Текст книги "Тайная жизнь Дилана Бладлесса"

Глава 7

Людей переживают их грехи.

Заслуги часто мы хороним с ними.

Уильям Шекспир «Юлий Цезарь»

Children of Pestilence любят и всегда любили своих поклонников. Именно ради них мы ездим в долгие туры, играем концерты в душных клубах и выступаем на фестивалях под палящим солнцем или проливным дождем. Кто-то может сказать, что мы делаем это из-за денег. Таких людей я поспешил бы разуверить: если бы мы делали это только ради денег, мы исполняли бы другую музыку для другой аудитории, и играли бы на закрытых вечеринках богачей.

Годы концертной жизни научили нас многому и, встречая недобросовестных организаторов и арт-директоров, мы постепенно вносили поправку за поправкой в наш райдер. Появились пункты о предоплате, замечания о нашем праве отменить концерт при невыполнении условий промоутером, штрафы и тому подобное. Конечно, Дуглас старается избегать подобных крайностей, но, сегодня, кажется, не тот случай.

Перед нами стоит нездорового вида арт-директор и уверяет:

– Деньги будут после шоу. Это точно.

– Только – до, – отвечает тур-менеджер.

Они с Дугласом ведут подобный бесполезный диалог уже не менее двадцати минут, но дело с мёртвой точки не сдвигается.

– Мой бухгалтер занимается переводом, сейчас это физически невозможно. Там какие-то проблемы со счётом, я не вникал.

– Почему ваш бухгалтер занялся этим только сейчас? Вы знали, что к вам едет группа, с которой нужно рассчитаться.

Арт-директор снова начинает юлить. Мы не вмешиваемся, хотя для меня ясно видно, что нужной суммы денег у него нет и не будет. Судя по его трясущимся рукам, он пропил их или потратил на дешёвые наркотики.

Дуглас уже начинает выходить из себя:

– Я не хочу терять время. Если не будет денег – не будет концерта, посему мы сейчас соберёмся и уйдём.

– Но вы не можете просто так уйти, – арт-директор пускает в ход последний аргумент – Ваши поклонники в зале ждут вас. Вы вот так просто бросите их?

Дилан прокашливается:

– Простите, а нет ли у вас в баре чего-нибудь согревающего? Что-то в горле запершило…

Подозрительно смотрю на вокалиста – что он опять задумал?

– Не надо вмешивать сюда поклонников, – говорит Дуглас. – Мы сами с ними разберёмся.

– Мы можем избежать очень большого скандала, если вы позволите мне рассчитаться после шоу…

– Нам не привыкать к скандалам.

– Меня кто-нибудь слышит? – кричит Дилан. – Если вы немедленно не принесёте мне что-нибудь от боли в горле – концерт не состоится даже если вы осыплете нас золотыми слитками!

– Одну минуту! – арт-директор тут же выбегает.

– Болван, – ворчит вокалист.

– Дил, тебе больно глотать? – Дуглас подходит к нему. – Только не говори, что простыл. У нас ещё шесть концертов подряд.

– Какой-то дискомфорт, – тот неуверенно прикасается к шее в районе горла. – Першит. Возможно, съел что-то не то…

Тур-менеджер сопит. Мне кажется, что я даже вижу, как напряженно он думает. Но озвучить своё решение Дуглас не успевает, так как появляется арт-директор с кружкой чего-то дымящегося и ароматного.

– Имбирный чай с мятой, – объявляет он.

– Благодарю, – Дилан принимает из его рук чашку.

– Так, что у нас насчёт денег? – тур-менеджер возвращается к главному вопросу вечера, но вместо ответа снова слышит невразумительный лепет.

– Тогда мы уходим, – Энди поднимается с дивана. – Я лучше посплю в гостинице. Нам рано вставать.

– Деньги сейчас будут! Мой бухгалтер уже едет в банк!

– В банк? – переспрашивает Дуглас. – В такое время?

– У нас есть связи.

Майк и Энди переглядываются. Платить он не собирается, это ясно как день. Но зачем пытаться задержать нас? Тур-менеджер, кажется, готов броситься на него с кулаками, атмосфера накаляется, мне становится не по себе. Я никогда не видел Дугласа таким злым, как сейчас.

– Простите, – прокашливается Дилан. – Может, сейчас это и к лучшему, что денег нет.

Все непонимающе смотрят на него.

– Я боюсь, что петь сегодня не смогу, – он снова потирает горло. – В другой ситуации я, возможно, извинился бы, и мы поискали бы решение проблемы вместе, но сейчас явно не тот случай.

Арт-директор озадачен, а Дуглас уже полностью переключился на Дилана:

– Дил, что с горлом? Давай завтра вызовем фониатра. Это серьёзно. На такое нельзя закрывать глаза.

– Если мне понадобится доктор – я попрошу, – с этими словами вокалист берёт со спинки стула свой кожаный жакет и выходит из гримёрки.

– Он пойдёт через зал? – встревоженно спрашивает Энди. – Его же там разорвут на части!

Дуглас пару секунд просто мечется на месте, не зная, проучить ли ему арт-директора или догнать Дилана.

Наконец, он выбирает второе, а мы остаемся в гримёрке, совершенно не зная, что делать. Арт-директор тоже ретируется, Энди садится обратно на диван.

– И? – вопрошает он.

Мы разводим руками. Дилан ушёл, Дуглас побежал за ним, организатор поспешил унести ноги, пока оба не вернулись.

– Я так понимаю, концерта не будет, – говорит Джей. – Думаю, стоит пойти раздать автографы.

– Может, сначала дождаться возвращения Дуга? – неуверенно предлагает Майк.

– Нам совсем не обязательно спрашивать у него разрешения прежде чем сделать шаг.

Барабанщик тоже выходит, за ним идёт Энди.

– Ты тоже пойдёшь? – поворачивается ко мне Майк.

– Не знаю, – пожимаю плечами. – Но, наверное, надо.

Мы с Майком последние выходим к публике, фотографируемся, расписываемся. Все спрашивают, куда делся Дилан. Я вру, что ему стало плохо и пришлось срочно уехать, извиняюсь за несостоявшийся концерт, обещаю, что мы обязательно вернёмся в следующем году (на самом деле не вернёмся уже никогда) и отыграем крутейший сет.

Автограф-сессия, а, вернее, мит энд грит, затягивается далеко за полночь. Дуглас терпеливо нас ждёт, мы устали, хотим уйти, но необъяснимое чувство вины перед поклонниками не дает этого сделать.

Когда я, измотанный, возвращаюсь в отель, то вижу Дилана. Он стоит у окна со стаканом виски и смотрит вниз, на парковку.

– Не спишь, – говорю.

– Не сплю, – отзывается тот.

– Лед, – киваю на его стакан. – Я думал, у тебя горло.

Вокалист не отвечает.

Несколько секунд жду, что он что-нибудь скажет, но Дилан молчит, и я иду в душ. А когда возвращаюсь, он всё так же стоит глядя в окно.

– Обманщиков и мошенников надо наказывать, – говорит вдруг он. – И этому типу повезло, что я просто ушёл сегодня.

– Просто «Номер пять»? – спрашивает меня журналист.

– Да, просто «Номер пять», – киваю.

– Почему вы не дали пластинке более говорящего названия? Это ведь заключительная работа, она должна запомниться слушателям.

– Она запомнится, не сомневайтесь, – зло отвечаю я.

Тот немного обескуражен, но продолжает задавать вопросы, согласно плану.

– Будете ли вы и дальше сотрудничать с Дэймоном Кэффри?

– Возможно, в рамках других проектов. Children of Pestilence творческую деятельность возобновлять не будут.

– Это точно?

– Точно. Как то, что меня зовут Лейтон.

– Хорошо. Спасибо за интервью, Лейтон. Хорошего дня.

– Вам спасибо, – пожимаю журналисту руку, встаю.

Почему я должен быть вежлив с ним, после того, как он решил вывернуть мне душу наизнанку? Почему я должен честно отвечать на вопросы, если честный ответ покоробит читателя, а редактор даже не пропустит его в печать? Зачем я вообще продолжаю соглашаться на интервью, несмотря на то, что группа распалась? Можно всегда придумать уважительную причину, а можно и не придумывать. Просто сказать как есть – я не хочу общаться с прессой. И никто меня за это не осудит.

Я никогда не думал, что Children of Pestilence разойдутся таким образом: без общих собраний, тихо, грустно, не глядя друг другу в глаза. Признаться честно, я упустил этот момент, когда группы не стало. Мы просто существовали в непонятном подвешенном состоянии, а потом вдруг оказались распавшимися. Но что было между?

А этот альбом, мы специально не стали его озаглавливать, чтобы хоть что-то отличало его от остальных пластинок группы. Для его записи у нас не было ни желания, ни вдохновения, ни вокалиста. Я не хочу обижать Дэймона, но это действительно так. Однако вряд ли простые обыватели смогут постичь этот смысл. Для них альбом «Номер пять» такой же, как и другие работы Children of Pestilence, только поет там другой человек. Так ли это важно, если музыка хороша? А если музыка пуста?

Я начинаю заниматься самокопанием, как это обычно происходит после интервью или других напоминаний о Children of Pestilence. Думаю о том, что могло бы быть, разгляди мы в Дилане не просто капризную рок-звезду, а человека, которому нужна помощь. Но, увы, каждый видит только то, что хочет, и нам было удобнее принимать выходки фронтмена за блажь знаменитости или эпатаж. На самом же деле все было гораздо глубже.

Тревожные звоночки раздавались уже давно, но даже абсолютного слуха музыканта не хватило, чтобы их услышать.

Мы в поезде Торонто-Ванкувер. Как и указано в райдере, для нас выкуплено два просторных купе. В одном еду я, Дилан, Дуглас и Майк, а в другом – Энди, Джей и наш звукорежиссёр Рон. Дуглас сидит, склонившись над ноутбуком, Дилан и Майк играют в шахматы, я смотрю в окно. Мы специально поехали поездом, чтобы полюбоваться красотами Канады и немного отдохнуть, но окружающая природа, кроме меня, похоже, никого не интересует.

Солнце садится, и великолепная заснеженная гора Робсон тает в его лучах. Как же красиво…

– Шах и мат! – объявляет Дилан.

Майк вздыхает, вокалист выиграл уже три партии подряд.

– Ещё одну? – спрашивает он.

– Слушай, нет, я хочу немного почитать.

– Ну Майк…

– Нет, – гитарист отворачивается от стола.

– Лейтон? – с надеждой смотрит на меня Бладлесс.

У меня нет никакого желания раздумывать над блокадами и гамбитами и, наверное, это написано на моём лице, потому что он поворачивается к тур-менеджеру.

– Шахматы – это, конечно, хорошо, – говорит Дуглас. – Но сейчас мне нужно собрать вместе все предложения касательно будущего тура и составить более-менее приемлемую логистику.

Дилан принимает обиженный вид.

– Это для вашего же удобства, – произносит тур-менеджер.

– Это может подождать, партия в шахматы не займёт много времени. Особенно с тобой. Я сделаю тебя в два счёта.

Тот не отвечает. Вокалист ещё несколько минут сидит надувшись, потом встаёт и выходит. Наверное, пошел донимать ребят в соседнем купе.

Я снова поворачиваюсь к окну. Я люблю природу, её величие и спокойствие. Гора Робсон медленно скрывается в вечернем тумане, а вскоре солнце полностью прячется за горизонтом и становится совсем темно.

Некоторое время смотрю в чёрную пустоту за окном. Дуглас всё так же увлечён работой, Майк читает.

Решаю понаблюдать за шахматным поединком и иду в соседнее купе. Заглядываю, но Бладлесса там нет.

– Что? – спрашивает меня Джей.

– А Дилан не заглядывал к вам?

– Нет. А что?

– Ничего, – закрываю дверь и стою в замешательстве.

Куда он мог направиться?

Иду в вагон-ресторан, но и там его не оказывается. Тянусь к карману за телефоном, чёрт, я же оставил его в купе. Какое-то нехорошее чувство шевелится внутри меня, но я не даю панике захлестнуть себя.

В надежде, что мы с Диланом каким-то чудом разминулись, возвращаюсь в наше купе.

– Быстро ты, – замечает Майк.

– Дилана нигде нет.

Дуглас вопросительно смотрит на меня.

– Я думал, он с ребятами в купе… – почему-то под взглядом тур-менеджера чувствую себя виноватым.

А он уже набирает номер вокалиста и сообщает:

– Выключен.

– Что будем делать? – спрашиваю.

– Ничего. С движущегося поезда он никуда не денется.

– А вдруг ему стало плохо и он сейчас где-нибудь в туалете без сознания? Или упал и ударился головой, или…

– Лейтон! – восклицает Майк. – Откуда у тебя вообще берутся такие мысли? Да, он скорее всего действительно в туалете, нюхает кокс с ободка унитаза!

– Лейтон прав, – Дуглас встаёт. – Лучше проверить.

Выходим в коридор.

– Мы же не будем заглядывать в каждое купе? – спрашиваю.

– Нет, думаю, в первую очередь стоит проверить ресторан и бар.

– Я там был.

– Вы могли разминуться.

Очень на это надеюсь.

Мы двигаемся вдоль вагона, во многих купе уже погасили свет, пассажиры спят.

– Надо было тебе сыграть с ним в шахматы, – говорю.

Дуглас не отвечает.

Проходим вагон-ресторан, ещё один купейный.

– Как сквозь землю провалился, – бормочет тур-менеджер.

Начинаются сидячие вагоны. Места в них дешевле на пятьдесят-сто долларов, но люди готовы провести долгую дорогу сидя, почти не имея возможности сменить позу, лишь бы сэкономить эту небольшую сумму. На собственном комфорте экономить нельзя.

– Я думаю, здесь ему совершенно нечего делать, – оборачивается Дуглас. – Наверное, Майк был прав, и он, действительно, заперся где-нибудь.

– Нет уж, давай дойдём до конца состава, – упрямлюсь. – Если начали что-то – нужно закончить.

Переходим в следующий вагон. Основное освещение уже потушили, лишь над некоторыми сидениями горят одинокие лампочки. Большинство же уже спит. В неудобных позах, запрокинув головы и открыв рты. С разных сторон доносится храп. Мне здесь не нравится.

Следующий вагон.

– Что там за столпотворение? – указывает вперёд Дуглас.

Пассажиры собрались вокруг какого-то одного сидения, заглядывают друг другу через плечо, вид у всех очень серьёзный. Их так много, что они полностью заблокировали узкий проход.

Пробиваюсь к эпицентру событий и вижу Дилана. Он играет в шахматы с импозантного вида пожилым человеком и, судя по расстановке фигур на доске – проигрывает.

– Лейтон, – улыбается мне он. – Ты тоже захотел сыграть?

– Можно было хотя бы оставить телефон включённым, мы волновались.

– Боже, куда я денусь с подводной лодки? – он обводит рукой вагон. – Присядь, составь мне партию. Только смотри: тут очередь.

Люди щёлкают камерами своих смартфонов. Я еле сдерживаюсь от того, чтобы не застонать – сейчас Дилан-шахматист будет во всех Инстаграмах, а утром нас, растрепанных, будет встречать на вокзале толпа фанатов, так как все поймут каким рейсом мы ехали. Ну, спасибо, Дил.

Между людьми протискивается, наконец, Дуглас.

– Дилан! – восклицает он. – Какого чёрта ты тут делаешь?

– Я просто хотел поиграть в шахматы, – невинными глазами смотрит на него тот. – Но вы отказались играть со мной, и я решил найти себе соперника здесь. Желающих оказалось много.

Тур-менеджер вздыхает. Ясно, он думает о том же, о чём и я: Инстаграмы.

– Ты не мог бы вернуться в купе? – спрашивает он.

– Нет, спасибо, мне и здесь хорошо.

Дуглас стоит рядом с ним, скрестив руки, вокалист какое-то время пытается его игнорировать, но в конце концов взрывается:

– Можно не стоять надо мной?

– Я просто жду, пока вы закончите партию, и мы вернёмся в купе.

– В таком случае, ждать придётся долго. Я поспорил с этим джентльменом, что смогу обыграть всех желающих в этом вагоне. Пока мне это удаётся.

Тур-менеджер хочет что-то сказать, но я трогаю его за плечо:

– Пошли, Дуг, это бесполезно.

Тот уходить явно не хочет.

– Дилан доиграет и придёт тоже, – убеждаю его. – Теперь мы знаем, где он, и что с ним всё в порядке, и можем спокойно ложиться спать.

– Ну хорошо, – Дуглас сдаётся. – Идём.

– Доброй ночи, – улыбается нам Дилан.

Я киваю, тур-менеджер просто молча уходит. Не понимаю, почему он так злится.

Майк уже спит, книга лежит у него на груди, поднимаясь и опускаясь вместе с его дыханием. Я выключаю лампочку над его кроватью и забираюсь на верхнюю полку, Дуглас снова устраивается за столиком с ноутбуком.

– Спокойной ночи, Дуг, – говорю.

– Взаимно, – он всё ещё недоволен.

Лежу, но уснуть не получается. Купе освещается лишь мягким светом от ноутбука Дугласа. Я слушаю стук колёс, а в голове вертятся слова Дилана: «Никто не хотел играть со мной».

Никто. Не. Хотел. Играть.

Мы лежим в кроватях в гостиничном номере, и Дилан с упоением рассказывает мне про своего соседа. Мне не очень интересно, но я, как всегда, вежливо слушаю.

– И вот, он опять явился. Он постоянно норовит сунуть свой нос в мои дела. Чёрт, Лейтон, подумать только – ему всего сорок пять лет, а выглядит он словно ему шестьдесят.

– Возможно, у него проблемы со здоровьем?

– У него проблемы с головой. Уже, наверное, раз десять он присылал мне заявку в друзья в Фейсбуке и раз десять я её отклонял! Но он не останавливается. Я спросил, зачем он это делает, и он ответил – потому что он мой сосед. И что с того?

Я не отвечаю, но Дилан ответа и не ждёт.

– Я не хочу смотреть на него в списке моих друзей. Я достаточно вижу его мерзкое лицо, когда выхожу на балкон, а он стрижёт газон в своём засаленном халате. Весь его вид вызывает у меня отвращение: эти растрёпанные волосы, небритый подбородок… Нет, я не имею ничего против щетины, когда она аккуратная, но эти его проплешины на щеках! Так и хочется побрить!

Не понимаю его возмущения. Неужели так сильно могут раздражать чьи-то небритые щёки? Зеваю.

– А когда он начинает жарить барбекю! – Дилан взмахивает руками. – Отвратительное зловоние стоит над всем кварталом. Господи, клянусь, я убил бы его, будь я уверен, что мне за это ничего не будет.

– Дилан…

– Это ещё не всё! У него есть подруга. Такая же отвратительная, как он. Встретились два одиночества. Ты можешь себе представить, какие дети у них родятся? Одна мысль об этом вызывает у меня желание его кастрировать, потому что просто нельзя плодить таких, как он. Знаешь, иногда просто хочется собрать всех некрасивых людей в большой мешок и утопить, сжечь, раскатать катком…

– Что-то запахло фашизмом, – говорю.

– Это не фашизм, а очищение. Таким бесполезным и уродливым людям, как он, незачем коптить небо. Планета перенаселена, нация деградирует…

У меня звонит телефон, избавляя от дальнейшей необходимости слушать излияния Дилана. Дуглас просит всех через двадцать минуть собраться внизу.

Я прокручиваю эти воспоминания в голове одно за другим, пытаясь понять, как в Дилане могли уживаться такие разные черты характера.

Я всегда знал, что он мизантроп, но те откровения меня даже немного испугали. От его слов веяло настоящей ненавистью. И не конкретно к соседу, а ко всему человечеству.

«Children of Pestilence умеют удивлять» – сказал он в одном из интервью. Да уж, и на сей раз мы побили в этом все рекорды.

Глава 8

Прошло три года, я почти не вспоминаю о Дилане, о группе. У меня есть ресторан, семья, свои собственные заботы, дела. Я никогда не думал, что случится так: мы не общаемся с людьми, которых я называл своими лучшими друзьями, я очень долго не играл на гитаре, хотя клялся, что не выпущу её из рук.

Удивительно, мы принимаем некоторые вещи как данность, думая, что они никогда не перестанут быть частью наших жизней, а потом всё обрывается. Бессмысленно. Болезненно. Внезапно.

Я иду из ресторана пешком. Погода сегодня отличная, мне некуда спешить, и я позволяю себе насладиться видом голливудских холмов, раскинувшихся вдали. Но вдруг мужчина, стоящий у киоска с мороженым, привлекает моё внимание. У него длинная борода и усы, уже с проседью. Волосы собраны в маленький хвостик на затылке. На нём солнечные очки, футболка белого цвета и бежевые шорты. Ничего примечательного, обычный житель Лос-Анджелеса, но что-то в нём есть, и я бессознательно становлюсь в очередь позади него. Рассматриваю его спину, плечи, и этот силуэт кажется мне знакомым, но я не могу понять – откуда. Наконец, он поворачивается.

– Джей!

– Лейтон, – без тени улыбки говорит он.

– Как твои дела? Торопишься?

Барабанщик (могу я так его называть?) смотрит на мороженое в своей руке, на меня. Ясно, что он совсем не рад нашей встрече.

– Поговорим? – спрашиваю, пока он думает, что сказать. – Мы сто лет не виделись!

Тот кивает, и мы идём к столику. Мне тоже приходится купить мороженое, хоть я его терпеть не могу. Джей задумчив и серьёзен, а из-за бороды кажется лет на десять старше. Я не привык видеть его таким.

Хочется начать непринуждённую беседу, будто встретил хорошего старого знакомого, которого давно не видел, но почему-то не получается.

– У тебя такая борода, – говорю, не придумав ничего поумнее.

– Да, – Джей гладит её рукой.

Идиотская ситуация. Уже жалею, что остановил его, ковыряю мороженое ложечкой.

– Растает.

– Что?

– Ты не ешь, – поясняет Джей. – Мороженое растает.

Заставляю себя проглотить маленький мерзкий холодный кусочек и спрашиваю:

– Чем ты сейчас зарабатываешь на жизнь?

– Всем. Фотографией, – он усмехается. – Мы до сих пор получаем отчисления за Children of Pestilence, можно нигде не работать.

Он прав, но из полученных отчислений не хочется тратить ни цента, вообще к ним прикасаться не хочется.

– Слышал, у тебя ресторан?

– Да, – киваю. – Итальянский.

– Обещаю обязательно зайти, – Джей улыбается, но я знаю, что он не зайдёт.

– Как твоя семья? – спрашиваю.

Тот несколько секунд смотрит в одну точку, а потом произносит то, чего я совсем не ожидал услышать:

– У моего сына диагностировали аутизм.

Я ошарашен. У сына Джея? Аутизм?

– Он никак не начинал говорить, – барабанщик трёт переносицу. – Мы стали беспокоиться. Одри беседовала с другими мамочками на эту тему, и одна из них, сидя у нас в гостях высказала предположение, что это может быть аутизм. Я вытолкал её в шею, кричал, чтобы не смела называть моего сына умственно отсталым. А потом началось всё это: педиатры, нейропсихологи, генетики… А совсем недавно поставили диагноз.

– Может, это ещё не точно?

– Это точно, – Джей вздыхает.

Я не знаю, что сказать. Мороженое превратилось в жидкую массу неприятного цвета.

– Вы справитесь, – хочу положить руку ему на плечо, но почему-то не решаюсь. – Вы сильные.

– Я тоже думал, что я сильный, – тот качает головой. – Я только выбрался из одного ада, как меня бросили в следующий.

А мне кажется, я до сих пор в аду.

– Ты играешь на ударных? – неудачная попытка сменить тему.

– Установка ушла с аукциона за круглую сумму, на которую я накупил фототехники.

– А ты общался с кем-нибудь из ребят? – ловлю себя на мысли, что вопросы задаю только я. Ему, что, вообще ничего не интересно?

– Мы с Майком поздравляли друг друга с Рождеством. Если это можно считать общением…

– Как он?

– Из нашего обмена пожеланиями это было непонятно.

– А ты знаешь что-нибудь о… – в горле встаёт ком. – Ну…

– О Дилане? – выручает меня Джей. – Нет.

Не решаюсь поднять на него глаза. Неужели я осмелился спросить о Бладлессе, показать свой интерес?

Джей нарочито громко кладет ложку в пустую вазочку:

– Отличное мороженое, – говорит он. – Зря ты не стал его есть.

Пожимаю плечами, понимаю, что наша короткая беседа окончена.

– Мне пора идти, – он протягивает руку. – Рад был повидаться.

– Я тоже, – стараюсь, чтобы моё пожатие было крепким и твёрдым, но рука, кажется, всё равно дрожит.

– Ещё встретимся, – Джей встаёт.

Киваю, но не уверен, нужно ли. Нам уже никогда не вернуть былую близость. И стоит ли пытаться? Дальше каждый пойдёт своей дорогой.

Я смотрю Джею вслед, надеюсь, что он обернётся, но этого не происходит. И ладно! И я не буду на него смотреть.

– Лейтон! – жена щёлкает пальцами у меня перед носом.

Словно очнувшись от гипноза, хлопаю глазами.

– Ты не с нами, – говорит она.

– Я просто задумался, прости.

– О чём?

– Обо всём, – не хочу говорить ей о встрече с Джеем, о его сыне, да и вообще о том, что беспокоит меня в последнее время.

Я стал много читать про кризис среднего возраста. Возможно, виной тому моя мнительность, но я всё чаще и чаще замечаю у себя его характерные симптомы. Его развитие – неконтролируемый процесс, и я боюсь стать таким же чудовищем, как Дилан.

– Тебе какой кусок торта положить? – спрашивает жена. – С джемом или шоколадом?

Закатываю глаза. Любой. Можно оба. Можно ни одного.

– Лейтон!

– Мне всё равно! Возьми, какой нравится тебе, а я съем то, что осталось!

– Но я спрашиваю тебя.

– Мне всё равно, – повторяю я.

– Ничего вообще больше не буду спрашивать, – ворчит она. – Если ты сам о себе не думаешь, почему о тебе думать должна я?

Подхожу, нежно беру её за плечи:

– Дорогая, ты понимаешь, что это совсем не важно?

Она смотрит на меня такими глазами, как будто не понимает.

– В мире есть столько вещей, о которых стоит подумать. И это явно не торты.

– Но нам не надо думать обо всём этом. У нас есть наша семья, наш маленький мир, и здесь мы думаем об игрушках, тортах, сериалах, обедах и ужинах…

Я опускаю руки:

– Это всё такие мелочи.

Жена молчит.

– Такие ненужные мелочи… – иду наверх, запираюсь в своём кабинете.

Что она должна подумать? Я веду себя как свинья, она готовила, пекла эти проклятые торты для меня и детей, а я мало того, что не оценил её стараний, так ещё и произнёс какую-то весьма неубедительную речь о важности… чего? Что в этом мире действительно важно?

Я открываю ноутбук и печатаю в строке поиска всего два слова: «Дилан Бладлесс». Перед глазами всплывает вереница ссылок и справа краткая справка из Википедии. Фотографии, на которых мы засняты вместе, такие молодые и беззаботные…

Отгоняю от себя ненужные сентиментальные мысли. Я не для того сел за компьютер, чтобы сокрушаться над судьбой Дилана или своей. Читаю заголовки статей: «Дилан Бладлеес думал, что будет и дальше безнаказанно убивать», «Бывшая подружка Бладлесса рассказала о его странностях», «Бладлесс признал себя намеренным и осознанным убийцей». Это всё я и так знаю, это мне неинтересно.

Открываю свободно плавающий в сети отчёт с судебного заседания, где Дилану вынесли окончательный приговор. Никогда не думал, что следственные документы можно так запросто найти в Интернете. Шестнадцатистраничный файл, изобилующий терминами, я пробегаю глазами за несколько минут. Какой же всё-таки ужас. Дилану инкримировали три убийства, а так же хранение и распространение наркотиков.

Распечатываю последний лист, где указаны имена судьи, следователей, прокурора и защитника, список присяжных. К нему я вернусь позже.

Перехожу на форум на нашем официальном сайте. Давно заброшен. Но я не верю, что Children of Pestilence перестали обсуждать. Группа, попадающая в ситуацию подобную нашей, должна вызывать ещё больший интерес, чем раньше. Или я не прав и это временный всплеск?

«Дилан Бладлесс подал апелляцию на сокращение тюремного срока». Открываю статью. Просматриваю. Да, подал. Апелляцию в итоге отклонили. Откидываюсь на спинку стула, смотрю на фото Дилана из полицейского участка, последнее его фото, которое было где-либо опубликовано. Но этому снимку уже три года. Интересно, какой Дилан сейчас?

Мне кажется, я ещё никогда не забирался в Гугле так далеко, на седьмую-восьмую страницу поиска. Я сам не знаю, что я ищу, но моя интуиция подсказывает, что останавливаться нельзя. Я не получу ответы на вопросы, которые мучают меня уже несколько лет, но, может, смогу хотя бы понять, что двигало Диланом, и что получилось в итоге?

«Армия Бладлесса» – это название сразу бросается в глаза среди кучи ссылок с одним и тем же материалом, рассказанным на разный лад. Захожу на сайт. Почти все разделы закрыты и требуют регистрации и одобрения администратора. Форма регистрации в несколько раз длиннее обычной и вопросы в ней, мягко говоря, странные. Честно заполняю все поля, полагая, что меня, Лейтона должны, просто обязаны допустить на сайт. Написано, что рассмотрение заявок занимает от одного до трёх дней. Что ж, подождём. Незарегистрированному пользователю на этом сайте поживиться нечем, и я ухожу дальше бродить по форумам.

Удивительно, но у Дилана, действительно огромные группы поддержки по всему миру. Люди обсуждают способы, как можно вытащить его из тюрьмы, где спрятать. Некоторые пишут, что если Дилан убийца – то они хотели бы умереть от его руки, ведь нет ничего прекраснее, чем быть убитым своим кумиром.

Становится мерзко. Фанатизм не должен достигать таких масштабов. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Я ещё долго блуждаю по ссылкам, но не вижу больше ничего интересного. Я знаю, многие ответы кроются на этом закрытом для простых смертных сайте, регистрационную форму которого я заполнил.

Встреча с Джеем очень на меня повлияла, мне начинает казаться, что судьба, Бог или Карма наказывает нас за то, что мы были знакомы с Диланом, за то, что не помешали ему совершать преступления. Или за то, что отвернулись от него, когда ему нужна была помощь?

Беру свой телефон и набираю номер, который недавно собирался стереть. После нескольких гудков в трубке раздаётся усталое:

– Алло.

– Привет, Роберт. Мы можем встретиться?

Я пригласил его в свой ресторан, в отдельную кабинку, где мы могли бы спокойно побеседовать. Заказал капрезе и два ристретто, себе и ему, попросил официанта не выносить, пока гость не придёт.

Я нервничаю, каждую минуту смотрю на часы, приглаживаю и без того ровно лежащие волосы. А что, если он не придёт?

Наконец, Роберт Дин появляется у нашей кабинки в сопровождении официанта.

– Лейтон!

– Роб, – встаю ему навстречу.

Адвокат пожимает мне руку и садится за столик.

– Неважно выглядишь, – говорит он.

Ну, спасибо.

– Ваш ристретто, – официант ставит перед нами по чашке кофе. – И капрезе.

Это для меня. Я должен чем-то занять руки, иначе буду выглядеть ещё более нервным, чем есть на самом деле.

– А ты будешь что-нибудь? – спрашиваю.

– Нет, спасибо, – Дин качает головой.

– Это за счёт заведения.

– Я понимаю, Лейтон, но дело не в этом.

– А в чём?

– С недавнего времени я нахожусь на очень строгой диете, и блюда итальянской кухни она, к сожалению, исключает.

– Жаль, – мне правда жаль, в ресторане есть много блюд на любой вкус. – Решил привести себя в форму?

– Нет, – Дин промокает вспотевший лоб салфеткой. – У меня нашли очень редкую и очень неприятную болезнь желудка, при неправильном питании она грозит обернуться летальным исходом.

Ничего себе! Роберт Дин, сколько я его знал, всегда был бодр и здоров. А сейчас – что? Отекшее лицо, испарина…

Делаю глоток кофе, чтобы немного успокоиться, заедаю салатом. Возвращается глупая мысль о том, что все мы будем в ответе за то, что позволили Дилану гнить в тюрьме. Каждый по-разному, но все мы будем страдать.

– Ты сейчас практикуешь? – пытаюсь вернуть разговор в прежнее русло.

– Конечно, – Дин важно кивает. – Но, в основном, все дела гражданские.

– Болезнь не мешает работе?

– Нисколько. Главное – соблюдать режим питания, вовремя принимать лекарства и ходить к доктору. А у меня с этим проблем нет.

Понимающе киваю. Но я не за тем пригласил Роберта, чтобы обсуждать его здоровье. Я хочу ответов.

– Слушай, – мне почему-то неловко. – А ты всё ещё ведёшь дело Дилана?

– Дело закрыто. Он осуждён.

– Но ты ведь всё равно следишь за развитием событий. Дил подаёт апелляции на сокращение срока, разве нет?

– Нет, – говорит Роб. – Не подаёт.

– Но ведь подавал же! Раньше постоянно писали об этом! Подал – отклонили, подал – отклонили! Почему он остановился?

– Потому что произошло нечто такое, о чём не напишут и от чего не спасут никакие апелляции.