеру, за день. Никогда не задавался вопросом, скольких могу я, но сегодняшний лимит явно исчерпан.

Когда, наконец, я пожимаю руку последнему на сегодня фанату и встаю, я чувствую огромное облегчение. И откуда во мне эта интроверсия? Я же всегда любил общаться с людьми.

Мы подъезжаем к площадке, и кажется, что все, кто был на автограф-сессии просто телепортировались туда. Снова крики, снова меня хлопают по спине, тянут руки для пожатия.

Оказавшись в гримёрке, обессилено падаю на кресло. Забегает организатор:

– Вам через двадцать минут на сцену!

– Остыньте! – говорит Дилан. – Мы только что приехали, мне нужно отдохнуть и привести себя в порядок.

– Сколько вам нужно времени?

– Минут сорок, не меньше.

– Сможете начать концерт в восемь тридцать?

– Вполне возможно.

Тот, сжав губы, кивает и уходит. Мы возвращаемся к предконцертным приготовлениям. Дилан очень долго копается в чемодане, решая, что надеть, потом, наконец, выбрав наряд, подходит к зеркалу и начинает красить глаза.

Снова появляется организатор.

– Двадцать тридцать, – говорит он.

– Я ещё не готов! – объявляет Бладлесс.

– Сколько вам нужно времени?

– Ровно столько, чтобы закончить макияж и причёску.

– Хорошо. Начинайте, как только будете готовы, – он уходит.

– Дилан! Что за свинство? – восклицает Дуглас.

– Никакого свинства! – возмущается тот. – Я, что должен идти на сцену только с одним накрашенным глазом?

– Крась свой глаз и отправляйся петь! – сердится тур-менеджер. – Всех достал уже здесь.

Вокалист отворачивается к зеркалу, я поправляю волосы, скоро начнём концерт.

На сцене вовсю работают вентиляторы, зал забит, душно. Как только я оказываюсь на своём месте и беру в руки гитару, сразу чувствую навалившуюся на меня усталость. Сегодня странный день, мы не выспались, выбились из расписания, задержали начало шоу, а теперь я умираю от жары под светом прожектора и горячим воздухом, который вентилятор гоняет туда-сюда.

К середине концерта хорошее настроение публики передаётся и мне, все заражаются позитивной энергетикой, и выступление идёт именно так, как должно.

Но усталость всё же даёт о себе знать. Смотрю на прикрепленный к полу сет-лист, осталось сыграть ещё три песни. Из-за того, что мы начали позже, выход на бис было решено отменить. Это расстроило нас всех, но помещение арендовалось строго до одиннадцати часов, дальше наших промоутеров бы начали штрафовать, а никому этого не хотелось.

Но, после финальной песни начало происходить нечто странное. Дилан, вместо того, чтобы попрощаться с публикой, заявляет:

– А сейчас мы сыграем песню, которой по какой-то непонятной причине нет в сегодняшнем сет-листе, но я знаю, что вы её очень любите и хотите слышать сегодня! Вы готовы?

Публика отвечает восторженным гулом, мы удивлённо смотрим на Дилана. Что он задумал? Какая ещё песня?

Когда он объявляет название, я растерянно сжимаю гриф, мы не играли этот трек года три, а соответственно – не репетировали.

Словно почувствовав наше замешательство, Дилан поворачивается к нам:

– Давайте, ребята!

Энди испепеляет его взглядом, но неуверенно начинает перебирать струны, остальные подхватывают. Ну, хоть не облажались. Кошусь на подмостки у выхода со сцены, там стоит Дуглас, на лице которого отражается вся гамма негативных человеческих эмоций.

Ладно, в этом нет ничего страшного. Подумаешь, сыграли одним треком больше.

Но за этим треком идёт следующий, а потом ещё один и ещё…

– Спасибо вам, ребята, спасибо, – Дилан ходит взад-вперёд по сцене. – Я люблю вас! Без вас этого концерта не было бы! Но! Его не было бы и без моих замечательных друзей! Позвольте представить вам этих людей!

Выдыхаю. Сейчас он представит нас, и мы, наконец, уйдём со сцены.

– За барабанами Джей Флетчер! – провозглашает вокалист. – покажи нам лучшее соло, Джей!

Тот испепеляет его взглядом, но в ту же секунду лучезарно улыбается, и покрутив палочку между пальцев, начинает исполнение.

Восхищённо смотрю на него. Если бы Дилан вот так застал меня врасплох, я растерялся бы, наверное. Понимаю, что меня может ждать та же участь и лихорадочно вспоминаю самые простые известные мне соло.

Бладлесс ритмично двигается под стук Джея, мы с Майком и Энди отходим к краю сцены.

– Какого чёрта он делает? – спрашиваю я.

– Он наказывает организаторов, – говорит басист.

В голове проносится сегодняшний разговор Дилана с Дугом про аренду, время и штрафные санкции.

– Спасибо, друзья! – тем временем говорит Дилан. – Спасибо, Джей, ты крут!

Барабанщик с улыбкой кивает ему, но, кажется, когда мы спустимся со сцены – он разорвёт Дилана на куски. Если организаторы не сделают этого раньше.

– Хочу представить вам моего лучшего друга, которого я уже знаю больше, чем полжизни! И эта часть моей жизни, в течении которой он был рядом, без сомнения – лучшая! Иди сюда, Лейтон!

Я этого ожидал, но всё равно стало не по себе. Вспомнить соло, я должен немедленно вспомнить какое-нибудь соло.

– Это лучший гитарист из всех, с которыми мне когда-либоприходилось работать! – Дилан кладет руку мне на шею. – Это самый потрясающий человек, которого я когда-либо встречал!

Толпа в зале одобрительно гудит. Кошусь на Дугласа, вечером будет скандал, и то, что я не окажусь в его эпицентре – мало утешает. Хотелось бы просто отдохнуть после шоу, но разве у Children of Pestilence когда-нибудь всё проходило гладко?

– Соло! Соло! – скандирует зал.

– Соло! – объявляет Дилан.

Я начинаю играть соло одной из наших старых песен, его сочинил я и длится оно около двух минут – почти столько же, сколько длился бы трек без него.

Так как после эпохи хэви– и глэм-металла гитарные соло стали неактуальны, при записи этой песни лейбл предложил нам либо сократить его вдвое, либо вырезать вообще, мотивируя это тем, что слушателю будет просто скучно. Мы уже почти согласились, я почти расстроился, и Дилан был именно тем, кто отстоял моё соло. Он сказал, что трек попадет в альбом в таком виде, в каком мы его записали, либо не попадет вообще. А так как эта песня была потенциальным хитом, лейблу пришлось уступить.

Мы почти не играем этот трек на концертах из-за сложности исполнения и некоторых других особенностей, но сейчас Дилан подарил мне мой звёздный час. Вернее, две звёздных минуты.

Я дико устал, хочу есть, мне жарко, но зал аплодирует, и в эту секунду я счастлив.

Глава 6

Я еду забирать вещи со студии. Намеренно откладывал это до последнего момента, не хотел встречаться с ребятами. Даже несмотря на то, что после ареста Дилана мы уладили все наши разногласия и недопонимания, лишний раз сталкиваться с ними не хотелось.

Мне нужно забрать совсем немного: три гитары, педалборд и комнатный усилитель, который во время записи мне так и не пригодился.

Рано утром на студии ещё пусто, я здороваюсь с администратором, беру ключи от павильона, вхожу. Все здесь лежит на тех местах, где мы и оставили. Павильоном никто не пользовался уже несколько месяцев. Отгоняю мысли о том, что причиной этому послужила именно запись альбома Children of Pestilence, но всё может быть. Кто захочет пользоваться этой комнатой, после «кучки убийц»? Так, вроде, про нас писали в газетах.

Складываю гитары в чехлы, гадая, придётся ли мне ещё когда-нибудь играть на них для большой аудитории?

Чтобы отнести всё в машину мне приходится дважды спускаться и подниматься по лестнице, наконец, я запираю павильон и отдаю ключи администратору.

– До свидания, – улыбается мне он.

– Всего доброго.

Сажусь в машину и припоминаю, что ещё собирался сделать сегодня: заехать в банк, на контроль закупок продуктов для ресторана, автомойку…

С тех пор, как я не играю в группе, у меня появилась уйма свободного времени, которым я просто не знаю, как распорядиться. Я не привык просто сидеть и отдыхать, мне всегда нужно делать что-то. Мне стоило бы больше времени проводить с семьёй, но спокойно усидеть на месте не удаётся. Я постоянно бегу куда-то, но сам не знаю – куда.

Выезжаю на Малхоланд драйв. Отсюда открывается совершенно потрясающий вид на Голливуд и центр Лос-Анджелеса. И вдруг я вспоминаю, как мы с Диланом стояли здесь в пробке. Он тогда только купил свою машину и выезжал просто покататься по холмам. Мы залюбовались видом и не заметили, что движение возобновилось. К действительности вернул сигнал клаксона стоящей сзади машины, пробка двинулась, а мы этого даже не заметили.

А сейчас я мчу по Малхолланд один. Вид на Голливуд всё так же прекрасен, небо такое же ясное, но прежними они уже не будут. Ничто не будет.

Поправляю зеркало заднего вида, хмурюсь. В последнее время я начал слишком часто думать о Дилане. Меня это немного пугает. Прошло уже много времени, но когда я оказываюсь в тех местах, которые мы посещали вместе, в памяти всплывают все счастливые моменты, которые мы переживали, когда всё ещё было по-старому. Когда всё ещё было правильно. Репетиции, концерты, прогулки по ночному Лос-Анджелесу, вечеринки.

Удивительно, как даже приятные воспоминания могут причинять боль.

Мы сидим у Дугласа дома. На столе чай и крекеры. На повестке дня открытая пресс-конференция (которая, к слову, так и не состоялась) и роспуск группы. Четыре месяца прошло после ареста Дилана, три с половиной – после того, как тур-менеджер велел нам не соваться к нему. Обстановка крайне напряжённая, я чувствую, что все друг другу не доверяют, смотрят с подозрением и… боятся?

– Друзья, – начинает Дуглас. – Тема нашего собрания не самая приятная, но чем быстрее мы положим этому конец – тем лучше. На меня давит пресса, лейбл и весь мир. Я предлагаю созвать пресс-конференцию, где вы расставите все точки над i касательно дальнейшего существования группы.

– Зачем это нужно? – хмурится Джей. – Пишем обращение на официальном сайте, делимся в социальных сетях, отвечаем на комментарии, через пару недель шумиха утихает, и мы возвращаемся к нормальной жизни.

– Шумиха утихает? – переспрашивает Энди. – Через пару недель? Да Дилан убил троих человек, среди которых Роберт Уайтхарт!

Я ковыряю ногтем подлокотник, размышляя о том, что весь этот фарс со смертью Уайтхарта заходит слишком далеко. Из героинового торчка, наколотого ботокосом, он превратился чуть ли не в народного героя. Внезапно у него обнаружилось столько фанатов. Где они все были раньше, когда его концерты отменяли из-за низких продаж?

– Лейтон, – зовёт меня Дуглас. – А ты что думаешь?

Откидываюсь на спинку кресла:

– Ничего я не думаю.

– Лейтон, не начинай, пожалуйста.

Молчу. Что значит – не начинать? Мы дома у нашего тур-менеджера, где всё напоминает о Дилане: кресла, в которых он сидел, чашки, из которых пил, синтезатор, на котором наигрывал мелодии. В памяти всплывают воспоминания о счастливых вечерах, которые мы проводили тут за обсуждением альбомов и будущих концертов. Вечерах, когда мы смотрели в будущее, не подозревая, что группу ждёт такой финал.

Меня раздражает собственная сентиментальность, Дуглас, его бубнящий телевизор, всё вокруг. Я хочу просто пойти домой.

– Лейтон, – наседает Дуглас. – Все уже высказались, мы ждём только тебя.

Хочется послать его и всех присутствующих к чёрту, уйти, хлопнув дверью так, чтобы штукатурка посыпалась со стен. Но у Дугласа на всех дверях стоят доводчики, поэтому даже эффектной сцены не выйдет. Вздыхаю:

– Дуг, прости. Я не знаю, что сказать. У нас есть директора и менеджеры, им и решать всё относительно будущего Children of Pestilence..

– Будущего, – презрительно ворчит Джей.

– Всё так свалилось, – продолжаю, игнорируя его. – Я в данный момент не знаю, что делать и с собственной жизнью, вряд ли я смогу принять какое-то взвешенное решение сейчас.

– Я тебя понял, – кивает Дуглас. – Это тоже позиция.

– Парни-парни! – восклицает Энди, указывая в телевизор. – Смотрите!

Там диктор совершенно невозмутимым голосом сообщает:

– Дилан Бладлесс, экс-вокалист Children of Pestilence, находящийся под стражей более четырёх месяцев, сознался в совершении трёх убийств. Планируется выезд с задержанным на места преступлений для проведения следственных экспериментов. Расследование по делу продолжается, материалы переданы в Интерпол, так как среди убитых были граждане Европы.

А теперь перейдём к прогнозу погоды…

Портрет Дилана на экране медленно тает, сменяясь картой Соединённых штатов. Мы молчим, тупо уставившись в одну точку.

– Зачем он это сделал? – хлопает глазами Майк.

– Надеется на смягчение наказания, – предположил Энди.

– За то, что он натворил, полагается пожизненное в камере-одиночке, – говорит тур-менеджер.

– Дуг… – удивлённо смотрит на него тот.

– Сорок пять лет уже Дуг!

Все снова замолкают, теперь точно конец. И если на протяжении последних четырёх месяцев ещё брезжила призрачная надежда на то, что всё это какая-то чудовищная ошибка, то теперь не осталось и её. Дилан – убийца, мы – безработные, наших фанатов, скорее всего, подвергнут остракизму.

Мне вдруг становится душно. Если бы на мне был галстук – я бы его расслабил, но на мне футболка. Слишком много этих проклятых «если бы» в нашей жизни.

Мы расходимся, так ничего и не решив.

– Чувствую себя так, словно я не рок-музыкант, а кандидат в депутаты, – ворчит Дилан, просматривая наш список мероприятий на ближайшую неделю. – Нам обязательно всё это делать?

– Обязательно, – Дуглас непреклонен. – Там будут журналисты, телевидение, пресса. Вы должны сыграть.

Речь идёт о выступлении на пароме, курсирующим между районами Манхеттэн и Статен-Айленд. Закрытый концерт для нескольких десятков человек и СМИ.

Дилан кривится.

– Насколько я понимаю, там технически невозможно выставить весь наш бэклайн, значит придётся выступать под фонограмму? – спрашивает Джей.

– Ну, почему сразу фонограмму? – морщится Дуглас. – Подложку…

Барабанщик сплескивает руками, для него это одно и то же. Он считает, что музыка всегда должна быть полностью живой, и я его в этом поддерживаю. Но бывают моменты, когда необходимо уступить.

– Паром просто утонет, если мы там выставим наш аппарат, – говорит Майк.

– В общем, обсуждайте сколько хотите, всё равно менеджмент уже дал согласие, поэтому вы сыграете на этом пароме с беклайном или без, – говорит тур-менеджер.

– Кто бы сомневался, – ворчит Дилан.

Мне эта идея тоже кажется весьма сомнительной, но какой смысл выказывать недовольство сейчас, когда ничего нельзя изменить?

Children of Pestilence довольно часто привлекают к общественной деятельности, что очень напрягает, но, как считают директора, идёт на пользу нашей репутации. Поэтому иногда мы, словно поп-звёзды блещем улыбками на красных дорожках, играем на паромах, посещаем скаутские лагеря.

После мини-шоу на пароме нас ждёт ещё более неприятное мероприятие: поход в детский онкологический центр. На это нас тоже подрядили без нашего согласия, сделали анонс и поставили перед фактом, поэтому отказаться уже не представлялось возможным.

– Они считают, что мы в жизни видели недостаточно дерьма, – ворчит Джей по дороге. – Хотят заставить нас смотреть на детей, которые уже одной ногой в могиле.

– Необязательно, – отвечает Дуглас. – Рак можно победить, если своевременно начать лечиться.

Тот качает головой, он не верит в лечение рака. Джей считает, что смертный приговор можно только отсрочить на несколько лет.

– Зато, возможно, наше появление там принесёт им хоть немного радости, – говорит Майк. – Ведь, если мы можем прийти туда и подарить им чуточку душевного тепла…

– Денег им лучше переведи на счёт, – советует Дилан, не отрывая глаза от смартфона.

Смотрю в окно. Каждый из них по-своему прав, но почему слова Майка звучат так наивно, а Дилана – цинично? Есть ли золотая середина между желанием помочь и показушничеством, реализмом и цинизмом, фантазий и действительностью?

Автобус останавливается перед большим белоснежным зданием, отделанным разноцветной плиткой.

– Не хочу думать, что в стране столько больных раком детей, что для них выстроили такой громадный центр, – говорит Джей.

Нас встречает симпатичная медсестра и проводит в фойе. Всё здесь оборудовано по последнему слову техники, всё сверкает чистотой, персонал приветлив и улыбчив и это место можно было бы назвать приятным, если бы не гнетущая атмосфера и тяжелое дыхание смерти, нависающее над нами.

Смотрю на ребят, они улыбаются, обмениваются комментариями по поводу окружающей обстановки, и по ним совершенно нельзя сказать, что их беспокоит то, что за закрытыми дверями палат, возможно, в этот самый момент, умирают дети.

– Зачекинься, – советует Дилану Дуглас, и тот послушно вынимает смартфон.

Мерзко. Никогда не думал, что могу быть столь впечатлительным.

Нам дают халаты, предлагают переобуться в мягкие домашние тапочки и провожают к лифту. Дилан задаёт вопросы медсестре, Майк смотрит в свой телефон, а я разглядываю людей в фойе. Молодые пары с усталыми и измученными лицами. Представляю, нет, на самом деле, не представляю, насколько им тяжело.

В лифте под потолком качаются бумажные голуби и играет тихая детская музыка.

– Давайте сделаем селфи! – предлагает Энди, доставая телефон и устраиваясь перед зеркалом.

Сфотографироваться он не успевает, лифт останавливается на пятом этаже, у дверей нас ожидает фотограф. Знакомимся, пожимаем друг другу руки.

– Следуйте за мной, – говорит медсестра, открывая дверь в одну из палат.

Входим и робко останавливаемся на пороге. Никто не знает, что положено делать или говорить в таких ситуациях.

– Это Луис, – выручает медсестра, указывая на пациента, лежащего на кровати. – Он у нас совсем недавно и сейчас проходит курс интенсивной терапии.

Дилан опускается рядом с ним на колени и протягивает мальчику руку:

– Привет, Луис. Меня зовут Дил. Как твои дела?

Тот неуверенно сжимает его пальцы. Неизвестно откуда взявшийся фотограф, начинает щёлкать камерой.

– Сколько тебе лет, Луис? – спрашивает Дилан.

– Семь.

– Уже совсем большой.

Мальчик вздыхает.

– Мы принесли тебе подарки, – вокалист отпускает его руку и начинает копаться в рюкзаке. – Но я даже не знаю, будет ли интересно такому большому парню как ты, играть с Лего.

– Лего! – восклицает тот.

Дилан улыбается.

– Вот может же быть милым, когда захочет, – тихо говорит нам Дуглас.

Пожимаю плечами. По-моему, Бладлесс большую часть времени довольно милый. Когда, конечно, ничто его не злит и не раздражает.

Смотрю на сияющие глаза Луиса, пока Дилан показывает ему, как правильно собирать конструктор.

– И часто к вам заглядывают знаменитости? – спрашиваю у медсестры.

Та кивает:

– На самом деле часто. Мы стараемся привлекать представителей шоу-бизнеса к общественной деятельности. Некоторые делают это инкогнито, некоторые – нет. Люди не интересуются проблемами наподобие раковых заболеваний, пока это не коснется их лично, ну, или пока в новостях не покажут медийную личность, которая посетила наш центр.

Так мы обходим ещё несколько палат, общаемся с детьми. Некоторые нас узнают, некоторые – нет, но в целом, всё не так страшно, как я думал.

В фойе нас ожидают телевизионщики.

– Ответите на пару вопросов? – вежливо осведомляется репортер.

– Ответят-ответят, – говорит Дуглас, подталкивая нас вперёд.

Отдуваться перед камерами остаются Дилан, Майк и Джей, говорят банальности о том, как рады они были пообщаться с детьми, призывают переводить деньги в благотворительный фонд, улыбаются и машут.

– И фото для нашего Инстаграма! – просит медсестра, уже открыв приложение.

Мы выстраиваемся в ряд, снова улыбаемся, Дилан прищуривает один глаз.

– Отлично, спасибо! – она сразу же отправляет фото в сеть, даже не применив фильтр.

– Вам спасибо, – вежливо отвечает вокалист. – Вы делаете хорошее дело.

– Даже у онкологического центра есть свой Инстаграм, – бормочет Дуглас. – Интернет-безумие, кажется, достигло апогея.

– Инстаграм – на данный момент лучшая платформа для рекламных публикаций, – даёт справку Майк. – Ничего удивительного.

Выходим на улицу, ребята закуривают, я стою рядом.

– У The Fractals девятого декабря выходит альбом, – говорит Энди, листая ленту новостей.

– Не понимаю, зачем делать релиз в декабре, – отвечает Дуглас. – До конца года остаётся месяц, и с наступлением января про альбом уже будут говорить, что он вышел «в прошлом году». Разве это правильно?

– У каждого свой подход, – пожимает плечами Джей. – Может, им совсем не важно, в каком году выпущен альбом. Завершена работа, завершён пост-продакшн, к чему ждать?

– Нет, – ворчит тур-менеджер. – Всё же это неправильный подход.

– Дуг всем расскажет, что правильно, а что – нет, – смеётся Майк.

Смотрю на Дилана, он стоит чуть в стороне и смотрит куда-то за горизонт. Подхожу к нему.

– Всё в порядке? – спрашиваю.

– Да, в полном, просто немного задумался.

– О чём?

– О жизни и смерти.

Решаю, что это очередной его саркастический ответ, уже хочу отойти, но вокалист продолжает:

– Эти дети… Многим из них ведь совсем недолго осталось жить, так?

– Ну, – я удивлён ходом его мыслей. – Наверное.

– А что бы ты делал, если бы знал, что тебе осталось жить немного?

– Не знаю, – задумываюсь. – Позаботился бы о завещаниях, проводил больше времени с семьёй, попросил бы прощения у тех, кто на меня сердится, решил бы все незакрытые вопросы.

– И всё?

– А что ещё нужно?

– Веселиться так, как никогда не веселился! Делать то, чего не сделал бы в обычной ситуации, позволить всем самым тайным желаниям вырываться наружу, а адреналину захлестнуть себя!

– Это например – как? – не уверен, что хочу это знать, но вопрос уже задан, придётся выслушать ответ.

– Например, я ограбил бы банк и с удовольствием выдавил бы глаза Нилу Уэсту.

Нил Уэст – старый неприятель Дилана, с которым они долгое время обвиняли друг друга в плагиате, после чего обоим присудили штраф размером в двести тысяч долларов. К счастью, доход Дилана позволил ему выплатить всю сумму за пару месяцев, но пресса тогда изрядно пополоскала их имена, обеспечив неплохой пиар Уэсту.

Этой истории, наверное, уже лет десять. Удивительно, что Бладлесс оказался таким злопамятным.

– И пусть даже, меня отправили бы за решётку, – продолжает он. – Осознание того, что этот ублюдок остался калекой будет отличным утешением перед смертью.

– Хорошо, что жить ты будешь ещё долго и ничего подобного не сделаешь, – улыбаюсь я, стараясь вернуть беседу в позитивное русло.

– Я бы на твоём месте не был столь голословен касательно того, кто сколько проживёт.

Почему-то этот разговор сегодня очень чётко всплыл у меня в памяти. Я мог подумать о чём угодно тогда, и я мог со многим смириться. Но кто же знал, что единственным желанием Дилана было – убивать?