Текст книги "Тайная жизнь Дилана Бладлесса"

– Дилан…

– Мы закончили! – кричу я, и в комнате появляется охранник, чтобы сопроводить меня в камеру.

Выхожу, не оборачиваясь. Даже если Дин откажется от меня, это будет не таким мерзким плевком в лицо, как поступок Дугласа.

Животное не виновато в том, что его хозяина арестовали. И при живых родственниках оного не должно быть отправлено в приют. Но всем ведь плевать, кто будет заморачиваться над тем, чтобы отправить собаку из Калифорнии в Колорадо. Куда проще запихнуть его в приют.

Почему Дуглас не выполнил мою просьбу? Куда исчез? Я помню, он очень сердился на меня, когда приходил, говорил, что ставлю под удар группу, её репутацию, личную репутацию ребят, что их атаковали журналисты и копы, что я всех подвёл. Да, я подвёл, и я никогда не перестану повторять, что мне очень жаль.

Интересно, как они там? Почему не приходят? Боятся? Не хотят, чтобы на их блестящие репутации упала тень? Но разве время сейчас думать о репутации? Мы всегда приходили друг другу на помощь. И если бы кто-то из них оказался в ситуации подобной моей, я примчался бы, наплевав на всё и на всех.

Когда я был маленьким, бабушка рассказывала мне сказку о короле, в королевстве которого поселился монстр. Этот монстр до смерти пугал людей, портил урожай, крал домашний скот. Рыцари и простые крестьяне пытались изловить монстра и убить его. За голову чудовища было назначено вознаграждение в сто золотых монет.

И вот однажды вечером король, примеряя новую мантию, увидел в зеркале этого монстра. Он схватил свой меч и пронзил чудовище, а в следующий момент почувствовал сильную боль. Оказалось, что он сам был этим монстром, за которым все охотились, но не осознавал этого.

Вот и я так же, как этот король, хотел избавить мир от монстров, не подозревая, что они живут во мне.

Идеальный мир – утопия. Мои идеи развращены мной же. Я стёр грань между добром и злом, гениальностью и безумием.

Надзиратель провожает меня до комнаты свиданий, Дин уже ждёт. Он мрачнее обычного.

– Привет, – говорю, медленно опускаясь на табуретку напротив него.

– Прошение о залоге отклонили.

Я вздыхаю.

– Музыкантов вчера допрашивали на детекторах, – продолжает он. – Всех в разное время. Детектор ничего не показал, они чисты.

– Надо подать ещё одну апелляцию! – восклицаю я. – Где это видано, чтобы человека удерживали против его воли столько времени без обвинений, а только по подозрению!

– Твой ноутбук забрали, Дилан, – говорит вдруг Роберт.

Эта фраза оглушает меня, словно я получил по голове битой.

– И нашли там много «интересного». Если до этого ещё можно было говорить об апелляциях и залогах, то сейчас забудь об этом.

– И когда ты собирался мне об этом сказать? – повышаю голос, краем глаза вижу, как охранник у двери выпрямляется, готовый заломить мне руки и оттащить в камеру, если я посмею «сделать глупость».

– Вот, говорю. Дилан, я от тебя никогда ничего не утаивал. Хотя знаю, тебе кажется по-другому. Сейчас ты думаешь, что весь мир против тебя, но это не так.

– Что мне в твоих словах, когда я не вижу результатов?

Я мог бы сказать, что потерял счёт времени. Мог бы. И это было бы ложью. Я отлично помню, сколько дней и недель провёл в этом месте. И знаю, что проведу ещё как минимум месяц. Роберт сказал – быть суду. Мы не смогли выстоять в этой схватке. Он приносил мне газеты и журналы, распечатки из Интернета, я видел настроения общественности по поводу моего случая, и они мне не нравились.

Мама всё же ослушалась и приехала. Проплакала всё свидание и, так же, в слезах, удалилась. Несколько раз ко мне приходили поклонники, с которыми я вышел поговорить, только, чтобы не умереть со скуки. От них я узнал, что меня многие поддерживают и готовы штурмом пойти на это здание, чтобы вытащить меня отсюда. На что я возразил, что этого делать не следует и, подмигнув, добавил, что существует множество других способов это сделать. Если не дураки – то поймут. А поклонники Children of Pestilence никогда глупостью не отличались.

Временами мне кажется, что я жил здесь всегда, с самого рождения. Жизнь, которая была «до» превратилась в сон. Её прелести уже не казались мне столь привлекательными. Может, это и было то отшельничество, которое я видел когда-то во сне?

Я начал отжиматься и качать пресс. Для того, чтобы всегда быть в состоянии дать отпор, если кто-то решит причинить мне вред, и чтобы оставаться в форме. Всё-таки я – Дилан Бладлесс, а Дилан Бладлес всегда был строен и подтянут. С каждым днём мои показатели улучшаются, я делаю всё больше подходов и понимаю, как моё тело истосковалось по физическим нагрузкам. Я скучаю по концертам, по гудящим, после очередного сэта, ногам, по насквозь мокрой от пота одежде. Я скучаю по группе.

За всё это время ни музыканты Children of Pestilence, ни Дуглас так и не появились. Даже не позвонили. Это кажется совершенно нереальным, если принять во внимание, в каких отношениях мы все пребывали друг с другом.

До сих пор не понимаю, почему они так себя повели. Но, видимо, у каждого из них были на то свои причины.

Сам я не пытался выйти на связь. Не имею привычки навязывать своё общество тем, кто в нём не нуждается. Больше не нуждается.

Мы сидим в гримёрке. Я принял что-то, и теперь не могу стоять на ногах. Ощущение действительно очень странное. Я ясно вижу и четко понимаю всё, происходящее вокруг. Я помню каждую строчку из своих песен, можно не бояться, что я забуду слова прямо на сцене (как, к слову, уже бывало).

Пробую с закрытыми глазами прикоснуться указательным пальцем к носу. Этому простому тесту на координацию меня научили ещё в детстве родители. Промахиваюсь. То есть, если я выйду на сцену, мне придётся стоять, согнувшись в три погибели, и держаться за микрофонную стойку, иначе я рискую просто упасть. Ноги не слушаются совсем. Даже холодный душ не помог.

Наш выход задерживается на полчаса. Местные промоутеры уже на повышенных тонах объясняют Дугласу, что меня надо выводить на сцену в любом состоянии.

– Что значит «в любом состоянии»? – негодует тот. – Вы не видите, что человеку плохо?

– Если ему плохо – мы вызовем скорую!

– Не надо скорую, – вяло протестую я.

– Помолчи, – не глядя на меня, говорит Дуглас.

Он соображает, я буквально вижу, как в его голове крутятся шестерёнки.

– Нам никак нельзя задерживать выход больше чем на час, – напоминает Энди. – Иначе не успеем на самолёт.

Тур-менеджер ругается сквозь зубы.

– Вечно всё наперекосяк. Всё!

К нему подходит Лейтон и что-то тихо говорит. Дуглас только кивает. Наш промоутер уже собирается уйти, тот его останавливает:

– У вас есть подушки?

– Подушки? – удивляется парень. – Найдём.

И вот, через несколько минут мы все полулежим на сцене. Я и Майк на больших бордовых креслах-мешках, все остальные на диванных подушках. Энди ограничился одной, положив только под голову и растянулся на сцене с бас-гитарой на животе. Для Джея раздобыли тамбурин и он сидит по-турецки, привалившись спиной к подиуму для ударных.

Уже объявили, что сегодня мы играем акустическую программу. Некоторые лица в толпе приобрели кислое выражение, некоторые смотрели с интересом, но большинству было всё равно, главное, что Children of Pestilence на сцене.

– Привет! – негромко кричу в микрофон, зрители отзываются одобрительным гулом, и я поясняю. – Я себя неважно чувствую сегодня, поэтому мы поиграем для вас акустику! Надеюсь, никто не против?

Снова одобрительный гул.

– Отлично! – говорю. – Тогда поехали!

Лейтон и Майк начинают играть на гитарах, даже сидя на пуфиках они делают это драйвово. Я восхищён. Слышу, как позади меня стучит Джей. Я люблю их. Они совершенно не обязаны это делать, но из солидарности со мной все сидят на полу, Энди даже лежит. Я благодарен. Я люблю их. Без этих четверых ребят я, наверное, был бы никем. Что бы я ни делал, я знаю, они всегда рядом.

Иронично усмехаюсь, глядя в потолок. Были, – поправляю себя. – Были рядом.

Часть 2. Лейтон

Глава 1

Все мы знаем только кусочки чужих жизней,

и очень бы удивились, если бы могли увидеть всё.

Айрис Мердок

Сижу и угрюмо смотрю на стоящую передо мной чашку кофе. Поднять глаза на камеры и журналистов не хватает… смелости? Кто-то должен был, наконец, заговорить, но почему это бремя легло на мои плечи? Не знаю.

Мешаю кофе ложечкой, рассматриваю пенку на поверхности и соображаю, на что похожи эти светлые пятна на тёмной жидкости.

У собравшихся хватает такта не торопить меня, и я благодарен им за это. Сегодняшний день надо просто пережить и оставить позади.

– Мы познакомились в средней школе, – медленно начинаю свой рассказ. – Дил учился старше меня на год и был одним из тех ребят, к которым тянутся люди. Хочу, чтобы вы поняли правильно. Он не был звездой футбольной команды или популярным парнем. Но он был именно таким, каким хотел стать я: весёлым, полным жизни. На вечеринках всегда в центре внимания. С ним хотели общаться, но он никогда не сближался ни с кем. Кроме нас. Раньше я думал, что он просто хорошо разбирается в людях и не подпускает к себе лишних, но сейчас понимаю, что это было просто высокомерие.

Сглатываю. Я сейчас вру сотням людей, потому что мне кажется, что я ничего уже в этой жизни не понимаю. Мой мир рухнул, так же как миры Джея и Энди, Майка, и всех, кто был нам близок. Мы отрезаны от реальности, словно слепые котята в своей коробке.

– Когда мы собирали группу, ни у кого даже сомнений не возникало о том, кто станет вокалистом. Дилан. Красивый, харизматичный, артистичный. Тогда он взял себе псевдоним – Бладлесс. Он говорил, что все люди состоят из плоти и крови, а он хочет чем-то отличатся. В его венах течёт музыка, так он сказал.

Чёрт, я помню это всё, словно это было вчера. Мы были детьми. Счастливыми, беспечными и непорочными.

– Он был очень умён. Начитан. И уже в том возрасте, в шестнадцать лет, мечтал об идеальном мире.

Вздыхаю. И он создал его в своей голове и жил в нём, а может, живёт и сейчас.

– Был ли он трудным подростком?

– Все подростки трудные, – вымученно улыбаюсь, надеясь, что моя маленькая шутка хоть немного разрядит обстановку. – Витрины он не бил, не тусовался с гопниками. Мы, пожалуй, были самой приличной и правильной компанией среди сверстников. Мы часами торчали в гараже и практиковались в игре на инструментах. Никто из Children of Pestilence не учился в музыкальной школе, поэтому мы репетировали дни напролёт. Дилан был очень целеустремлён, и он заражал нас этим. Мы репетировали не потому, что думали, что «так надо». А потому, что нам хотелось.

Как выяснилось, Дилан заражал не только нас и не только страстью к репетициям. Волк в овечьей шкуре с потрясающим даром убеждения, что может быть опаснее?

– Как вы сочинили первую песню, как пришли к тому звучанию, к которому все привыкли?

– Не сразу, – бесцельно осматриваю комнату, нахожу глазами постер с Сидом Вишезом.

Невидящим взглядом смотрю на него. Говорят, он зарезал свою подружку. Он – икона панк-рока или убийца?

А Дилан – кто?

– Звучание Children of Pestilence, – намеренно избегаю слова «наше». – Стало таким, каким его знают, когда все участники группы в достаточной степени овладели инструментами, поняли, каково это быть единым целым. Когда научились понимать друг друга без слов. Это важно на сцене.

Пауза. Из меня плохой рассказчик.

– Вы лучше задавайте вопросы, – говорю, внезапно шмыгнув носом. – Я могу выпустить что-то из памяти.

Я сам дал ей добро, и теперь журналистка показывает когти, которыми сейчас в меня и вцепится. Стервятница.

– В начале вашего знакомства вы замечали, что Дилан немного… ммм… Странный?

– Нет же! – восклицаю. – Он был абсолютно нормальным. Если он и отличался от других, то только в лучшую сторону. Мы все восхищались им.

– Когда вы начали замечать странности в его поведении?

Если честно – никогда. Даже в последнее время, когда происходили все эти убийства, в которых он сознался, мне казалось, что он вёл себя как обычно. Был собой. Был Диланом, улыбался, шутил, устраивал отличные шоу на сцене.

Сейчас, оглядываясь назад, через призму всего случившегося, я мог бы сказать, да, он стал скрытным, мрачным, замкнутым, одним словом – странным. Притянуть за уши какие-то факты, которые тогда списал на недосып или усталость.

Журналистка выжидающе смотрит на меня. Делаю глоток кофе.

– Дилан был хорошим актёром, – говорю. – Он умел скрывать свои чувства. Ни мне, ни парням и в голову не могло прийти, что происходит у него внутри.

Ещё глоток кофе. Ощущаю чувство вины. Мы были самыми близкими ему людьми и не смогли почувствовать ничего. Дилан был очень гордым, привык самостоятельно преодолевать трудности, не раскисать. Он был нашим лидером, ему казалось, если он опустит руки, то опустим и мы. Он вёл за собой, вдохновлял, ему нравилось быть впереди, и он не мог позволить себе показать свою слабую сторону, хотя сейчас я понимаю, что похоже, всё его естество кричало о помощи, которую мы, его друзья, не смогли оказать. Я начинаю припоминать все его срывы и понимаю – человек был на грани. Но потом он успокаивался, говорил, что всё в порядке, мы с облегчением вздыхали и забывали об этом до следующего инцидента. Нам нравилось думать, что всё действительно в порядке. Так было легче.

Вспоминаю: мы лежим в номере, в темноте, мне очень хочется спать, я уже начинаю проваливаться в сон, как он зовёт:

– Лейтон.

– Что? – сонно отвечаю, и слышу, как он ворочается, а потом приподнимается на локте.

– Мне кажется, что мы отдаляемся друг от друга.

Предпочитаю не замечать горечь в его голосе и говорю:

– С чего такие мысли?

– Раньше мы делились всем, а сейчас почти не говорим по душам.

– Просто нечем делиться. Мы вместе двадцать четыре на семь, мы видим всё, что происходит друг с другом.

(Оказалось – не всё).

– Когда я рассказываю о своих идеях, я чувствую, что тебе, да и ребятам, неинтересно. Вы как будто смеётесь надо мной.

– А я чувствую, что хочу спать. Давай поговорим об этом завтра.

– Хорошо, завтра, – Дилан вздыхает.

На следующий день он не сказал мне ни слова. И потом тоже. Мне ничего не стоило его тогда выслушать, но я хотел спать. Проклятый эгоист. Я не напомнил ему об этом ночном разговоре, не хотел, чтобы он меня «грузил», а он, один раз отвергнутый, больше не пытался поднять эту тему. Кто знает, насколько тяжело ему было признаться в своих подозрениях? Почему не стал говорить об этом днём? Не желал, чтобы я видел его лицо?

Мы все были неправы: я, Майк, Энди, Джей, Дуглас. Мы обращались с ним, как с капризным ребенком, втыкая ему в рот соску, чтобы он перестал плакать, но никто не попытался даже понять причину его слёз.

А сейчас я сижу перед камерой, на которую не решаюсь поднять глаза. Я лгу. Я боюсь. Я не хочу быть осуждённым общественностью. У меня есть семья, дети, карьера. У меня впереди вся жизнь, мне нужно прожить её достойно, а не быть бойкотированным за то, что Дилан Бладлесс был моим другом и коллегой.

– Вы знали, что он принимал наркотики? – спрашивает журналистка.

Глоток кофе, чтобы выиграть несколько секунд.

– Он не был наркоманом, – говорю.

– Но он принимал, – продолжает давить она. – Когда его задержали, в его крови обнаружили наркотические вещества.

Чувствую себя не на интервью, а на допросе.

– Он – взрослый человек. Мы разговаривали с ним на эту тему, и он ответил, что у него всё под контролем. У нас не было причин бить тревогу. Никто не собирался становиться нянькой для тридцатипятилетнего мужчины.

– То есть, вы видели, что ваш коллега становится наркоманом и ничего не предприняли?

Разговор принимает странный оборот. Я пришел, чтобы поведать историю разложения личности Дилана, которую все так жаждут услышать, а на меня сыплются обвинения.

– Открою вам секрет, – фыркаю я. – Очень многие рок– и поп-звезды сейчас принимают наркотики разной степени тяжести. Просто если раньше это чуть ли не афишировалось, и мы жили под эгидой «секс, драгс и рок-н-ролл», то сейчас в мире здорового образа жизни, вегетарианства и толерантности, это тщательно скрывается.

– Вы говорили с ним на тему наркотиков?

– Несколько раз. Но Дилан утверждал, что у него всё под контролем, и ему действительно удавалось создать эту видимость.

Или мы хотели верить, что всё под контролем, потому что нам так было удобно? Не знаю. В любом случае, не собираюсь доказывать ей, что Дилан не был законченным наркоманом. Облик чудовища, который он принял для широкой общественности, должен быть полным.

Мы с ребятами сидим в студии: я, Джей, Энди и Майк, придумываем музыку. Мы иногда так делаем, просто приходим сюда, сами включаем аппаратуру и начинаем импровизировать. Иногда из этого что-то выходит, тогда мы записываем мелодию, а потом возвращаемся к ней, чтобы потом показать Дилу. Он напишет слова. Иногда – нет, тогда мы просто играем на инструментах в своё удовольствие. Как раньше. Как дети.

Настроение у всех отличное, мы шутим, смеёмся, и тут Энди звонит жена.

– Да, дорогая, – басист подносит телефон к уху, и улыбка на его лице сразу гаснет. – Что?

Вид у него такой, словно кто-то умер. Все сидим тихо, ждём, что он скажет. Энди жестами показывает подвинуть ему ноутбук. Сейчас не до церемоний, и я сую ему первый попавшийся. Это оказывается ноутбук Майка.

Басист вбивает в поисковик имя Дилана. Проклятье, зачем? У меня перед мысленным взором проносится вся жизнь. Что могло случиться, что так напугало Энди? Передоз? Авария?

Открывается первая ссылка: «Вокалист Children of Pestilence Дилан Бладлесс задержан по обвинению в трёх убийствах».

– Что, мать вашу? – восклицает Джей.

– Нет, – мотает головой Энди. – Нет.

Он уже не разговаривает по телефону, а, как и мы, смотрит в монитор с выражением полной растерянности на лице.

Я читаю статью: «Опубликовано восемь минут назад. Сегодня утром фронтмен известной американской группы Children of Pestilence задержан по обвинению в трёх убийствах в разных точках мира. В данный момент ведётся расследование, в течение которого музыкант будет находиться под стражей. Детали дела пока не разглашаются».

Далее несколько фотографий, как Дилана ведут к полицейской машине.

– Что за..? – Майк непонимающе смотрит на экран.

Дилан – убийца? Это какой-то бред.

– Надо позвонить Дугласу! – решает, наконец, Энди. – Может, он разъяснит нам, что к чему.

Тур-менеджер на звонки не отвечает, басист тем временем пытается поймать его онлайн в какой-нибудь из соцсетей.

– Ничего, – сокрушенно качает головой он. – Как сквозь землю провалился.

Остаток дня мы уже не подходим к инструментам, а просто сидим, тупо уставясь в мониторы. Новостные ленты пестрят сообщениями о Дилане, но никакой новой информации не дают. В основном это переформулированные те несколько строчек, что мы прочитали утром, кое-где сдобренные надуманными подробностями.

– «Организация убийств в разных частях мира», – цитирует Джей. – О, да, а дальше напишут, что Дил глава наркокортеля и поставщик живого товара из Азии.

Сидеть и читать постоянно обновляющиеся новости можно бесконечно, пока сам себя не одёрнешь и не решишь, что пора идти домой. Мы отключаем инструменты, обесточиваем пульты, выключаем свет, берём вещи и спускаемся на парковку. Уже у дверей нас встречает, по меньшей мере, человек шесть журналистов. Они не дают буквально сделать шаг.

– Скажите, эта история с Диланом – правда?

– Где он сейчас?

– Какое ваше мнение об этом?

– Вы верите в это?

– Что будете делать?

– Будет ли опровержение?

– У вас запланированы концерты? Их отменят?

Вопросы сыплются как камни, новый вопрос – новый удар. И нет Дугласа, который разогнал бы журналистов. Джей, идущий впереди, локтями прокладывает себе дорогу, мы плетёмся за ним. Мне тычут в лицо несколькими микрофонами сразу, и в голову приходит глупая ассоциация с групповым порно. Становится мерзко, хотя казалось, что мерзее уже некуда.

– Без комментариев, без комментариев, – бормочут за моей спиной Энди и Майк.

Мы идём каждый к своей машине, в разные части стоянки, вынуждая и журналистов разделиться.

– Что вы думаете об этой ситуации? – женщина в красном костюме обгоняет меня и идёт, пятясь и тыча в меня диктофоном.

Мысленно желаю ей упасть, нажимаю на кнопку сигнализации. Автомобиль приветственно мигает фарами.

– Созвонимся! – кричит нам Джей, усаживаясь в свою машину.

Машу рукой ему и ребятам, тоже сажусь и захлопываю дверцу прямо перед носом девицы в красном.

Выезжаю на дорогу, перевожу дыхание, мысли мечутся в голове, не желая улечься. Включаю радио, надеясь послушать музыку и расслабиться, но там тоже говорят о Дилане. С досадой ударяю ладонями по рулю, машина виляет в сторону. Выравниваюсь, извиняясь, мигаю фарами соседям по полосе. Надо успокоиться.

Но как это можно сделать, когда назойливые журналисты дежурят и у моего дома тоже? Хорошо, что хоть здесь можно избежать общения с ними. Я заезжаю в гараж, он у нас смежается с основной постройкой, опускаю роллет и оказываюсь отрезанным от внешнего мира.

Из гаража выхожу прямиком на кухню. В дверном проеме появляется жена.

– Лейтон, в чём дело? – в её глазах беспокойство. – Что Дилан опять натворил?

– Надеюсь, что ничего.

– Ты что-нибудь об этом знаешь?

– Не больше, чем ты.

Она вздыхает. Я открываю холодильник, изучаю его содержимое, закрываю.

Следующие пару дней мы почти безвылазно сидим в своих домах, потому что выйти на улицу, не столкнувшись с журналистами, нельзя. Общаемся друг с другом только по телефону.

Наконец, звонит Дуглас и просит нас всех собраться вместе.

– Не суйтесь к Дилану! – первое, что он нам говорит.

– Почему? – спрашивает Майк.

– Ты был у него? – это уже я.

– Да, был. И на этот раз он влез в такое дерьмо, что не отмоешься. Поэтому держитесь от него подальше. Хотя бы пока. Я серьёзно.

– Он правда арестован?

– Да. И обвинение нешуточное. Я общался с его адвокатом, Дилану приписывают три убийства, в том числе и Уайтхарта.

– Не верю! – восклицает Энди.

– И организацию убийств по всему миру через Интернет, – заканчивает предложение тур-менеджер.

Джей и Майк переглядываются.

– Он действительно много времени проводил онлайн, – говорит гитарист.

– Бред, ерунда, – Энди трясёт головой, словно отгоняя наваждение. – Не может быть.

– А как он? – спрашиваю я.

– Всё отрицает. Настроен позитивно.

– Что нам делать? – смотрит на Дугласа Майк. – Мне звонили со студии, требуют объяснить ситуацию,

– Может, дать какую-нибудь пресс-конференцию? – предлагает Энди.

– Нет! Никаких интервью, пока не расставим точки над i. Слишком многое на кону. И приготовьтесь к тому, что вас будут вызывать в полицию. Подумайте хорошенько, что им сказать.

Некоторое время мы сидим молча, погрузившись каждый в свои мысли.

– А что мы можем им сказать? – оглядывает присутствующих Майк. – Кроме правды?

– Что вы почувствовали, когда узнали о том, что Дилан задержан? – спрашивает журналистка.

– Надежду, разочарование, злость.

– Вы перечисляете по мере хода расследования?

Киваю.

– А что чувствуете сейчас?

– Пустоту.

И я не знаю, что с ней делать. Правда в том, что я скучаю по Дилану. Но не по тому Дилану, который сидит сейчас за решёткой, а по старому Дилану, с которым мы вместе писали песни, смеялись, жили в одном гостиничном номере.

И это та правда, которую я не могу раскрыть никому. Даже коллегам по группе, которые, я уверен, чувствуют то же самое. Я пытаюсь затолкать эти чувства в глубину себя, но вместе с ними заталкиваются и все остальные. Я понимаю, что очерствел и замкнулся, но ничего не могу с собой поделать.

Слишком дороги мне были Дилан и группа, чтобы просто так взять и вычеркнуть из жизни двадцать лет.

– Что будет с Children of Pestilence?

– Не знаю, – честно отвечаю я.

Прошло уже два с половиной года, мы не объявляли о распаде. Коллектив существует и не существует одновременно. Просто ни у кого нет сил, чтобы окончательно распустить группу. Решаю, что нужно пояснение и говорю:

– Сейчас все заняты разными делами. Я, как вы, наверное, знаете, открыл итальянский ресторан. Я всегда очень любил итальянскую кухню. Там готовят блюда по оригинальным рецептам. Мы подаём не только всем известные блюда, такие как паста, пицца или тирамису. Там можно отведать минестроне, диталини, лигурийский песто. Шеф-повар-итальянец творит настоящие чудеса…

Журналистка покашливает, я понимаю, ей не нужна реклама моего ресторана, поэтому, слегка раздосадованный, возвращаюсь в прежнее русло:

– Энди и Майк что-то записывают вместе, Джей продюсирует молодые коллективы.

– Вы общаетесь друг с другом?

– Да. Конечно, гораздо меньше, чем когда мы гастролировали с Children of Pestilence, но и в этом есть своя прелесть. У нас остаётся больше времени на частную жизнь, времени, которое мы можем уделить своим близким. Мы всегда были друзьями, и ими останемся.

Я намеренно не стал рассказывать про тот кошмар, который мы все пережили в первый год после ареста Дилана. Мы не доверяли друг другу, подозревали, скрывали всё, что могли. При встречах чаще молчали, боясь выдать свои эмоции. Только недавно мы снова обрели то взаимопонимание, которое было между нами всегда. Возможно, мы скоро обсудим возможность записать что-нибудь вместе. Но пока ещё рано об этом говорить.

– Вы виделись с Диланом в тюрьме? – задаёт новый вопрос она.

– Нет.

– А собираетесь это сделать?

– Нет.

– Почему?

– Мне нечего ему сказать.

Ложь.

– В соцсетях всерьёз обсуждается версия, что все члены группы знали, чем занимается Дилан, но так как Children of Pestilence были коммерчески успешным проектом, молчали…

Резко встаю, едва не опрокинув чашку с кофе.

– Во-первых, – говорю. – Children of Pestilence никогда не были проектом. А во-вторых – никакие деньги не стоят человеческих жизней.

Журналистка растеряна. Видимо, у неё остались ещё вопросы, но мне уже всё равно. Я и так сказал больше, чем стоило.