Текст книги "Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.)"

В программной статье «Путь творческой революции» Степун писал: «Все мучающие современность тяготы и болезни связаны в последнем счете с тем, что основные идеи европейской культуры – христианская идея абсолютной истины, гуманистически-просвещенческая идея политической свободы и социалистическая идея социально-экономической справедливости не только не утверждают своего существенного единства, но упорно ведут озлобленную борьбу между собою… В результате – безрелигиозная культура, утверждающая свободу лишь в образе хищнического капитализма и справедливость в образе социальной революции… Выход из этого положения – в органическом, творческом сращении всех трех идей»[110]110
  Степун Ф. А. Путь творческой революции // Новый град. Париж, 1931. № 1. С. 18.


[Закрыть].

Оптимистический взгляд на возможное возрождение России Степун связывал с коренными особенностями российского развития, которые он признавал в природе русского человека. Преимущество русского человека заключалось в его «первичности и настоящести», в то время как европейцу и в художественном творчестве, и в социальных институтах, и в человеческих отношениях свойственна производность от достигнутого человечеством исторического опыта. «Вся культура Запада, – писал Степун, – культура обратного пути: не первичного восхождения идеи к жизни, а вторичного нисхождения идеологии в жизнь».

Главным и обязательным условием создания проектов будущего устройства России Степун считал не выработку новых программ и конституций, а отречение от идеологического прожектерства в обосновании планов и воспитание, возрождение русской духовности во всех ее сферах, освобождение от большевистской идеологизации и европейского доктринерства.

Проектируемый Степуном государственный порядок пореволюционной России определялся им как строй авторитарной демократии, сочетающий сильную президентскую власть и свободно выбранные советы. «…Вне формы авторитарной демократии русская идея неосуществима». При этом «слово демократия, – писал он, – должно получать в пореволюционной России новый, металлический звук».

Подлинное народоправство, по мысли Степуна, может быть реализовано лишь при решении двух условий: признания абсолютной ценности человеческой личности, происхождение которой принадлежит Богу, и понимания народа не как атомизированного коллектива, а как соборной личности также божественного происхождения. По выражению Степуна, подобное «ощущение демократии» чуждо «беспозвоночному демократу-пролетарию», лишенному религиозных корней, так же, как и фашисту, склонному к цезаристскому обожествлению диктатора.

Политическая форма республики с сильной президентской властью, по мнению Степуна, наиболее соответствует русской религиозной идее. Президент при этом выбирается всенародным голосованием на пятилетний срок и получает диктаторские полномочия. Президенту принадлежит право назначения Совета министров. Высшим органом народного представительства является «Совет советов», имеющий лишь совещательный голос. Полномочия «Совета советов» сводятся к организации выборов президента, к освещению деятельности правительства, предупреждению президента и Совета министров от ложных шагов, а также к подготовке общественного мнения к выборам нового президента.

Размышления Степуна о хозяйственном устройстве будущей России опираются на принципы традиционного развития и содержат интересные и во многом верные и ценные наблюдения. Огромная российская территория, считал Степун, коренным образом определила стиль русского земельного хозяйствования – так же, как и стиль русского творчества. «Колонизационный разлив» России, неустанный прилив хлебородных равнин, по словам Степуна, лишал русский народ необходимости и возможности тщательного труда на земле. Так, столетиями в России создавался стиль малокультурного, варварского хозяйствования и психология «безлюбовного отношения к любимой земле».

Степун проницательно замечает, что прикрепление крестьян к земле не привело к перерождению прежней психологии. Крепостное право не внедрило в крестьянское сознание стремление к тщательному и заботливому отношению к работе на земле. Традиция «неряшливого отношения к земле» сказывалась и в условиях общинного владения землей; на пути к культурному хозяйству община являлась тормозом. Русский мужик, как считает Степун, имел в определенной мере раздвоенную психологию: сохранял страстную мечту о земле, с одной стороны, с другой – «зряшно» относился к ней.

Знакомство Степуна с трудом Крамаржа «Русский кризис» расширяет для него горизонты раздумий о русском крестьянине. Труд Крамаржа публиковался частями в чешской прессе в 1918–1921 гг. и полностью в Париже в 1925 г. В нем рассматривались географические, климатические особенности России, психологические черты русского этноса, политическое и экономическое развитие России как отсталой страны, проводилась мысль о неграмотности русского народа, особенно крестьянства[111]111
  Серапионова Е. П. Карел Крамарж и Россия. 1890–1937 годы. М., 2006. С. 322–379.


[Закрыть]. «Можно, конечно, – отвечал Степун Крамаржу, – нападать на русского мужика, на его темную лень, упрекать русское правительство в том, что оно своевременно не просветило народ светом агрономии, и поносить русскую интеллигенцию за то, что она, вместо того, чтобы учить народ производительному труду, предрекала его к революции; но… нельзя все же забывать, что некультурность… и малодоходность русского народного хозяйствования, сыгравшая огромную роль в русской революции, были… порождены не только темною мужицкою ленью, но и поставленною перед русским народом задачей создания величайшего государства, которое он, перед тем как разрушить, создал». Элементарный стиль земельного хозяйства, естественно, влиял на все стороны народной жизни и народного миросозерцания.

Русская душа, впрочем, как и душа всякого народа, утверждает Степун, всегда похожа на душу той земли, которую он возделывает и застраивает. Сущность русской природы состоит в бесформенности, но «не в смысле малой выразительности ее форм», а в смысле ее качественного содержания, которое имеет два начала: мистическое утверждение Абсолюта (т. е. Бога) и варварское отрицание всех форм культурного творчества[112]112
  Степун Ф. А. Мысли о России // Соч. С. 318–319.


[Закрыть].

Фактом исключительной важности Степун признавал появление на Западе машины в крестьянском хозяйстве. Отсутствие машины в России приводило Степуна к выводу, что примитивное, безмашинное хозяйство способствовало сохранению в русском народе веры отцов и одновременно задерживало культурное развитие народа. Важно заметить, что индустриализацию Степун связывал с атеистическим рационализмом, что означало отречение от веры в чудо, в Бога и борьбу за сверхчеловека, который все знает. «Культурно-хозяйственное убожество народной жизни» Степун ставил в прямую связь с «духовной существенностью русского религиозного сознания», с существованием «всемирно значительных иероглифов русской народной религиозности» – Толстого и Достоевского.

Указывая на особую роль культурно-невоспитанного, убогого, но религиозного мужичьего сознания, Степун отмечает, что русский народ вплоть до революции был огражден от влияния культуры не только «убожеством хозяйственных форм», но и политикой власти, которая, руководствуясь корыстными династическими соображениями, держала народ в темноте.

Религиозные убеждения Степуна привели его к заключению, что темнота, некультурность, необразованность русского народа «спасли его от того полупросвещения, которое в Западной Европе встало между народом и верою», задержали обездушивание жизни и расцерковление народного сознания. По этой логике для Степуна «крепко веровавший, по старине живший, тонко чувствовавший традиционный чин жизни и всегда знавший, что пристойно и что непристойно» русский хлебороб-хозяин был высококультурным человеком в религиозном смысле. Но, подчеркивает Степун, подобная культурность возможна лишь «внутри подлинно верующей души». «Убогость русского народного сознания культурно-значительна лишь в оформлении религиозным горизонтом веры». Падение веры приводит к варварству.

Революция стала крушением народной веры, а неверие перешло в циническое безбожие. В этом «диалектическом срыве народной души» Степун считал необходимым искать «объяснение напряженности и высоты метафорической проблематики русской революции» и ее «предельному окаянству»[113]113
  Степун Ф. А. Мысли о России // Соч. С. 323.


[Закрыть].

Религиозность, считает Степун, субстанционально присуща русскому сознанию. Это проявляется во всех сферах творческой деятельности, в частности, в философии, в различных видах искусства. Сила и правда русской религиозной мысли заключается, по мысли Степуна, в том, что она теснейшим образом связана со всей русской культурой, с ее общественным служением и поисками человеческой справедливости.

В статье «Идея России и формы ее раскрытия» Степун сформулировал принципы, с помощью которых следует, по его мнению, подходить к созданию хозяйственного образа будущей России. Это прежде всего «радикальный отказ» от мировоззренческого и идеологического подхода к хозяйственной сфере, что характерно как для большевистской России, так и для демократий Запада. «Ни коллектив, ни собственность (приоритеты хозяйственного устройства Советской России и европейских стран), – писал Степун, – сами по себе не святы и не ценны». «Смысл хозяйства» он видел в том, «чтобы устроить человека на земле», укрыть, обуть, одеть, согреть, напоить, накормить, защитить от всяких неожиданностей и опасностей; «создать экономический избыток», обеспечивающий возможность обществу и государству удовлетворить культурные потребности человека.

К этому «первичному смыслу» хозяйства Степун присоединял второй, «более глубокий и сокровенный». «Праведен труд, – утверждал он, – только таящимся в нем творчеством». Сущность творчества состоит в раскрытии личности творца, т. е. и в хозяйственной сфере должны проявляться творческие возможности личности[114]114
  Степун Ф. А. Путь творческой революции // Там же. С. 496–503.


[Закрыть].

Крестьянское чувство земли Степун признавал «очень сложным чувством». Крестьянин любит свою землю, но не чувствует себя хозяином жизни, его хозяин – Бог, от которого зависит плодородность и благополучие земельного хозяйства. Он не понимает и эстетического образа земли, которая для него только недра, но не пейзаж. «Из всех русских писателей, – считал Степун, – Достоевский, быть может, сильнее всех чувствовал землю, но во всех его романах совсем нет пейзажа. Тургенев был величайшим русским пейзажистом, но чувства земли, ее недр, ее плодоносного лона, ее божьей плоти и ее живой души у него нет. Крестьянское чувство земли очень близко к чувству Достоевского, помещичье ближе к тургеневскому. У Достоевского и у мужика чувство земли онтологично».

Крестьянин – собственник, но собственность для него не юридическая, а религиозно-нравственная категория. «Право на землю дает только труд на земле, труд, в котором обретается онтологическое ощущение земли и религиозное преображение труда». Так, заключал Степун, сплетается в крестьянской душе утверждение труда как основы земельной собственности и ощущение возделанной земли как религиозной основы жизни. Он призывал быть осторожным в планах построения новых общественных отношений. «Вся задача пореволюционного строительства, – писал он, – должна заключаться в том, чтобы в муках рожденную трудовую жизнь, в очень большой степени приравнявшую бедных и богатых, знатных и простых, духовно утонченных и малограмотных, не просто отринуть, но, до неузнаваемости повысив ее бытовой и хозяйственный уровень, как-то и удержать как основу новой соборной и универсальной христианской культуры»[115]115
  Степун Ф. А. Мысли о России // Соч. С. 218; Он же. Чаемая Россия // Там же. С. 530.


[Закрыть].

В постбольшевистской России, полагал Степун, государство должно увеличить свои функции и быть ответственным за преобразования во всех сферах хозяйственной жизни, в том числе и в области земельных отношений: сохранить в своих руках собственность на землю, с одновременным признанием частной крестьянской собственности, предоставив при этом крестьянам выбор форм землевладения, общинных и индивидуальных, а также разрешить крестьянам выход из колхозов.

Степун считал, что земля должна быть изъята «из бесконтрольного частновладельческого оборота», так как опасался поступательного процесса капитализации постбольшевистской России, полагая, что ее «превращение в типично капиталистическую страну было бы величайшим преступлением, как перед идеей социального христианства, так и перед всеми пережитыми Россией муками». Это, однако, не означает уничтожения собственности на землю, а должно, по словам Степуна, вести «к утверждению подлинного смысла землевладения». Суть его Степун видел в создании трудовой и нравственной связи человека с землей, с природным и животным миром. С этой точки зрения крестьянское хозяйство он рассматривал, наряду с семьей, как одну из первооснов жизни и подчеркивал особенности психологии и менталитета крестьянина.

Коллективистские идеи, колхозное строительство большевистской России Степун рассматривал как «насильническое разрушение» личности крестьянина. «Если бы субъект советского колхоза, – писал он, – был соборною личностью, хотя бы в самой обмирщенной форме», т. е. трудовой артелью, в которую вступали добровольно, то эта форма коллективного объединения могла бы означать «путь к возможному порядку». Он полагал, что в постбольшевистской России крестьяне-колхозники проявят тенденцию возврата к единоличному хозяйству. Выход крестьян из «крепостнических» колхозов, считал Степун, должен быть поддержан государством и обеспечен финансированием. Решение вопроса, возвращаться ли постбольшевистской России к единоличной собственности или продолжать линию коллективизации, по мнению Степуна, должно быть предоставлено самим крестьянам. Вместе с тем ненависть к «идеократически закупоренным колхозам» он призывал не переносить на все формы артельно-кооперативных объединений.

Новый строй в хозяйственной сфере представлялся Степуну социалистическим. «Христианская душа, – считал он, – по природе социалистична и… хозяйственной проекцией русской идеи должен быть… признан социализм, а не капитализм»[116]116
  Степун Ф. А. Идея России и формы ее раскрытия // Соч. С. 502–503.


[Закрыть]. В постбольшевистской России Степун предвидел расцвет промышленности, основанной не на «бессмысленной отмене» всего, что сделано большевиками, а на утверждении и преображении уже сделанного ими. Все ключевые производства в Новой России, считал Степун, должны находиться в ведении государства; частновладельческий сектор также должен контролироваться государством с целью предотвратить эксплуатацию рабочих предпринимателями. В организации работы промышленности плановость должна играть значительную роль.

Самую сложную задачу Степун видел в развенчании психологии рабочего пролетария, мифологии марксизма и большевизма. Разработка природных богатств, строительство фабрик и заводов должны осуществляться, по мысли Степуна, при другом мировоззрении: чувстве национального достоинства русского человека, способного к красоте и поэзии и свободного от догматизма[117]117
  Степун Ф. А. Чаемая Россия // Там же. С. 531–532.


[Закрыть].

Степун касался и национального вопроса в России. Он называл себя «державным» государственником. Для российского государства он признавал центральное значение русского народа, подчеркивая «русскость» как качество духовности и своеобразный стиль русской культуры. Тезис «культурное самоопределение национальных меньшинств» вызывал у него отторжение. Этот тезис он считал «заветным» для всей русской демократии, как либеральной, так и социалистической, и как государственник не разделял.

В одном из очерков блестящего труда «Мысли о России» он описывал свой приезд в Ригу после Первой мировой войны: «За годы войны этот, всячески чужой, благоразумный город медленных, скрипучемозглых латышей, онемеченных европейских купцов и офранцуженных немецких баронов как-то странно сросся с душой». Степун вспоминал, как он в составе своей воинской части защищал Ригу под Митавой, на реке Эккау, у «Олая», как гибли русские военные и попадали в плен к немецким войскам. Провозглашение Латвии независимым государством после поражения Германии он рассматривал «не как утверждение политической мощи России, а как результат ее немощи и падения». Он испытывал чувство «острой патриотической обиды, не за народ русский, не за идею и не за душу России, а за ее поруганную государственность». Ответственность за государственные потери России он возлагал на легкомыслие и легковесность в русских чувствах и умах[118]118
  Степун Ф. А. Мысли о России // Соч. С. 208–210.


[Закрыть].

Подобные ощущения Степун продолжал испытывать и позднее. В 1965 г. он опубликовал в «Вестнике РСХД» небольшую статью под названием «Нация и национализм». В этой статье он выражал сожаление, что в эмиграции происходит денационализация, что великороссы, украинцы и белорусы «не чувствуют себя объединенными общим знаменателем русскости» как своеобразные числители всероссийского государства, что у молодого поколения исчезает чувство принадлежности к своей нации[119]119
  Степун Ф. А. Нация и национализм // Там же. С. 941.


[Закрыть].

Степуна как религиозного мыслителя и философа, склонного к аналитическому восприятию духовного мира, особенно привлекали проблемы общественного сознания. Эту тему своими суждениями обогащали многие мыслители эмиграции, в частности, о психологии эмиграции писали Бердяев, Лосский и др. Но Степун был одним из немногих эмигрантских деятелей, кто глубоко понял значение и определяющую роль общественного сознания и создал объемное и целостное представление о сознании эмиграции и, соответственно, о ее способности вести действенную борьбу с большевистской Россией. Проблема общественного сознания, глубоко осмысленная Степуном, действительно являлась ключевой проблемой поведения эмиграции и ее возможного участия в деле освобождения России.

Степун определял две формы эмигрантского антибольшевистского сознания – дореволюционное и пореволюционное. «Во всех разговорах, при всех встречах с душевно близкими людьми, – вспоминал он, – мучительно ощущалась все та же самая проклятая, почти неразрешимая трудность проблемы большевизма – требование, чтобы она была разрешена во всех плоскостях, не только в политической, но и в нравственной, и в религиозной…» Вопрос о большевизме для эмиграции «вопрос далеко не только политической целесообразности, но и всей нашей целостной сущности»[120]120
  Степун Ф. А. Мысли о России // Соч. С. 228.


[Закрыть].

Дореволюционное антибольшевистское сознание особенно ярко отразилось в правой, монархической и обывательской эмиграции. Сущность дореволюционного сознания Степун видел в упрощенном ощущении большевизма как отрицания подлинной России и подлинной революции, а также в игнорировании каких-либо успехов Советской России в разных областях хозяйственной и общественно-политической жизни. Представители этой формы сознания, по словам Степуна, были «людьми внутренне глухими к сложнейшей теме большевизма, не чувствовавшими ее глубокой укорененности в русской душе и русской истории, ее провиденциальности для наступающих судеб всего человечества, ее громадного размаха и тончайшего соблазна»[121]121
  Степун Ф. А. Задачи эмиграции // Там же. С. 436.


[Закрыть]. Эти люди, продолжает Степун, хотят жить прошлым. «Я не отрицаю не только права помнить о прошлом России, – размышляет он, – но считаю эту память прямым долгом каждого русского человека. Память – величайшая духовная сила, в ней основа всякой традиции, всякой культуры, она же и мерило человеческого благородства». Но вечной ли памятью определяется отношение эмиграции к старой России? – вопрошает Степун. Вечная память не спорит со временем, потому что она над ним властвует, возвышается над всеми ее измерениями, над прошлым, настоящим и будущим, и в ней совмещаются явления, которые во времени боролись друг с другом. Дореволюционное сознание обладает пафосом пристрастных и корыстных воспоминаний, отличаясь от пафоса вечной памяти[122]122
  Степун Ф. А. Мысли о России // Соч. С. 292.


[Закрыть].

Носители этой памяти по своей природе и биографии не могут быть настоящими антибольшевиками, так как невозможен антибольшевизм, не понимающий природу большевизма. Они не понимают, что «большевизм не только злостный поджог и страшный пожар России, но еще и вечерняя заря старого мира, и утренняя заря какого-то нового дня истории, быть может, очень жестокого и безумного (какой взойдет день, зависит, между прочим, и от каждого из нас)». «Вот этой-то зари, – завершает свой выразительный монолог Степун, – …ни белогвардейскими пулями не расстреляешь, ни демократическим красноречием не зальешь. Тут нужны иные творческие силы»[123]123
  Степун Ф. А. Задачи эмиграции // Там же. С. 437.


[Закрыть]. Этому сознанию недоступно диалектическое понимание революции и новые задачи.

Пореволюционное сознание в эмигрантской среде было заложено, по словам Степуна, высланными из России в 1922 г., т. е. эмигрантами «философских пароходов». «Пореволюционность, – писал Степун, – это прежде всего рожденная религиозно углубленным пониманием революции новая духовность, стремящаяся к религиозному преображению мира»[124]124
  Степун Ф. А. Германия «проснулась» // Там же. С. 494.


[Закрыть]. Это сознание, в отличие от дореволюционного, опирается не на прошлое, а на будущее, в которое, как уже отмечалось, в качестве определяющей его темы входит и большевизм. Главное различие между дореволюционным и пореволюционным сознанием Степун видит в том, что для дореволюционного сознания большевизм только ложь, а для пореволюционного – не только ложь, но и истина, т. е. не только реальность, которую необходимо учитывать, но и известное оздоровление в поступательном пореволюционном развитии.

Пореволюционное сознание, полагал Степун, должно осознавать роль создателя нового образа России. Эмигрантские искания должны быть сосредоточены на «страстной защите свободы в качестве религиозного центра духовно-культурного уклада и общественно-политического строя будущей России»[125]125
  Степун Ф. А. Задачи эмиграции // Там же. С. 442.


[Закрыть]. Однако, пояснял эту мысль Степун, эмиграции необходимо создать не отвлеченный образ, а руководствоваться идеями, извлеченными из немых недр подъяремной России. Творческая работа эмиграции должна соединять в себе «покорную тонкость слуха со страстною напряженностью мысли», понять духовно-душевную реальность России, раскрыть ее, защитить, отстроить и связать с конкретной политической борьбой.

К новым формам пореволюционного сознания Степун относил сменовеховство, евразийство, движение младороссов. При этом он предостерегал эмиграцию от опасности заражения духом противника, для чего достаточно хотя бы временное согласие на большевистские приемы борьбы: «В борьбе с большевиками легко обольшевичиться». Этой опасности, как верно заметил Степун, не избежало ни сменовеховство, которое он называл лакейско-конъюнктурной концепцией, ни младороссы, «ведущие систематический обстрел сознания и воли эмигрантской молодежи на определенно большевистский лад». Соблазн большевизма отразился, считал Степун, и на судьбе евразийства. И правое, и левое евразийство несло на себе определенный отпечаток «духовно неблагополучного пробольшевизма».

Степун постоянно подчеркивал необходимость сотрудничества с Россией, понимания ее настроений, особенно союза с людьми, осознающими потребность в построении новой постбольшевистской России. Именно этим Степун объяснял свой интерес ко всему, что происходит в России в разных областях жизни.

Решение «тревожного», по словам Степуна, вопроса о том, как обеспечить пореволюционным течениям «чистоту своих учений и подлинную действенность», состоит в том, чтобы не отрываться от эмиграции и не предавать религиозного смысла свободы[126]126
  Степун Ф. А. Задачи эмиграции // Соч. С. 441.


[Закрыть].

Проблема духовных основ любого общественного устройства и особенно будущего России приобретала у Степуна и его единомышленников определяющее значение. Им было свойственно особое отношение к человеку как к активной действенной силе, способной изменить мир и общественное сознание.