Текст книги "Ангелочек. Время любить"

Глава 5
Песня Анжелины

Испания, Барселона, суббота, 11 июня 1881 года

Луиджи уже отчаялся получить деньги, которые попросил у своего единственного друга, отца Северина. Он начал сомневаться, что Долорес отправила его письмо.

В то хмурое утро Луиджи играл на гитаре, стараясь вспомнить французские напевы. Без денег, на которые так рассчитывал, он упорно отказывался переезжать в домик в горах, достоинства которого на все лады расхваливала его любовница. В большом каталонском городе становилось все жарче, несмотря на ветер, иногда дувший со Средиземного моря.

Нога Луиджи почти восстановилась. Теперь он мог ходить, опираясь на палку, что ему было совсем не по душе. И поэтому он редко покидал маленькую комнату наверху, из окна которой так долго любовался собором, что мог воспроизвести в воображении каждую архитектурную деталь.

Белые голуби часто садились на подоконник всегда открытого окна. Луиджи кормил их хлебными крошками или кусочками анисового пирога, который ему не нравился.

– Что же это за мелодия? – тихо спрашивал он самого себя. – Я слышал ее в той деревне, в Бьере, в день Святого Иоанна летнего.

Черные глаза Луиджи, в которых играли золотистые искорки, когда он пребывал в хорошем настроении, пристально смотрели в одну точку на стене напротив. Вопреки его воле перед ним возникло лицо Анжелины, такое, каким он часто видел его перед мысленным взором, лицо молодой женщины удивительной красоты, с тонкими, правильными чертами, с околдовывающими глазами. «С глазами цвета весны или осени, – думал Луиджи. – Во время нашей первой встречи я сказал ей, что она украла цвет у апрельских фиалок, у октябрьских бессмертников, у майской сирени. Что за удивительное создание эта Анжелина! Наивная, веселая, но одновременно сильная и строгая. Лучше забыть о ней. Она наверняка вышла замуж. Разве найдется мужчина, который не захочет связать свою судьбу с такой чаровницей? А что я? Я принц ветров и больших дорог».

Луиджи иронично усмехнулся. За прошедшие месяцы его веселость и задор улетучились, уступив место горькой меланхолии.

– Меня пронзила отравленная стрела, – напевал он. – Любовь попала в плен, по ту сторону Пиренеев… Такая прекрасная любовь, нет, прекрасный предмет любви!

Эти слова эхом отдавались в его душе. Он вспомнил песню, которую слышал июньским вечером в Бьере.

Эти красивые горы, такие высокие…

Мешают мне видеть, где моя любовь!

– Да, конечно! Люди пели эту песню на местном диалекте, таком близком к испанскому! Se canto!

Луиджи мысленно перенесся в долину Масса, чувствуя себя свободным бродягой, полным неясных мечтаний. Он начал петь. Его голос звучал твердо и в то же время проникновенно. Но когда в комнату ворвалась Долорес в желтом платье и черной шали, он замолчал.

– Querido mio, к тебе гость! Madre de dios, вставай и приведи себя в порядок! Тебя ждет священник!

– Священник! – воскликнул Луиджи, стремительно вставая. – Как он выглядит, querida?[16]16
  Дорогая (исп.).


[Закрыть] Он старый, лысый, сгорбленный? Нет, до чего же я глупый! Мой дорогой друг отец Северин никогда бы не пустился в путь!

– Он не старый. Это молодой светловолосый священник, красивый юноша, – кокетливо сказала любовница Луиджи.

Луиджи дрожащей рукой пригладил свои черные волосы и поправил рубашку.

– Позови его, быстро! – тихо произнес он. – Я уверен, что он приехал по просьбе отца Северина. Какое чудо, Долорес! Мы теперь сможем спокойно жить в твоей деревне. Но, прошу тебя, оставь нас одних.

Долорес поцеловала Луиджи и танцующей походкой вышла за дверь. Почти тут же в комнату вошел священник. На нем был запыленный коричневый плащ и веревочные сандалии. На груди висел самшитовый крест.

– Луиджи? – спросил он немного удивленно.

– Да, брат мой, к вашим услугам. Прошу прощения за свой наряд, который немного смутил вас, я это вижу. Господи! Я много недель провалялся на этой кровати из-за травмы. У меня очень болела нога. Садитесь на стул.

Брат Захария, который был не священником, а послушником в аббатстве Комбелонг в Арьеже, обвел недоумевающим взглядом комнату. Он увидел гитару, лежавшую на кровати на смятых простынях, столик, на котором стоял графин с красным вином и валялась апельсиновая кожура, одежду, небрежно брошенную на сундук и даже упавшую на пол, и жестом показал, что предпочитает стоять.

– Вы приехали от отца Северина? – радостно спросил Луиджи.

– Да, наш настоятель просил меня выполнить сердечную миссию, как он изволил выразиться. Я должен вручить вам вот это и узнать о состоянии вашего здоровья.

Монах вынул из сумы пухлый черный кожаный кошелек и письмо, запечатанное красной восковой печатью.

– Спасибо! Благодарю вас! – воскликнул Луиджи, тихо смеясь от радости.

– А теперь я оставляю вас, мсье, – сказал брат Захария равнодушным тоном.

– Но куда вы пойдете? Барселона – большой город. Мы можем вас приютить. Когда вы возвращаетесь в аббатство?

Сбитый с толку живостью и радушием Луиджи, брат Захария с трудом сохранял олимпийское спокойствие.

– Я признателен вам за гостеприимство, но мне есть где переночевать. Вообще-то я не скоро вернусь в Комбелонг. Я держу путь в Сантьяго-де-Компостела, что позволило мне оказать услугу отцу Северину.

После этого краткого объяснения брат Захария вышел из комнаты. Тут же появилась Долорес, сгорающая от любопытства.

– Ну, Луиджи? Ты получил деньги?

– Да! Боже, я благословляю весь мир и в особенности отца Северина! Я знал, что он поможет мне. Этот человек заслуживает место в раю, если, конечно, рай существует.

– ¡Madre de dios! Замолчи! ¡Querido mio!

С горящими глазами Луиджи взвесил в руке кожаный кошелек. Он уже мысленно покупал новую одежду, подержанную скрипку, золотые серьги…

Пылкая испанка прижалась к нему и прошептала:

– Ты купишь мне кольцо, как обещал?

– Я всегда исполняю свои обещания, Долорес, – ответил Луиджи, жадно целуя ее. – Завтра мы пойдем гулять на Las Ramblas[17]17
  Оживленная улица Барселоны, место гуляний и торговли.


[Закрыть]. Ты наденешь свое самое красивое платье, красно-черное. Там магазины тянутся до старого порта. У тебя будет кольцо. Но теперь я хочу прочитать письмо отца Северина. Принеси мне чего-нибудь поесть, я вдруг проголодался.

– Да, querido. Лангустины с рисом хочешь?

Луиджи рассеянно кивнул, держа в руках запечатанный конверт. Едва он дотронулся до толстой бумаги, как его охватило странное волнение. Вдруг он увидел себя там, в тенистой долине, возле древних стен, под благожелательным покровительством старого священника.

Волею невероятного случая Луиджи в Арьеже встретил священника, который заботился о нем в сиротском приюте в Лионе. «Я украл карпа из водоема аббатства, но меня застал за этим занятием один из монахов. Меня отвели к настоятелю. Это был он, отец Северин, – вспоминал Луиджи. – Он сразу же меня узнал, несмотря на мое одеяние бродячего трубадура».

Пальцы Луиджи дрожали, когда он разворачивал листок, исписанный изящным почерком. На секунду Луиджи закрыл глаза, словно эти строчки могли ранить его, лишить сил. Глубоко вздохнув, он начал читать:

Мое дорогое дитя!

Я испытал несказанное облегчение, получив, наконец, от тебя весточку после стольких месяцев терзаний и горьких раздумий о твоей судьбе. Почему ты отказался взять деньги, которые я предлагал тебе в тот вечер, когда ты покидал наше аббатство? Я от чистого сердца посылаю тебе такую же сумму в надежде, что ты разумно потратишь деньги и, главное, согласишься вернуться на родину своих предков, под божественное покровительство, в котором никогда не стоит сомневаться.

Спешу сообщить, что тебя больше не обвиняют в тех чудовищных преступлениях, из-за которых тебе пришлось бежать в Испанию. Истинный преступник был арестован в декабре. Терзаемый угрызениями совести, он покончил с собой в тюрьме. Речь идет о неком Блезе Сегене, шорнике из Сен-Жирона.

Разумеется, тебя могли бы еще судить за твое бегство из больницы Сен-Лизье, тем более что ты покалечил своего стражника. Однако я, невзирая на ревматизм, оседлал мула и нанес визит бригадиру полиции, чтобы заступиться за тебя. Кто, оказавшись в твоем положении, не попытался бы избежать незаслуженного наказания? А ведь тебя ждала гильотина! Ни один невиновный человек не согласится умереть за преступления, которых он не совершал. Поборник справедливости, этот славный человек встал на мою сторону. Теперь тюрьма тебе не грозит.

Я старею и с нетерпением жду часа, когда Господь призовет меня к себе. У меня есть только одно желание: увидеть тебя в последний раз, чтобы упокоиться с миром. О, если бы мне удалось заронить семя рассудительности в твою столь буйную голову! Мне хотелось бы, чтобы ты наконец прочно где-нибудь обосновался, начал вести честную жизнь простого человека.

Дитя мое! Пусть Господь хранит тебя, когда ты будешь бродить по весьма извилистым дорогам. Пусть он подарит мне радость благословить тебя, тебя, кто был лишен родительской ласки, тебя, которого я считаю своим сыном.

Отец Северин

Потрясенный Луиджи прижал письмо к сердцу. На его глазах выступили слезы, что случалось крайне редко. Дрожа всем телом, он все же перечитал письмо, смакуя каждое слово. Перед ним предстали знакомые до боли образы: горные тропинки, по сторонам которых рос вереск или горечавка, серебристые ручьи, бежавшие по темным скользким скалам, дома с черепичными крышами, сырой подлесок и множество цветов, напоенных влагой, ярких луговых цветов. Он прошел через столько долин, преодолел столько холмов… А как часто он, беззаботный, срывал фиалки или первоцветы… Фиалки…

– Значит, и она тоже знает, – прошептал Луиджи. – Если отец Северин в своем аббатстве, окруженном завесой тишины, узнал, что я невиновен, значит, об этом знает и Анжелина. Черт возьми! Какая новость!

Пританцовывая, Луиджи схватил гитару и с воодушевлением сыграл короткую пылкую мелодию. Потом он запел, аккомпанируя себе:

Под моим окошком всю ночь

Распевает птичка. Она поет для моей любимой!

Да, она поет. Пусть она поет. Но поет она не для меня.

Она поет для моей любимой, которая так далеко от меня…

Слова всплывали в его памяти, четкие, навязчивые. По ту сторону Пиренеев он увидит свою любимую, красавицу Анжелину. Но Долорес положила конец ностальгическим воспоминаниям. Она влетела в комнату с тарелкой в руках.

– ¡Quedrido mio! – воскликнула она. – Ты доволен? Тогда я тоже довольна. Устраивайся на кровати поудобнее и ешь…

Луиджи посмотрел на жареных лангустинов и рис, политый соусом, отсутствующим взглядом. Он охотно уехал бы сейчас же, даже не попрощавшись со своей любовницей.

– Поставь на стол, Долорес, – ласково сказал он. – Сначала я должен поговорить с тобой серьезно кое о чем, очень серьезно.

Веселье Долорес мгновенно улетучилось. Ее лицо исказилось от беспокойства.

– Мне очень жаль, но я не могу тебе лгать. Долорес, ты приютила меня, ты ухаживала за мной, кормила, любила… Я благодарен тебе всей душой. Но я должен уйти. Я не поеду в деревню. Отец Северин призывает меня к себе. Я поступил бы подло, если бы не полетел на всех крыльях к нему. Нет, он не прикован к постели, он не при смерти. Но все же он призывает меня к себе как сына, которого у него никогда не было. Надеюсь, ты меня простишь.

Луиджи замолчал, готовый к тому, что его любовница начнет метать гром и молнии. Долорес долго недоверчиво смотрела на него, а потом принялась по-испански изрыгать проклятия. Она говорила о старом священнике, мужском непостоянстве и о том, что она питала слабость к неисправимому бродяге. Наконец, мертвенно-бледная, она разрыдалась.

– Querido mio, я знала, что ты бросишь меня! Я это чувствовала сердцем. Скажи, ты вернешься? Луиджи, querido, ты должен вернуться!

Луиджи мог бы пообещать, что скоро вернется, убаюкать Долорес нежными, но лживыми словами. Однако он этого не сделал, он не мог обмануть ее.

– Нет, Долорес! Если я уеду, то навсегда. Послушай, ты подарила мне счастье, ты была великодушна ко мне, и я хочу быть с тобой честным, искренним. Я жажду свободы, мне просто необходимо бродить по белу свету и спать под звездным небом. Я мечтаю увидеть Париж, берега Атлантического океана. Я хочу навестить отца Северина, святого человека. Я твой должник. Ты купишь кольцо, которое так хочешь. Выбери красивое кольцо. Когда ты будешь надевать его, то вспомнишь обо мне.

– Я буду долго о тебе помнить, – отозвалась Долорес, немного успокоившись.

Луиджи погладил ее по щеке. Он счел необходимым умолчать о чувствах, которые питал к другой женщине, к этой жемчужине изо льда и пламени, жившей там, за горами.

– Я уеду завтра утром, – добавил Луиджи. – У нас есть еще целый день и целая ночь!

Вместо ответа Долорес поставила тарелку на краешек кровати и протянула к нему руки.

Сен-Лизье, воскресенье, 12 июня 1881 года

Жерсанда де Беснак вернулась. Увидев старую даму в кресле около мраморного камина, Анжелина обрадовалась и одновременно испытала огромное облегчение. Она вдруг почувствовала себя в полной безопасности.

– Мадемуазель, вы стали мне как мать, – призналась Анжелина. – Все дни, проведенные без вас, я чувствовала себя потерянной, почти брошенной, хотя была счастлива, что Анри рядом со мной.

– Энджи, дорогая! – старая дама вздохнула. – Мне тоже тебя не хватало. Люшон – прекрасный, оживленный город. И хотя мне было там весело, я думала о тебе с утра до вечера, да и об этом маленьком мальчике, который так скрашивает мои дни.

Они держались за руки, обе взволнованные, радуясь, что вновь видят друг друга.

– А мне было не по себе, – вмешалась в разговор Октавия, размашисто смахивавшая метелкой пыль с большого стола. – Бить баклуши, считать ворон – это не по мне. Я только и делала, что перебирала воспоминания о своей юности, а ночами плакала в подушку.

Анжелина сочувственно улыбнулась служанке. Она знала о ее трагическом прошлом. Эпидемия холеры свела в могилу мужа и двухлетнюю дочку Октавии, там, в Севеннах.

– Моя бедная Октавия! – ласково произнесла молодая женщина. – Знаешь, Анри часто вспоминал о тебе. И о вас, мадемуазель, тоже. Как он обрадуется!

Розетта должна была привести ребенка к обеду. Для этого была причина: Анжелина не хотела при нем рассказывать Жерсанде о том, что произошло, пока ее не было. Присутствие же Октавии Анжелину не смущало – у нее не было тайн от служанки.

– Боже мой, ну и дела! – воскликнула Октавия, узнав о возвращении Гильема Лезажа и о разрыве отношений между Анжелиной и ее отцом.

– Боже мой! – подхватила старая дама. – Какая неприятность, Энджи! Какая муха тебя укусила? Зачем надо было выкладывать правду этому злосчастному Огюстену? Жермена не будет держать язык за зубами.

– Нет, будет! – воскликнула молодая женщина. – Она любит моего отца. Она будет молчать из опасения ранить его еще сильнее или потерять, поскольку при его ершистом характере он вполне может бросить ее и уйти куда глаза глядят…

– Святые небеса! До чего же мужчины бывают непреклонны! – вздохнула Жерсанда. – У него есть только ты, а он отрекся от своей единственной дочери. Ты должна была послать мне телеграмму. Я немедленно приехала бы. А этот Гильем! Он думал, что ты ждешь его, что тут же упадешь в его объятия. Это мы должны презирать мужской род. Впрочем, лорд Брунел тоже меня разочаровал.

– Как? – удивилась Анжелина.

– Не хочу об этом говорить, по крайней мере сейчас. Меня очень беспокоит то, о чем ты мне рассказала, малышка. А если нам уехать? По сути, здесь нас больше ничто не удерживает. Твой отец заявил, что больше не хочет тебя видеть и слышать. А вот Гильем будет все время вертеться около тебя, словно голодный волк, почуявший запах свежей плоти. У меня достаточно денег, чтобы купить дом в другом городе. Этот же я продам. Энджи, ты везде сможешь заниматься своим ремеслом. Кроме того, мы будем жить все вместе: Розетта, ты, Октавия, Анри и я. Что ты скажешь, если мы переедем в Фуа или, например, в Тулузу? Сен-Годан тоже показался мне приятным городком. И Тарб. Да и По неплохой город.

Анжелину ошеломило предложение Жерсанды. У нее никогда и в мыслях не было покидать свой дом, тем более свой прекрасный родной город, раскинувшийся вокруг старых укреплений.

– Нет, это немыслимо, – прошептала она. – Возможно, отец простит меня когда-нибудь. И не надо забывать о Луиджи, вашем сыне!

– Луиджи! Не называй его так! Он Жозеф, мой сын Жозеф, – сказала старая дама недовольным тоном. – Скажи, каким чудесным ветром его занесет в Сен-Лизье? Он думает, что его по-прежнему обвиняют в совершении чудовищных преступлений. Даже если он осмелится появиться в наших краях, хотя бы для того, чтобы тебя увидеть, ты не сможешь находиться везде одновременно. Он может бродить в районе Бьера, Масса, Тулузы… Энджи, ты мне сотни раз повторяла, что у нас нет никаких шансов встретить его, если только случай не будет к нам благосклонен. Честно говоря, малышка, я думаю, что никогда больше не увижу своего сына, которого когда-то бросила. Это для меня самая страшная кара.

– Полно, полно, мадемуазель, – проворчала Октавия. – Надо верить в Божественное Провидение. Вы не на пороге смерти, вам еще жить и жить. Предложение лорда Брунела показалось мне заманчивым…

– О чем идет речь? – спросила заинтригованная Анжелина.

– Малькольм посоветовал мне дать объявление в несколько французских газет, в котором сообщалось бы, что он невиновен и что его разыскивает один член его семьи, – объяснила Жерсанда. – Но я на это не рассчитываю. Я не могу представить его читающим газеты, его, которого ты описала мне как бродягу, акробата, скитающегося по горам и долинам.

Молодая женщина нахмурилась. В ее мечтах больше не возникал образ этого странного человека с чарующим взглядом. У нее появилось столько других забот! И ее терзали совершенно иные муки. Мысль о том, что Гильем находится в мануарии Лезажей, недалеко от города, ввергала Анжелину в странное состояние. Она испытывала одновременно негодование, эйфорию и нежность. Тело Анжелины еще помнило умелые ласки ее любовника, ласки, которые он ей навязал… или подарил, смотря как посмотреть на происшедшую сцену. И ей было тяжело расстаться с Анри, вновь доверив его старой даме и Октавии. Ребенок уже привык к дому на улице Мобек, к смеху Розетты, к нежности Анжелины. Особенно он привязался к большой белой овчарке, и это порождало проблемы. «У мадемуазель нет места для Спасителя, к тому же я не хочу с ним расставаться», – размышляла Анжелина.

– Энджи, о чем ты задумалась? – заволновалась ее благодетельница. – Ты действительно не хочешь, чтобы мы уехали? Но нам необязательно ехать далеко. Расстояния в тридцать километров вполне достаточно. Важно, чтобы ты не стала предметом сплетен, чтобы Гильем Лезаж не смог причинить тебе зло.

– Почему бы не Фуа? – бросила Октавия, идя в кухню.

Славная служанка скучала в Люшоне, и теперь она ликовала, вновь вернувшись к своим кастрюлям.

– Дайте мне время подумать. Я допускаю, что, возможно, это хорошее решение. Но при доме должен быть сад для Спасителя и конюшня. Я не смогу обойтись без Бланки и коляски.

– Разумеется! – прервала Анжелину Жерсанда де Беснак. – Нам нужен большой дом из нескольких комнат, с внутренним двором и садом. Кто знает, может, в другом месте ты найдешь мужа, достойного тебя, твоей красоты и твоего ума.

Анжелина, почувствовав легкое раздражение, подумала, что ее подруга вновь собирается выдать ее замуж.

– У меня нет никакого желания выходить замуж по расчету, мадемуазель. Я не хочу следовать примеру Гильема. Сдается мне, что вы с удовольствием выдали бы меня за вашего сына Жозефа.

– Да. Если бы ваши судьбы слились воедино, я была бы безмерно счастлива. Но я вовсе не глупая и не обольщаюсь понапрасну. Я прекрасно осознаю, что этот мужчина, хотя и плоть от моей плоти, для меня незнакомец, чужак. Конечно, я испытала трепет, когда в Бьере случайно столкнулась с ним. Боже, как он похож на своего отца! Но хватит ненужных воспоминаний! Малышка, надо защитить Анри от злых языков и от его производителя.

– О, что за ужасное слово! – простонала Анжелина.

Они обе замолчали. Жерсанда обводила взглядом просторную гостиную, которую так любила, с окнами, выходившими на горы, с бледно-зелеными деревянными панелями, с паркетным полом. Анжелина же смотрела на свои миниатюрные, но такие умелые руки. Они не только дарили жизнь, но и ловко шили, делая мелкие стежки на тончайших тканях.

– Несколько дней назад Розетте пришла в голову одна мысль, – нарушила молчание Анжелина. – Она посоветовала мне переоборудовать мастерскую отца под диспансер. Но я сразу не захотела это обсуждать. Однако, должна признаться, эта идея пришлась мне по вкусу.

– Диспансер? Боже, какая глупость! Ты не врач и не медсестра.

– Я то же самое сказала Розетте.

Октавия, вошедшая в комнату с хрустальной вазой, в которой лежали свежие фрукты, подлила масла в огонь:

– А у этой Розетты с головой все в порядке, – заявила она. – Такое заведение принесло бы пользу нашему городу. Иногда по вечерам вы могли бы консультировать будущих матерей и осматривать младенцев.

Анжелина резко поднялась. Подойдя к окну, она меланхолично взглянула на еще заснеженные вершины Пиренеев, возвышавшиеся на юге.

– Нет, мадемуазель права. Это глупость. В Фуа я действительно могла бы заработать этим немного денег, но не здесь, не в нашем городе. К тому же я просто повитуха. Вот и все.

Они разговаривали еще около часа, но уже без Октавии, которая ушла в кухню готовить обед. В полдень пришла Розетта вместе с Анри и овчаркой.

– О, мой прекрасный малыш! – воскликнула служанка, едва они вошли в вестибюль. – Иди ко мне! Дай я тебя поцелую! Как мне тебя не хватало!

Подхватив ребенка на руки, Октавия принялась его целовать. Анри немного оробел, но вскоре уже радостно смеялся. Потом ребенка провели к Жерсанде. Старая дама растрогалась до слез.

– Мой херувим, мой малыш! Ты прекрасно выглядишь. Ты рад меня видеть? – тихо спросила она. – Рад видеть свою мать, которую ты так сильно любишь?

У Анжелины сжалось сердце, когда она посмотрела на растерянное лицо сына, не знавшего, что и ответить. «Бедному малышу всего лишь два с половиной года. И он никак не поймет, где оказался, – думала она. – Он три недели прожил со мной и Розеттой. В его возрасте это очень долго. Я никогда не задумывалась, как ему живется у двух пожилых женщин, которые могли бы быть его бабушками. Конечно, детей, у которых нет ни отца, ни матери, воспитывают бабушки и дедушки. Но с Анри все обстоит иначе».

Жерсанда взяла малыша на колени и погладила его по голове. Похоже, старая дама осталась недовольна.

– Надо немедленно тебя искупать и переодеть в красивый костюмчик, – сказала она со вздохом. – От тебя пахнет псиной. Энджи, Розетта, почему на нем эти брюки из грубой ткани и простая рубашка без рукавов?

– Да потому, что так ему удобнее играть во дворе, черт возьми! – ответила Розетта. – Знаете, мадемуазель, малыш всегда ложился рядом с собакой. Эти двое стали неразлучными друзьями. А Спаситель залезал на кровать Анри, когда тот спал после обеда.

Анжелина с извиняющейся улыбкой принялась объяснять:

– Мы не хотели его огорчать. Сначала он растерялся на новом месте, где не было вас. В первый вечер он так горько плакал! Мы с Розеттой многое ему разрешали.

– Допустим. Тем не менее он носит мою фамилию, и я пророчу ему блестящее будущее. Ему предстоит учиться в духовном пансионате, и благодаря мне и своим наставникам он будет безукоризненно воспитан, – строго сказала Жерсанда.

– Но ему нет и трех лет! – заметила Анжелина. – Моя дорогая мадемуазель! При всей моей любви и глубоком уважении к вам, я полагаю, что имею право участвовать в решении судьбы этого ребенка. В моем доме он просто расцвел. Я весь день напролет слышала, как он смеется. Какая разница, чистый он или грязный, пахнет от него псиной или одеколоном. Он мог делать все то, что положено мальчикам его возраста. Он бегал по лугам, срывал цветы, а я прогуливала его в коляске. Боже мой! Он хлопал в ладоши, так он был счастлив.

– Да, он и Бланку любит! Клянусь вам, он был счастлив с нами, – подхватила Розетта, почувствовавшая, как напряглась старая дама.

– Не сомневаюсь, – уступила Жерсанда. – Прекратим этот разговор. Простите меня за резкость. Я очень устала. К тому же у меня тяжело на душе, ведь я узнала такие плохие новости. Октавия! Обед готов?

– Да, конечно! Розетта, помоги мне! – крикнула служанка из кухни.

Обед проходил в более спокойной атмосфере. Жерсанда де Беснак ненавидела чувство голода. Насытившись, она становилась благодушной. Но только не в этот раз. Ее вновь вывел из себя Анри, который вцепился в ошейник овчарки, когда пришло время ложиться спать после обеда.

– Спаситель, он пойдет со мной! – пролепетал он.

– Нет, малыш! Эта собака спала в твоей постели, когда ты жил у крестной. Здесь же этого не будет! – сухо сказала хозяйка дома. – И прекрати капризничать, хорошо?

Октавия, Розетта и Анжелина испуганно переглянулись. Старая дама редко бывала столь сурова со своим маленьким протеже. Анри скривился, поджал губы, а потом заплакал.

– Энджи! Энджи! – заныл он, бросаясь к Анжелине, чтобы та взяла его на руки.

– Вот результат этого прискорбного фиаско! – недовольным тоном воскликнула Жерсанда, вставая с кресла. – Боже всемогущий! У меня больше нет сил!

С этими словами старая дама накинула шелковую шаль на плечи и неуверенной походкой направилась в свою комнату. Розетта присвистнула от удивления, в то время как Анжелина успокаивала сына. Удрученная служанка села, даже не подумав убрать со стола.

– Мадемуазель явно не в своей тарелке, – тихо сказала Октавия. – В таком состоянии я давно ее не видела.

– И виновен в этом лорд Брунел? – едва слышно предположила молодая женщина.

– Разумеется! – призналась Октавия. – Пойдемте в кухню, там мы сможем спокойно поговорить. Я хотела тебя, Анжелина, предупредить, что сегодня все пойдет кувырком, но у меня не было возможности. Мы буквально бежали из Люшона. Я паковала чемоданы, пока милорд был в банях. Я наняла фиакр. Мы примчались на вокзал и уехали в восемь часов вечера. Приехав домой, мы сразу легли спать. Сегодня утром Розетта увидела меня через окно гостиной. Так вы узнали, что мы вернулись.

– И я сразу же прибежала. – Анжелина вздохнула. – Скажи, что же произошло?

– Лорд Малькольм Брунел знает мадемуазель всю жизнь. Его родители приезжали на юг Франции за трюфелями и изысканным вином. Там они подружились с родителями мадемуазель. По его словам, мадемуазель Жерсанда и лорд Малькольм танцевали во время их первой встречи в замке семейства де Беснак. Но в то время я еще не состояла на службе у этой семьи. Они часто виделись, когда наступало лето. Мадемуазель охотно вышла бы замуж за этого англичанина, такого красивого в молодости. Но однажды он ей написал, что женился. О том, что было дальше, тебе известно, Анжелина. Мадемуазель бежала с бродячим артистом. Как ни странно, они с лордом Брунелом остались друзьями – по переписке.

Октавия перевела дыхание. Прижавшись к матери, Анри заснул, убаюканный монотонным голосом служанки.

– Так вот, мы приехали в Люшон. Все эти бесконечные прогулки в коляске по окрестностям города, обеды в лучших ресторанах, разговоры… У меня, мои дорогие, была небольшая комнатка в гостинице, где я отдыхала. Они же, мадемуазель и лорд, вечно куда-нибудь выезжали. Они слушали музыку в парке Кенконс, где около павильонов играл оркестр, любовались потрясающим водопадом в конце пыльной аллеи. Я говорила себе: все это подозрительно, дело пахнет помолвкой. Энджи, если бы ты видела мадемуазель! Она расцвела, она смеялась, она покупала безделушки, карамель…

– Боже, об этом можно только мечтать! – воскликнула восхищенная Розетта. – А вот мне в Люшоне не было так весело…

– Если ты богата, девочка моя, у тебя не возникает никаких проблем, – назидательным тоном произнесла Октавия. – Однако деньги не делают человека счастливым. Но вот как закончилась история мадемуазель. Вчера в полдень наш мсье Малькольм пригласил ее на обед. Разумеется, меня там не было. Но когда она вошла в мою комнату, я увидела, что она вся в слезах, бледная и держится рукой за сердце. Да, лорд Брунел говорил о свадьбе. Но, увы! Он имел в виду хорошенькую лондонку пятидесяти двух лет, вдову, леди – не знаю… Думаю, мадемуазель надеялась выйти за него замуж, и теперь она пребывает в печали. А печаль означает у нее резкую смену настроения, нервные припадки, приступы гнева.

Анжелине стало жаль Жерсанду, и она покачала головой.

– Он спрашивал у нее совета? – предположила она. – Он что, слепой или идиот, этот мужчина? Мадемуазель словно помолодела. Ей было так весело! Он должен был бы понять, что она ждала от него предложения руки и сердца.

– А я не такая уж глупая! – с усмешкой сказала Розетта. – Что я вам говорила, мадемуазель Энджи? В воздухе пахло любовью, но только с одной стороны. Черт!

– Розетта! Не смей больше произносить таких слов!

– Правильно! – поддержала Анжелину Октавия. – Надо думать о воспитании малыша.

Ребенок дремал, засунув большой палец в рот. Его нога касалась спины Спасителя, стоявшего рядом с Анжелиной.

– Я отнесу Анри в его кроватку, – сказала Анжелина. – И заодно загляну к Жерсанде. Я волнуюсь за нее.

Октавия скорчила ироничную гримасу и добавила:

– Возможно, она расскажет тебе больше, чем я. Но сомневаюсь. Мадемуазель всегда была очень гордой. Впрочем, она сама страдает от этого.

– Или от любви, – возразила Розетта, довольная, что не ошиблась в своих предположениях. – А теперь, Октавия, я вымою посуду. Я просто должна быть полезной.

Анжелина оставила их. Осторожно неся свой драгоценный груз, она на цыпочках вошла в комнату мальчика. Там было свежо и темно. Уложив малыша, она услышала приглушенные рыдания. Сердце Анжелины сжалось. Она быстро прошла в соседнюю комнату с белыми стенами и строгой мебелью. Жерсанда де Беснак плакала навзрыд, уткнувшись лицом в подушку. Бежевый тюлевый полог закрывал кровать, но он был таким тонким, что сквозь него все было видно.

– Мадемуазель, дорогая мадемуазель! Прошу вас, успокойтесь! – прошептала Анжелина, садясь на краешек кровати.

– Это ты, Энджи? Боже! Я не должна называть тебя так, поскольку это имя придумал тот извращенец. Но оно такое нежное, его так легко произносить! Энджи, дорогая! Мне так грустно!

Старая дама повернулась к Анжелине лицом. Ее щеки порозовели, нос покраснел от слез.

– Полагаю, Октавия рассказала тебе о моих злоключениях. Иначе ты не пришла бы ко мне и не смотрела бы на меня с такой жалостью.

– С сочувствием, – поправила молодая женщина. – А это не одно и то же. Послушайте, Жерсанда, вы действительно хотели выйти замуж за этого человека? Но тогда вы уехали бы в Англию. А как же мы?

– Надо же! Ты теперь зовешь меня Жерсандой. В таком случае дело плохо. Энджи, я проявила позорную доверчивость, за что подверглась ужасному унижению, получила своего рода моральную пощечину. Малькольм был таким предупредительным, таким любезным! В Люшоне я была на седьмом небе от счастья. Я открывала для себя радости, знакомые влюбленным парам, которые переживают удивительные моменты, когда им с самого раннего утра не терпится увидеть друг друга. Но это была только иллюзия. Вчера вечером лорд Брунел медоточивым тоном заговорил со мной о свадьбе. Я думала, что мое сердце выскочит из груди.