Текст книги "Белый город"

* * *

– Мне надоели твои прогулки! Ты уходишь и никогда не говоришь, куда и зачем, – он встретил ее в дверях – взъерошенный и разъяренный.

– Вот, – невозмутимо протянула ему листок Полина. – Я пишу книгу.

«Тончайшие капилляры моего больного сердца синими резными виньетками выписывали твое имя еще задолго до рождения, в утробе матери», – начал Он читать.

– Что за бред?!

– Ну, немного не получилось, я отредактирую, попозже… ты дочитай до конца…

«Поезда гудели, шептали, кричали и плакали на манер чеховских сестер: „В Москву! В Москву!“

Я долго скиталась, не смея поверить в тебя. Но ты дождалась. На первое наше свидание на Ленинградском вокзале ты явилась в дорогом норковом манто, под которым не было ничего. Босиком по свежему снегу. Ты повезла меня в самую дорогую гостиницу, но отдалась мне прямо в такси. Не удержалась. Я понимаю: это был твой ход белыми. Ты научила меня летать из окна «маленькой комнаты с окнами в небо», «кони небесные белые» спали «на ладони раскрытой моей»[23]23
  Стихотворение «В маленькой комнате с окнами в небо» (примечания автора)


[Закрыть]. Ты дала мне все: деньги, любовь, признание…

А потом ты ударила меня впервые. Смешно, но я так люблю тебя, что уже даже не помню, как это было. Помню, лежала на заплеванном грязном асфальте, и кровь текла по губам, по подбородку, по шее, замочив единственную дизайнерскую рубашку. Ты смеялась – звонко и нестерпимо холодно. Ты говорила: «Вставай, всегда есть выход. Даже из безысходности». И я упорно пыталась подняться: сначала встать на колени, затем, оперевшись о скамью или дерево, – на ноги, чтобы, шатаясь, уйти от тебя навсегда по аллее.

Но я возвращалась снова и снова. Может быть, потому что дата нашей первой встречи двойной палиндром 20.02.2002 – цифры, бегущие назад? Ты настигала меня везде: в моем родном городе, на Мальте, в Париже, Питере, Амстердаме, Берлине, Праге… Уже на третий день путешествия и разлуки с тобой я начинала скучать по бульварному кольцу, твоим аллеям, прудам, тихим улочкам и паркам. Ведь ты – единственное, что у меня сбылось в жизни. И я начинала с тобой все с первого снега. А ты промывала мне раны, накладывала швы, клеила пластыри.

Меня не спас от тебя даже мой Белый город. Ты научилась ему подражать! Ты никогда не замечала, что умеешь быть покорной, молчаливой и тихой, когда хлопьями падает снег?

Да ты хоть знаешь, сколько раз ты роняла меня навзничь, легко подставив подножку? И била снова и снова тонким стальным каблуком по лицу. Это ты приучила меня носить маски и пользоваться тональным кремом, чтобы умело скрывать боль.

Но скажу тебе: «Бей еще! Все, что не убивает, делает меня только сильнее[24]24
  Ф. Ницше. «Все что не убивает, делает нас сильнее»


[Закрыть]. Это не мазохизм, а тяга к преодолению. И это потрясающее чувство, когда затягиваются шрамы, а под лопатками сладко чешутся новые, только что оперившиеся крылья! И я снова лечу за тобой по бульварному кольцу…

Хотя Патриаршие мне нравятся больше – твой самый нежный изгиб. Место моей силы. Я вгрызаюсь в тебя и пью ледяную чистую кровь, мешая ее с глинтвейном в разбросанных по окрестной Бронной кафешках. Я пью и знаю: тебе хорошо со мной. Ведь я – лимита. Не дочь, не жена, всего лишь любовница, полукровка. Но я не скрываю своего положения, не стыжусь и не жалуюсь. Я НИ О ЧЕМ НЕ ЖАЛЕЮ! Только лелею мечту, что когда-нибудь буду достойна тебя. Дай только срок. Я знаю, что смогу это сделать. Есть планы… И ты непременно мне в этом поможешь.

А пока каждый месяц я, уходя из дома, не говорю, куда и зачем. Меня даже не спрашивают уже, ведь доверие – самая прочная веревка на свете. Но я все же смотрю на дома близ Патриарших, выбираю окно, проникаю в комнату и … мысленно крашу стены в черный цвет. Мечта – только для меня одной: комната бывшего Сталкера с черными стенами, высоким потолком, картинами и старым проигрывателем виниловых пластинок, как у Кайдановского ПОСЛЕ[25]25
  Последние годы жизни Александра Кайдановского (роль Сталкера в фильме Андрея Тарковского) в документальном фильме «Неприкасаемый». (режиссер Владислав Мирзоян)


[Закрыть], но на Патриарших, чтобы можно было кормить лебедей. И в этой комнате – желание все с себя снять…

И тогда ты больше не сможешь меня ударить. Ведь ты – единственная, кого я любила и кому по-настоящему преданна. Так глубоко, что уже не уйти, не вырваться, не изменить и не умереть никогда».

– Так… Мальчики тебе уже надоели, на девочек потянуло?

– Причем здесь девочки? Это о любви к городу! К Москве! Только образно. Я все-таки писатель и мыслю образами.

– Блядь ты, а не писатель! И вообще забирай свои книги и проваливай. К тому же особо стараться не придется: рухнула твоя книжная полка над кроватью. Хорошо, что днем – никого не убила.

Ну вот, еще один опыт совместной жизни закончился неудачей, еще один переезд будет равен трем пожарам. Бедные книги! Сколько им УЖЕ пришлось пережить, и опять начинается: погрузка-разгрузка, перетаскивание с места на место, опять абреки-носильщики будут их ронять, мять, пинать ногами. Простите, не вышло…

Хотя в чем-то Он прав: писатель – та же шлюха. Не разденется, никто и внимания не обратит, платят ему только за секс, а за боль назначают двойную цену, ведь читателю присущи все пороки человечества, и он ищет и ждет лишь одного – удовлетворения.

И Экклезиаст тоже прав: «Преумножая знания, преумножаем скорбь». Иногда буквально.

Голая, осиротевшая без книжной полки стена. И только маска из новой коллекции смотрит пустотой прорезей глаз, болтаясь на единственном уцелевшем при падении гвозде. Полина начала коллекционировать маски совсем недавно, задаваясь вопросом к чему все это? Но в Художественный салон заходила регулярно. Черные, белые, золотые. Королевы, шуты и бродяги. Что это? Тяга к необычному? Писательский интерес к лицам? Культивирование оригинальности? Нет, скорее желание скрыться. Не подражать, а именно скрыться. Когда ожидания близких (и не очень) настолько противоположны твоим, хочется подальше сбежать от них, хотя бы внутрь себя – под маску.

Да, она – в маске. Коллекция нашла объяснение, что дальше? Полина всегда ненавидела свои фотографии и отражение в зеркале. А что если взглянув в зеркало еще раз, она увидит лишь маску – одну из тех, что пока еще висят на этой стене? Кто вообще может закрыть глаза и мысленно увидеть свое лицо? Вы можете? Она – НЕТ.

Даже вместо записной книжки для текстов книги у Полины корпоративный блокнот фирмы, где она работает, с рекламной надписью: «More bigger, better ideas», чтобы никто не догадался, ЧТО она пишет.

«Удивляешься? Эти киногерои перестали тебя умилять. Дачи копают королевы и воины. Рядиться достало… Нет больше сил ублажать…», – поет Лагутенко в наушниках.

Стоп! У нее нашелся ответ. Им важнее КАЗАТЬСЯ счастливыми, а не БЫТЬ! Как на рекламной картинке Coca Cola: папа, мама, сын и дочка. И все улыбаются, как безумные. Правильно шутит Михаил Задорнов: им туда что-то подмешивают. Наркотик. Эликсир безоблачного счастья. Вспомнился Пауло Коэльо: «…признак утраченной мечты – это умиротворение. Жизнь делается похожа на воскресный вечер: мы мало чего требуем, но и почти ничем не жертвуем…»[26]26
  Пауло Коэльо. «Дневник Мага».


[Закрыть]. Полина еще раз взглянула на рекламный плакат: улыбки столь натянуты, что лица вот-вот треснут по швам. А лица ли? Или маски? И что под маской – мечты, которые давно истлели, что уже даже не пахнут? И вся жизнь как бесконечный воскресный вечер: сидят, обсуждают, как поедут в ИКЕА за рассадой на дачу и где дешевле закупать продукты в «Перекрестке» или в «Копейке». «Все, как в Госплане, на десять лет вперед расписано[27]27
  Из кинофильма «Москва слезам не верит».


[Закрыть]», и из года в год, из века в век меняются только пункты-цели, но не сам план. Квартира, дача, машина, потом дети… и квартира, дача, машина – для детей, потом внуки… Разбогатеть, продолжить свой род и сдохнуть. Все! Точка. Последний пункт плана. Счастье – не право, но обязанность.

Подруга, для которой Полина совсем недавно выбирала книги, пригласила временно погостить в ее загородном доме. С неохотой, но пришлось согласиться. Не бомжевать же на Ленинградском вокзале.

Конец ноября, поздний вечер. И снова – картинка, как в голливудском кинофильме: огромные окна уютно светят в темноту леса. Сквозь стекло: мама, склонившаяся над малышом в кроватке. Идиллия? Нет, мираж!

Мужа, конечно, нет дома, у него – своя жизнь, своя война между заказчиком и подрядчиком, а после победы – с бабами в сауне, жена же временно недоступна.

А ее подруга целыми днями одна – сражается с невидимыми врагами между кухней и стиральной машиной. Полина для нее – тоже своего рода выход из безысходности. Хоть с кем-то поговорить, убить время. Ох, уж это вечно тикающее в висках время! Древняя восточная пытка каплями воды[28]28
  Пытка основана на действии монотонного раздражителя – капель воды, равномерно падающих на предварительно выбритую макушку жертвы, голова которой фиксировалась в неподвижном положении, чтобы капли попадали в одно и то же место. Если пытка продолжалась достаточно долго, узник медленно сходил с ума и даже умирал.


[Закрыть].

– Я так счастлива! У меня все есть! – улыбаясь, рассказывала подруга, разливая чай. А глаза у самой, как у брошенной собаки. Неужели она действительно думала, что Полина не заметит, проглотит, согласится участвовать в показухе?

Брак – всего лишь еще один способ безнаказанно заниматься развратом. Первый – не всем по карману. Однажды Полина искала для новой повести[29]29
  Повесть «Небеса открываются» (примечания автора)


[Закрыть] сюжет поострее и наткнулась на одну интересную статью: «Избавление от комплекса вины». Профессиональный психолог советовал беременной домохозяйке: «Вы не хотите идти на аборт и полностью зависите от вашего мужа? Так зачем вам вообще говорить ему правду о том, что ребенок – не от него. Поверьте, он примет и полюбит его как родного малыша. Промолчав об измене, вы сохраните и семью, и ребенка, которого носите под сердцем. И у вас еще будет столько счастливых минут, прожитых вместе, что истинное отцовство не будет иметь никакого значения». А между тем есть элементарный генетический тест, и если бы новоиспеченным отцам не внушали, что «недоверие оскорбляет любимую и недостойно мужчины», взращивая в них тот самый пресловутый комплекс вины, то не было бы ничего предосудительного в том, чтобы вовремя им воспользоваться. И тогда лица на рекламных плакатах уже не выглядели бы столь безоблачно. Полина так и не решилась позаимствовать данный сюжет – противно стало. На помощь пришла тема третьего в постели. Они опубликовали данные статистики анонимных опросов: сколько женщин спит с мужьями, воображая на их месте Киану Ривза. Но чем воображаемое замещение все же лучше физически хамского предательства, объяснить она вряд ли смогла бы. Может, оттого что сама всю жизнь спала не с тем, с кем хотелось, а потом просто заперла все двери на ключ и сбежала в Белый город? Все вокруг пропитано ложью!

«Посмотри на свою подругу, – поучала мама Полину. – Ведь все сложилось у человека: загородный дом, муж-бизнесмен, ребенок. А ты? Ты хоть знаешь, что ищешь? И что тебе самой нужно? Хватит болтаться уже, давно пора повзрослеть».

Ключевое слово – сложилось. Хотя нет – повзрослеть. Потому что когда человек повзрослел, ему уже все равно, КАК сложилось. Ее друг Художник повзрослел.

«Тридцать лет – это всего лишь еще одно совершеннолетие!» – объявил он собравшимся на торжество.

Тихие разговоры под вино на кухне постоянно заглушали крики играющих в соседней комнате детей. Но выделенной территории им показалось мало: дети то и дело бесцеремонно врывались на кухню, разрушая тесный мирок взрослых.

Также легко и непринужденно наши дети сотрут, сметут с земли все, что нам дорого. Они уничтожат наши книги, мечты, музыку, сны, картины – наивно и весело, словно это само собой разумеется. Точно так же, как мы уничтожили время наших родителей: совок с его социальными гарантиями и уравниловкой, где они мирно и даже счастливо жили. Да, это мы с нашей жаждой стать неповторимыми, лучшими, победителями в девяностые заставили ученых и инженеров торговать у прилавка, искренне удивляясь, почему им так сложно освоить специальность маркетолога или менеджера, ведь у нас новое время – время свободы и надежд, время воплощения самых смелых мечтаний. Но они не смогли, потому что ИХ ВРЕМЯ погибло.

Это мы все вокруг превратили в товар: голову, руки, любовь, надежду, милосердие. Особенно дорого стоит милосердие. Попробуйте сломать себе что-нибудь и попросить помощи в больнице, не имея на руках медицинской страховки.

Это мы уничтожили понятие родина, провозгласив эру глобализации. Чуть ли не каждый третий успешный менеджер работает в Берлине (Париже, Лондоне, Амстердаме…) и еженедельно по выходным летает в Москву повидать маму или жену. Они даже не чувствуют себя эмигрантами, да и слово это давно устарело. Любой эмигрант с легкостью вписывается в уклад чужой страны, потому что кроме языка, который учится за несколько недель по методике 25-го кадра, нет никаких различий: ни в привычках, ни в одежде, ни во вкусах.

Верлибр не рифмующий даже mpeg с jpeg-ом, уничтожил поэзию; черный квадрат – классическую школу живописи, породив вместо Художников толпы дизайнеров; нуар – литературу, заставив беззаботно смеяться вместо того, чтобы задумчиво грустить; джаз – классику, поп музыка – джаз, провозгласив желание все упрощать до трех нот вместо семи. Мы пожираем все, что было до нас. Наше время? У него нет ни прошлого, ни будущего – оно просто есть, оно – то, что мы храним в себе. Вы хип-хоп слышали? Убийцы тишины под окнами! В нем уже нет музыки – всего одна нота.

«Каждое поколение жаждет быть последним»,[30]30
  «Каждое поколение хочет быть последним». Чак Паланик. «Колыбельная».


[Закрыть] – это не просто зачитанная до дыр фраза, это болезнь века. Ученые считают, что под конец цивилизации время начинает ускоряться, и тогда… начинается война всех против всех.

Маленькое существо пяти лет, непомерно высокое и долговязое для своего возраста, с огромными глазами, устремленными куда-то внутрь, вошло в кухню и со словами: «Так мама делает!» стукнуло по бокалу с вином в руке Художника. Вино плеснуло на обои, на стол, на его белую праздничную рубашку.

«Как кровь, – подумала Полина. – Неужели это существо, как богомол, сожрет все, что мне дорого? И ведь не подавится!»

А Художник обнял его, усадил на колени. Художник размечтался о том, как оно будет подавать ему костыли в старости.

– Но о старости нельзя мечтать, с ней нужно бороться! – возразила Полина.

– Зачем? – удивился тот. – Мы свое уже отшумели.

А ведь всего несколько лет назад он мечтал о выставках своих картин, он мечтал о будущем! Воистину «дети – зеркало нашей смерти»[31]31
  «… дети – всегда зеркало нашей смерти…» Жан Поль Сартр. «Слова».


[Закрыть]. Он даже не понял, что давно уже умер. А существо по-прежнему сидело у него на коленях, глядя куда-то вглубь себя огромными круглыми глазами. И сладко облизывалось, медленно пожирая его время.

– Да, милый, – услышала где-то позади себя шепоток Полина. – Нам нужно такое же существо. Новая модификация воина, как в компьютерной игре. Пусть ОНО борется с вечностью за наши идеалы, мы уже безнадежно устарели. Это самая жестокая и беспощадная война.

– Почему так грустно? – спросит Полина Художника уже на пороге, собираясь уходить.

– Потому что раньше мы обсуждали, кто какое стихотворение сочинил, а сейчас – кто чего добился в жизни, – ответит он и прижмет к груди свою пятилетнюю дочь. – Надо же что-то оставить детям!

Дочь помашет Полине рукой вслед – так, «как делает мама».

– Просто ты смирился с неизбежным. Жить для себя после тридцати – уже эгоизм. И теперь ты идешь в художественный салон, чтобы купить кисточки для нее, а вместо рассвета над горами рисуешь с ней зайцев под елкой. В противном случае твоя дочь поймет, что ты ее недостаточно любишь. Но уже через год она заявит, что ненавидит тебя за то, что не купил ей куклу Барби, несмотря на все твои заверения, что это всего лишь безвкусный кусок пластмассы. В шестнадцать попросит вообще не подходить к дверям квартиры: ты слишком старомоден, и ей стыдно за тебя перед своими френдами. И ты останешься в комнате – смотреть ей вслед из окна… Миру необходима твоя жертва во имя нового поколения, будь оно неладно! И это твой выбор. Но почему я и другие такие же должны отдать им на растерзание свои сны добровольно, с видом ягненка, идущего на заклание? Вложить в равнодушную руку мечту, которой они, не глядя, пренебрегут во имя своей, хуже того – раздавят, как окурок, тлеющий на заплеванном грязном асфальте? Да, мы ничего не создали, но мы очень старались, и мы не хотим быть съеденными заживо, – мысленно ответит ему Полина.

Но таковы законы Вселенной: сначала мы разрушаем мир, который построили наши родители, потом наши дети уничтожат то, что возвели на руинах мы, а потом придут их дети, чтобы уничтожить уже их самих… Смена поколений – кризис эпохи.

«Father?

– Yes, son.

– I want to kill you…

…

– This is the end, my friend, this is the end…», – Джим Мориссон в наушниках…

И снова – капли воды, и снова – важнее казаться, чем быть. Маленький мир от зимы не укрыть. Круговая порука счастья до тех пор, пока слова: «Нельзя! Невозможно!» не вытеснят из лексикона все остальные.

Полине хочется закричать: «Мама! Ты же знаешь, что в детстве я так и не научилась ползать. Я сразу пошла и падала плашмя. А папа купил мне помочи и ловил в полете, чтобы я не разбила лоб об пол или асфальт. Я помню их: такие блестящие, зеленые, с бубенцами и упругими резинками вокруг плеч. Я висела на них, и мне было так хорошо! Ты говоришь, что я не могу помнить себя в два года, но я помню. И я не поползу никогда, мой удел – падать и расшибаться. Если только кто-то не поймает в падении…»

И еще: в лексиконе Полины нет и не будет слова «ожидание». Ее жизнь слишком коротка для того, чтобы думать о долгосрочных вложениях вроде мужа, который все простит и всем обеспечит, детей от него и загородного дома. Успеть бы расплескать все, что накопилось внутри, раздать, раздарить себя по кусочкам, чтобы не уносить нетронутую душу под землю, не обрекать ее на гниение заживо, на лживую улыбку с рекламных плакатов в воскресный вечер, на смерть после жизни. Ведь Рай ей давно уже не светит. Успеть бы все и всех вобрать в себя, вычерпать до последней капли, чтобы утолить ненасытную жажду обреченного, жажду каждого дня как последнего. Бесконечная гонка по вертикали до разрыва души на пределе усталости. А душа – как сокровище, которое непременно нужно растратить.

«И белый сахар в перерывах, – вдохнет она, – и Белый город. И пляж…»

Давно, еще в детстве, оттирая следы маркера от школьной парты, она поняла, что принадлежит к той когорте индивидуалистов, которые, единожды соединив четыре точки тремя линиями, вышли за пределы листа, и теперь никто и ничто кроме них самих не сможет повлиять на их жизнь.

Нас слишком долго учили брать и копить. Но обретаем мы лишь теряя. Потому что обретаем свободу, и значит СЕБЯ. Вот он, истинный смысл свободы, когда ты уже ничего не боишься, потому что нечего больше терять. Даже самое насыщенное вчера не в силах утолить голодное сегодня. Дыши, но здесь и сейчас!

* * *

Полине снился поезд, шедший в Рай. Общий вагон: незнакомые люди мешали водку с вином и пивом, жадно допивая все, что горит, ведь ТАМ алкоголя не будет.

– Этот поезд – не в Рай! Вас обманули! В Рай летят только самолетом! – попыталась перекричать их гомон Полина. Но ее никто не услышал. Но даже если услышал, то не поверил бы.

А поезд тем временем набирал ход – быстрее, еще быстрее. На предельной скорости стены вагона разорвало ветром. Ведь и поезд, и люди внутри него были бумажными. ОН вырезал их умелой рукой и не сказал зачем…

На белой стене над кроватью кто-то повесил картину: рука, разрывающая чистый лист бумаги, а за неровными его краями полыхало пламя костра.

«Если долго смотреть на огонь, то внутри пламени увидишь Белый город», – снова вспомнились Полине слова легенды.

Часы на прикроватном столике по-прежнему молча настаивали на трех часах после полудня. Рядом с часами кто-то незримый, проникший в Полинину комнату в отеле без ее на то согласия, поставил чашку с кофе. Под ней ждала записка:

«Хранители Белого города разгневаны: слишком много в воздухе витает плохих мыслей, злых слов и несчастных историй, слишком многие писатели убивают своих героев. Все это меняет мир, он становится все более и более жестоким. Сознание определяет бытие[32]32
  Перефраз от «Бытие определяет сознание» (К. Маркс)


[Закрыть]. Мир летит к катастрофе. Единственный выход мы видим в том, чтобы сочинять истории со счастливым концом. Поэтому всем писателям надлежит быть сегодня в три часа дня после полудня по указанному ниже адресу и потрудиться на благо человечества».

Далее следовал адрес и приписка:

«Явка обязательна.

Дресс-код: розовые очки.

Кофе следует пить БЕЗ САХАРА».

Полина рывком поднялась на кровати, что-то легкое соскользнуло с одеяла на пол и тоненько звякнуло о кафель. Розовые очки. И по стеклу от падения пошла трещина – извилистая кривая несогласия и внутренних противоречий.

– Истории со счастливым концом писать неинтересно, их никто не читает! Вспомните хоть одно великое произведение, где был бы стопроцентный хэппи-энд и никто бы не умер? И чтобы никем из героев не пришлось бы пожертвовать?

«Искусство» (правда души) и «искусственность» (самообман) – подбор однокоренных слов с противоположным значением как поиск себя в условиях раздвоения личности на правду и ложь, свет и тьму, любовь и смерть.

– Но хэппи-энд неизбежен, – вещали люди в белых шелковых плащах и масках ей вниз с высоченного постамента. – Искусство должно облагораживать. Искусство – не жизнь, но ее более совершенная копия. Не стоит писать изнанку человеческой души. Люди и так знают о себе все. Но сочинить им другую жизнь, сделать их теми, кем они могли бы стать, если бы не страх, деньги, зависть, нелюбовь (продолжи этот список сама). Если бы не жизнь! Люди хотят быть счастливыми, и хэппи-энд им необходим!

Полина стояла одна посреди огромного пустого зала Суда. Лучи солнца, падающие сквозь высокие окна, слепили глаза. Шея затекла и болела.

«Наверно, это тоже часть наказания, – подумала она. – Необходимость неотрывно смотреть вверх на белые плащи против яркого света».

– Это не наказание, – ответили ей. – А попытка воззвать к вашей вере.

Вера? Это в средние века она была единственным маяком, светившим сквозь туман и тьму болезней, войн, голода и смерти, но в наше время, когда человек уже получил все, что желал, она стала лишь оправданием ничтожности бытия, трусости и бессилия что-либо изменить. Сейчас ты – раб и страдаешь, терпишь, но страдаешь и терпишь ради лучшей заоблачной доли (или дали?), обещанной… Кем? Кто подтвердит? Кто возвращался оттуда, чтобы поведать правду, что там, где сейчас летит самолет, – Рай, и что мы не умрем? Это в средние века люди видели Бога за облаками, потому что полет оставался лишь мечтой, а наши современники уже покорили космос, но по-детски продолжают верить в заоблачный Рай. Если единственный ребенок болен раком, то вера необходима в отчаянии, но если человек предпочитает думать, что живет не зря лишь потому, что читает молитву на ночь, то для него вера – как отговорка, как оправдание отсутствия смысла и собственной никчемности. Не нужно ничего делать самому, не нужно искать истину – все дано свыше. Покаялся, и все простится… Хватит искать утешения! Человек сам себе хозяин, и жизнь его прекрасна, но лишь настолько, насколько он сам ее сделал такой. Человек свободен и способен сам выбрать судьбу и дорогу.

Однажды Полине пришлось присутствовать в церкви при отпевании человека, которого она не знала при жизни (дальний родственник, дань уважения, ритуал, традиция…). Когда горя нет, неизменно начинаешь наблюдать за теми, у кого оно есть. Что есть для людей вера? Неужели кто-то на самом деле верит в то, что «мы расстаемся, чтобы встретиться уже навсегда»? Маленький человечек размахивал кадилом и шептал странные слова, плакальщицы тоненьким голоском пели о загробном мире. Полина смотрела на них и думала, что для них это такая же работа или призвание. Они верят, но… Каждый день они приходят в церковь, и все повторяется снова, снова и снова. Повторение вносит обыденность в священнодействие, превращая его в обязательный ритуал. Все происходящее напоминало театральное представление. Мы не встретимся, потому что нет ничего за пределами смерти. И они это знают, но боятся не встретиться, боятся великого НИЧТО, пустоты после естественного процесса умирания и лечат себя самообманом. Почему нет одиннадцатой заповеди? Потому, что она бы звучала: «Не лги себе!»[33]33
  10-я заповедь: «Не произноси ложного свидетельства на ближнего своего» – несет несколько иной смысл. (примечание автора)


[Закрыть]. Самая красивая и самая страшная ложь – во спасение.

Но это Солнце умирает и возрождается на кресте, это оно несет жизнь на Землю, а Конец света в первоисточниках имеет точное значение – «конец эры»[34]34
  Имеется в виду созвездие крест (место заката в самый короткий день), Пасха (воскрешение природы, день побеждает ночь, свет – тьму). Смена эр: Эра Христа – Эра Рыб, следующей будет Эра Водолея. Подробнее в 1й части «Религия» документального фильма «Дух времени».


[Закрыть]. Обожествление сил природы и мифотворчество было свойственно человеку во все времена. Никто не придет карать за грехи, просто мир изменится и изменит сегодняшним идеалам. Попробуйте объяснить это людям, кающимся даже в том, в чем невиновны, и не живущим, а заморозившим свою жизнь в ожидании Конца света! «Если Бог существует и сотворил этот мир, то неизвестно КТО его сделал таким несправедливо пристрастным, где мы не можем быть счастливы. Если помимо этого он сотворил еще и счастливый тот свет, тогда зачем ему понадобился этот?»[35]35
  Ксиракс. Станислав Лем. «Осмотр на месте».


[Закрыть]

Святое писание – всего лишь знаки и символы, начертанные ЛЮДЬМИ! И даже не свидетелями происходящего, ибо сей миф создавался много позже описываемых в нем событий. Что происходит с мифом? Он передается из уст в уста – искажается, забывается, приукрашивается, насыщается личностью сказителя, затем записывается – пишется и переписывается, затем интерпретируется – чаще всего неправильно. Что же остается в итоге? Красивая притча, обрекшая на двух-трех (сколько еще?)…тысячелетний страх и необоснованные обвинения, лишившая возможности свободной любви и счастья жить без оглядки миллиарды слепо несведущих (или сознательно отказывающихся знать?) людей.

Все, что у человека есть на Земле – тело, душа и время, и он вправе и должен делиться этим с другими. Что такое порок? Желание наслаждаться и дарить наслаждение другим. Что такое благодетель? Желание ограничивать себя во всем, загонять в рамки, и попутно лишать радости и сажать в ту же тюрьму своих близких. Абсурд? Нет, всевидящее око, правящее нами, но только земное. Греха изначально не существует, он начинает преследовать человека с момента крещения.

В мире существуют три великих религии, но если буддизм – это философия покоя, созерцания и невмешательства, то христиане с мусульманами будут биться за мировое господство и порабощение умов вечно, независимо от того, сколько и чьей крови уже пролилось и еще прольется. Хотя им всего-то навсего нужно, чтобы люди думали, чувствовали и поступали, как один. Мужчины всегда заняты войной и политикой вдали от дома, но по возвращении их должен ждать горящий очаг и приготовленный ужин. Поэтому сначала образ девы, а затем сразу образ матери, просто любящая женщина – вне закона, ведь горячее сердце не умеет ждать. Правителям нужно отправить мужчин на войну, поэтому Крестовый поход вечен, меняются лишь полководцы. Им нужна предсказуемость стада, возможность держать в повиновении миллиарды человеческих душ. Чем же тогда религия отличается от политики, а вера от розовых очков, которые ей всучили вместе с повесткой в Суд?

Если Бога придумали люди, значит, нет никаких «Божьих даров» для избранных. Писатель может быть сколь угодно бездарен, но если он ЖАЖДЕТ писать и несет ответственность за свои слова, он – ПИСАТЕЛЬ. Художник – не тот, кто в муках рождает шедевры, но тот, кто не мыслит и дня, чтобы не держать в руках кисть. Музыкант – тот, кто слышит музыку даже во сне. Лучшая любовница – не обязательно красива, но та, что любит, хочет вас и восхищается вами. Жизнь – не долг, но желание жить. И здесь уже нет места вере, ведь она накладывает вето на любые неоправданные желания и темные страсти, бьющиеся внутри каждого ЖИВОГО существа и делающие его таким непохожим, уникальным. Рай – это и есть хеппи-енд, слегка упрощенный Бродвейскими мюзиклами и бульварным чтивом. Единый, одинаковый для всех непохожих и уникальных. Конечная станция, полная остановка. Нулевой километр.

…Конечная остановка. Подвыпивший отец с маленькой дочкой ждут автобус. Она обнимает его колени – выше дотянуться не может, слишком мала, – и спрашивает: «Папа, а зачем звезды светят?» У нее над головой морозное звездное небо – бесконечный шатер Вселенной. Она спрашивает: не отчего, не почему, а именно ЗАЧЕМ? «Не знаю, – икнув, отвечает отец. – Не мы их создали, светят и пусть себе светят». Догадываетесь, каким будет следующий ее вопрос? ЗАЧЕМ МЫ ЖИВЕМ? «Не тобой жизнь дана, живи и терпи», – отмахнется от нее мать, переворачивая на сковородке подгоревшие котлеты…

…Образы, мысли, воспоминания, осколки мечты с невероятной скоростью возникали и тут же таяли в ярком свете. Калейдоскоп эмоций. Теперь она поняла, что имел в виду Влад…

…Был одинокий период в жизни, когда клубная жизнь и разговоры о гаджетах уже надоели. Когда пытаешься читать людям стихи, они отворачиваются от тебя со странной брезгливой гримасой, словно ты подхватил какую-то постыдную заразу. И продолжают обсуждать гаджеты. Полина отправила стихи по почте в Литературную газету, и ее пригласили посетить редакцию.

– Опубликуем в разделе «Антология», где молодежь неоперившуюся печатаем, – сказали ей. – Но для этого необходимо посещать наши литературные вечера. А то слушателей совсем нет. Сами пишем, сами читаем.

Люди на чтения собрались разные: от редакторов той же литгазеты и непризнанных поэтов с извечной фразой: «Поди попробуй – заслужи Дантеса!» до депутатов, которые сетовали, что, мол, вместо того, чтобы думать о судьбах России на совещаниях, пишу любовную лирику в блокнотик. Вызвали на круг. Прочла что-то детское из разряда: «Я люблю! И в шампанского брызгах вижу твой чистый внутренний свет».

– Шампанское, говорите, – усмехнулся бессменный редактор литгазеты. – Мы тут горькую пьем. А она с шампанским! Ты – не поэт, ты – поэтесса (иронично). И вообще, бросьте вы свою Цветаеву. Бродского нужно читать. БРОД-СКО-ГО!

Бродский перевернул в ее жизни многое. Но не о нем она вспомнила сейчас в лучах яркого света, точнее, не о гении поэзии как таковой, а о чувственности. Есть у него одно стихотворение «Дебют»:

 
… «и пустота, благоухающая мылом,
ползла в нее через еще одно
отверстие, знакомящее с миром».
 

То есть про «ключ, ошеломленный первым оборотом» все понятно. Но как мог мужчина ОЩУТИТЬ то, что ему не дано ощутить от природы?

Ей было тогда шестнадцать. А когда девочке шестнадцать, единственное, о чем можно думать, – как поскорее стать женщиной, разрушить стенку, преграждающую путь в этот мир. И неважно, кто он, хоть первый встречный. Важно, чтобы тот, кто станет действительно первым, утратил врожденный мужской шовинизм, узнав, что право собственности давно просрочено, и они оба – абсолютно равны в победах и поражениях. Ночь, море, пляж. Когда она вошла в воду и поплыла, то почувствовала себя сосудом, заполняющимся водой изнутри. Воды было столько, что казалось, вот-вот утонет… Прошло много лет, но ощущение сосуда с водой осталось. А Бродский смог это почувствовать внутри себя. Потому что поэт – вне пола, вне возраста, вне времени и пространства. Он сосуд, переполняемый энергией, хлещущей из бытия и наполняющей вечность.