Текст книги "Тайная жизнь Дилана Бладлесса"

– Приступить можно хоть сегодня, – говорит Уандер. – Любая из наших студий для вас всегда открыта.

– Мы начнём послезавтра, – Майк поднимается. – Пожалуй, в той, что на бульваре Сансет.

– Пресс-релиз мне на утверждение, – Дуглас тоже встаёт. – Не забудьте.

Уандер кивает и провожает нас до двери.

Мы в студии на Сансет. Это самая лучшая студия из тех, с которыми сотрудничает лейбл. Здесь работает самый компетентный персонал, стоит самое лучшее оборудование и записываются самые крутые коллективы.

– Всё на высшем уровне, – комментирует Дэймон, оглядывая павильон, который на несколько дней станет нашим.

Я измеряю срок записи альбома в днях, потому что мы не хотим здесь надолго задерживаться.

Джей садится за барабаны, проверяет звук и кивает сам себе:

– Отлично.

Смотрю по сторонам, вспоминаю, как мы проводили здесь время, когда работали над предыдущим диском. Как Дилан готовил имбирно-яичный коктейль в миксере, как долго пытался настроить нужную температуру, как через стекло спорил со звукорежиссёром.

– О чём задумался, Лейтон? – спрашивает Майк, который уже подключил гитару и стоит в полной боевой готовности.

– Нет, – я мотаю головой, словно стараясь отогнать наваждение. – Ни о чём.

– Тогда давайте приступать.

У Дэймона было всего два дня, чтобы ознакомиться с материалом, у нас – чтобы разобрать те наработки, которые мы имели. Нашлись ещё несколько неизданных композиций, но часть авторских прав на них принадлежала Дилану, и мы не стали их трогать.

Для качественной работы срок смешной, но никто не говорил, что запись должна быть качественной, она просто должна быть.

На следующий день нас навестил Дуглас.

– Пресс-релиз прислали, – он вытаскивает из кармана, сложенный вчетверо лист, разворачивает и начинает читать. – «Children of Pestilence выпускают пятый альбом. Пластинка впитала в себя все настроения и события, которые затронули группу в недавнем прошлом, но никак не сказались на профессионализме музыкантов. Девять мощных, резких, эмоциональных треков, приправленных феноменальным вокалом Дэймона Кэффри – вот, что ждёт нас на альбоме.

Вокалист, за плечами у которого имеется приличная дискография из семи сольных альбомов, не побоялся записаться с Children of Pestilence и привнёс в их музыку то, чего ей так не хватало: надрывности, присущей только Кэффри. На пластинке так же присутствует инструментальная композиция, записанная на народных инструментах, которые музыканты привозили из разных уголков мира. По их утверждению, некоторые вещи сделаны вручную в единственном экземпляре.

Children of Pestilence никогда не разочаровывали своих поклонников, и очередной номерной альбом – ещё одно тому доказательство».

– Оперативно они, – замечает Джей.

– Если вас устраивает текст, я утвержу его, и они смогут опубликовать, – Дуглас убирает лист обратно в карман.

– Меня устраивает! – Дэймон пытается улыбнуться, но атмосфера в комнате тяжёлая, и ему не удается её разрядить.

– Да, – кивает Энди. – Это целая ода твоему вокалу.

– Так что? – тур-менеджеру не терпится покончить с неприятной миссией. – Публикуем этот?

– Да, давайте оставим этот, – мы единодушно, но без энтузиазма соглашаемся.

Дуглас уходит, мы снова берёмся за работу.

– Как, по вашему мнению, фанаты отнесутся к этому релизу? – спрашивает в перерыве Джей.

Вопрос действительно интересный. Ребята начинают выдвигать свои версии, спорить, цитировать комментарии из социальных сетей. Я отхожу и наливаю себе кофе. Они гадают, как к релизу отнесутся поклонники и масс-медиа, а кто-нибудь из них подумал, как отреагирует на эту новость Дилан?

Мы всегда кичились тем, что ни разу не меняли состав, что мы друзья со школьной скамьи, что отношения в группе искренние, что мы никогда не играли на публику. А теперь что? Мы записываем альбом с Дэймоном Кэффри в надежде сохранить те несколько тысяч долларов, которыми могли бы пожертвовать ради спокойной жизни. Но нет. Нам всем хочется денег. Больше денег. Ещё больше денег. Дилан предал нас, а мы просто выполняем свою работу, мы – группа.

Чёрт, кого я обманываю? Мы предаём его и свои собственные идеалы, предаём себя, имя Children of Pestilence и своих поклонников.

– Лейтон, всё в порядке? – спрашивает меня Майк.

Вздрагиваю, немного кофе выплёскивается из кружки. На ковролине сливочного цвета расползается коричневое пятно.

– Да, просто задумался, – говорю, отходя в сторону, как бы показывая, что это не я запачкал ковёр.

Допиваю кофе, ребята подстраивают инструменты под другую композицию. Мы продолжаем работу.

Глава 4

Открываю глаза. Яркий солнечный свет заливает комнату. Пора собираться в студию. Работа над альбомом почти закончена. Я чувствую себя опустошённым. Эта запись вытянула из меня все соки. Оглядываясь назад, я почти жалею, что мы согласились выпустить эту пластинку. Надо было отдать деньги и не проходить круги Дантова ада ещё раз, но сокрушаться уже поздно. Несколько раз я думал о том, чтобы просто всё бросить прямо в самый разгар студийного дня. Просто снять с плеч гитару и уйти. Из павильона, из группы. Покинуть город, страну, земной шар.

Но я слишком слаб, чтобы так поступить. Я просто плыву по течению, как и остальные ребята. По-настоящему сильным в группе был только Дилан. Теперь его нет, а бесформенная серая масса под названием Children of Pestilence продолжает кое-как влачить жалкое существование, цепляясь за предложенные лейблом гроши. Мне противно от происходящего, противно от самого себя. А Дилан, я уверен, остается сильным и сейчас. Он всегда был сильным. Даже когда был слаб.

Снова погружаюсь в воспоминания. Мы стоим в темноте концертного зала, готовые через несколько минут выйти на сцену, и тут появляется Дилан. Выглядит он откровенно ужасно. Густо накрашенные чёрным глаза выделяются на бледном лице, словно пустые глазницы Веселого Роджера. Он придерживается рукой за стену и, кажется, сейчас потеряет сознание.

– Дилан, ты в порядке? – обеспокоено спрашиваю я.

– В полном, – заверяет он, и в эту же секунду падает на пол лицом вниз.

Мы срываемся с мест, но подхватить его не успеваем.

– Врача! – Кричит Дуглас.

Энди и Джей переносят Дилана в гримёрку и укладывают на диван. Прибегает администратор площадки с аптечкой, скорая уже выехала.

– У вас нет дежурного врача? – кричит на него Дуглас.

– Нет.

Тур-менеджер суёт под нос вокалисту, смоченный аммиаком, ватный тампон. Энди пытается прощупать пульс.

– У него в организме столько седативных, что он ничего не чувствует, – сокрушённо констатирует Дуглас.

Проходит несколько мучительных минут, прежде чем Дилан открывает глаза.

– Долго я был в отключке? – спрашивает он.

– Восемь минут, – говорит басист.

– Дилан, что же с тобой такое? – качаю головой я.

Тот только вздыхает и пытается встать с дивана:

– Концерт надо начинать.

Джей мягко толкает его обратно. А я не перестаю удивляться самоотдаче и ответственности этого человека. Едва очнувшись от обморока, Дилан снова рвётся в бой. Вдруг его лицо искажает гримаса боли и его начинает обильно тошнить.

– О, господи! – Энди выпускает его руку и отворачивается.

Дуглас подсовывает вокалисту мусорное ведро, того снова рвёт.

– Это интоксикация, – говорит Джей.

Майк приносит со сцены бутылку воды и протягивает Дилану, тот за один присест осушает почти пол-литра.

– Ты знаешь, что делать, – гитарист кивает на бутылку.

Вокалист кладет два пальца в рот. Я отворачиваюсь, но, к сожалению, не могу заткнуть себе уши. Тем временем Дуглас заваривает мятный чай, который Дилан с благодарным видом выпивает.

– Лучше? – спрашивает тур-менеджер.

Вокалист кивает.

– Ты споёшь?

– Спою, – он промокает салфеткой лицо и делает ещё глоток чая.

– Уверен?

– Полностью, – Дилан поднимается с дивана. – Дайте мне три минуты, и я выйду на сцену.

Мы оставляем его в гримёрке одного, чтобы он мог привести себя в порядок. И действительно, не более чем через три минуты, он появляется у сцены в чистой футболке, пахнущий дезодорантом.

Надеюсь, что его не начнёт тошнить прямо во время концерта.

Первые несколько треков, что мы играем, я всё ещё обеспокоенно поглядываю на него, но потом позволяю себе полностью сконцентрироваться на воспроизводимой мной музыке.

Дилан поет ровно и чисто, уверенно двигается, фанаты подпевают и прыгают. Концерт не сорван. Слава богу. Но сейчас прозвенел именно тот тревожный звоночек, на который нельзя не обратить внимание. Мы должны смотреть в оба, должны сделать всё возможное, чтобы подобное не повторилось.

После выступления мы целый час раздаем автографы. У меня уже замёрзли руки, но Дилан не уходит, и мы все тоже стоим и улыбаемся в объективы фотоаппаратов и телефонов. Он твёрдо намерен не обделить ни одного поклонника своим вниманием. Таким образом, он словно извинялся за то, что произошло перед концертом. Но перед кем? Поклонники ничего не знали об этом, мы хотели скорее уехать в гостиницу. Значит перед самим собой. Самобичевание – один из верных способов избавиться от чувства вины.

Вспоминая об этом, я не могу не признаться себе, что я восхищаюсь им. Он всегда был сильным и, уверен, остаётся таким и сейчас. А я слаб.

В сомнамбулическом состоянии бреюсь, чищу зубы, смотрю на себя в зеркало. Такое впечатление, что за этот короткий промежуток времени, я постарел лет на десять.

Где тот смеющийся беззаботный Лейтон, который смотрит на всех с плакатов? Он исчез вместе с Диланом.

Трясу головой, отгоняя наваждение. Нет, жизнь продолжается. И я буду жить без группы и без Дилана. Всё меняется, нет ничего вечного. Фаза моей жизни под названием Children of Pestilence подошла к концу, и я должен подумать, что построю на освободившемся месте. Что ни делается – всё к лучшему.

Просто отговорки для неудачников.

Нет желания вести машину, и я вызываю такси. Водитель слушает музыку, что в Штатах редкость, и я надеваю наушники. Обычно к таким вещам я отношусь лояльно, но сейчас музыка звучит особенно громко и раздражает меня особенно сильно. Пытаюсь задвинуть перегородку между мной и таксистом, но её заело. Делаю громче, айпод предупреждает меня, что уровень безопасной громкости превышен.

Почему я не могу просто попросить водителя убавить звук? Я ведь имею на это полное право, а вместо этого сижу и до боли вдавливаю наушники в уши. Вспоминаю Дилана. Он никогда не стеснялся говорить о чём-то, что ему не нравится.

А со мной что не так? Чего я боюсь? Самого себя. А Дил не боялся. Ничего и никого. Он даже не побоялся выпустить то чудовище, которое жило в нём. Правильно говорят, что у каждого человека есть тёмная сторона, и чем талантливее человек, тем чернее его внутренний зверь.

Есть люди, которые творят зло с добрыми намерениями, и Дилан – один из них. Должна ли для таких, как он, существовать отдельная статья в законодательстве?

Машина останавливается, расплачиваюсь с таксистом и иду в студию. Оказывается, музыканты уже в сборе и Джулс Уандер с Дугласом тоже здесь. Лица у всех, кроме представителя лейбла, мрачные.

– Лейтон, – улыбается мне Уандер. – Мы ждали только тебя.

– Вот он я, – говорю, мечтая только об одном, чтобы меня здесь не было.

– Отлично, присаживайся, – он подвигает мне стул. – Вы почти закончили работу над альбомом, на следующей неделе он уже отправится на пост-продакшн, а потом и на витрины музыкальных магазинов. В связи с этим мы предлагаем вам провести закрытую презентацию пластинки для ограниченного количества зрителей. Скажем, ста человек.

– Нет! – тон Дугласа решителен, как никогда. – Мы говорили уже, что только записываем альбом, а потом расходимся!

– Послушайте, но презентация – неотъемлемая часть релиза. Я же не говорю вам устроить тур. Просто маленький концерт для своих.

– Нет!

– Тогда мы сделаем так: лейбл устраивает вечеринку-фуршет в честь того, что одни из наших резидентов выпускают альбом. На ней сыграют все курируемые нами группы, включая вас.

Джей закатывает глаза.

– Всего несколько песен, парни, – Уандер умоляюще складывает руки.

– А если мы откажемся? – спрашивает Дуглас.

– Помните, – тот делает вращательное движение пальцем. – Триста шестьдесят градусов.

«У нас вокалист сидит в тюрьме!» – хочу закричать я. – «Какие к чёрту триста шестьдесят градусов? Какие фуршеты? Насколько бесчеловечным куском дерьма надо быть, чтобы не понимать этого!»

Но я молчу. И все молчат.

– Джулс, – Дуглас кашляет в кулак. – Мы просто хотим уйти как можно быстрее и как можно тише.

– У вас не получится сделать это тихо. Вы – идеальная мишень для прессы. Так покажите, что вы не прячетесь. Что вы всё ещё те самые Children of Pestilence, которые ничего не боятся.

Нет, мы не те.

– Не тот случай, – качает головой Энди. – Мы не будем разыгрывать радость на пустом месте.

– Вас никто не просит разыгрывать радость, просто поведите себя достойно.

– Достойно по отношению к кому? – спрашивает Дуглас, и его вопрос эхом отдаётся у меня в голове.

Уандер машет рукой:

– Это пустой разговор. Мы друг друга не слышим. Семнадцатого мая лейбл устраивает вечеринку для своих резидентов. Вы будете там, и вы сыграете там. Ничего не желаю слышать, вы пока ещё работаете на нас и сделаете всё так, как прописано в контракте. Счастливо.

С этими словами он уходит, а мы сидим огорошенные ещё некоторое время, пока Дуглас не нарушает молчание.

– По крайней мере, хуже, чем сейчас уже не будет, – говорит он.

Смотрю в пустоту. Внутри у меня всё клокочет, но внешне я как всегда спокоен до флегматичности. Мы спустим им это с рук? Просто пойдем и сыграем? Будем лицемерно улыбаться всем вокруг и рассказывать, как счастливы вернуться на сцену, спустя два с половиной года? Почему мы не можем просто хлопнуть дверью, порвать в клочья этот контракт, как «те самые Children of Pestilence, которые ничего не боятся»? Доступным языком объяснить, что мы не машинки для зарабатывания денег, а артисты, люди, в конце концов!

Почему-то не можем.

Семнадцатое мая. Вечеринка идёт полным ходом, я сижу у бара, вливаю в себя уже третий Куба Либре, невидящими глазами глядя на неоновые лайтбоксы с названиями модных алкогольных брендов. Желание излить душу бармену, как это происходит в дешевых драмах, нарастает. Слова уже готовы слететь с моих уст, но тут ко мне подсаживается Джоэл Вудхауз, мой коллега по цеху, гитарист, один из самых известных, по версии какого-то журнала, название которого я не могу вспомнить.

– Грин! – он хлопает меня по спине и несколько капель коктейля проливаются из моего бокала. – Что за девчачьи напитки ты пьёшь?

– И тебе привет, Вудхауз.

– Что с настроением? Это же ваша вечеринка!

– Места, попадая в которые полагается веселиться, дни в календаре, в которые положено радоваться, ты не находишь это глупостью? – спрашиваю. – Почему я должен скакать, словно восторженный идиот, если у меня совершенно нет желания это делать? Как нет желания разговаривать сейчас с тобой.

Тот смотрит на меня огромными глупыми глазами, потом, будто в замедленной съёмке, отрывает задницу от стула и встаёт.

– Хорошо, – говорит он, изображая на лице подобие улыбки. – Поболтаем в другой раз.

Я смотрю ему вслед и уже жалею, что нахамил. Перевожу взгляд на сцену, какой-то коллектив играет какую-то песню, какие-то люди, которых я не знаю, прыгают на танцполе, остальные распределились группками по всему залу. У всех на лицах улыбки, в руках – бокалы. Сквозь музыку со всех сторон слышится смех. Пародия на веселье.

Этот альбом, выход которого они сейчас празднуют, станет пятном в нашей дискографии, критики разнесут его в пух и прах, Дэймона – просто разорвут на части.

– Зря мы пригласили Кэффри в этот проект, – говорю подошедшему Майку.

– Почему?

– Я боюсь, что сотрудничество с нами может негативно сказаться на его карьере.

Тот задумывается.

– Кто-то должен был оказаться на этом месте, – говорит он через несколько минут.

– Никто не должен был, – вздыхаю.

Нас не должно здесь быть. Вот и вся суть.

Глава 5

Кроме музыки у меня есть ещё одна страсть – итальянская кухня. Сейчас, когда Children of Pestilence не существует, я могу отдаться ей полностью.

Несколько месяцев назад я открыл итальянский ресторан, где подают блюда в лучших традициях национальной кухни. Я очень горжусь этим заведением, его персоналом, который набирал лично, качеством обслуживания и отменной едой, которую здесь подают.

Я впервые горжусь чем-то с момента выпуска предпоследнего альбома Children of Pestilence, впервые за долгое время чувствую себя нужным, способным на что-то, вдохновлённым.

К сожалению, мне самому нечасто удается сюда заглянуть, но я стараюсь приходить не реже раза в неделю, пробовать новинки, обсуждать с шеф-поваром и управляющим меню, и просто пить кофе, сидя за столиком у окна. Нечасто можно увидеть владельцев ресторанов, отдыхающих вот так в зале.

Сегодня я бреду в свой ресторан пешком, я не могу воспользоваться машиной, потому что вчера слегка перебрал, и рискую получить штраф за вождение в нетрезвом виде, да и, если честно, никакого желания садиться за руль нет. Как и нет желания находиться сейчас здесь. Я надел темные очки и узкополую шляпу, но во мне всё равно можно узнать Лейтона из Children of Pestilence, который вчера размахивал гитарой, стоя на сцене перед зрителями, которым не было до него никакого дела. Вот поэтому сейчас я иду узкими переулками, стараясь избегать людей, мне кажется, что каждый из них смотрит на меня с укором и презрением.

Да, вчера мы всё-таки вышли на сцену и отыграли на вечеринке лейбла. Я хотел напиться до потери памяти, но всё равно помню каждое мгновение этого проклятого вечера.

Мы играли новые вещи, но ощущение нереальности происходящего не покидало меня ни на секунду. После двух с половиной лет перерыва так странно было видеть Энди, Джея и Майка на сцене рядом с собой. Мы зарекались играть под названием Children of Pestilence, и вот мы перед публикой в свете софитов. А самым странным и сюрреалистичным персонажем нашей маленькой трагикомедии был Дэймон. Надо отдать ему должное: он не старался петь, как Дилан, двигаться, как Дилан, выглядеть, как Дилан. Хотя кто в здравом уме захочет быть как Дилан?

Дилан… Интересно, знает ли он о вчерашнем концерте? Что он думает об этом? Что чувствует? Чёрт, меня не должно это волновать!

Рядом со входом в ресторан, как всегда, сидит группка фанатов Children of Pestilence. Обычно, я обмениваюсь с ними парой слов, фотографируюсь, даю автографы, но сегодня не могу. Увидев их ещё издалека, огибаю здание и захожу через заднюю дверь.

Запах готовящихся блюд ударяет в нос, тошнота подкатывает к горлу, прикрываю рот рукой, ускоряю шаг. Повара и посудомойки здороваются со мной, я быстро киваю, не глядя на них, желая поскорее выскочить из смрадной жаркой кухни. На выходе в зал едва не сбиваю с ног официанта с подносом.

– Мистер Грин, – бормочет он. – Извините. Вы в порядке?

– Всё нормально, парень, – отвечаю и бреду к свободному столику.

Но он ставит поднос на барную стойку и следует за мной.

– Может, принести воды?

– Да, принеси.

Официант исчезает, а я сижу и несколько минут пялюсь в столешницу. Мне кажется, что на её лакированной поверхности расходится паутинка трещинок, словно кто-то поставил туда горячее без подставки.

Передо мной возникает стакан с ледяной водой. Жадно выпиваю её и обращаюсь к официанту:

– Тебе известно, что горячие сковородки мы подаём на деревянной подставке?

– Конечно.

– А для чего это делается?

– Чтобы гость не обжёг руки.

– А ещё?

Тот смотрит на меня с выражением крайнего недоумения на лице и, похоже, уже жалеет, что предложил мне воды.

– Чтобы не испортить столешницу, – говорю.

Официант кивает.

– Тогда почему вы не следуете правилам?

– Мы следуем.

– Да? – начинаю сердиться я и тычу пальцем в стол. – А это тогда что?

– Где?

Мне хочется схватить его за волосы и ткнуть носом в потрескавшуюся поверхность, чтобы каждая трещинка отпечаталась на его глупом лице.

Тыльной стороной ладони вытираю пот со лба. Что же со мной происходит?

– Я вижу, что вы подаёте блюда не по технологии, – говорю. – Отсюда и трещины на столешнице.

– Но, простите, – бормочет официант. – Здесь нет никаких трещин.

– Позови управляющего.

Виновато опустив голову, он удаляется. На миг мне становится его жалко. Я провожу пальцами по гладкой поверхности стола. Слишком гладкой.

Подходит управляющий, и я повторяю ему всё, что высказал бедняге официанту.

– Но, Лейтон, – возражает он. – Здесь нет трещин.

– Вы что, ослепли все? Или это у меня галлюцинации?

Лицо управляющего внезапно проясняется, он глядит на стол, потом на меня, снова на стол и говорит:

– Правда, как я мог раньше не заметить. Я проведу беседу с персоналом, найду виновного и оштрафую, – он проводит рукой по столу именно в том месте, где трещин нет, и добавляет. – Оштрафую.

Оба уходят, и я начинаю думать, что и управляющий на самом деле не заметил трещин, просто сказал так, чтобы не сердить хозяина, то есть меня. Снова изучаю столешницу, мне кажется, что трещинки на её поверхности переливаются и расползаются по всему столу.

Из другого конца зала поклонники Children of Pestilence с любопытством смотрят на меня.

Очень часто я возвращаюсь мыслями к тому дню, когда мы узнали об убийстве Роберта Уайтхарта. Иногда я просто вспоминаю об этом, а в те моменты, когда мне особенно плохо – начинаю детально перебирать в голове события и диалоги. Наверное, я мазохист. Я люблю вызывать в памяти воспоминания, которые причиняют мне боль. Люблю когда сдавливает горло, когда кажется, что замирает сердце, а глаза щиплет от слез. Тогда я делаю глубокий вдох и словно выныриваю на поверхность, возвращаясь в реальность. В такие моменты я чувствую самого себя, осознаю, сколько прожил и сколько пережил. Горько-сладкое воспоминание об убийстве Уайтхарта я могу смаковать часами в пробке за рулём, за обедом, за просмотром вечерних новостей, за любым занятием, которое не требует сосредоточенности.

Сегодняшний одинокий вечер наедине с похмельем не стал исключением. Я закрываю глаза и возвращаюсь на два с половиной года назад.

Мы сидим в ресторане нью-йоркского отеля. Я откинул голову на спинку стула и прикрыл глаза, на столе передо мной ничего, кроме бутылочки минералки. Голова раскалывается.

Мы праздновали в нескольких барах, переходя из одного в другой, угощая случайных людей, среди которых иногда оказывались наши поклонники.

– Давно мы так не отрывались, – замечает Майк.

Мы совершенно разбиты и совершенно счастливы. Вчера Дилан стал «Вокалистом года», а наша новая пластинка, наше детище, получила звание «Альбома года».

В ресторане работает телевизор. Новости. Диктор монотонно бубнит что-то, я не вслушиваюсь И тут он произносит такое, что заставляет всех поднять свои больные головы и уставиться на экран.

– Церемония вручения музыкальных наград вчера была омрачена ужасным событием. Рано утром в мусорном баке было обнаружено тело известного музыканта и продюсера Роберта Уайтхарта. Его опознали по татуировкам, так как лицо мужчины было полностью изуродовано. Все силы полиции Нью-Йорка уже брошены на поиски преступника.

– Все сейчас услышали то же, что и я? – спрашивает Джей.

Я в шоке. Неужели мне не послышалось? Уайтхарт убит?

– Поверить не могу, – говорю. – Я думал, Уайтхарт будет жить вечно.

– Он и жил бы, если бы его не исполосовали ножом, – замечает Дилан, и в голосе его я слышу больше насмешку, чем потрясение.

– Чёрт, мы же только вчера с ним разговаривали, – Майк шокирован не меньше меня.

– Да уж, – продолжает издевательски философствовать Дилан. – Вот так: внутри Хаммерсмит праздник, а снаружи происходят жестокие убийства.

– Ты как-то циничен, – недовольно смотрит на него Дуглас.

– Без здорового цинизма в нашем мире не выжить. Вот Уайтхарту его, видимо, и не доставало.

Меня коробят его слова, и он это замечает. Решаю не развивать этот диалог, делаю глоток воды из бутылки.

– Скоро на улицу будет страшно выходить, – говорит Энди.

Тур-менеджер смотрит на часы:

– Через два часа надо быть в аэропорту. Скорее бы убраться отсюда. Мне что-то не по себе.

Летим в Лос-Анджелес. Музыканты все спят, я тоже закрываю глаза, но уснуть не удается. Вместо этого слушаю мерный гул турбин и размышляю о том, кто и зачем так поступил с Уайтхартом. Сейчас в Интернете поднимется всеобщая скорбь по поводу его смерти. Тысячи людей, которые знают лишь несколько его хитов, начнут писать проникновенные посты о том, какую утрату понёс музыкальный мир.

Сзади меня на сидении вертится Дилан. На секунду возникает желание обернуться и спросить, что случилось, но его циничные рассуждения по поводу убийства Уайтхарта меня очень сильно раздосадовали, и я продолжаю притворяться спящим.

– Дилан, всё нормально? – спрашивает его Майк.

– Да, – отвечает тот, но по его голосу я пониманию – ничего не нормально.

Мы приезжаем на площадку невыспавшиеся после ночного перелеёта, не успев нормально пообедать. Из-за автограф-сессии, которая должна была состояться перед концертом, саундчек назначили на час дня.

– Мы никогда не отдохнём, – говорит Майк.

– В могиле отдохнём, – мрачно смотрит на него Дилан.

Мы заходим в гримёрку, кладём вещи, я наскоро съедаю сэндвич. Заходит наш звукорежиссёр:

– Привет, парни.

– Привет, – говорю, выражение его лица мне не нравится.

– Там это… с аппаратом проблемы, вы посидите пока.

– Почему ты не позвонил? – сердится Дуглас. – Какие ещё проблемы?

Звукорежиссёр зовёт его за собой, и они уходят. Я беру ещё один сэндвич.

– Я правильно понимаю, что саундчек задерживается, и мы могли бы ещё спать в гостинице? – смотрит на нас Джей.

Энди кивает.

– Они выдернули нас в такую рань, но ничего не подготовили, чтобы мы могли работать, – Дилан возмущён. – Задержится чек, полностью слетим с расписания, позже начнём выступление…

Возвращается Дуглас.

– Там полный бедлам, – сообщает он.

В гримёрке воцаряется задумчивое молчание, которое первым нарушает Джей:

– И сколько времени у нас есть?

– Час, – неуверенно произносит тур-менеджер. – Может, чуть больше…

Майк вытаскивает ноутбук, Энди сдвигает два кресла вместе, собираясь подремать.

– Разбудите, когда все будет готово, – просит он.

Я не знаю, чем заняться. Взгляд блуждает по комнате, не цепляясь ни за что.

– Мы можем отказаться играть, если не стоит райдер, – рассуждает Дилан. – Предоплата уже взята, почему мы должны спускать такие вещи организаторам с рук? Проглотим один раз раз – ситуация повторится в другом городе.

– Не горячись, может они, действительно, всё быстро уладят.

– Всё должно было быть улажено ещё до нашего приезда, а мы сейчас должны стоять на сцене и настраиваться!

– А ведь он прав по-своему, – поддерживает его Джей. – Райдеры согласовывают за месяц до шоу, всё подтверждают, а потом ставят вот перед такими фактами. Какого чёрта?

– И что ты предлагаешь? – спрашиваю.

Дилан игнорирует мой вопрос и поворачивается к Дугласу:

– Дуг, у нас полная предоплата?

– Да.

Вокалист на минуту задумывается:

– А узнай, пожалуйста, как у организаторов обстоят дела с арендой помещения.

Тот непонимающе смотрит на Дилана. Я, если честно, тоже уже мало понимаю в происходящем.

Бладлесс терпеливо поясняет:

– Площадка у них в активе или нет, до которого часа аренда, на каких условиях помещение арендуется, есть ли штрафные санкции в случае невыполнения условий.

– Зачем тебе это?

– Дуглас, ты можешь просто узнать?

– Да кто мне это скажет?

– Спроси – и ответят тебе, – нарочито-назидательно произносит Дилан.

Тур-менеджер обречённо качает головой и выходит, а вокалист продолжает свой монолог:

– Постучи – и откроют тебе…

Смотрю на него и понимаю – он что-то задумал. Не уверен, что хочу знать, что именно, но выражение на его лице ни с чем не спутать. Остальные ребята заняты своими делами и совершенно не чувствуют приближения бури. В том, что она разразится, нет сомнения, но что сделает Дилан на этот раз? Он может отказаться играть, разгромить гримёрку, устроить спектакль на сцене, вообще вернуться в отель и заставить себя уговаривать выступить.

Я знал некоторых «рок-звезд», которые часто поступали так без всякой причины, просто потому, что они знамениты и им нравится эпатировать публику.

Искренне сочувствую их менеджерам и директорам. Работа с такими несносными типами, наверное, отнимает много сил и нервов. Но мне бы и в голову не пришло сочувствовать, к примеру, Дугласу. Он счастлив работать с нами, а мы рады, что у нас есть он. Он как отец пятерых непослушных сыновей. Да и Дилан никогда не выкидывает фокусов без веской на то причины. И сейчас она есть, поэтому жди беды.

Тур-менеджер возвращается и начинает излагать полученную информацию. Я пытаюсь слушать, но мне неинтересно, суть ускользает, я проверяю Инстаграм, а потом и вовсе ухожу в зал, посмотреть, как идут дела у техников.

Через два часа нам всё-таки дают начать саундчек. Все расслабленные после праздно проведённого времени в гримёрках, работать никому не хочется, Джей уже опустошил половину холодильника с напитками, Энди съел целый пакет шоколадных конфет и тихонько икает, прикрывая рот рукой.

– Дурацкий день, – бормочет Майк, надевая на плечи гитару.

Я смотрю на Дилана. Он собран, поправляет ушной мониторинг, постукивает по микрофону. У Children of Pestilence есть одна особенность – мы всеё привыкли делать вместе, поэтому и на саундчек приходим полным составом. Другие группы сначала настраивают барабаны, затем гитары и напоследок – вокал. Мы поднимаемся на сцену все вместе и над каждым инструментом работаем вместе, как и над голосом Дилана. Слушаем, даём друг другу советы, спускаемся в зал, слушаем оттуда. За долгие годы совместного гастролирования, необходимость в этой процедуре могла бы отпасть, стоило бы один раз сделать все хорошо и правильно, и дальше придерживаться этого шаблона. Но у каждой площадки индивидуальные звуковые особенности, каждая требует особенного подхода. Мы это понимаем, наш звукорежиссёр это понимает, поэтому мы и работаем именно так, как работаем.

Иногда мы с Энди и Майком устраиваем небольшие джемы, это помогает настроиться на нужный лад, и просто почувствовать друг друга. Некоторые мелодии Children of Pestilence родились именно таким образом – когда мы джемовали на саундчеках или репетициях.

Но сегодня джемовать никто не хочет. Все устали, хотят спать и есть. Мы проводим саундчек и буквально сползаем со сцены.

– Когда мы поедем есть? – Майк умоляюще смотрит на Дугласа.

– Сейчас уже поедем. Берите всё, что вам нужно, машина уже ждёт.

Мы садимся в автобус. Тур-менеджер занимает место рядом с водителем, Дилан, как обычно, располагается сзади и вставляет наушники в уши. В условиях тура – это единственный способ хоть как-то обозначить своё личное пространство, которого нам всем так не хватает. Прикрываю глаза и мечтаю о том, что когда-нибудь мы станем настолько крутыми, что каждый участник группы будет передвигаться на отдельном авто. А ещё лучше было бы, если бы это были дистанционно управляемые машины без водителя.