Текст книги "Тайная жизнь Дилана Бладлесса"

Глава 2

Он вёл двойную жизнь.

Значит, он был лжецом?

Нет, лжецом он себя не чувствовал.

Он был человеком с двумя правдами.

Айрис Мердок

Я держу в руках журнал со своим интервью. Удивительно, но мои слова не переврали и не добавили отсебятины.

Иногда я подумываю над тем, чтобы написать книгу о времени, проведённом в Children of Pestilence. Но как только понимаю, что во время её написания мне придётся заново пережить все ужасы, связанные с арестом Дилана, то откладываю эту идею до лучших времён, которые, я знаю, никогда не наступят.

Человек, рядом с которым я провёл большую часть жизни – манипулятивный убийца. Именно такой диагноз поставили ему психологи. Он сознался в совершении трёх убийств, а так же в том, что возглавлял целую «армию» особенно преданных поклонников Children of Pestilence, готовых ради его удовлетворения мучить и убивать людей. По стране попались несколько подростков, покалечивших бездомных – самую лёгкую цель для того, кто хочет убивать без причины.

Да, он очень много времени проводил за ноутбуком, я всё думал, чем же он там занимается. Футболки, сайт, для чего это всё? Оказалось, он собирал армию убийц.

Почему-то я чувствую себя виноватым, что всё так повернулось. Наверное, те же чувства испытывают родители, чьи дети пошли по неверному пути. Я спрашиваю себя: где я недоглядел?

Когда Дилан ступил на этот путь? Скольких ещё убил бы, если бы один из его «солдат» не испугался и не выдал бы его полиции?

Эти же самые вопросы, я уверен, мучают и других участников группы, но все молчат о них, и я молчу. Имя Дилана произносить запрещено.

Как лучший друг, близкий человек, коллега, я должен был понять, что что-то происходит, но предпочитал закрывать глаза на все тревожные звоночки.

После ужина в отеле ресторана мы остались с ним вдвоём, все остальные отправились спать. Я жую крекеры, запиваю пивом, Дилан смотрит в окно на проезжающие мимо машины.

– Лейтон, – зовёт вдруг он. – А ты никогда не думал, как полиция находит виновников преступлений?

– Нет, – удивлённо отвечаю я. Странный вопрос.

– Но ведь можно же провернуть всё так, чтобы не оставить следов?

– От правосудия не уйти, – говорю.

– Уйти можно от всего, чего угодно, – отмахивается Дилан. – Главное, не допускать глупых ошибок, как преступники в кино. Выйти сухим из воды можно.

– Теоретически, – вставляю.

– Если можно теоретически – значит получится и на практике. Знаешь, иногда проскакивает мысль, сделать что-нибудь противозаконное, чтобы посмотреть, удастся ли полиции распутать это.

– Ты что несёшь?

Я шокировано смотрю на него, он – всё так же в окно.

– А что? – Дилан, наконец, поворачивается, словно почувствовав мой взгляд. – Просто подумал.

Он делает глоток пива из моего стакана и снова отворачивается к окну.

– Мне не по себе, когда у тебя такие мысли, – бормочу я.

Вокалист только пожимает плечами и больше ничего не говорит.

Кризис среднего возраста, на самом деле – страшная вещь. Да, им часто апеллируют, желая задеть сварливого собеседника, но на практике, это тяжелый психологически-эмоциональный период, который не у всех проходит гладко.

Столько шума поднято из-за него. Но уход из семьи, с работы, покупка крутой машины, которую едва ли можно себе позволить – далеко не главные безумства, которые совершает человек в этот период. Можно впасть в глубокую депрессию, можно совершить суицид, а можно стать таким, как Дилан. Он часто задавал себе и нам вопросы, характерные для переживающих кризис среднего возраста: «Кто я в этом мире?», «Как я живу?», «Откуда и куда я иду?», «Тем ли делом занимаюсь?», «Состоялся ли я как профессионал?» и тому подобное. Мы все ровесники, но ни у кого из группы никогда не возникало подобных мыслей. Конечно, мы состоялись, как профессионалы, мы успешны, богаты, мы реализовали всё, что хотели, у нас прекрасные семьи. Может, в этом была проблема? В отсутствии у Дилана последнего пункта? Не знаю.

Я захожу в гримёрку и вижу Дилана. Он рассматривает себя в зеркало, наклонившись так близко, что ещё немного и ткнётся носом в стекло.

– Ты что делаешь? – спрашиваю.

– У меня седой волос, – в глазах Дилана ужас.

– Пора бы уж, – пожимаю плечами. – Тебе тридцать три года. Это нормально.

Тот смотрит на меня, словно я сморозил какую-то глупость.

– Некоторые седеют и раньше, – замечаю я. – У меня тоже есть седые волосы.

Он смотрит на меня, напряжённо размышляя о чём-то.

– Дил, на сцену пора.

На пороге появляются Дуглас и Джей.

– Дилан, хватит любоваться собой, у нас время! – говорит тур-менеджер.

– У него седой волос, – закатываю глаза я.

– У него дисморфофобия, – вздыхает Джей.

Втроём мы провожаем вокалиста на сцену и проводим очередной концерт на высшем уровне. Дилан полностью отдаётся публике, но я готов поспорить, что даже сейчас он думает о своём седом волосе. Для человека, который так заботится о своей внешности, как он, седина – это настоящая катастрофа. Напоминание о том, что наше время подходит к концу, молодость, красота и сила увядают.

И я не ошибся. После концерта я снова обнаруживаю его перед зеркалом.

Кладу руку ему на плечо. Вокалист поворачивается.

– Ты изменишь мир, Дилан, – говорю. – Я верю в тебя.

Он смотрит мне в глаза, хочет что-то сказать, но колеблется. Понимаю, что он переживает из-за этого волоса, но ведь это же так несущественно. Это всего лишь волос, седину можно закрасить. Дилан всё смотрит на меня, я не убираю руку с его плеча. Жду. Наконец, он выдавливает улыбку и произносит:

– Спасибо.

Ясно. Не это он хотел сказать, но почему-то промолчал. Решаю не лезть к нему в душу, ласково треплю по плечу и ухожу умываться.

Я часто вспоминаю, анализирую, ищу что-то, чего раньше не замечал. В свете произошедшего, поведение Дилана в последние несколько лет кажется странным. Но это, скорее всего, самовнушение.

Воспоминаний много и практически все приятные. Но, как и в любом коллективе, у Children of Pestilence тоже бывали конфликты.

Мы никогда не были группой, которая употребляет много алкоголя, хотя по райдеру некоторые его виды, в том числе и крепкого, всегда присутствовали. В какой-то момент мы все заметили, что Дилан стал употреблять его больше, чем всегда, но сам момент упустили.

Организация концерта сегодня оставляла желать лучшего, что испортило Дилану настроение. До концерта он немного выпил, продолжил это делать на сцене и после шоу. Пока мы все усталые и измотанные собираемся обратно в гостиницу, он поносит организаторов на чём свет стоит, угрожает нагадить посреди танцпола.

Его чемодан вынужден собирать я, так как вокалист не в состоянии. Он не просил меня об этом, но я понимаю, что должен проявить такую инициативу, иначе мы просто не уедем. А спать хочется очень сильно. Я аккуратно складываю его штаны и футболки, сматываю кабели зарядных устройств, кидаю в чемодан пару бутылочек воды, завтра он будет мне за это благодарен. Но когда очередь доходит до ноутбука, который я хочу бережно уложить между одеждой, Дилан выхватывает его у меня и шипит:

– Не трогай его. Никогда.

Я даже вздрогнул от неожиданности. Что на него нашло?

Вокалист злобно смотрит на меня и запихивает свой Макбук в чемодан.

– Знаешь что? – я встаю. – Собирай тогда свои вещи сам!

– И соберу! Никто не просил тебя лезть!

Он застёгивает молнию, едва не поломав её, вытаскивает ручку чемодана и объявляет:

– Я готов!

– Выдвигаемся тогда, – Дуглас встаёт. – И чем быстрее, тем лучше.

Дилан надевает куртку, берёт свой чемодан, который не может поставить на колёсики, и просто волочет по полу на боку, держа в другой руке бутылку.

Майк хочет сказать ему, что чемодан не едет, но я его удерживаю. Дилан, наверняка это видит, ему просто всё равно.

– Что на него нашло? – спрашивает Энди.

Ему никто не отвечает.

Мы гуськом выходим из клуба. На улице стоят поклонники. Вокалист отделывается тем, что машет им рукой и забирается на переднее сидение машины. Джей с извиняющимся видом разводит руками – звезда сегодня не в настроении. Мы задерживаемся, чтобы сделать несколько фото, Дилан в машине явно нервничает, хочет быстрее уехать.

На протяжении поездки он, то и дело, пытается закинуть ноги на приборную панель в машине и, сидящему рядом Дугласу, приходится его постоянно одёргивать.

Наконец, содержимое бутылки Дилана иссякает, он видит небольшой круглосуточный маркет и командует:

– Остановите.

Водитель послушно жмёт на тормоз.

Вокалист идёт в магазин, тур-менеджер – за ним, мы выходим из машины подышать. Через стекло видно, как Дилан и Дуглас ругаются у кассы. Бладлесс явно хочет купить ещё алкоголя, а тот ему не позволяет.

Наконец, Дилан с пустыми руками выходит из магазина и направляется в совершенно противоположную от нас сторону. Следом выбегает Дуглас.

– Дил! – кричит он. – Вернись немедленно!

– Пошел к чёрту!

На другой стороне улицы стоят два парня, явно хулиганы, внимание которых мы привлекли своими криками. Будь Дилан трезв, он одной рукой расправился бы с обоими, но он пьян, и я с опаской указываю остальным музыкантам на этих ребят. Энди и Джей, самые сильные и спортивные из нас, бегут за Диланом.

Те двое немного мешкают и проходят мимо. Я слышу, как Джей и Дилан кричат друг на друга, но издалека не могу разобрать слов. Хочется заткнуть уши и спрятаться. Они не должны так себя вести. Это неправильно. Энди пытается прикоснуться к Дилану, тот стряхивает с себя его руки. Решаю, что пора подойти. Обычно я бывал тем, кто мог успокоить вокалиста, когда никому другому этого не удавалось.

– Проклятье! – надрывается он. – Почему я не могу немного выпить после концерта? Это не запрещено законом!

– Немного? – орёт в ответ Джей. – Ты это называешь «немного»?

– Не твоё дело!

– Да что с тобой, чёрт возьми, такое?

– Что со мной такое? Что с вами такое? Получается, я могу привлечь ваше внимание только таким образом! Отлично, тогда я буду пить каждый день!

– Что ты несёшь? – Энди удивлён.

– А я не прав? – продолжает тот. – Чего вы за мной побежали все? Вам разве не наплевать на меня?

– Дилан, – я, наконец, вмешиваюсь. – Нам не наплевать, и ты это видишь.

Пытаюсь, как недавно Энди, положить руку ему на плечо, но он меня отталкивает. Отталкивает. Меня.

– Вы просто хотите скорее оказаться в своих постельках, – заключает Дилан. – Вот и бегаете за мной! А когда я не сплю по полночи – вам плевать!

Музыканты вопросительно смотрят на меня. Я живу с ним в одном номере, и именно от меня они ждут пояснений.

Удивлённо мотаю головой. Впервые слышу о таком. Обычно мы по очереди принимаем душ, а когда я выхожу, Дилан уже спит или… делает вид, что спит. Подходит Дуглас.

– Вот что, рок-звезда, – он уже достаточно разозлился. – Ты уже всех достал! Иди в машину и поехали в отель, пока здесь не появились журналисты и не написали, что Children of Pestilence ругаются посреди улицы ночью! Быстро!

Дилан как будто сдулся, словно сказал всё, что хотел и медленно пошел к автобусу. Дуглас – сразу за ним, словно боясь, что тот снова убежит.

Мы приезжаем в отель, ребята расходятся по своим номерам, а я иду в бар, заказываю чашку чая и некоторое время сижу за столиком, размышляя.

Я не хочу сейчас подниматься в номер, лучше подождать пока Дилан уснёт. Мне неприятно его поведение, но ещё больше мне мерзко от самого себя. Когда Дилан начал кричать там, на улице, у меня появилось острое и вполне осознанное желание его ударить, за которое мне сейчас стыдно. Проклятье! С досадой комкаю салфетку, которую теребил в руках. Стыдно должно быть ему за пьяные выходки, а последним дерьмом чувствую себя я.

На часах четыре утра. То время, когда происходит больше всего смертей во сне. Факт.

Иду, наконец, в номер. Дилан спит, накрывшись одеялом с головой. Стараюсь двигаться как можно тише, раздеваюсь и ложусь.

– Спокойной ночи, Лейтон, – доносится с соседней кровати.

Сейчас, когда я оглядываюсь на тот случай, я понимаю, что сидя в баре думал не о том, о чём следовало. Стоило задать себе вопрос, почему Дилан так разъярился из-за ноутбука? Какую информацию он там хранил? Но моя голова на тот момент была занята злостью и обидой на него. Я часто думал, чем он занимается, часами не расставаясь со своим Макинтошем: играет в онлайн-игры, смотрит порно, общается с поклонниками, зависает в соцсетях, пишет книгу? Ни один из вариантов не подходил. Оказалось, что он планировал убийства и обсуждал их с такими же, как он, скрывающимися под вымышленными именами, маньяками.

Чудовищные, наглые преступления, он даже не пытался прятаться. Как такое возможно? Он просто был уверен, что его никогда не поймают.

Но – зачем? Это навсегда останется загадкой. Чего не хватало ему, красивому, талантливому, богатому, успешному музыканту?

Он не хотел принимать тот факт, что жизнь идёт, не хотел принимать седые волосы, не хотел жениться, заводить детей, не хотел, чтобы это делали мы. Я чувствовал, что Дилан ревнует нас к нашим семьям. Каждый вечер, который кто-то из группы проводил с женами и детьми, а не с ним, воспринимался, как личная обида. У каждого за пределами группы, была частная жизнь, и он создал свою. Выстроил у себя в голове идеальный мир Дилана Бладлесса, где все красиво одеваются, правильно говорят, не стареют.

В одной из песен Children of Pestilence есть строчка: «Я видел, как меняются люди, но я останусь прежним». И он старался изо всех сил. Старался, не понимая, что невозможно повернуть или хотя бы остановить время.

Гитарный ремень немного натёр мне плечо, по всему телу разливается приятная усталость. Я машу публике рукой, спускаюсь со сцены, передаю свой инструмент технику и следую за ребятами в гримёрку.

– Ты мог хотя бы подать мне полотенце! – это Дилан обращается к сидящему за столом Дугласу.

– Сам возьмёшь, капризный ты мой, – отмахивается тот. – Лучше идите сюда, посмотрите, что я нашел.

Мы обступаем нашего тур-менеджера со всех сторон, он разворачивает ноутбук так, чтобы всем было удобно и говорит:

– Старые фото, которые я делал с 2003 по 2007 год. Я думал, что случайно удалил их.

– Ух ты! – восклицает справа от меня Майк. – Скинешь?

Я смотрю на монитор. 2007 год. Мы стоим вкруг, положив руки друг другу на плечи, словно игроки рэгби перед свистком. Фото чёрно-белое и немного нечёткое из-за недостатка света. Над нами висит неоновая табличка с надписью «сцена». В том туре у нас был ритуал: перед каждым шоу мы вот так собирались в круг и говорили друг другу что-то ободряющее. Почему сейчас мы не делаем так?

Дуг перелистывает снимок. Фотосессия. Мы стоим так, чтобы каждый был в выгодном свете, куча фотошопа и ретуши, но всё настолько профессионально обработано, что это почти незаметно. Все красивые и кажутся такими беззаботными, что никому не придёт в голову, что на той фотосессии мы умирали от жары и усталости, а из сделанных двухсот или трехсот кадров в корзину не угодили всего десять.

Дуг перелистывает снова. Мы перед автограф-сессией в музыкальном магазине. Снимок совершенно спонтанный и от этого кажется живым. Мы с Майком и Джеем, невыспавшиеся, пьём кофе из пластиковых стаканчиков. На заднем плане пытается позировать Энди, но его почти не видно из-за моей спины. Дилан выглядит свежим и бодрым. Никогда не переставал удивляться, как ему это удаётся, даже после перелёта или десяти часов в автобусе. И этот человек ещё жалуется на мешки под глазами или ввалившиеся щёки. Придумщик. На нем модная в то время скейтерская бейсболка и майка из нашего мерч-стора. Смотрит чётко в камеру, улыбается.

– Как это было давно, – шепчет барабанщик.

Дуглас перелистывает. Мы за сценой какого-то летнего фестиваля. Меня на фото нет, зато есть какой-то мужчина, которого я вижу впервые, наверное, организатор. Одной рукой Дилан обнимает за плечи его, другой – Майка.

– Эй, а я где? – спрашиваю слегка разочаровано.

– А ты, наверное, снимал, – предполагает Джей.

– Я снимал, – говорит тур-менеджер и перелистывает снова.

Мы на интервью какому-то телеканалу. Помню этот момент. У Дилана в руках микрофон с их логотипом, но он его так держит, что название телеканала рассмотреть невозможно. Да это и неважно. Терпеть не могу, когда телевизионщики дают на несколько человек один микрофон. Чтобы что-то сказать, приходится либо передавать его друг другу либо вытягивать шею, вставать на цыпочки или наклоняться, в зависимости от роста того, кто держит микрофон. Вот и на фото я тянусь к Дилану, пытаясь что-то в этот микрофон сказать, а он нарочно убирает руку, заставляя меня наклониться ещё ниже, и целует в щёку. Я улыбаюсь. И на снимке и в жизни, глядя на экран ноутбука.

– Как это мило! – Джей явно издевается.

– Вы посмотрите на Майка! – хохочет Энди.

На фото гитарист сидит на стуле, сложив руки на груди, и недовольно смотрит на нас.

– Он просто ревнует, – говорит Дуглас.

Когда-то мы были такими. Тур-менеджер молодец, что сохранил снимки. Не думаю, что сейчас Дилан бы позволил себе подобное перед телекамерами или даже наедине. Не потому, что целующиеся мальчики – это неправильно, а потому что что-то изменилось. Мы изменились.

Искоса поглядываю на Дилана. Он вздыхает и думает о чём-то своём. Интересно, о чём?

Глава 3

Мне звонит Дуглас. Видимо, что-то срочное, иначе он просто написал бы сообщение в Фейсбуке.

– Алло, – отвечаю на звонок, зачем-то выхожу в другую комнату, чтобы жена не слышала разговор.

Для неё Дуглас – это то, что связывает меня с Children of Pestilence, группа – то, что связывает с Диланом. Дилан – самый страшный человек на планете. Он всегда ей не нравился, что было взаимно, а после всего случившегося – и подавно.

– Привет, Лейтон, – говорит тур-менеджер. – Хочу напомнить, что контракт Children of Pestilence со звукозаписывающей компанией истекает через полтора месяца.

– И что?

– А то, что контракт был рассчитан на пять альбомов, а вы сколько там выпустили?

Молчу.

– Четыре, – говорит Дуглас. – А это значит, что надо либо записать пятый, либо лейбл возьмёт неустойку, сумма которой, весьма неприятная, прописана мелким шрифтом на последней странице.

– Что значит «записать пятый»? Это невозможно!

– Скажи это ребятам в пиджаках. Для них нет ничего невозможного!

– Но… – начинаю было я.

– Никаких «но»! – обрывает Дуглас. – Им нужен ответ: либо альбом, либо штраф. Третьего не дано.

– А что говорят остальные?

– Ничего ещё не говорят. Им надо подумать. Энди предложил встретиться всем, к примеру, завтра и обсудить все лично.

– Наверное, он прав, – говорю. – Да, давайте встретимся.

– Договорились. Завтра в пять жду всех у себя дома.

Убираю телефон в карман, тру щетинистый подбородок: надо побриться. Неплохо бы и к парикмахеру заскочить.

Чёрт, Дилан, как же ты всех подставил.

После саундчека мы сидим в гримёрке, каждый, как обычно, за ноутбуком. Так мы каждый день коротаем время до начала концерта.

Входит Дуглас.

– Слишком большое количество гаджетов на квадратный метр, – бурчит он.

– А чего ты такой мрачный? – интересуется Энди.

– Пришло письмо с лейбла.

– Что пишут?

– Кратко сказать или прочесть?

– Скажи кратко.

– Песни, которые мы подготовили для альбома, слишком альтернативные, и их не возьмут на радио, где за ротацию платят по десять долларов, с которых лейбл получает процент. Посему, когда мы вернёмся, нам надо будет их переделать.

– Чёрта с два! – восклицает Дилан.

– В противном случае, они отказываются издавать альбом, который не принесёт им прибыли.

– Им мало прибыли с продаж, подавай ещё и прибыль с ротации? – Джей возмущён не меньше вокалиста.

Дуглас разводит руками.

– Что это за жест? – спрашивает Майк. – Пиши ответ, пиши, что мы отказываемся что-либо менять, песни останутся такими, какие они есть. В угоду лейблам и продюсерам мы ничего переделывать не будем.

– Прогнуть нас вздумали? – иронично интересуюсь я. – Не выйдет! И не таких обламывали.

– Вам просто предложат подыскать другой лейбл, разорвут контракт, возьмут неустойку, вот и всё.

В комнате повисает тишина. Дуглас прав. С нами никто не будет церемониться. Это мэйджор-лейбл, который работает с группой по системе «триста шестьдесят градусов», то есть берет на себя запись и выпуск альбомов, съемки клипов, ротацию на радио и телевидении, цифровые альбомы, управление авторскими правами, даже мерчандайзинг и концертно-гастрольную деятельность, а так же контролирует продажи билетов на наши шоу. Мы, либо будем играть по их правилам, либо не будем играть совсем.

Тур-менеджер ждёт, пока кто-то выскажется, но все молчат, и он выходит.

– Послушайте, – говорит Дилан. – Вас, что, пугает перспектива смены лейбла?

Молчание.

– Мне казалось, Children of Pestilence самодостаточная группа, которая на данном этапе карьеры не нуждается в дополнительной раскрутке со стороны лейблов. Я уверен, узнав о том, что мы разорвали контракт, десятки других звукозаписывающих копаний бросятся к нам со своими предложениями.

Я, лично, сомневаюсь. Групп на музыкальном рынке сейчас переизбыток и, отказавшись от поддержки большого лейбла, мы рискуем уйти в небытие.

– Или так и будем плясать под их дудку, пока они окончательно не сядут нам на шею? – вопрошает вокалист.

– Это серьёзный шаг, Дил, – говорю. – Подобные вещи не решаются под влиянием эмоций в гримёрке за час до концерта. Мы должны всё взвесить…

– Составить бизнес-план! – перебивает он.

– Дилан…

– Изучить коньюктуру музыкального рынка!

Ну вот, опять он раздражается.

– Для начала было бы неплохо успокоиться, – Джей выразительно смотрит на него.

– И упокоиться, – бурчит тот.

– Когда мы вернёмся в Америку, нужно будет встретиться с ними и всё до мельчайших подробностей обсудить, – говорит Майк.

– И сказать им, что менять мы ничего не будем.

– А вдруг они предложат действительно хорошие коррективы? – сам не верю в свои слова, но всё же произношу их. – Те, которые изменят музыку в лучшую сторону.

– Мы пешки в руках продюсеров, – философски замечает Энди. – И мы знали, на что шли, подписывая эти контракты. Рано или поздно подобное случилось бы.

– Знаете выражение: «Для человека с психологией раба, кандалы – гарантия стабильности»? – Дилан складывает руки на груди.

Его слова немного коробят. В чём-то он прав. Мы должны защищать то, что создали, но мы боимся.

Если бы мы тогда послушали Дилана, сейчас не возникло бы этой ситуации, которая в тысячу раз хуже предложений немного облегчить гитары.

Иногда я думаю, что он, действительно, был самым умным и дальновидным из нас, именно поэтому и дошёл до того, до чего дошёл. Дилан всегда зрил в корень. Он не был рабом. Он часто повторял, что скорее умрёт на ногах, чем будет жить стоя на коленях. И, кажется, он сих пор следует этому девизу.

Он никогда не просил помощи, даже когда в ней нуждался. Сейчас мне стыдно за то, что видя, что его что-то мучает, я не предложил вместе разобраться с этим. Мне было легче жить, зная, что Дилан сам найдёт ответы на все вопросы, решит не только свои личные проблемы, но и проблемы группы.

Даже когда он попал за решётку, он ни разу не позвонил, не попросил о помощи. Да и чем я мог бы помочь? Я, наоборот, сидел дома, спрятавшись от журналистов, и боялся, что он позвонит, попросит о свидании, а я не смогу отказать, тогда пришлось бы идти в тюрьму, записываться в книге посещений, говорить с ним.

Но он не позвонил. Если мы, не ограниченные ничем, не пожелали прийти к нему – он не станет звать. Гордец. А мы – малодушны. И всё меняется местами, и уже непонятно, кто плохой, а кто – хороший, и где настоящее преступление. Там где кровь на руках или измена самому себе?

Дуглас ставит на стол миску с орешками, машет рукой в сторону кухни:

– Пиво в холодильнике, кофемашина заряжена, угощайтесь.

– Как в старые добрые времена, – говорит Джей.

Майк идёт за кофе, Энди кричит ему:

– Захвати пивка!

Я отправляю в рот несколько орешков, гитарист возвращается, и тур-менеджер начинает нелегкий разговор:

– Я вам всем вчера звонил, у всех было время подумать над моими словами. Теперь хочу услышать ваше решение. В понедельник встреча с представителями лейбла.

– Однозначно мы ничего записывать не будем, – говорит Джей. – Вытаскивать из могилы Children of Pestilence, призрак Дилана и всё, что происходило, лично я не намерен.

– Я тоже, – кивает Энди.

– То есть вы готовы выложить этим индюкам кругленькую сумму? – уточняет Дуглас.

– Есть вещи важнее денег, – говорит Майк как-то не слишком уверенно.

– Я вообще не понимаю! – восклицает Джей. – В контракте должен быть пункт, отвечающий за форс-мажоры! У нас вокалист… отсутствует, так сказать. Каким образом мы должны выпустить альбом?

Вздыхаю:

– Да им всё равно. Отсутствует вокалист – возьмите другого.

– Именно, – кивает Дуглас. – Им нужен диск Children of Pestilence. И жалким the best of вы не отделаетесь. Только номерной альбом. Или штраф.

– Безумие, – Энди качает головой. – Значит, заплатим штраф и забудем об этом.

– Позвольте напомнить, что сейчас никто из вас не имеет стабильного заработка, а сумма немаленькая.

– Но нас четверо! Её можно разделить!

Я всматриваюсь в лица ребят, одно за другим, и вижу, что они не горят энтузиазмом по поводу предстоящего расставания с деньгами. У нас действительно нет источников постоянного дохода, и платить штраф, когда этого можно избежать, никто не хочет.

– А мы можем просто объявить о распаде? – спрашивает Майк.

– Надо было делать это два с половиной года назад, когда Дилан сознался, – смотрит на него Дуглас. – Я говорил об этом, но вы тянули. Ждали какого-то чуда. Теперь поздно. Распад будет означать невыполнение условий контракта и как следствие…

– Штраф, – заканчивает за него Джей.

Мы замолкаем. Каждый думает, что нужно выбрать меньшее из двух зол, но какое из них – меньшее? Она варианта развития событий одинаково неприятны.

– По крайней мере, мы поняли, что мысль о роспуске группы уже не кажется такой страшной, – говорит Майк.

– Спустя два с половиной года вы решили, что мёртвого стоит, наконец, закопать, – бурчит Дуглас. – Слава богу.

– Да! – твёрдо говорит Энди и смотрит на нас. – Так и сделаем.

– Не думал, что всё так закончится, – вздыхаю.

– Только не начинай, – предостерегающе смотрит на меня Джей.

Замолкаю. Он прав, сокрушаться можно сколько угодно, это ничего не изменит.

– Так я не понял, – говорит Дуглас. – Вы записываетесь или платите?

– Записываемся, – отвечает Джей. – Возможно, так мы что-то даже заработаем.

– У вас есть материал?

Мы переглядываемся. Я делал кое-какие наброски, когда Дилана ещё не осудили. Надеялся, что всё решится, и мы запишем это. Но почему-то сообщать об этом не хочется. Видимо, этим наработкам так и суждено сгинуть в моём ноутбуке.

– Я сочинял немного, – говорит Майк, а потом, словно оправдываясь, добавляет. – Знаете, как это бывает, когда ты музыкант, сложно не писать музыку, даже если группы у тебя нет.

– Знаем, – грустно улыбается Энди.

Джей понимающе кивает, и я осознаю, что они чувствовали то же, что и я.

– Кто будет вокалистом на альбоме? – спрашивает Дуглас.

Хороший вопрос. Согласится ли кто-нибудь работать с Children of Pestilence, пусть и за деньги? Раньше от желающих не было бы отбоя, но сейчас, после всего, что натворил Дилан, на группе стоит такое клеймо, что я даже не представляю, кто добровольно свяжется с нами.

Тем не менее, к вечеру у нас появляется список из десяти человек, с которыми нам было бы интересно поработать.

– Будем надеяться, что хоть один из них даст положительный ответ, – говорю.

– Я думаю, многие, кто не занят сейчас, дадут такой ответ, – Дуглас ещё раз пробегает список глазами. – Это вы почему-то считаете, что от вас люди шарахаются. Если даже у Дилана существуют группы поддержки по всему миру, то на вас всем, как минимум, наплевать.

– Умеешь поддержать, – исподлобья смотрит на него Джей.

– Я имел в виду в хорошем смысле! – исправляется тур-менеджер. – Никто не считает вас убийцами или что-то вроде того. Просто ребятами, которых случайно забрызгало дерьмом Дилана.

– Дуг, ради бога! – восклицает барабанщик. – Мы всё поняли! Лучше больше ничего не говори!

Тот прокашливается, поняв, что сморозил очередную глупость:

– В общем, я позвоню им всем, послушаю, что ответят.

К нашему удивлёнию восемь из десяти человек заинтересовались сотрудничеством, но столь сжатые сроки подошли только одному из них. Поэтому в понедельник мы, Дэймон Кэффри, который согласился поработать с нами на альбоме, и представитель лейбла Джулс Уандер, собрались в конференц-зале небольшой частной гостиницы, из окон которой открывается потрясающий вид на Холмы.

– Мы понимаем, что записать альбом и отправить на пост-продакшн за полтора месяца невозможно, поэтому мы пролонгируем контракт без каких-либо санкций для вас.

Джей закатывает глаза. Да уж, не знаю, как и благодарить за такое великодушие.

– Мистер Кэффри, – Уандер подталкивает ему бумаги. – Нам нужна ваша подпись вот здесь. Прочтите внимательно контракт, ситуация у нас весьма специфическая…

Дэймон дёргает плечом, показывая, что ему совершенно наплевать на то, что происходило с группой до того, как мы все оказались в этой комнате.

– Что специфического в том, что я участвую в записи альбома своих коллег? – спрашивает он.

Дуглас поглядывает на него с уважением.

– Нам нужен полноформатный альбом, – продолжает Уандер. – Как минимум девять треков, все новые, лайв-версии и ремиксы только бонусом. Всё остальное лейбл, как обычно берёт на себя.

– Если под «всем остальным» вы подразумеваете клипы и концерты в поддержку альбома, то этого не будет, – говорит Энди.

Тот вопросительно поднимает брови.

– После выпуска пластинки мы объявим о распаде.

– Может, повремените с этим решением? – осторожно спрашивает Уандер. – Посмотрите, как будут идти продажи. Мы же знаем, что Children of Pestilence способны на многое. Есть вероятность, что альбом взлетит на вершины чартов, принесёт огромные деньги.

– Значит, уйдём на мажорной ноте, – говорит Джей. – Мы и так оттягивали, сколько могли.

– Что ж, это ваше право, – тот заметно сник. – Значит, как только закончится действие контракта, Children of Pestilence превратятся в свободных агентов.

«Children of Pestilence перестанут существовать», – хочу поправить его я, размышляя над тем, а можно ли назвать существованием то, что происходило последние два с половиной года?

Голос Уандера возвращает меня к реальности:

– Лейбл подготовит пресс-релиз, соответствующий ситуации, вы можете спокойно отправляться в студию, трёх недель для записи вам хватит?

Мы все вопросительно смотрим на Дэймона. В себе мы не сомневаемся, управлялись и за меньший срок, а вот как с ним? Сможет ли он приспособиться, сработаться с нами за столь короткое время?

– Вполне, – отвечает он. – Когда приступаем?