Текст книги "Белый город"

Часть 2
За последней строкой

– Подождите уходить, у нас еще достаточно времени. Лучше закажите себе чашечку кофе или рюмку коньяку. И перестаньте так нервничать! Задержка рейса – это всего лишь задержка, а не отмена. В аэропорту еще никто не оставался. Так или иначе, но мы все улетим.

А Вам не кажется, что наша жизнь вообще напоминает аэропорт, где объявили задержку рейса? И ожидание впереди – без цели и смысла. Жизнь – это ветер, который не удержать. Часы, которые нужно пережить. Их не хватит на то, чтобы совершить что-то большое или покинуть аэропорт, но и тянутся они слишком медленно, ведь все, что нам остается, – ждать. Единственное, что может произойти, – случайная встреча. Она ничего не изменит, но поможет пережить, переждать и дождаться… Рейса в Белый город.

Да, я знаю, Белый город – всего лишь легенда, собирательный образ мира, сотканный нашей мечтой, места, где мы можем просто быть собой и любить себя и всех вокруг именно за право не лгать, не притворяться кем-то другим и не прикладывать усилия, чтобы казаться лучше. Белый город – это свобода, счастье жить без сожалений.

* * *

Полина, не отрываясь, смотрела на пролетающие за окнами автобуса густо-зеленые деревья в солнечных каплях радости, на голубые холмы на горизонте, за которыми должен наконец показаться Белый город. И ветер всю дорогу гладил ее волосы прохладной рукой, успокаивая и заставляя дрожь губ прятать в улыбку предвкушения. Если бы можно было изловить это легкое ликующее ощущение и запереть в слове, то получилась бы самая прекрасная история из всех когда-либо написанных ею. Но слово – бесцветно, оно не дрожит в солнечных каплях радости, не пахнет густой зеленью деревьев. Нет ничего в жизни сложнее, чем найти нужные слова в нужное время.

«Часы, что я купил на местном рынке, всегда показывают одно и то же время: три часа после полудня. И, прожив здесь достаточно долго, я склонен им верить. Время действительно стоит на месте или его нет, не существует», – скажет он ей при первой встрече. Кто он? И почему стоит время? Впрочем, не важно. Сейчас важно подобрать слова, запечатлеть летящую навстречу мечту и предзакатный туман, напитавший траву и деревья своим молоком.

Автобус тем временем упорно карабкался вверх, за облака, по винтовой горной дороге, и солнце еще долго бежало за ними пока не упало за гору, окончательно выбившись из сил. В жизни так бывает, что даже солнце падает от усталости.

Однажды утром Полина вскрыла странную посылку с письмом: «Вы приглашены на конкурс писателей в Белый Город. В конкурсе участвуют только истории со счастливым концом».

Каким бы ни был конец ее историй, их никогда и нигде не печатали. К тому же сочинять истории со счастливым концом неинтересно, и главное – их никто не читал. И все-таки Белый Город стал для Полины последним пристанищем, соломинкой и надеждой, последней попыткой, последней строкой. Она больше не могла писать в ящик стола, еще немного и он превратился бы в кладбище для ее героев. Они укоризненно смотрели бы на нее с могильных плит и просили выпустить подышать свежим воздухом. Четыре ящика письменного стола, четыре истории, четыре общие могилы. Как ей нестерпимо жаль их, они умели улыбаться! Но Полина создала их уже обреченными на темноту и гниение внутри стола.

Не бывает хороших писателей и плохих, бывают лишь близкие и непонятные, то есть – чужие. Каждый читатель в уме или втайне: дневник, салфетки, блокнот, блоги в Интернет, листки в стол… – пишет свою книгу. Не пишет лишь тот, кто вообще не читает книг, ибо игра словами в чужие миры затягивает. Беда в том, что всякий писатель – графоман (от «мания», влюбленность в графу, слово), но далеко не каждый графоман – писатель. Первый пишет потому, что слова нужны ему как воздух, второй пишет те слова, что наполняют воздухом легкие сотням и даже миллионам людей. Когда-то все писатели были обычными людьми со своей наполненной печалями и радостями жизнью. Но им этого не хватало. Они начали сочинять. Проживать тысячи чужих жизней, навсегда утратив свою – уникальную, единственную, неповторимую, несбывшуюся, непрожитую.

Полина просыпалась по утрам только затем, чтобы тайком, отвернув монитор компьютера к стенке, набрать несколько слов с клавиатуры и исчезнуть за пеленой предзакатного тумана. Но она не знала, захочет ли кто-то еще последовать за ней. И Полина молчала. Вставала по будильнику в семь утра и ехала на работу, смысл которой был ей не очень понятен, но, подражая всем остальным, она старательно делала вид, что живет. Ведь никто и никогда не поверит в другую жизнь и другую Вселенную, если монитор твоего компьютера смотрит в стену. Хотя иногда некоторые вдруг замечали тайну, поселившуюся в уголках ее губ, но все же это было только ощущением, предчувствием, но никак не доказательством вины. Неожиданно для себя она вдруг обнаружила, что писать самой гораздо бо́льшее удовольствие, нежели читать то, что уже прожито кем-то другим. Творческий бунт лучше молчаливого соглашательства с великими. И Полина, не смея признаться в этом преступлении даже себе, продолжала притворяться нормальной изо дня в день. Пока не придумала Белый Город – место, где могла видеть тех, кого сочинила. Пока не получила по почте странную посылку с билетом на самолет, пока не написала заявление об увольнении. Пока не вошла в Белый город, и ворота плотно не закрылись за ее спиной.

Она с удивлением смотрела на белые от снега вершины гор; белые облака, спящие на них; на улицы, вымощенные белым камнем; стены домов, побелевшие от солнца, дождя и ветра… Даже деревья, и те были белыми. Точнее, зелеными конечно, как и все деревья, но внутренняя сторона листьев – серебристая, и на ветру они словно все время вывернуты наизнанку. Причем, ветер всегда дул с юга, а деревья так и оставались белыми. Днями она бродила по опустевшим улицам: тишина и ни души вокруг.

«Не сезон», – повторял портье отеля, где она остановилась.

Дворца администрации конкурса не нашлось на местной карте, хотя адрес на конверте написан очень разборчиво, а люди, ехавшие с ней вместе в автобусе, исчезли, не попрощавшись, пропали без вести, словно их и не было никогда.

Все казалось странным и неестественным: часы, которые она купила на местном рынке, упорно показывали три часа после полудня; море видно с гор, но по какой дороге можно спуститься к нему не знал даже портье ее отеля – самого дорогого в этом захолустье; днями в городе бывало так тихо, что слышалось, как плавится на белом слепом солнце известка.

А может, действительно лучше несколько бездарных, но вкусно пахнущих свежей типографской краской историй со счастливым концом, чем даже самая гениальная с открытым финалом, но только в голове?

Зачем она здесь?

«Все оплачено, вам не о чем беспокоиться», – уверенно отвечал портье.

* * *

Тот день весна одарила томно влюбленной улыбкой. Улыбались солнечные улицы, шаловливо разбегаясь друг от друга в разные стороны, улыбались солнечные собаки во сне, сладко зажмурившись и растянувшись на тротуарах. Полина ненадолго присела на скамейку в больничном парке – прямо в благоухающий куст сирени. Как же ей не хотелось идти туда! Ее подруга ждала ребенка и лежала на сохранении в больнице.

– Ты даже представить себе не можешь, какая это тоска лежать целый день в постели, когда ты здоров и даже не виноват ни в чем! – пожаловалась подруга, когда Полина тихонько закрыла за собой дверь в палату и подошла к ней. – Я уже не уверена, что вообще хочу этого ребенка. Врачи говорят, что вставать мне нельзя до самых родов. И, значит, все лето я проведу в больнице! – и она, заморгав покрасневшими от слез глазами, отвернулась к окну.

Полина с грустью проследила за ее взглядом. Кровать подруги стояла у самого окна с видом на больничный, заросший зеленью двор. Казалось, она вот-вот оторвется от пола и взлетит вместе с хозяйкой в звенящий птичьими голосами и пропитанный терпкими весенними ароматами воздух.

– Может, тебе что-нибудь принести почитать? – спросила ее Полина. – У меня полно книг, тебе не то, что на лето, на целый год хватит. За чтением время пролетит быстрее.

– Да, было бы здорово! – согласилась подруга.

Вернувшись домой, Полина начала выбирать для нее книги. Нужно что-то жизнеутверждающее и такое, чтобы не оторваться от первой до последней строчки. Владимир Набоков «Камера обскура». Когда-то ее чуть не уволили за прогулы: кресло для слов и строка за строкой, страница за страницей, день за днем… Какая уж тут могла быть работа? Но главный герой ослеп после автокатастрофы, а потом еще возлюбленная его застрелила. Явно не подходит женщине, прикованной к постели. Эрнест Хемингуэй «Острова в океане» – детская мечта Полины (жить бы на острове и смотреть, как солнце падает в море!), но море забирает сына у Томаса Хадсона. Значит, не для беременных. Она в растерянности бродила вдоль книжных полок, читая названия: «Преступление и наказание» Достоевского, «Посторонний» Камю и «Стена» Сартра – о приговоренных к смертной казни, «Смерь в Венеции» Томаса Манна, «Тени в Раю» Ремарка, «По ком звонит колокол» Хемингуэя, «Приглашение на казнь» Набокова, «Плаха» Чингиза Айтматова… Да уж, жизнеутверждающе, нечего сказать. Полина впервые поняла, что герои книг, которых она так сильно любила, с кем выросла вместе, – все они хранили отпечаток смерти. И сейчас с полок на нее смотрели не книги, а побелевшие мертвецы. Казалось, даже в комнате стало вдруг холодно и зябко. «Искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь», – Борис Пастернак, монолог Юрия Живаго. Есть книги, которые человек способен прочесть лишь однажды, но запомнить на всю жизнь. Шрам, вырезанный в памяти. Вечная боль в сердце. Перечитывать такие книги – не хватит душевных сил. Но и отдать кому-то, даже на время, ты их не сможешь, всегда проще купить в подарок еще одну, чем пожертвовать своей, выстраданной.

Может, в этом и есть отличие великой литературы? Наверно, писатель должен страдать, ибо счастье – бесплодно. И, сочиняя чужие страдания, заставлять страдать своих близких ради достоверности истории, ради того, чтобы писалось «по-живому». Не умер, не горевал – не полюбят, ибо «все счастливые семьи счастливы одинаково»[13]13
  Л. Н. Толстой. «Анна Каренина».


[Закрыть] – не выйдет романа, лишь детская сказка из разряда «жили они счастливо и умерли в один день». Может быть, поэтому «В конкурсе участвуют только истории со счастливым концом»? Слишком сложно обойтись без жертвоприношений?

«Кстати, насчет „умерли в один день“: нужно пойти к метро и купить с лотка ей связку розовых любовных романов. Скукотища, но зато жизнеутверждающая», – решила Полина. Еще в нежном возрасте школьницы она прочла две замечательные книги «Поющие в терновнике» Колин Маккалоу и «Унесённые ветром» Маргарет Митчелл. С тех пор она уверенно считала, что это и есть эталон женских любовных романов, и все они прекрасны. Уверенность поколебал студенческий сексуальный опыт. Они с приятелем отмечали конец сессии красным вином. Родители были на даче, экзамены сданы…

Он сказал тогда:

– Мы сделаем это в спальне моих родителей, и тогда ты будешь знать, как сильно я люблю тебя.

Розовый шелк простыни, розовые полки с любовными романами его мамы. Огромное зеркало.

– Ты знаешь, по-моему, это мерзко. Зеркало сохранит наши отражения, и твои родители почувствуют и узнают, что мы осквернили их супружеское ложе, – замялась Полина.

– Да, ладно! Ты бы знала, что читает моя мама! – воскликнул он, подбежав к книжной полке и выхватив одну из книг: «Ее огромные груди расцвели в его руке, словно бутоны роз. Он почувствовал, что готов, и вставил налившийся соком ствол в ее нежное лоно…», – прочел он Полине.

– Что он там вставил? – давясь от смеха, спросила она.

Да-а … «Поющие» – просто шедевр, а Колин – гений, по сравнению с этим! Не стоит заставлять людей заниматься любовью в книге, они и так это все время делают, это все равно, что описывать поход в туалет или чистку зубов. Зато все розовые книжки обречены на хэппи-енд. И чем счастливее, тем глупее.

Есть еще, правда, писатели, которые учат людей мечтать, как Паоло Коэльо или Умберто Эко, например. Но столь изысканные заморские имена ее беременная подруга даже не сможет произнести вслух. Такие книги читают летом в тридцатиградусную жару, плотно закрыв шторы, чтобы не проник ни один луч солнца, поставив посреди комнаты таз со льдом, включив в розетку электрический камин и представляя, что за окнами идет дождь или снег. Спасительный холод и полумрак, искусственно созданные мечтой. Впрочем, читать можно еще и зимой или осенью, но только без фарфорового фонтанчика с цветами и летними фантазиями вам не обойтись. Слишком сложно.

«Спрошу лучше у мамы, который по счету бестселлер Дарьи Донцовой купить», – подумала Полина, брезгливо взглянув на розовую свалку в лотке у метро и сожалея о Коэльо.

– Если вы не уверены, что напишете бестселлер, то писать вообще незачем! – убеждают молодых авторов на мастер-классах по литературному ремеслу. – А настоящий бестселлер должен быть понятен и профессору, и домохозяйке!

Интересно, а хоть кто-нибудь видел профессора, читающего бестселлер? Если бы профессор не стремился постичь непонятное, верил рекламе и критикам, чьи имена ничего бы ему не сказали, предпочитал то, что предпочитает большинство, не выбирал бы сам, что именно ему читать, а что нет, то, вероятно, профессором бы он не стал никогда.

– Ты читаешь книжки для домохозяек, – ссорилась Полина со своей мамой.

– Я читаю книжки для нормальных людей. У нормальных людей – нормальная жизнь. Это только в двадцать пять лет можно получать наслаждение от описания смертной казни или страданий неразделенной любви. А когда тебе под сорок или пятьдесят, муж болеет или пьет, дети плохо учатся, то хочется просто отвлечься от своих проблем и погрузиться в чужую счастливую жизнь, хочется простых слов и понятных поступков, – спокойно объясняла ей мама.

– Вот, принесла тебе книжки Дарьи Донцовой, мама говорит, они делают ее счастливее, – горько улыбнувшись подруге, начала выкладывать содержимое пакета на прикроватный столик Полина.

– Ой! Спасибо! Она мне так нравится! – ответила та.

– Послушай, но это же детективы, в них разве люди не умирают? – спросила ее Полина.

– Да, иногда… Но как-то легко, как-то по-другому.

И если в двадцатом веке бестселлерами считались книги Хемингуэя и Ремарка, а сейчас – легкая детективная беллетристика или того хуже – книжки в розовом переплете, то одно из двух: либо процент домохозяек в наши дни выше, либо все профессора – несчастны и потому предпочитают попроще и посчастливее. По-мнению ученых, скорость жизни в двадцать первом веке, по сравнению с минувшим двадцатым, увеличилась в шесть раз, и, ускоряясь, жизнь стремится к упрощению, стирает острые углы, приобретая все более обтекаемые формы. Мельчает жизнь – измельчается искусство.

Умнее всех поступили писатели-фантасты, они уже давно плюнули на все и улетели на Марс, переселились в Волшебную страну эльфов и зубастых друд, куда угодно – лишь бы подальше отсюда.

– Еще одно забыла, – скажет Полинина мама. – В двадцать первом веке читают все: и домохозяйки, и даже малограмотные рабочие-гастарбайтеры, а сто лет назад вопрос грамотности был еще не решен окончательно. То есть сейчас читать людей научили, а вот понимать прочитанное… В общем, профессора растворились в народной массе, и их голоса уже никто не услышит.

Мимо проковыляла сгорбившаяся под тяжестью сумок женщина без лица и без возраста. Какое ей дело до «затухающей искорки человеческой жизни, гонимой ветром»? Хорошо, если она вообще не думает, что Ремарк – это марка стиральной машины, а помнит хоть что-то из школьной программы. У нее своя война – между плитой и огородом – повседневная, незаметная, нескончаемая, без побед и поражений.

Кто нас сделал такими? Если знаете его – передайте: пусть придумает лекарство от скуки и преждевременной старости душ.

Полина долго смотрела ей вслед: походка женщины была права, как и Борхес с его утверждением, что «в мире существуют лишь четыре сюжета: о штурме города, о поиске, о возвращении и о самоубийстве Бога». Все остальное – лишь интерпретации, талантливые или не очень. Гениальность в искусстве – есть право первого. Это напоминает университетский семинар: преподаватель задает всем один и тот же вопрос, а студенты по очереди на него отвечают. Легче всего первому – самым простым и понятным отделается и получит свой плюсик. А двадцать первый сидит, молчит, потупившись, и мучительно пытается вспомнить, что еще можно добавить ко всему вышесказанному, не повторившись.

– Ну что, Двадцать первый? Молчишь? Вот плюсик я тебе и не поставлю! – глумится преподаватель, он-то знает, что тема давно исчерпана.

Этот преподаватель – вечность, а студент за номером Двадцать один – наш век. А первый и последний оригинальный роман – Библия. Хотя нет, не первый. Истории непорочного зачатия (созвездие девы), двенадцать учеников-апостолов (12 месяцев), гибели спасителя (солнца) на кресте (созвездие креста), воскрешения (равноденствие) списаны из «Египетской книги мертвых»[14]14
  Подробнее в документальном фильме «Дух времени» (нем. Zeitgeist, the Movie) – документальный фильм Питера Джозефа. Религиозные мифы рассматриваются с точки зрения расположения созвездий – знаков зодиака, движения солнца по небосклону, приводятся доказательства сходства с языческим поклонением Солнцу как высшей силе, дарующей жизнь всему на Земле. А также: Е. П. Блаватская «Тайная докторина», «Египетская книга мертвых», Станилэн Уэк, Гастон Масперо, Мариетт Бей и другие источники (теософия, древняя египтология)


[Закрыть]. И что теперь вы хотите от постмодернизма? У каждого из нас всегда есть цитата великих, подтверждающая наши заблуждения, как у шулера джокер в рукаве. Мы обречены на повторения, а умение цитировать – наше кредо. Весь мир стоит на плагиате. Чтобы открыть что-то новое, общество должно в корне измениться и изменить своим идеалам. Только полное переосмысление реальности породит новые идеи и новое их восприятие.

Нас слишком много на Земле, говорят, к 2050 году нас будет уже двадцать миллиардов против сегодняшних семи и полутора идеальных для планеты. Раньше Лев Толстой один бродил по полю среди неграмотных крестьян. Сейчас нас «умных» миллионы против ветра информационных технологий, распространяющего идеи и мысли от человека к человеку быстрее, чем они успевают рождаться в чьей-либо голове. Как-то Андрей Кончаловский вспоминал, что в шестидесятые они смотрели по фильму в месяц и потом еще столько же спорили о нем, а сейчас уже изобретают диск, который способен вместить десять тысяч фильмов. Только кто же успеет их посмотреть, хватит ли терпения, не станут ли эти фильмы бессмысленным повторением – бледной, затертой копией друг друга?[15]15
  Андрей Кончаловский. «Низкие истины. Семь лет спустя» (книга воспоминаний)


[Закрыть]

И все же… Не бывает двух одинаковых историй о любви на свете. Любовь – это маленькое чудо, которое никогда не повторяется. Значит, искусство все-таки заключается в интерпретации идеи, а не в ней самой. Идеи у всех одни и те же, истина – всегда банальна, только произнести ее можно по-разному. В общем, «Триумфальная арка» никому не дает спать спокойно.

«Я – Триумфальная арка, – написала одна девочка в своем ЖЖ, – Такая же значимая, великая, гордая… и закричать о себе, чтоб знали, да не хватает голоса».

На обратном пути из больницы Полина зашла в книжный магазин и бесцельно бродила среди огромных полок, тщетно пытаясь найти ответы. Но вопросы ее уже устарели настолько, что перестали существовать – истлели.

– Я ищу «Триумфальную арку» Ремарка, – робко прозвучал голос за спиной. Полина оглянулась. Голос принадлежал хрупкой некрасивой (красивая отправилась к полке самоучителей на тему «Как выйти замуж за миллионера») девочке в огромных очках, делающих ее чем-то похожей на стрекозу. И Полине вдруг захотелось и представилось, что девочка тоже читала тот блог в ЖЖ – настоящий живой глас среди бездушных рейтингов.

– Странно, – отозвалась продавщица. – Еще вчера был целый стеллаж «Триумфальных арок», а сегодня – ни одной не осталось. Раскупили, наверно. Приходите в другой раз.

Триумфальный и вечный Ремарк! Вот кто на самом деле занимает первые строчки хит-парада бестселлеров, только никто не напишет об этом. Им же важно, чтобы мы судили не мертвых, а живых, и платили, кстати, тоже живым, мертвым ведь деньги уже не нужны.

Искусные ловцы слов прошлого столетия! Вы в небо с собой унесли мастерство плести вечные сети человеческих эмоций. Нам не достает вашей ловкости и чистоты. У нас нет времени остановиться и взглянуть за облака. Кстати, о времени: философ Альбер Камю писал роман «Чума» десять лет![16]16
  Первые наброски сюжета «Чумы» и выход законченной книги в свет разделяют почти десять лет: отдельные персонажи, которых мы обнаруживаем в повести, появляются в записных книжках Альбера Камю еще в 1938, книга увидела свет в 1947 году.


[Закрыть] А сколько времени мы тратим на прочтение? А сколько тратят современные авторы на написание романа? Правильно, нам некогда. Мы не видели ни войн, ни революций, мы не умеем ни страдать, ни сострадать. Мы ускоряемся, мы разучились отделять важное от незначительного, великое от ничтожного, и потому идем по пути упрощения, втиснувшись в обтекаемые формы и жанры, нормы и правила. Мы соревнуемся друг с другом в тиражах, которые раскупают люди без лица и без возраста. Нам не нужна вечность, ведь вечность – без нулей, она не измеряется в купюрах. Живущие в больших домах мы становимся ниже ростом. Забег карликов на короткую дистанцию! Так легче, главное не оглядываться.

«Моя любовь осталась в двадцатом веке», – поет Земфира в наушниках. Да, осталась, ибо вне жанра. Неформат – это такое модное слово, означающее: «Нет тебе места ни здесь, ни там – нигде, и не ищи даже».

* * *

Каждый новый день Полина обводила в календаре в своем ежедневнике, но в нем сохранился лишь один кружок – день ее приезда в Белый город. Сколько времени она уже здесь?

– Три часа после полудня! – объявил портье. – Обед ждет вас в столовой!

Время стоит на месте. И лишь ветер треплет белоснежные шторы, а на выбеленной скатерти дымятся все тот же суп и все тот же бифштекс.

– Вы совсем ничего не съели, вам не нравится наша кухня? – удивленно спрашивает портье Полину, забирая нетронутые блюда.

– Нет, все вкусно, но нельзя же каждый день есть одно и то же! И еще: почему в отеле только мы с вами, и почему город совсем пустой?

– Нет, вы неправы. Отель полон постояльцев, а в городе полно народу, это вы их не видите.

– То есть?

– Во всем виновата акклиматизация.

– Акклиматизация?

– Да. Расскажите мне, как вы сочиняете ваши истории.

– Это похоже на запись снов. Сон был живым и красочным, но стоит открыть глаза, как он бледнеет и начинает ускользать, и, еще не проснувшись окончательно, тянешься к блокноту – схватить, поймать, удержать неуловимое, пока не ушло, не растворилось в ярком утреннем свете. Я пытаюсь раскодировать образ, подобрать имя картинке. Бывают разные облака: у тех, что похожи на больших белых животных, видны четкие очертания, а некоторых словно и не существует вовсе. Тонкая пленка и духота. Люди говорят «марево», операторы и фотографы используют термин «солнце в молоке», а я начинаю задыхаться. Удушье и головная боль. Облегчение приходит с первыми каплями дождя, дождь приносит слова – стремительные, быстрые. Я чувствую себя пианистом, руки которого замерли над клавишами, еще секунда и он извлечет мелодию, а ко мне придет слово. Удушье – это и есть предчувствие слова. И сон возвращается. Сначала он неясный, и я лишь улавливаю его легкое дуновение, записываю все, что приходит в голову. Затем вновь и вновь перечитываю написанное, и постепенно сон обретает черты. Оживают картинки, герои начинают улыбаться, говорить, бороться, спорить, искать свою судьбу и дорогу. А я следую за ними. Так рождается история. Сон наяву. Все приходит как бы извне. Это ОЧЕНЬ СТРАННОЕ чувство!

– А вы попробуйте раскодировать карту Белого города, как сон или образ, и тогда на улицах появятся люди. Вы их не видите, потому что пытаетесь думать о городе, как о реально существующем, и о том, что вы сами живете, но это не так. Подключите фантазию. Разберитесь в своих мыслях и чувствах. Поверьте себе. И ваши мысли материализуются. Может, и в море искупаться еще успеете до наступления холодов. И ничего не бойтесь! Шероховатость строки западает в душу. Все, что не странно, забывается быстрее, чем книгу закрывают на последней странице.

* * *

Пляж. Бесконечно длинный белый пляж. Солнце слепит глаза. Они лежат, вытянувшись на песке, как два больших сильных зверя после охоты. У него мускулистые руки, и солнце играет бликами на плечах. Хочется дотянуться и дотронуться до этих блестящих плеч. Но Полине лень, она переворачивается и смотрит на море. Оно прозрачно-голубое, почти бирюзовое. Как-то он сказал, что перед смертью глаза у человека становятся синими. Наверно, все мы после смерти уходим в море. Море – это наша одна на всех вселенская душа. Мысли о бесконечности и бессмертии. Но думать тоже лень. Полина закуривает сигарету, песок мелкими иглами впивается в локти, но это даже приятно, такая легкая иглотерапия. Море синеет ближе к горизонту, а потом медленно съедает небо. И небо тоже становится морем. Жарко. Мелкие капельки пота у него на виске, а когда он смеется, морщинки-лучики появляются вокруг глаз, и это потрясающе красиво. Воздух уже расплавился, он – не пленка, а что-то невесомое, чем так трудно дышать. Нужно пойти и окунуться в ледяную прозрачную воду. Но она продолжает плавиться, втягивая ноздрями раскаленный воздух. Жарко. Пляж.

Полина заваривает кофе.

– Ты почему так рано сегодня? – ехидно спрашивает коллега.

– Отстань, пробки, опять пришлось ехать на метро, и потому у меня плохое настроение.

– Подумаешь метро, все ездят. Я вообще с восьми на работе. И ничего, не злюсь.

– А я злюсь. Зачем приходить к восьми, если рабочий день начинается в десять?

– Зачем-зачем? Работать!

– Нужно не работать, а делать вид, что работаешь…

В почте один спам: «мальчики по вызову» (но ей пока еще не тридцать), видеокамеры (что можно снимать в офисе без окон?), «заказчик-застройщик» (пришлите лучше рецепт яда для соседей, которые постоянно сверлят), «самый смешной анекдот дня» (нужно быть героем, чтобы смеяться с утра), антиспам (антиспам на спам – сам по себе и есть спам). А, вот еще письмо от менеджера: сделай то, сам не знаю что. Можно представить, что и оно – спам. «Он нажимает save, она нажимает delete»[17]17
  Борис Гребенщиков. Из песни «Некоторые женятся».


[Закрыть]. А потом к ней придет страшный deadline. Но это уже не важно, всегда можно закрыть глаза.

Полина надевает наушники, и по офису проносится морской ветер. Они такие смешные, когда говорят что-то друг другу и машут руками. Маленькие Чаплины Большого Офиса. Это не ее реальность. Она не любит немое кино. Рот разевают, как рыбы, выброшенные на раскаленный песок. Хоть оборитесь! Она вас все равно не слышит. Только море в наушниках. Наушники Полине положены по статусу как творческой личности. Полина картинки рисует: йогурт вид слева, йогурт вид справа. В сущности, одинаковое дерьмо: «ты же не сможешь выпить целый багажник йогурта». Но пиво – не их клиент. А жаль.

Если вглядываться в скульптуры Родена с разных ракурсов, то в одном поцелуе – несколько настроений, смотря с какой стороны подойти. И мыслитель тоже грустит по-разному. А йогурт, он и справа, и слева – одинаковый. Скучно!

Продолжают орать. Она слушает море в наушниках и тихонько смеется над ними. Когда-то давно Полина писала отличные тексты, но современный человек мыслит комиксами, пришлось осваивать фотошоп. И как у сюрреалиста Магритта, помните? Трубка и подпись: «Ceci n'est pas une pipe». Йогурт и подпись: «Это не Йогурт, это ваше здоровье». «Это не тушь для ресниц, это ваша красота». «Это не автомобиль, это ваша мечта».

«Поехали работать смотрителями маяка», – пишет он в аську.

«Зачем?», – лениво интересуется она.

«Но ты же вчера весь вечер ныла, что хочешь к тетке, в глушь, в Саратов».

«Да? Наверно, трава была грустная».

«Нет, ее было слишком много», – смайлик. У его смайлика симпатичные ямочки на щечках. Давай, попрыгай еще и посмейся! Ха-Ха! Хоть какое-то развлечение.

«А там море есть?» – стучит в ответ.

«Ну, мать, ты даешь! Если есть маяк, есть и море! Иначе, зачем он там нужен?» – всплывает в окошке.

«Тогда поехали. Буду целыми днями смотреть на море и ничего не делать».

Море шумит. Хочется заплыть далеко-далеко и лечь на спину, и пусть вода ее качает. Колыбель. Как в детстве. А пляж исчезнет за голубым горизонтом.

Море меняет цвет по секундам. Ни в одной паллете нет столько оттенков синего. Вспомнилось ей, как в Третьяковке частенько смотрела на картину Айвазовского «Море» и думала, что перебрал он цвета, не бывает такой синей воды. Оказывается, бывает, только зимой. Интересно, а какое время года сейчас? Какое она придумает, такое и будет. Пусть будет зима. Но только чтобы по-прежнему жарко. И капельки пота у него на виске, и морщинки-лучики.

И пляж.

Смс-ка. Подруга ищет работу, нет ли у нее чего подходящего? Нет, только йогурты. Сначала все изучают историю искусств, а потом начинают рисовать йогурты в фотошопе. Йогурт – как финал, как предел творческих стремлений предыдущих столетий.

«Как дела?»

«Все по-старому, ищу работу».

«А я хочу бросить все к черту».

«Ну ладно, пока. Звони».

Была зима, тридцатиградусный мороз. Вобрав в себя как можно больше тепла и уюта маленького кафе на Арбате, они на одном дыхании неслись до метро, почти падая от холода, как замерзшие на лету птицы. А там, внизу: темно, поезда носятся, горячая сутолока перрона.

И подруга, тоскливо наблюдая проезжающий мимо поезд, сказала:

– Хочу, чтобы за мной закрылись двери, и голос объявил бы: «Следующая остановка – Крым». Там мой дом. Там море шумит, и даже сейчас, зимой, деревья зеленые. Вечное лето.

– А чего уехала? – спросила Полина.

– Как и все… Хочется добиться ВСЕГО в жизни, невозможно же все время смотреть на море и ждать чего-то. Я и приехала в Москву. Первый год было тяжело, но и цель тоже была: доказать всем, что выдержишь и останешься. Потом появились друзья, работа. Затянуло. А лет через пять приезжаешь домой и понимаешь, что тебя там уже не ждут, просто вычеркнули и все. Твое место теперь здесь, на этой вечной платформе, где все куда-то бегут, а возвращаться больше некуда.

Да, некуда. Они вывели новую породу людей, живущих в коробке. Их глаза не выносят солнечного света, потому что коробка – без окон. Ей хочется сбежать в Сокольники, стать прогульщицей, как в детстве. Шагать по шуршащему листвой парку, ловить солнечное дыхание золотой осени. Ведь это так быстро закончится! Несколько дней и все, мир рухнет в промозглую зиму. Жизнь вообще – Римские каникулы. Почему тогда им не встретиться? Если ей ничего не принадлежит в этом мире и абсолютно все можно потерять безвозвратно?

«Я люблю тебя за то, что твое ожидание ждет того, что не может произойти»[18]18
  Илья Кормильцев. Из песни «Утро Полины».


[Закрыть], – звучит в наушниках после моря.

Все скоро изменится, ее мир летит в какую-то пропасть, а Полина даже не может дать ей имя, понять, кто она, эта пропасть. И не знает, что выбрать. Хотя и выбирать не из чего. Еще один день, приближающий ее к смерти. Интересно, чем он закончится, этот осенний день? Ведь он-то еще есть у нее, он пока не прожит…