Текст книги "Во всем виновата баба Груня"

Во всем виновата баба Груня

Автобуса не было полчаса. Хотя, возможно, и чуть меньше, но Анна Семеновна уже успела замерзнуть и мечтала поскорее оказаться в теплом салоне. Был выходной день, и без того безлюдный район, где проживала женщина, вовсе вымер. Все белым-бело от снега, и ни души. Наконец на остановке появилась девушка в молодежном лыжном костюме и встала чуть поодаль. Женщина решила, что это знак, и теперь, когда ожидающих двое, автобус придет быстрее. Но вместо большой машины с мощным двигателем, как называл общественный транспорт один ее знакомый, к Анне подошла девушка, шурша болоньевыми штанами.

– Здравствуйте! Вы мама Кати Снежиной? – поинтересовалась незнакомка.

Анна Семеновна нехотя кивнула в ответ. Девушка была румяная от мороза и хорошенькая от молодости. Из-под модной вязаной шапки с ушками выбились пряди светлых волос.

– Я Юля Зайцева, одноклассница Кати, – объяснила лыжница. – Вы разве меня не помните?

Разговаривать с бывшей Катькиной одноклассницей женщина не хотела, а чертов автобус все не появлялся.

– Как у Кати дела? Где она учится или работает? – спросила Юля. – Я в Питере живу, к маме приехала на новогодние праздники.

Снежина молча смотрела на девушку. Не знала, что ответить, и мысленно подбирала слова. Можно, конечно, соврать, что у Катьки все хорошо. Мол, окончила универ, работает, 6 лет назад стала мамой и сейчас в любви и заботе растит сына. Замуж вот собирается, а в свадебное путешествие в Испанию. Или в Грецию. А возможно, и в Сочи – тоже, кстати, неплохо. Но ничего этого Анна Семеновна не сказала.

– Извините, девушка, я вас не помню, – произнесла Снежина вслух и выдержала недоуменный Юлькин взгляд.

Словно на выручку из-за поворота показался долгожданный автобус. Женщина проворно в него забралась и потеряла из виду одноклассницу дочери.

Анна Семеновна Юльку узнала сразу. Тем более что Зайцевы жили в том же доме, где мать и дочь Снежины несколько лет назад арендовали жилье. Но рассказывать о Катькином житье-бытье женщине не хотелось. Да и стыдно было. Дело в том, что ни в какую Грецию и Испанию дочка ехать не собиралась. И в Сочи тоже. Уже несколько дней 23-летняя Катя Снежина пребывала в запое и дома появлялась набегами. Чтобы поспать, помыться и поесть. Голод не тетка!

Благодаря социальным сетям Юлька, наверное, все про Катьку прекрасно знала. И спросила, скорей всего, из вежливости или, может, было интересно узнать подробности, так сказать, из первых уст. А что рассказывать-то? Как ни крути – во всем виновата баба Груня. Гены – вещь неоспоримая.

Анна пробежалась по магазинам, вернулась домой и привычно начала минировать квартиру. То есть прятать покупки от Катьки. Гигиенические прокладки засунула в нижний ящик комода, под стопку банных полотенец. Шампунь схоронила в резиновом снеговике – упаковке от новогодних конфет, служившей уже несколько лет сувениром. Внук Никитка бесцеремонно исчез с головой в бабушкиной сумке в поисках «чёкупила?» И нашел, разумеется!

Катька родила сына в 17. Отец ребенка и его родители помаячили какое-то время на горизонте: приходили в роддом, купили новорожденному демисезонную куртку.

А потом выдохлись.

Анна с мужем обустроили для Катьки с сыном отдельную комнату, даже плакат на стену вывесили: «Ура! Никитка родился!»

Когда малышу исполнился месяц, молодая мать сорвалась, хотя практически всю беременность продержалась. В один из вечеров Катька напилась с подружками. А затем, испугавшись скандала, наспех одела ребенка в зимний комбинезон, положила его в переноску от коляски и убежала с ним из дома. Анна едва не лишилась рассудка, когда, вернувшись с работы, приняла в себя остаточные пары перегара, витающего по комнате, и не нашла в кроватке ребенка. Сердце у женщины зашлось, в глазах потемнело.

– Позвони ей, – предложил муж.

После утомительных перезвонов по мобильному телефону и угроз Катькина подруга принесла переноску с малышом, оставив ее в подъезде возле двери. Слава богу, хоть в дверной звонок догадалась позвонить!

Когда Никитке было полгода, Катька влюбилась и уехала жить в другой город. Одна. Анна оформила отпуск по уходу за ребенком. За внуком, если быть точнее. Женщине к тому времени уже исполнилось сорок, и статус молодой матери оказался тяжеловат. Иногда Аннушка от усталости засыпала, сидя на полу среди разбросанных внуком игрушек, но малыш с хохотом налетал на бабулю, и она просыпалась.

Катька писала матери в социальных сетях, звонила по телефону. Рассказывала про своего парня и новую интересную жизнь. Анна слушала дочь, читала ее сообщения, а дерьмо в душе пузырилось и кипело. Фактически они со Славкой стали для Никитки родителями, хотя по законам божьим и законам Российской Федерации ими не являлись.

Через несколько месяцев Катька вернулась. До этого времени звонила пьяная и просила Анну выслать ей денег на дорогу. Мол, любимый начал распускать руки, а она, белая и пушистая, не понимает, почему. Материнское сердце дрогнуло, и Аннушка в очередной раз дочери поверила. Денег выслала, и Катюшка пропала на несколько дней. Видимо, помирилась со своим товарищем. Перемирие длилось недолго, и вскоре дочка приехала.

Анна выдохнула: «Ну, сейчас полегче станет!» Не стало. А стало только хуже.

Дома Катька могла оставаться дня два или три, а потом исчезала. Ночью Анна просыпалась и заглядывала в комнату дочери через приоткрытую дверь. Свет горел, телевизор работал, на кровати спал маленький Никитка. Катерина возвращалась через четыре, самое большее пять дней. Пьяная, помятая, как та пионервожатая.

И все начиналось снова. Разговоры по душам, обещания, поиски работы, а потом уход из дома.

В беседах о вечном Анне Семеновне постоянно казалось, что она не донесла до дочери что-то важное, нечто такое, что поможет ей выйти из сумрака. И женщина старалась, вкладывая в каждое свое слово усиленный смысл, негодование, обиду и любовь. Этот состав обжигал Катькину больную душу, но исцеления не приносил. Словом можно убить, но достучаться практически невозможно. Во всяком случае, не таким, которым владела Анна Семеновна. Своими правильными речами о божественном начале и небесной справедливости мать добивала дочь окончательно, попутно разрушая ту хрупкую связь между ними, что еще существовала. Боли у Анны по отношению к дочери больше чем любви. Хотя так было не всегда. Так получилось. Как у Ахмадулиной: «Вся наша боль – моя лишь боль. Но сколько боли. Сколько. Сколько»

Невозможно почерпнуть порцию нежности извне и загрузить в душу. Нежность в душе можно только разбудить, ведь она уже там. В случае Аннушки и Катьки – нежность придавило обидами и родовой программой. Эх, баба Груня… баба Груня! Как же так?!

Когда Никиту определили в ясли, Анна вышла на работу. С деньгами стало полегче, а с дочкой нет. Теперь она где-то блуждала с уже подросшим ребенком. Назло Анне. Звонила откуда-то пьяная и материла мать на чем свет стоит. Обвиняла в своем поломанном детстве.

Через несколько дней беглецы возвращались. Никитка, невыспавшийся, грязный, в прокуренной до каждой ниточки одежде. Анна усаживала внука в ванну отмокать, и тот сидел довольный в пенной воде, держа в одной руке яблоко, а в другой печенье.

Катька уваливалась спать, набираясь сил для очередного похода. Когда просыпалась, долго мылась, поливая себя с ног до головы шампунями и гелями. Видимо, пытаясь смыть грязь, в которой побывала.

В доме устанавливался краткосрочный мир, а затем все повторялось снова.

Однажды дочери и внука не было несколько дней. Анна бродила по дому как приведение, плохо спала, под глазами появились темные круги. За помощью женщина отправилась в отдел опеки и попечительства, чтобы рассказать свою историю и попросить совета. В полиции бабушку уже не слушали. Ребенок находится с матерью? Так что вам еще надо?!

Но в опеке Анна Семеновна получила такой же ответ. Эффектная зеленоглазая женщина лет шестидесяти с копной рыжих кудрявых волос загадочно улыбалась, как Джоконда с полотна Леонардо да Винчи. Даже за руку посетительницу подержала, а затем объяснила, что ровно месяц назад вышел какой-то указ, согласно которому теперь всем нужно до последнего вдоха сохранять семью и не разрушать ее.

– Но ведь настоящая семья Никиты – это мы с мужем! – воскликнула Анна.

– А по закону это не так, – парировала зеленоглазая, даже не изменившись в лице. Улыбка застыла, словно приклеенная. Возможно, это вообще была не улыбка, а последствия неудачной пластической операции.

После визита в опеку Анна Семеновна написала письмо в прокуратуру. В своем послании женщина жаловалась на бездействие органов. Письмо она отнесла лично, дежурный следователь принял документ и пообещал, что во всем разберутся. И разобрались. Анне ответили в письменной форме, где сухим казенным языком объясняли: «У ребенка есть мать, и она должным образом выполняет свои родительские обязанности».

Позже знакомые рассказали, как проводятся такие проверки. Делается пара звонков нужным людям, затем проверяющих встречают хлебом-солью или водкой с икрой, и, пожав друг другу руки, обе стороны спокойно живут дальше. До следующей жалобы.

В тот раз Катька с сыном вернулись сами. У мальчика – огромная ссадина на щеке.

– Асфальтовая болезнь, – объяснила мать и по привычке грохнулась спать.

Иногда Катька снова влюблялась и уходила жить к своим кавалерам. Воодушевленно собирались вещи, рассказывалось, какой на этот раз встретился прекрасный парень – спортсмен, трезвенник, коммерсант и т.д.

– Как только все наладится, – говорила Катька, – я заберу сына.

Но ничего не налаживалось. Очередной ухажер также пребывал в перманентном поиске работы, а из трезвенника неожиданно превращался в запойного алкаша, который то и дело засыпал в подъезде Снежиных.

– Это мамин друг! – с радостью сообщал Никита бабушке, когда они возвращались из садика домой и осторожно перешагивали через лежащее на ступенях тело.

Мамин друг какое-то время терпел Катюшкины выкрутасы, а потом либо начинал изменять, либо бить. А не ударить пьяную Катьку было трудно – в этом состоянии она становилась агрессивной. Один раз своими истериками она вывела даже спокойного Вячеслава. Мужчина схватил визжащую на мать падчерицу за горло, повалил на пол и что-то страшно кричал. Аня с Никиткой спрятались в дальней комнате.

После того случая произошло чудо. Катька начала ходить на собрания анонимных алкоголиков и не пила девять месяцев. За это время она нашла работу, восстановила отношения с родней и переехала жить к новому жениху в арендованную им квартиру. Даже иногда брала ночевать к себе сына.

В сердце Анны Семеновны распустились розы. Кошмар закончился. Аллилуйя! Но…

Катька начала жаловаться, что не любит своего парня и ничего к нему не испытывает. Жених почувствовал, что Катька к нему охладела, и не придумал ничего лучше, чем подарить зазнобе собаку. Месячного щенка якутской ездовой.

Малыша назвали по-королевски – Лордом, и он помирил бывших влюбленных на целую неделю. Анна понимала, что скоро Катька вернется домой, теперь еще и с собакой. А в доме Снежиных уже почти 14 лет жила лайка по имени Нора.

И Катька вернулась. С щенком под мышкой.

Нора приемыша не приняла и при каждом случае на него нападала. Тот визжал от страха и прятался под диваном. Разумеется, еще не приученный делать «свои дела» на улице, Лорд писал и испражнялся в квартире. Катька убирала за ним, но чаще это делала Анна. А спустя какое-то время дочь снова исчезла. Так Анна Семеновна осталась с ребенком и двумя собаками на руках. Гулять с обоими животными не получалось. Поводки путались, а Нора по-прежнему жевала малыша. Тогда Анна отдала подросшего щенка, к которому успела привязаться, какому-то охотнику. Опубликовала объявление в сети. Желающих оказалось немало. Благо, собака породистая. Когда Лорда забрали, Аннушка разрыдалась, хотя плакала редко. Она не хотела испытывать такие эмоции.

Эх, баба Груня! Почему так жжет в груди?

Однажды Катька оставила кому-то в залог свой паспорт. Документ нужно было выкупить в определенный день, иначе на сумму, которую она взяла, набегали дикие проценты. Но у Катьки не было денег ни на проценты, ни на погашение основного долга. Тогда она пришла с повинной к матери и отчиму. Славка сказал: дадим, но с одним условием. Катька была до смерти напугана кредиторами и согласилась на все.

Анна обратилась к своему знакомому Алексею из религиозной общины, где как раз помогали наркоманам и алкоголикам встать на ноги. Зависимых там лечили трудотерапией и промыванием мозгов молитвами. У них забирали гаджеты и закрывали в специальном доме, изолируя от внешнего мира. А за содержание больных платили родственники.

Сам Алексей находился на каком-то важном семинаре и для беседы с Катькой прислал одного из своих приемников – выздоравливающего героинового наркомана Костю. Видит бог, Костя очень хотел, чтобы Катька его услышала, но оратор из него оказался никудышный. Прямо скажем – никакой! Словарный запас Кости был даже меньше, чем у Эллочки Людоедки. Катька слушала наркомановское блеяние и теряла нить. А парень каждое свое предложение заканчивал словом: «Прикинь?» Что в переводе на человеческий означало: «Этого не может быть, но оно было!»

– Давай, я сама попробую, – предложила девушка матери, когда Костя наконец-то ушел. – Устала так жить!

И хотя женщины прекрасно понимали, что пробы снова провалятся, они заключили устное соглашение. В который раз уже – и со счета сбились. Анне очень хотелось верить, а Катьке, чтобы поверила мать. Обе словно исполняли зазубренные роли в бульварной пьеске.

Но жить именно так, а не иначе, Катерине Снежиной нравилось. Ни обязательств, ни ответственности, ни забот. Ребенок растет сам, словно баобаб, одежда падает с неба, платежи платятся, еда материализуется, как в матрице. Сама молодая и красивая: волосы шикарные, губы алые, глаза синие. Парни вокруг вьются постоянно. Пускай и не самые лучшие варианты, зато много и разные. А на истории «матери-сволочи, которая поломала дочери жизнь и продолжает это делать» можно еще выезжать какое-то время.

Когда Катька пошла в первый класс, ее родители разошлись. Анна первого мужа не любила, просто замуж хотела. С Антоном ее познакомила подруга. Молодые пару раз переспали, а затем Антошик позвал Нюру замуж. Она и пошла.

Притирались долго, так и не притерлись. Было время, Анна начала искать решение проблем на дне стакана, но смогла остановиться.

Слышь, баба Груня? Смогла!

Аннушка думала, что Катька будет ею гордиться, ведь Снежина больше никогда не прикасалась к спиртному – даже от конфет с алкоголем отказывалась. Но дочка тот период жизни матери не простила, сделав детские обиды девизом: «На себя посмотри!»

После развода матери с Антошиком первоклассница Катя начала прогуливать школу и убегать к отцу. Не то чтобы ее там жаждали видеть, в основном терпели назло бывшей супруге. Но это продолжалось недолго. У Антона появилась новая женщина, старше на 16 лет, и он благополучно позабыл о дочери, переключившись на детей и внуков своей супруги.

Катька росла трудным подростком. Кое-как закончила 9 классов средней школы, да и то благодаря Анне, которая то и дело наведывалась к директору и умоляла понять и простить!

После школы Катька пошла учиться на повара. Ну, как пошла…

Сходила в училище 1 и 2 сентября, а дальше как обрубило. Спала до обеда, гуляла до зари. Душевная боль Анны Семеновны наслаивалась, как слюда. Катька была одержима местью и вела себя так, словно все, что касалось Анны, являлось ее собственностью. Без угрызений совести пользовалась косметикой, одеждой, украшениями матери. Воровала деньги из кошелька, выгребала мелочь из карманов. Приводила кавалеров в кровать Анны, пока мать отсутствовала, хотя у самой была отдельная комната с диваном. Так, однажды Снежина нашла в своей постели использованный презерватив, а позже и мужские трусы в корзине с грязным бельем.

– Если тебе что-то не нравится – откажись от меня! – орала Катька, когда Анна пыталась расставить приоритеты. – Или сдай в детский дом!

Мать не понимала, почему дочь себя так ведет? Почему каждый раз до хрипоты кричит про какой-то детский дом, ведь Анна никогда даже не думала от нее отказываться? И вообще такого счастья, как в день рождения своей Катюшки, женщина не испытывала никогда.

Но время шло, и эмоциональный луч, связывающий мать и дочь, истощался, словно прогнивший канат, волокно за волокном. Можно предположить, что девочка все еще любила отца и таким поведением мстила родителям за развод. Но когда Антошик скоропостижно умер – был в запое несколько дней, сердце не выдержало – Катька на похороны не пошла. Отсыпалась дома после очередной пьянки. Анна нашла в себе силы проститься с бывшим мужем, принесла ему в последний путь четыре лилии, постояла в ногах у гроба. Спи спокойно, дорогой друг!

После похорон Антона Нюра познакомилась с Вячеславом. Про свое житье-бытье женщина рассказала ему практически на первом свидании. Не хотелось юлить и преподносить себя порционно, как то советуют глянцевые женские журналы.

Симпатичный и уравновешенный Славка был послан свыше, чтобы не дать Снежиной сойти с ума. Мужчина несколько дней слушал откровения сероглазой Аннушки – и про прошлое и про нынешнее – а потом сказал, что берет ее со всем багажом. Другой бы сплюнул: «Свят-свят!» – и убежал без оглядки. Но Славик влюбился. И Анютка влюбилась тоже. Вот такая селяви.

Они поженились, и Славка великодушно подставил для поддержки и опоры свое мужское плечо.

Когда Катьке исполнилось пятнадцать, она начала встречаться с парнем по имени Игорь, дождалась его из армии и забеременела. Позвонила матери на работу и сообщила радостную новость. Мол, что делать будем? На семейном совете решили – рожать. Игорьку ребенок был не нужен, и он стал трепать подруге нервы, уговаривая сделать аборт. Беременная Катька рыдала сутками, а Анна сходила к родителям будущего отца и попросила повлиять. Не помогло. Тогда Снежина поговорила с Игорьком сама, как того душа просила – жестко и хлестко. Игорь успокоился, возможно, даже испугался и оставил Катьку в покое.

После рождения сына, парень три месяца пыжился, изображая из себя заинтересованное лицо. Но улица и доступные девочки манили, и скоро Игорь исчез. Туда ему и дорога!

Шло время, Никитка подрастал. Своими родителями мальчик называл бабу и деда, а мама была праздником. Появлялась из ниоткуда, бродила с ним по друзьям, а потом испарялась снова, наобещав с три короба.

Рождение ребенка материнства в Катькиной душе не разбудило. Оно и понятно, в 17 сама еще ребенок. А жить в позиции затянувшегося детства – удобно и выгодно. Меня все обижают, а я маленькая и беззащитная! Решайте мои проблемы!

Никитка был в тягость, хотя, конечно, Катька его любила и скучала. По-своему. Но зов джунглей оказывался сильнее. Да и рядом с матерью Катьке находиться было невыносимо. Равно как и Анне. Они то и дело зажигались друг об друга, вспыхивали и тотчас превращались в черные головешки. Поэтому, как только у Катьки появлялся новый парень, она сразу уходила к нему жить. Разумеется, жалуясь на то, как ее угнетают и обижают в отчем доме. Никитка оставался с Аннушкой и Славиком. Боевые действия прекращались, и перемирие длилось до возвращения блудной дочери.

Эх, баба Груня…

Подробности жизни своей прабабки Аграфены Спиридоновны мама Кати Снежиной узнала, когда ей самой стукнуло 45. Никто и раньше ничего не скрывал от Анны, но то ли время тогда не пришло, то ли мозгов она еще не нажила, чтобы осознать масштаб трагедии судьбы одной из женщин ее рода – не так и важно теперь.

В память о бабе Груне остались несколько черно-белых фотокарточек в семейном альбоме. Аграфена была некрасивой деревенской женщиной с крупным носом, рыхлым, как переваренная картофелина, и широким ртом до ушей. Хотя в глазах что-то было. То, что цепляло.

Первый муж бабки Аграфены Степан умер в возрасте 27 лет. Упал неудачно в погреб и сломал шею. Степка-гора, как его звали в деревне за исполинский рост и косую сажень в плечах, за шесть лет брака успел настрогать троих сыновей. Старшему Ивану (деду Анны), когда батьку схоронили, было 5. Младшим – Димке и Коленьке – и того меньше. Аграфена осталась, как та старуха, у разбитого корыта. Тем более что еще до смерти мужа их раскулачили. Раскулаченные крестьяне в те годы полностью лишались имущества, после чего следовало либо выселение за пределы района, либо лишение избирательных прав. Особо злостные бунтари отправлялись в лагеря на срок от 3 до 10 лет. Аграфене и Степану «повезло», из дома их не выселили, а только прав лишили.

Иван родился в 1924-м, а через три года на Алтае, где проживала семья, стало голодно и страшно. Партия направила на места директиву, предлагающую применение чрезвычайных мер к тем, кто не хотел продавать хлеб по установленным низким ценам. Таким крестьянам грозило лишение свободы и конфискация. Именно с Алтая в Сибири начался «великий перелом»: Сталин лично рекомендовал в каждом хлебозаготовительном районе устроить пару показательных раскулачиваний. Исполнители брали под козырек и устраивали.

Крестьян давили и уничтожали. Не расстреливали, но обрекали на голодную смерть. Создавались специальные отряды, которые, дабы предотвратить продажу зерна и других продуктов на рынке, никого из села не выпускали. Вместо этого сгоняли всех на собрания, где заседали по нескольку суток. В это время людям не разрешали уходить домой, им не давали спать, обрабатывали морально, требуя продать хлеб за бесценок.

Уже в 1929 году начался процесс коллективизации, но особенная, как сейчас принято говорить, «жесть» началась в 1930-м. Как раз в те годы Аграфена пристрастилась к бутылке. Не брезговала ничем, могла и интим-услуги оказать за стакан бражки.

Работать женщина не умела и не любила, а любила горланить в пьяном угаре песни: «Шумел камыш. Де… (забор воздуха в грудь) …ревья гнулись!»

Дети постоянно ходили грязные и голодные. Как-то раз Груня одела мальчишек и отвела на ближайшую железнодорожную станцию. Зашла с ними в остановившийся поезд, оставила в тамбуре, строго наказав ее дожидаться. И малыши остались ждать мамку. Но она не вернулась. Женщина спрыгнула с подножки и побежала прочь. Угрызений совести Груня не испытывала. Могла ведь сыновей и подушкой придушить и сказать соседям, мол, во сне умерли. Кто бы разбирался! А так хотя бы живыми остались.

Поезд увез мальчиков в неизвестном направлении. Аграфена даже не знала, куда следовал состав.

Одной жить стало легче. Никто по ночам от голода не плакал, маленькими пальчиками веки не теребил, чтобы пьяная мамка поскорее проснулась. Иногда малыши снились Груне по ночам, хотя сны она теперь видела редко – пьяная постоянно была.

Между тем у Аграфены появился жених – Прокопий Николаевич, а в простонародье Проня. Проня не был статным, как Степка-гора, и имел увечье. На мужском обветренном лице под левым глазом образовалась какая-то шишка размером с перепелиное яйцо.

Поначалу Пронька прикладывал к ней разные отвары, но шишка не беспокоила – не болела и не увеличивалась. Поэтому вскоре Прокопий Николаевич плюнул и на нее, и на отвары тоже. Аграфена вцепилась в мужика мертвой хваткой – Проня был работящий, отходчивый, в меру пьющий и невероятно щедрой души человек.

Однажды пьяная Груня разревелась на Прониной груди и призналась в своем страшном грехе – в том, как поступила с сыновьями.

Прокопий Николаевич грубо оттолкнул грешницу и вышел на улицу. Там он долго курил, а когда вернулся, изрек: «Я с тобой, Груня, жить буду. Но при одном условии – если детей своих найдешь!» Сказал как отрезал и ушел.

Аграфена махом протрезвела и поняла – все так и будет. А еще женщина вдруг поняла, что никому, кроме своего Проньки, она не нужна.

Тогда Груня начала искать. И нашла в одном из детских домов старшего Ивана. Когда Ваньку с братьями посадили в поезд, ему было 6. Мальчик уже знал свое имя, имена родителей, название деревни. Благодаря этим знаниям мать его и нашла. От других сыновей остались только имена. Куда малыши подевались, Ванька не знал. Помнил только, что они втроем долго плакали, когда под детскими ногами застучали колеса. А потом пришла какая-то тетя… или дядя…

Поиски Димочки и Коленьки так и не увенчались успехом, след Груниных малышей затерялся в непросветной темноте.

Иван вернулся в родное село. Проня принял мальчишку как родного, но появление еще одного рта оказалось проблемой.

Заботливой матери из Аграфены не вышло. Ванька снова ходил голодный и грязный. Пронька крутился как мог и только благодаря его стараниям все выжили. Но репрессии продолжались, и в конце концов Прокопий Николаевич продал дом и увез жену с пасынком в город.

Иван работоспособностью и башковитостью пошел в родного отца, научился сам и печи класть, и из дерева шедевры создавать. Проня помогал, где советом, а где и матерками. Сам работал на хлебозаводе грузчиком. Груня по-прежнему пела про камыши и заводила бражку. Убеждала всех и, главное, себя, что пойло это полезное и сытное. Чем вам не хлеб?!

Иван окончил школу фабрично-заводского обучения и пошел трудиться на завод. Зарплату сначала отдавал матери, но когда деньги ею пропивались, начал делать заначки. Хотя ушлая Грунька все равно находила и забирала все до копеечки. А если не находила, то лезла к сыну с кулаками.

Когда началась война, Ивану оформили броню как обладателю именного клейма «Золотые руки». Он был талантливым плотником и имел право клеймить свои изделия. Но от привилегии парень отказался, отправился добровольцем на войну. Устал от матери-алкоголички, а Проню жалел всем сердцем. Так уже вышло, что чужой мужчина дал пацану любви больше, чем родная мать.

Иван окончил танковое училище, и в 1943-м ушел на фронт в звании лейтенанта. Был трижды ранен, горел в танке, но вернулся с войны с руками и ногами и остался в армии.

На гражданке Иван поспешно женился и уехал с молодой женой Тамарой на Сахалин строить светлое будущее. Там у него родились две дочери, одна из которых, Людмила, позже стала мамой Анны.

Маленькая Людочка хорошо запомнила добродушного деду Проню, который носил ее на руках, когда Иван приезжал к матери в гости с семьей.

Бабка Груня по-прежнему нигде не работала, сдавала в аренду одну из комнат 2-комнатной квартиры, тем и жила. Проня начал спиваться, жена не готовила и вообще за мужем никак не ухаживала. Напоит его, бывало, бражкой и на работу отправит. Так Прокопий Николаевич и умер. От истощения. Груня свою смерть тоже встретила, как говорится, по Фрейду. Очередные жильцы решили отблагодарить хозяйку и подарили ей ящик вина. Аграфена пила, пока не угорела. Сами благодетели и нашли бездыханное тело женщины под кроватью.

Эх, Груня, Груня…

В чем же все-таки ее вина? В том, что любить не умела и детей своих бросила? В том, что мужа не уберегла и семью не сохранила?

Жить иначе Аграфена не умела и не могла. Не дано ей было.

И когда каждый раз Катька кричала матери, чтобы та отказалась от нее и сдала в детдом, то транслировала горе и боль некогда брошенных малышей Димочки и Коленьки. Скажете, не бывает так. Очень даже бывает! Генетической памятью называется.

Разбирая старые фотографии, Аннушка внимательно всматривалась в незнакомые лица Груни и ее мужа Прони. Даже лупу взяла, чтобы лучше рассмотреть. Где теперь Аграфенина душа? Горит в аду?

С другой карточки на внучку смотрел дед Иван. Герой – вся грудь в орденах! Дед после войны начал пить, но это не помешало ему дослужиться до подполковника. Находясь в состоянии опьянения, Иван гонял жену, гонял детей. Случалось, что Тамара с малышками убегали от пьяного главы семьи на улицу, где прятались в кустах до утра. Когда Грунькин сын трезвел, валялся у жены в ногах, божился: мол, больше никогда и ни за что!

Красавицу Тамару фронтовик Иван увидел однажды в сберегательной кассе, где девушка подрабатывала кассиром. Увидел и влюбился. Пригласил на свидание, а через несколько дней увез с собой. Подтянутая и упругая, с черными косами кассирша взаимным чувством ответить не успела, но внимание белокурого голубоглазого офицера ей нравилось. И шагнула Тамарка замуж, не раздумывая.

Дети – две дочери – у супругов родились на Курилах. На островах, где базировалась воинская часть, молодая семья натерпелась от матери Природы. Если шел снег, то сугробы с человеческий рост, если дул ветер, то так, что крыши с домов срывало.

По ночам Иван сторожил сон своих девочек: сидел возле них с ружьем и отстреливал крыс размером с добрую собаку. Потом на территории части случился жуткий пожар – горели цистерны с топливом, и пожарные не могли потушить пламя несколько часов. А в ноябре 1952-го в Тихом океане произошло землетрясение, венцом которому стало цунами. Через час после мощного толчка первая волна дошла до города. Высота второй, самой страшной волны достигала 18 метров. В одном только Северо-Курильске погибли тогда более двух тысяч человек. Город был полностью уничтожен, как и близлежащие поселки. Офицеров и их семьи поспешно эвакуировали на материк. После короткого звонка Сталина в Сахалинский обком все имеющиеся поблизости самолеты и плавсредства были направлены в район бедствия. Правда, в советскую прессу не попало ни строчки: ни о цунами, ни о тысячах погибших людей. Картину произошедшего восстанавливали по воспоминаниям очевидцев и редким фотографиям. На тот момент Аннушкиной маме Людочке было всего четыре года, но она запомнила, как с ее ножки слетел валенок, и его унесло в океан.

Пока Иван не пил, был ласков и заботлив. Ходил с дочками на рыбалку, баловал жену. Но как только принимал на грудь – ненавидел люто. По всей видимости, мстил матери, вымещая злобу на жене и детях. Тамара терпела, копила гнев в душе и колесила с мужем-военным по стране. А при каждом удобном случае любила повторять – мол, счастья в жизни нет, а нормальных мужиков тем более. Люську называла отцовским отродьем, девочка была на него похожа внешне. Младшей дочери вообще доставалось от матери на орехи – накопленный гнев нужно было как-то расходовать.

«Воспитанием» супруги Иван занимался, покуда дети не выросли. Таскал милую за те самые косы, за которые когда-то и полюбил.

Один раз бравый военный вернулся домой и только переступил порог, ему на голову накинули льняной мешок, а затем повалили на пол. Дочки-школьницы держали брыкающегося пьяного отца за ноги и голову, а Тамара лупила мужа деревянной скалкой почем зря. Взмокла даже.

– Людка, топор неси! – вдруг закричала разъяренная мать. – Я ему сейчас башку отрублю!

Дочка метнулась на кухню и принесла, что просили. Увидев страшное орудие, женщина испугалась и сникла. Топор девчонки спрятали на кухне под раковиной. Отца отпустили, а скалку в бурых от крови пятнах убрали в посудный шкаф.